Не найти нам лучшей характеристики, чем та, что дана Цветаевой себе в интересующий нас период: «Между мной 18 л и мной 28 л - бездна». Безусловно, Марина права, оглядываясь на прошедшее десятилетие и оценивая его по шкале роста творческих сил, а точнее – по шкале cобственного «мирослушанья, слышанья» - вот где бездна разверзлась: 1910-ый – рядовой, «старорежимный» гимназический год, год, отмеченный изданием первого сборника стихов; 1920-ый – стихи, собранные в изданные и ждущие издания книги, неизвестность о Серёже, потеря Ирины, «серия дурного поведения» - и «Россия, вместе с революцией ворвавшаяся в её творчество».
Та же бездна между «Чародеем» (первая поэма, Марине 21 год) и «Царь-Девицей» (следующая поэма, Марине почти 28). Есть исследователи, которые вставляют в хронологический ряд между этими двумя цикл стихотворных драм, тем самым причисляя их к поэмам. Позвольте не согласиться: жанры смешивать нельзя! Если автор называет одно произведение поэмой, а другое драмой, значит, имеет на то веские основания. Драмы пишутся в расчёте на зрителя, прежде всего. Для Марины, из всех органов чувств признающей только слух, – драмы периода «магического круга вахтанговской Третьей Студии», влюблённости в Ю. Завадского – вынужденное снисхождение. «Я тогда думала – из-за него, что ему – его – себя, себя к нему – читаю – перед всеми – в первый раз», - то есть, и здесь действует на слух, но с помощью драматургии - средства, наиболее доступного пониманию адресата. Правда, снисходя к театру, поэт оставляет нам существенную ремарку: «Дама в плаще – моя душа, её никто не может играть». Не потому ли ни разу Марина не сожалела о том, что драмы на сцене поставлены не были? Оставив стихотворные драмы в покое, настаиваю: между первой и второй поэмой Марины Цветаевой – «бездна»! У нас, читателей, нет иной возможности понять глубину чувств поэта, кроме как встать на краю бездны вместе с ним. А дальше – как получится…
«Чародей» пишется с 15 февраля, дата окончательного текста – 4 мая 1914 года. Скорей всего (сама Марина никогда этого не упоминала) толчком к написанию поэмы послужил выход в начале 1914 года книги Льва Эллиса «Арго», в которой многие произведения сопровождаются посвящениями, в том числе Марине и Асе Цветаевым. Найти своё имя рядом с В. Нилендером, а особенно – рядом с А. Блоком! Марина не могла не ответить благодарностью! Что-что, а благодарить она умеет с максимальной щедростью! Ещё одно обстоятельство, куда более важное, чем посвящения, требует благодарности. В 1914 году Марина уже летит над «бездной» - готовит четвёртый сборник, назвав его «Юношеские стихи», т.е. подводит итог большому законченному периоду, - и вдруг Эллис, показав, какими он запомнил сестёр Цветаевых, дарит возвращение в юность! Она-то знает: «Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох… - всё это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души». Как же не оглянуться, не увидеть, не «закрепить» хотя бы один день двух сестёр, девочек-подростков, прожитый в общении с необыкновенным человеком, не поделиться этим днём с читателем? Другой возможности не будет. С расстояния пяти лет замужняя женщина, мать, человек с несоизмеримо большим опытом, чем в те шестнадцать, которые воскресают в поэме, Марина возвращается в свою юность, щепетильно навёрстывает упущенное. Так рождался «Чародей». Неудивительно, что название подсказано тем же Львом Эллисом – взято из стихотворения «В Рай», посвящённого Марине.
«Чародей» - парад войск – смотр всех поэтических достижений молодого автора. Для парада нужна крупная форма. Первая поэма - квинтэссенция юношеского творчества. Ритм, лексикон, стилистика, тематика, апробированные автором прежде в отдельных стихотворениях, здесь верно служат решению масштабной задачи. Вспомним первых рецензентов – они честны и почти единодушны в оценках ранних произведений Цветаевой. Всё, отмеченное рецензентами при дебюте юного поэта, в полной мере можно отнести к «Чародею», поскольку на саму поэму откликов (и спустя столетие со времени написания!) – с гулькин нос – не повезло первой поэме, к читателю она пришла всего лишь 20-30 лет назад. Иные времена – иные интересы. Вопросы: «Как это сделано?», «Какими средствами влияет на читателя?», «Что я, читатель, чувствую?» - мало кого интересуют в эпоху постгуманизма… Итак, слово предоставляется тем, давним, рецензентам.
М. Волошин:
Кто Вам дал такую ясность красок?
Кто Вам дал такую точность слов?
