******************************
Июль 2012 г.
Поздно вечером громко «срабатывает» наша четверолапая сигнализация Динка. Я выглядываю из окна – посмотреть кто идёт. Мохнатая охранница вся изошла на лай. Незнакомая девушка отчаянно борется с железными воротами, пытаясь попасть во двор. Я ещё не знаю, что это ты, а потому не лечу со всех ног навстречу позабытому детству. Ведомый всего лишь праздным интересом, я медленно обуваюсь и неспешно спускаюсь по прохладным каменным ступенькам затенённого навесом виноградника крыльца.
- Здравствуйте. Могу я чем-то Вам помочь?
Девушка, наконец, буквально вваливается с улицы во двор. Краем глаза замечаю сиротливо брошенные на улице сумки. Неприятная догадка, словно шустрая сойка, тут же порхает в моей голове.
- Простите, но меня не интересуют ни кремниевые браслеты от всех болезней, ни интеллектуально развитые швейные машинки, ни даже всемогущие пылесосы, умеющие, кроме всего прочего, летать на марс, разгадывать кроссворды и играть в шахматы.
Кажется, что девушка совсем не слышит меня. Она не спеша подходит совсем близко. Красивая, но явно уставшая с дороги. Это видно по растрепанным волосам и слегка запухшим щекам. Зато блестят глаза - яркие и чистые, и от чего-то очень влажные, словно утренние капельки росы играют в прятки на нежных незабудках.
- Деревянная калитка нравилась мне куда больше, хоть она и скрипела как больной хроническим бронхитом гусь.
Внезапно меня словно бьёт током. Только услышав этот голос, который за столько лет нисколько не изменился, я будто пробуждаюсь ото сна и бросаюсь к девушке с объятиями. Сомнений быть не может, это правда ты.
***************************
Тёплое бесконечное лето 1998 г.
Пахнет свежескошенной травой, росой, полевыми фиалками, васильками и, совсем чуть-чуть, терпковатым тысячелетником, одним словом - рассветом. Где-то вдали берёзовая роща взмывает к сонному утреннему небу.
Сломив голову, мы пробегаем мимо мантачащего косу деда Гриши, который удивлённо вздрагивает от звонкого неожиданного «здравствуйте».
Нам с тобой по 12 лет и мы ни свет ни заря спешим воровать яблоки в огромном саду Холёнковых. «Воровать» - громкое слово. Пошёл уже двадцатый год, как хозяина нет в живых. Дом постепенно просел и лишился всех окон, пав безневинной жертвой в неравном бою с местными хулиганами, а сад уже давно густо сплёлся ветвями и порос труднопроходимыми джунглями сорняков. И не было бы в нём ничего примечательного, особенного и манящего, если бы не те удивительные яблоки уникального сорта «Настенькино счастье», слаще и ароматнее которых я ни до, ни после тех славных времён не пробовал.
Проблема заключается только в том, что весь заброшенный сад целиком, и плодородное чудо-дерево в частности, считает своей неотъемлемой собственностью местная Сашкина банда. Этот 14-летний жирдяй-переросток сколотил вокруг себя свору «мелких» ребят – наших ровесников, и уже не первый год буквально терроризировал детей в округе. Стоит ли говорить, что здешнюю достопримечательность – яблоню, его разношерстная компания охраняет пуще, чем трёхглавый Цербер вход в царство мёртвых. Они явно превосходят нас силой и количеством, и единственным слабым местом их является только желание поспать с утра подольше. Этим-то мы всегда и пытаемся воспользоваться. В особо удачных случаях нашими трофеями становятся набитые «Настенькиным счастьем» рюкзак и небольшая тряпичная сумка. Другие фрукты и ягоды, коих всегда здесь в изобилии, нас абсолютно не интересуют. Зато добытые таким хитроумным и опасным путём плоды приносят нам истинное наслаждение. Словно книжные Робин Гуды, мы не только сами едим Холёкновские яблочки, но и щедро раздаём плоды под завесой тайны всем детям, у которых не хватает смекалки или смелости самим «вляпаться» в столь опасную авантюру, но всегда хотелось попробовать ставшие уже практически мифическими фрукты.
