В приемный покой роддома вошла молодая беременная женщина в халате и черных сланцах. Она возвратилась с прогулки. Было без двадцать минут семь, заканчивалось время приема передач и встреч с родственниками.
— Где же мои тапочки? — удивленно спросила она дежурную на вахте. — Куда-то тапочки делись! — Женщина с интересом вновь и вновь разглядывала десяток пар разнородной летней обуви, среди которой она совсем недавно оставила свои белые с розовым полукроссовки.
— Первый раз такое за все время, что я здесь работаю, — заявила пожилая дежурная в зеленом медицинском костюме. — Странно. Никогда тапочки не пропадали. Может быть, надел кто-то случайно и вышел. Выйдите на улицу, посмотрите.
Женщина, которая уже хотела протереть уличные сланцы и пройти в палату в них, вернулась к выходу и выглянула во двор роддома.
— Вот они! — обрадованно и смущенно воскликнула она. Женщина вышла на минуту и вскоре вернулась. Она села на лавочку и стала ждать, когда в холл зайдёт та, что разговаривала сейчас на улице в её тапочках. Над скамьёй висел плакат с изображением развития плода и листок с распечатанным на принтере предупреждением: "Курить в помещениях роддома запрещается!" В углу помещения стоял декоративный куст чайной розы. Там же размещалась инструкция для персонала о поведении в случае террористического акта.
Дежурной позвонила сменщица, выясняя, сколько она может получить за семь рабочих смен.
— Три тысячи, не меньше, — уверила дежурная. — четырёх не будет, а три — точно.
Вошли две женщины, на одной из которых, были те самые белые с розовым тапочки. Огромный живот младшей казался ещё больше оттого, что платье было совсем коротко.
— Почему же Вы не в халате? — спросила дежурная. — Платье надо сдать на склад и пройти на свой этаж в халате.
— Она глухонемая, — пояснила страшая.
— Вы её мама?
— Да, — ответила старшая и стала жестами и словами объяснять дочери, что надо сделать с платьем.
— Платье надо отнести на склад, поняла?
Потом старшая выяснила, куда надо девать вещи, когда завтра дочь переведут в родзал.
— Сложишь их в пакет и возьмёшь с собой. Поняла?
— Пакед! — механическим голосом выговорила младшая. Так говорят глухонемые после многих лет специального обучения, не слыша сами себя, но иногда совершенно "впопад". Видно было, что она рада беременности и предстоящим родам и тому, что может непринужденно, хотя и почти непонятно для собеседников, выговорить несколько слов, из которых "пакед" было самым благозвучным. Она уже скинула белые с розовым тапочки и надела те, в которых спустилась из палаты.
На улице к роддому бесшумно подъехала машина скорой помощи. Вошел фельдшер в сине-зеленом костюме и через мгновение быстро вошла высокая беременная средних лет в длинной черной юбке в сопровождении сестры. Обе были рыжеволосые, большеротые. Высокая уверенно двигалась на костыле и единственной правой ноге в синем тапочке, ловко неся маленький круглый живот. Сплющенные концы железных трубок, из которых был сделан костыль, сжимающие почти необработанный деревянный брусок, были скреплены болтом. Приглядевшись, можно было увидеть, что слева юбку оттопыривала очень небольшая культя левой ноги, которой женщина привычно опиралась на нижнюю перекладину этого кустарного изделия. Костыль, надёжно зажатый между подмышкой и остатком конечности, казалось, сливался с ней в одно целое.
Медсестра в белом халате, вышедшая им навстречу, заявила фельдшеру,что вещи, которые он оставил, ещё не постираны и ушла. Беременная с костылём быстро оформилась и тоже ушла в палату, но через пару минут возвратилась уже в пестром халате и синем тапочке, догоняя сестру: "Света, я паспорт у тебя забыла!" Забрав паспорт, она так же стремительно удалилась.
Наконец, уже к семи часам с улицы вернулась маленькая, узкобедрая татарка. Живот у неё тоже был небольшой, аккуратный. Тапочки, точнее, босоножки, в которые она была обута, были темно-зелеными на светло-зеленой платформе. На коротких по щиколотку черных носочках выделялся узор украшения в виде зеленой пятиконечной звезды.
— Вы же у нас лежачая! — сказала дежурная. — Вам нельзя выходить!
— Мне сказали можно. Только по лестнице нельзя подниматься. Я поднимусь на лифте, — без тени акцента, твердо, спокойно сказала беременная и пошла к лифту.
В приемном покое снова наступила тишина.