Н. Гумилёв: «нова смелая (иногда чрезмерно) интимность, детская влюблённость», «умиленность собой и окружающим», «любование пустяками жизни», «инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии»…
В. Брюсов: «повседневность», «непосредственные черты жизни», «домашность», «милые пустяки», «изящные безделушки»…
О, эти первые отклики на твоё творчество! Не всё в них ты приняла, не последовала – твой путь вёл в другую сторону, в страну «Цветаева – первый поэт ХХ века». Определение И. Бродского - хорош подарок к твоему столетию!
А теперь - только о «Чародее». Поэма невелика по объёму. Удачно выбран сюжет, замкнут одним днём. Сюжет прост, и пересказать его можно в двух словах: к сёстрам-подросткам пришёл интересный гость; они пили чай, гуляли на бульваре; потом вернулись домой, играли на рояле, танцевали, мистифицировали. Последовательность изложения – в лучших традициях классицизма – единство времени и места. Что-то очень знакомое напоминает сюжет этого произведения… Ах, да! Кто не писал в школьные годы сочинение на тему: «Как я провёл…»? Одна поправка: эмоционально-экспрессивная окраска превозносит текст из банальности в область высокой поэзии.
Поэма пишется в период, когда автор окружён мистификациями, неудивительно, что и сам сюжет мистифицирован. Вроде бы, обычный, рядовой день:
—Семь раз в течение недели
Такой звонок!
- так в завязке сюжета характеризуется происходящее. Но на деле день - не обычный! Есть в тексте точное указание на дату. Марина не бывает неточной даже в мелочах, тем более – в датах! И мы, читатели, тоже должны быть внимательны. Время действия – 15 апреля 1909 года – празднуется День ангела Анастасии (свидетельство об этом промелькнёт где-то перед концом эпизода «в столовой»):
именинный,
Прощай, пирог!
- только сопоставив возраст героинь, время года и неброское замечание про «именинный пирог», мы, друзья-читатели, сами определяем дату. Марина, как всегда, приглашает нас к со-творчеству.
Композиционно поэма делится на несколько сцен, обрамлённых вступлением и заключением (так и хочется добавить: «в которых автор напрямую вступает в действие», поскольку только в начале и конце произведения возникает речь от первого лица, единственного числа). Но, читатель, читатель! Будь бдителен! Смотри, как Марина с головой ныряет в тему с первых слов:
Он был наш ангел, был наш демон,
Наш гувернер — наш чародей,
Наш принц и рыцарь. — Был нам всем он
Среди людей!
В нем было столько изобилий,
Что и не знаю, как начну!
Мы пламенно его любили —
Одну весну.
- из восьми строк вступления только в одной – речь от первого лица – мимолётом, а кругом – «наш», «мы». Не кажется ли тебе, читатель, что слово сразу же предоставлено героиням произведения? Вот только что на наших глазах автор нырнул с вопросом: «не знаю, как начну», но тут же - без лишних брызг - появляется на поверхности с готовым ответом, вложенным в уста тех, чьим героем был обладатель «изобилий»:
Мы пламенно его любили —
Одну весну.
-не мы первые подмечаем, как умеет Цветаева начать текст такой высотой звучания, что любой другой автор на этом бы поклонился и покинул сцену, посчитав произведение законченным. Мы лишь констатируем, что уже в завязке первой поэмы можно отметить характерное для всего творчества Марины, выделенное И. Бродским в анализе «Новогоднего»: «Цветаева – максималист». О заключительном, действительно – авторском, слове поговорим в своё время, а сейчас, следуя логике повествования, обратимся к основной части композиции поэмы.
Читатель, ты не против, если для удобства анализа, мы разделим главную часть текста на пять условно названных картин: мезонин, столовая, бульвар, зала, кабинет? Условно, потому что поэма не разделена на главы, но в каждой из картин автором полностью раскрывается один из аспектов главной темы – образа героя произведения (и об этом поговорим в своё время). Несмотря на то, что картины состоят из разного количества катренов (желающим предоставляется возможность посчитать самостоятельно), они производят впечатление уравновешенности за счёт полученной нами информации, за счёт сосредоточенной наполненности действием, за счёт соответствия состояния природы настроению героев.
Обратимся к первой картине, основным местом действия которой станет мезонин.
Один его звонок по зале —
И нас охватывал озноб,
И до безумия пылали
Глаза и лоб.
И как бы шевелились корни
Волос, — о, эта дрожь и жуть!
И зала делалась просторней,
И у'же — грудь.
И руки сразу леденели,
И мы не чувствовали ног.
— Семь раз в течение недели
Такой звонок!
Он здесь. Наш первый и последний!
И нам принадлежащий весь!