Этим июльским утром нам везёт – сад пуст. Мы медленно, словно мышки в хозяйском амбаре, крадёмся к нашему сокровищу. В несколько прыжков я вскарабкиваюсь на самую верхушку дерева и изо всех сил трясу его: несколько тяжёлых спелых яблок шумно падают в высокую траву.
- Левее, левее, Ульяна. Там ещё одно, - шепчу я с верхушки.
- Вижу! Не слепая. Потряси сильнее, а то ты будто не завтракал …
Подобный твой ответ раззадоривает и подстёгивает меня, и я трясу ещё и ещё сильнее. Когда я спускаюсь на грешную землю и все яблоки уже аккуратно уложены по своим местам, мы поворачиваемся, чтобы исчезнуть так же незаметно, как и появились. И только тут я замечаю, что единственная тропа, ведущая к выходу, перекрыта Сашкиными головорезами с ним же во главе. Бежать поздно. Я выхожу на несколько шагов вперёд, чтобы закрыть тебя от них, ты крепко, почти до боли, сжимаешь мою руку. Кровь похолодела. Время остановилось. Краски лета на мгновение померкли и вдруг стали ещё ярче. В воздухе воцаряется кладбищенская тишина. Точь в точь - картинка дуэли из ковбойских вестернов, не хватает лишь характерного блюзового шафла да гонимого ветром от соперника к сопернику колючего кустарника перекати-поля.
Сашка хватает меня за плечи и трясёт так же, как я тряс дерево за пару минут до этого. Времени на раздумья нет. Движения мои теперь скованны, а руки заняты рюкзаком. Уже тогда я достаточно рослый для своих лет. Из последних сил я вытягиваюсь на носочки, мой лоб теперь аккурат напротив носа-картошки толстяка, и со всей дури бью ему в огромный шнобель. От неожиданности Сашка пятится назад, трогает пухлыми пальчиками окровавленный нос и, увидев на подушечках собственные кровяные тельца, тут же шумно валится в кусты на пятую точку. Он нечленораздельно и обиженно то ли плачет, то ли мычит, а его шайка собралась в кружок, пытаясь утешить горемыку. Тем временем мы уже далеко - любуемся рекой на нашем месте в лесу, и, что называется по-братски, делим добычу. Мы очень взволнованы и горды собой. Потом мы до хрипоты спорим кто из нас в этой ситуации Зорро, а когда я навожу неоспоримый аргумент, что девочки Зорро не бывают, ты какое-то время дуешься, а потом объявляешь себе Ксеной – королевой воинов. Подумав, я соглашаюсь. Перемирие достигнуто.
Потом мы смачно грызём сочные яблоки, вновь и вновь подсмеиваясь над оставленными в дураках хулиганами с их не в меру упитанным плаксой-атаманчиком.
Со временем они обязательно «встретят» меня толи на остановке толи перед магазином и я сполна расплачусь за этот свой поступок. По синяку и ссадине за каждое съедено нами яблоко (не больно и высокая цена за такую вкуснятину). Оскорблённый Сашка, слёзы которого видели все его подопечные, не сможет удержаться и больно пнёт меня, лежащего на дороге, кроссовкой в бок, когда все уже отведут душу и отойдут в сторону.
Это значительно позже, едва ему стукнет 24, он в очередной раз уснёт пьяным с сигаретой в зубах, и уставшая ото всех его пьяных выходок судьба равнодушно отведёт глаза в сторону. Сашка просто не проснётся, задохнувшись густым, как огромная колония плодовых мушек дрозофил, дымом. На похоронах сына тётя Люба будет горько плакать и неуклюже прятать под колючей шалью побои, которые Сашка нанёс ей в тот самый вечер, за пару часов до смерти. Мне будет жаль её и выброшенной в канаву беспробудного пьянства молодости, но не самого Александра.
*****************
То же тёплое беззаботное лето 1998 г.
Возле самого озера мы с нашей небольшой, но весёлой компанией находим ужа. Мы ещё не знаем, что это уж, потому что характерные жёлтые отметины не видны – змея застряла головой между камнями. Ты жалобно смотришь на него – вот-вот заплачешь. Я не выдерживаю и изловчившись хватаю хладнокровного мученика за шею. Получается как раз за теми самыми жёлтыми пятнами возле глаз. Известие, что это не гадюка, прибавляет мне решительности.
Перепуганное до полусмерти пресмыкающееся неистово извивается в моих руках, и только время от времени раздражённо и немного устало шипит на нас, вытягивая свой длинный раздвоенный язычок.
Я подношу его к водоёму и медленно отпускаю. Юркий ползун окунается в воду и быстро спасается бегством, словно легендарный Одиссей с острова нимфы Калипсо.
Мои руки дрожат, меня мутит и подташнивает. Ноги перестают меня слушаться, и я медленно сползаю по пологому берегу озера. Когда коварное сознание возвращается ко мне, ты хватаешь меня за руку и оттаскиваешь в сторону. Ты единственная в мире знаешь, как неистово и до беспамятства я боюсь змей. Настолько, что даже незаметно для всех закрываю глаза и отвожу взгляд в сторону, когда они просто появляются на экране телевизора. О том, чтобы взять оного из их семейства в руки, не может вестись и речи.
Я впервые вижу тебя серьёзной. Мгновенно ты становишься похожей на свою маму – почти взрослой.
- Кому и что ты доказал? А если бы это была гадюка? Ты и её ухватил бы?
Я смущённо улыбаюсь. Ты продолжаешь:
- Это безответственно. Ты хотел бросить меня? Оставить одну?
- Но это был всего лишь уж, - мой голос предательски выдаёт меня дрожью.
Ты разворачиваешься и уходишь. Мы не общаемся долгих 4 дня. Это первая и единственная наша серьёзная размолвка.
********************
Тогда же в 98-м:
Я уже три дня не встаю с кровати – краснуха. Всё тело покрыто отвратительной зудящей сыпью. Родители с трудом успевают смазывать зелёнкой новые ранки, которые будто наперегонки спешат выскочить из моего маленького тела наружу. Болезнь проходит очень тяжело: в горле стоит вязкий ком слюны, которую невозможно проглотить из-за воспалённых лимфоузлов (по той же причине я уже сутки совсем не ем), температура поднялась до 40, поэтому меня бросает в холодный пот и постепенно я начинаю бредить. Родители не на шутку взволнованы. Напуганные историями о необыкновенной заразности данной хвори друзья обходят наш дом десятой дорогой и двадцатой улицей.
Когда я уже практически проваливаюсь в тёмную каламуть бессознательного, то слышу твой тоненький голосок – ты поёшь мне колыбельную, а потом берёшь за руку. Немного позже я узнаю, что тебя не пускали ко мне в комнату, но ты тайно прокралась, чтобы поддержать меня. Нужно заметить, что это помогло мне, и уже с утра я быстро беру твёрдый курс на выздоровление.
Конечно же, ты заболела. Болезнь протекает ещё тяжелее, чем моя. Зато меня к тебе уже безоговорочно пускают. Мы не в равном положении, я то второй раз уже не заболею, от этого мне становится немного стыдно.
*************************
Июнь 2006 года.
Умирает твоя бабушка. Наш сосед дядя Витя сообщает твоему папе эту прискорбную новость по телефону. Я нахожусь рядом. Выражаю твоим родителям соболезнования и прошу позвать тебя к телефону. Мне говорят, что ты сейчас стажируешься в Лондоне, так что поговорить с тобой мне не удастся. Я расстраиваюсь и прошу передать тебе свой номер телефона. Возможно, во всей этой суматохе твой отец просто забыл о моей просьбе, но ты так и не перезвонишь.