Уже выходит из передней!
Он здесь, он здесь!
Он вылетает к нам, как птица,
И сам влетает в нашу сеть!
И сразу хочется кружиться,
Кричать и петь.
От звонка гостя до выхода его из передней сколько мгновений проходит в обычной жизни? Здесь же мгновения ощутимо растянуты, буквально осязаемы, подобно колебаниям маятника, - такова амплитуда ощущений героинь – от озноба до пылания, от роста внешнего пространства до сужения внутреннего, от оцепенения до полёта. По тому, какой шквал эмоций обрушивается на девочек, мы понимаем значение для них этого гостя, и уже легко, в мгновение ока, преодолеваем вместе с ними крутую лестницу в мезонин:
Прыжками через три ступени
Взбегаем лесенкой крутой
В наш мезонин — всегда весенний
И золотой.
После чего наступает длительный описательный отрывок, в котором автор даёт нам возможность отдышаться, огдядеться. Пользуйся, читатель, предоставленной возможностью – от Марины не часто дождёшься такой роскоши! Прежде всего, оглянемся на сжатое обозначение места действия. Взлетая лестницей, мы чуть было не проскочили мимо:
… наш мезонин — всегда весенний
И золотой.
Не поставь автор закавыку «всегда», «весенний» нами понималось бы легко, как время действия – «любили одну весну». Всегда весенний = весенний на протяжении весны? Нет, такого ляпа автор не допустит! Здесь «всегда весенний» = в любое время года, на протяжении всей нашей жизни в мезонине, потому что мы – своей юностью - создаём в нём весеннее настроение! А «золотой»?... О чём говорит такой эпитет? Ведь не из золота мезонин, не золотые предметы в нём, поскольку живут здесь обыкновенные девочки, а не легендарный царь Мидас, не король-Солнце (кстати, последнего Марина называла «Золотой Людовик»). Что люди называют золотым в переносном смысле? – Золотые руки, золотой характер, золотой человек, золотые россыпи слов – подразумевается высшая степень положительного. Ещё говорят: «Не всё золото, что блестит», но это МУДРОСТЬ говорит. Логично предположить, что именно немудрёный возраст героинь подчёркивает автор, употребив «золотой» в качестве «блестящий, сияющий, солнечный». Первое место действия начинается ярким солнечным светом.
А теперь медленно переводим взгляд по беспорядочным мелочам – о, какое длинное предложение с перечислением, вроде бы, случайно попадающих на глаза предметов! Напоминает перечисление «Как я люблю…» из «Встречи с Пушкиным», стихотворения, написанного за пять месяцев до «Чародея». Но там каждая фраза – шаг в гору, и каждый шаг – своеобразен – то гора уступает пологостью (шаг ровный, ограничен запятой или точкой), то возникающие препятствия диктуют шагу перемену ритма с помощью тире, восклицания, многоточия. Здесь же именно передышка – «ворох», «полчище», «грозди» - изобилие для глаз, а дыхание тем временем восстанавливается.
Садимся — смотрим — знаем — любим,
- четыре глубоких вдоха перед следующим вихрем.
Ведь никак не получается назвать диалогом то, что происходит в дальнейшем в мезонине? Автор безжалостно сталкивает голоса участников действия в длинных монологах, да и монологами, честно говоря, происходящее не является.
Два скакуна в огне и в мыле —
Вот мы! — Лови, когда не лень! —
Мы говорим о том, как жили
Вчерашний день.
И:
Жерло заговорившей Этны —
Его заговоривший рот.
Ответный вихрь и смерч, ответный
Водоворот
- и слава Богу, этот «водоворот» речи автор подаёт нам в пересказе, сгруппировав отдельные реплики действующих лиц. «Мы говорим» о детском: «бегали по зале сегодня ночью при луне»; о делах учебных: «начальство наших двух гимназий нас гонит двух»; даём (по-девичьи двусмысленно - всерьёз или шутя?) любовные обеты:
— Так и останемся втроем! —
О, никогда не выйдем замуж,
Скорей умрем!.
О чём говорит он? – О, этот отрывок авторского текста невозможно ужать, остаётся цитировать полностью:
Здесь и проклятья, и осанна,
Здесь всё сжигает и горит.
О всем, что в мире несказанно,
Он говорит.
Нас — нам казалось — насмерть раня
Кинжалами зеленых глаз,
Змеей взвиваясь на диване!..
О, сколько раз
С шипеньем раздраженной кобры,
Он клял вселенную и нас, —
И снова становился добрый...
Почти на час.
Чревовещание — девизы —
Витийства — о, король плутов!