Писать друг другу письма мы перестали ещё раньше. Не помню, кто написал последнее письмо, но датировано оно было далёким 2000 годом.
На похороны у вас приехать не получается. Твоя мама нанесёт нашим местам визит только в 2009-м, чтобы оформить документы на продажу дома какому-то местному спекулянту под коттедж. По её горделивым рассказам я уяснил для себя, что ты работаешь в крупной международной компании, по долгу службы бываешь во всех экономически развитых странах мира, и со дня на день ждёшь серьёзного карьерного повышения. Тётя Валя хвастается привезённой тобой из Италии кожаной сумочкой от какого-то модного дизайнера, фамилия которого тут же вылетает у меня из головы, и навороченным мобильным телефоном-планшетом – твоим презентом из Токио. Я с горечью понимаю, что та ясноглазая наивная девочка, с которой мы ходили искать горизонт, собрав полные сумки пирожков бабы Люси, живёт теперь только в моих воспоминаниях.
***********************
Июль 2012 г.
Столько ещё нужно рассказать и спросить. Только мы молчим. Что это с нами? Раньше-то мы трещали без умолку. Мне неотвратимо кажется, что каждая минута, проведённая врозь, превратилась в маленький камешек или кирпичик и теперь вдруг все эти мгновения, часы, дни, годы встали перед нами огромной невидимой и непроходимой стеной разлуки длинною в 14 лет. Мы очень рады увидеться, вот только получается, что все чувства и слова ты с собой не привезла. Они остались где-то там – по ту сторону стены.
Я затаскиваю в дом твой нехитрый багаж и с большим трудом уговариваю поесть с дороги. Очень скоро на столе привычное кушанье нашего детства: яичница на смальце и булочки с мёдом и молоком.
Потом мы отправляемся на прогулку. Очертания улиц знакомы тебе, но выросшие, словно грибы после осеннего дождика, двух и трёхэтажные дома, все как один со спутниковыми тарелками и высокими каменными заборами, удивляют тебя и, как мне кажется, вызывают в глазах грусть.
Ещё больше это чувство отражается в тебе, когда ты видишь огромный домище из белого кирпича на месте, где когда-то стояла серенькая тщательно выбеленная и подмазанная глиной избушка с маленькими блестящими окошками и резными ставнями. Здесь раньше жила твоя бабушка. Нынче в большом железном гараже неуклюже припаркован невообразимой величины чёрный джип с птичьими отметинами на капоте. Мы шутим об избирательности здешних пернатых – стоящие неподалёку жигули совсем чистые.
Вдруг ты оборачиваешься.
- А ведь на месте этой железной каракатицы раньше стоял деревянный сарай. Там жила корова с огромными острыми рогами.
- Зорька, - согласно киваю я, - ты ещё ужасно боялась гонять её на пастбище и всегда просила сделать это вместе с тобой.
Губы твои изображают улыбку, но взор уже окончательно предал тебя, в нём я вижу боль.
Теперь твоя печаль начинает медленно, но верно эмигрировать ко мне.
Мы прогуливаемся вдоль реки и, о ужас, говорим совсем не о том, о чем следовало бы в нашей ситуации. Словно вынужденные знакомые, ведём мы глупые ниочёмные беседы о погоде и невообразимых ценах на местных рынках (ты успела сполна оценить их, пока ждала автобус). Ты говоришь, что в Белоруссии, где всё ещё живут твои родители, картина схожая. Только у нас в Украине жильё дороже. Это очень странно: демографическая ситуация в наших странах ужасает высоким уровнем смертности и отсутствием прироста рождаемости, а цены на недвижимость неуклонно растут на фоне мизерных по европейским меркам зарплат. Кто-то же провоцирует этот бешеный спрос? Видно, что ты хорошо знакома с темой цен, курсов валют и мировых финансовых течений. Всё это интересно, но совсем не то.
Совершенно не сговариваясь, мы точно знаем, куда направляемся. Очень скоро наше тайное место снова, спустя столько времени, открывает нам свои объятия. Ты говоришь, что вот здесь-то точно ничего не изменилось. Я не согласен, мне кажется, что прошла целая жизнь. Места те же, мы другие.
Дружно забираемся на кривое, растущее почти у самой земли дерево. Какое-то время в лесу слышны только птицы и сверчки. Мелкие рыбёшки то и дело подпрыгивают над поверхностью воды, дразня птиц.
Неожиданно ты утыкаешься своей головой мне в плечо и начинаешь горько рыдать.
- Я не могла так больше, понимаешь? – ты захлёбываешься от слёз, я послушно киваю, хотя не понимаю ровным счётом ничего.
Ты немного успокаиваешься и продолжаешь:
- Помнишь, как дед Гриша топил слепых котят в реке? Мы ещё злились на него всегда за это. Вот так и я утопила, задушила своё детство. Иначе было нельзя. В сентябре 98-го, возрасте 12 лет я стала взрослой. Школа, институт, заграница, цели, планы, достижения. Всё это жизнезаменители, ну знаешь, как химическая, ненастоящая альтернатива молока, клубники, орехов.
Я молчу и слушаю, чувствуя себя толи психологом на сеансе толи священником во время таинства исповеди. Перебивать тебя я не смею, только обнимаю и всё крепче прижимаю к себе. Твои горячие слёзы обжигают мне шею.
- Знаешь, когда я впервые поняла, что все эти машины, квартиры, шмотки, рестораны – только фальшь, фикция, самообман? В 2006-м. Когда мне сказали, что любимая бабушка умерла, а я так и не смогла заплакать. Я просто сделала макияж и пошла на работу. Словно всё случилось не со мной. Ну как бывает, когда у кого-то постороннего горе, и ты так по-человечески посочувствовал ему со стороны и тут же забылся под ворохом собственных дел. Вот так и со мной было. Я ужасный человек? Скажи! Я требую, скажи мне правду! Кто, если не ты?
Ты бьёшься в истерике и достаточно больно царапаешь меня.
- Зачем ты приехала?
- Это самое интересное … я … я не знаю. Помню, как шла по Downing Street с покупками и внезапно стала взахлёб рыдать прямо на пешеходном переходе. Сумки выпали из рук, полицейский отвел меня в сторону и усадил на лавку. От скорой медицинской помощи я отказалась. Причину своей истерики я поняла только через несколько минут: всё оттого, что я свернула не туда. Моя бабушка, мои мечты, моё чистое, опоясанное цветастой радугой небо, а главное, я сама, – всё это осталось там, на перекрёстке, где судьба торговала жизнью, и та жизнь, которую я купила у неё, оказалась с чужого плеча. Мне вдруг отчётливо стало ясно, что я поменяла настоящее огромное сокровище на блестящую, но дешёвую бижутерию. Что я нагло обобрала себя до нитки, как бессовестный портовой напёрсточник. Я тут же взяла такси, помчалась в аэропорт Хитроу, прилетела в Киев, потом 7 часов тряслась по этим страшным, местами отсутствующим, дорогам в автобусе и … вот я здесь. И пусть всё уже совсем по-другому, но я снова та – настоящая. Плачущая, но настоящая. Я теперь много плачу. Странно то, что мне от этого становится легче. А ведь я столько лет совсем не плакала. Последний раз - когда нас разлучали там, у трясинистых болот. Столько времени выброшено на свалку, потеряно впустую. Ради чего? Материальных ценностей, денег? Так может быть, чем копить деньги, лучше накапливать хорошие воспоминания?
Вдруг становится совершенно не важно, что я скажу, и что ты ответишь. Всё ясно без слов. Я ещё сильнее прежнего прижимаю тебя к себе:
- Ульяна, это не слёзы. Это детство вернулось тёплой солёной влагой и целует тебе щёки.
- Да, ты прав, - тут ты даёшь волю своей памяти и своим чувствам. Порой для достижения душевного равновесия достаточно просто по душам поговорить самому с собой и обязательно сказать себе правду. - Чувствуешь? Ветер принёс нам давно забытый запах «Настенькиного счастья».
Я стыдливо опускаю глаза и снова умолкаю. Не могу же я вот прямо сейчас объявить тебе, что нашей любимой яблони, дерева нашего детства, уже больше 7 лет нет, как нет и самого пышного сада Холёнковых, на месте которого теперь построили заправку и придорожный магазин. Мысль о том, что рано или поздно ты всё равно узнаешь об этом, больно гложет меня изнутри, словно дикий зверь. Я уже прихожу от всего этого в отчаяние, как вдруг … этого не может быть … я тоже отчётливо слышу неповторимый запах наших любимых яблок. К чертям логику, мистику и все прочие умные слова. Это он – запах нашего счастливого прошлого. Теперь, как тогда, - мы слышим его вместе.
Ты тепло улыбаешься и умащиваешься у меня на плече, словно на подушке.
Какое-то время мы молчим. Нам обоим ясно, что происходит: мы счастливы. Так просто! Мы с тобой не то чтобы неразделимы, весь мир теперь словно один большой организм. И нет в нём ничего неуклюжего или лишнего. Всему своё место. Наше место – здесь, у реки под добрым пристальным взглядом странницы луны, путешествующей по расцветшему лепестками звёзд небу. Туман над водой уже не такой густой, с каждой минутой он всё больше рассеивается, словно годы нашей разлуки, которых теперь как и не бывало.
Нам не много и не мало друг друга. Нам друг друга достаточно. Для того, чтобы радоваться жизни у нас сегодня есть всё.
Мы счастливы здесь и сейчас, без поправок и условностей.
Вот-вот небо подарит нам новый рассвет, а значит и новую жизнь.
***********************
1974 - 1978 года.
Нас ещё нет на свете. Зато есть много чувств и понятий, которые существовали всегда: любовь, преданность, смерть, память, верность, разлука …
Эдуард Иванович Холёнков – уважаемый во всей округе человек. Родился и вырос в здешних местах, после войны вернулся на малую Родину с боевой славой и медалью «За отвагу». В жизни этого замечательного человека было две огромных страсти, две чистых и взаимных любви: его красавица жена Анастасия и его призвание – селекция плодово-ягодных растений. Не раз его саженцы и плоды выигрывали первые места на различных всесоветских конкурсах и мероприятиях, а на его цветущий в любое время года сад приезжали смотреть даже высокие чины из района и области.
И по сей день ещё вспоминают старожилы, какие пиры закатывала чета Холёнковых в своём саду. Теперь так уже не гуляют, а тогда вся немалочисленная окраина собиралась выпить, закусить и поздравить хозяев по тому или иному поводу. А поводов всегда находилась масса. Вот только за пополнение семьи так ни разу никто и не выпил – детей у этой прекрасной пары не было. Зато было чистое и светлое чувство одно на двоих, и имя этому чувству – любовь.
Бог разрешил Эдуарду Ивановичу и Анастасии Степановне справить золотую свадьбу, но 51 год совместной жизни отметить вдвоём было им уже не суждено. В 1974 году женщина очень сильно заболела и когда даже врачи отказались от неё, старик Холёнков затосковал и сутками не отходил от кровати неотвратимо покидающей его жены. Всё, чего ему хотелось в то время, – наполнить радостью ускользающую, словно мелкий песок сквозь пальцы, жизнь своей любимой. Однажды он уже привычно вытер слёзы со своих страдальческих опухших глаз и напрямую спросил у жены что может сделать её счастливой в последний раз. Она обещала подумать, а однажды утром подозвала его к себе и слабеющим голосом попросила назвать в её честь сорт яблок, над которыми уже больше десяти лет с переменным успехом работал селекционер Холёнков. «Вот тогда я буду счастлива и улыбнусь тебе с того света». Эдуард Иванович согласился, а вечером жены не стало.
Еще четыре напряжённых года работы понадобилось для того, чтобы посадить и правильно колировать то, что получилось. А получилось чудо. Хоть и поливал старик своё творение солёными слезами, но плоды с его яблони были сладкими, словно мёд, и пахли не только фруктами, но и ягодами, а также полевыми цветами. Никто не знал, как такое могло получиться. Ходили всевозможные слухи. Говорили даже, что Эдуард Иванович привил своему растению гены всех фруктов, ягод и цветов, которые при жизни любила его жена. Впрочем, налетевшие со всех округ эксперты хором утверждали, что это невозможно. Сам же мастер в ответ на вопросы соседей, коллег и журналистов только хитро улыбался в усы и с удовольствием угощал их свежими яблоками.
Свою тайну он так и унёс в могилу. Дом его находился почти в поле, а потому никто его не выкупил. Родственников тоже не нашлось, и через несколько лет некогда благоухающий сад и удивительной красоты усадьба окончательно заросли и пришли в упадок, как и бывает всегда с домами без хозяина.
Перед самой смертью Эдуард Иванович объявил соседям, что каждый может вкушать плоды в его саду и со слезами радости на глазах показывал заверенную всеми необходимыми подписями и печатями бумагу с названием нового, уникального сорта яблок.
- «Настенькино счастье», - хрипел улыбаясь старик и прижимал к сердцу заветную бумагу, едва заметно смахивая с бугристых морщинистых щёк солёные капли трясущейся ладошкой.
Ни семена, ни саженцы, взятые многочисленными желающими от этого дерева, так и не прижились, и та яблоня в саду деда Эдика ещё долго оставалась единственным в своём роде деревом и величайшим напоминанием всем смертным о бессмертной и непобедимой любви. Любви, перед которой все прочие страсти блекнут и отступают.
********************
Последние часы лета 1998 г.
Нам с тобой очень холодно и от этого мы жмёмся друг к другу, словно птенцы в гнезде. Ночь тёмная. Небо беспросветно скрыто от нас наглухо задёрнутыми занавесками туч. Восхода солнца мы ждем, словно второго Христова пришествия. Правда ещё темно, и до этого события не менее 4 часов. Но, несмотря на всё эти неудобства, и поминутно усиливающееся чувство голода, мы полны отваги и решимости. Отступать уж точно ни за что не намерены.
Мы убегаем из дома в последний твой вечер в нашей стране. Отчётливо понимая, что родители будут искать нас, мы всё же решаемся на этот дерзкий со всех сторон поступок.
Посреди ночи мы натыкаемся на болотистую местность и решаем продолжить наше большое путешествие утром.
Мы ещё не знаем, что родители сбились с ног, всю ночь безуспешно разыскивая нас в лесу. Когда мы слышим шелест приближающихся шагов и их голоса, то понимаем, что на этом наш побег завершён. Ты обнимаешь меня и начинаешь громко плакать.
- Мы больше не увидим нового солнца вместе. У нас поезд через 2 часа.
Я быстро достаю из сумки огромный спелый плод «Настенькиного счастья». Протягиваю его тебе.
- Говорят, что это волшебные яблоки. Если загадать желание, когда откусываешь первый кусок, то оно обязательно сбудется. А если желание у двух людей одно, то всё непременно получится. Тут к гадалке не ходи. Главное - откусить от яблока одновременно.
Твой отец отдёргивает листья и с силой хватает тебя за руку. Но мы успеваем откусить по кусочку с двух сторон и, не сговариваясь, в один голос шепчем:
- Хотим встретить рассвет вдвоём, хотим встретить рассвет вдвоём …
Не смотря ни что, мы отчаянно, всем сердцем верим в магию мира. Мы оба по-детски, а значит - по-настоящему уверены, что чудеса случаются ...