Нет для него запретных или неясных тем: «О всем, что в мире несказанно»… Отметим два последних слова: «король плутов» - ещё одна характеристика заглавного героя попутно добавлена к заявленным в начале поэмы. Ангел – демон, гувернёр – король плутов… Выбирая полярные значения для характеристики, Цветаева создаёт напряжённое поле. И этого ей мало. Сравнивая героя в первом же эпизоде с двумя природними врагами – с птицей и змеёй, она усиливает напряжение. Уже в этой картине появились первые черты, описаны глаза и рот героя, но мы к портрету обратися отдельно, ознакомившись со всеми картинами.
На этом, собственно, мезонин кончился, поскольку в данный момент звучит приглашение к чаю, и хазяйки с гостем спускаються в столовую. Но тут перемена места для автора не столь важна. Вспомним, каким ёмким, эмоциональным и многословным, был подъём в мезонин! Здесь же мгновенный перелёт от: «нам уже доносят снизу, что чай готов» к «пятипудовым тёткам» за столом.
Думается, что перемена места действия не важна, потому что сохраняется главное –продолжается рассказ о герое. Пишется его портрет. В протяжение всей сцены чаепития внимание автора сосредоточено на Эллисе – фигура, жесты, манера поведения. Что-то неуловимо изменилось в подаче образа героя… Чего-то не было в мезонине… Сосредоточимся на этом , попробуем решить задачку с чаепитием. Вот её условие:
Среди пятипудовых теток
Он с виду весит ровно пуд:
Так легок, резок, строен, четок,
Так страшно худ.
Да нет, — он ничего не весит!
Он ангельски — бесплотно — юн!
Его лицо, как юный месяц,
Меж полных лун.
Упершись в руку подбородком, —
О том, как вечера тихи,
Читает он. — Как можно теткам
Читать стихи?!
Ответить надо на вопрос: сколько человек за столом? Если ты, читатель, хоть раз прочёл поэму, а я почему-то уверена, что ты её читал, то сейчас, в общем-то, легко ответишь: во всей поэме, кроме сцены на бульваре, присутствуют трое. Садись, два, ответ неверный! Присмотрись к «тёткам» - в первом случае «пятипудовых тёток» ещё можно посчитать иронически представленными героинями (кто не знает, как смущало в юности Марину её пышущее здоровьем тело?), но тётки из третьего катрена – никак не наши героини! Потом, на бульваре прозвучит главное об Эллисе: «Наш свой — поэт». Нашему позволено всё, даже самое интимное – стихи! Эллис – первый настояний поэт, которому Марина читала своё, и только представить можем, с каким чувством она СЛУШАЛА ЕГО СТИХИ… В процитированном отрывке звучит ревнивое возмущение: «Как можно теткам читать стихи?!» - явно наши герои окружены какими-то другими, посторонними тётками, ну ладно, пусть не посторонними, но для развития действия их функция является вспомогательной. Ведь не будь этих тёток, мы бы так никогда и не узнали, каким «чинным», «преувеличенно-учтивым» может становиться герой в обществе иных людей, не похожих на сестёр-героинь.
Как, улыбаясь, прячет жало
И как, скрестив
Свои магические руки,
Умеет — берегись, сосед! —
Любезно отдаваться скуке
Пустых бесед.
При сёстрах-подругах места «пустым беседам» нет! Тебя, читатель, ещё интересует вопрос: кто же эти тётки? Ну что ж, Бог в помощь! Открывай мемуарную прозу Марины Цветаевой! Мы же задачку решали с другой целью – показать, как автор расставляет приоритеты. Помните перечисление предметов в мезонине? Там дешёвеньким стеклянным бусам подарено четверостишье! Здесь близкое окружение (кто как не близкие люди приглашены на именины?) названо тётками – обезличено. Круто! Характерно для «максималиста»! Контраст действия в первых двух картинах, безусловно, срабатывает на раскрытие образа героя. Возникают подзаголовки картин: мезонин – Эллис в компании подруг; столовая – он в приличном обществе.
А теперь отправимся с действующими лицами поэмы прогуляться по Тверскому бульвару, к памятнику Пушкину! Зачем автору нужна картина бульвара? Первый ответ на поверхности: так было в тот день.
Скорей на свежий, на весенний
Тверской бульвар!
Нам так довольно о Бодлере!
Пусть ветер веет нам в лицо!
Но мы-то уже знаем, как Марина обходится с действительностью: тётки тоже были, да промелькнули, удостоенные одного нелестного эпитета на всех. Думается, прежде всего, бульвар даёт автору возможность пустить в ход средства, не использованные до этого момента в тексте, - средства пейзажной лирики. Подзаголовок картины «бульвар» рождается сразу – портрет героя на фоне природы. После двух противоположных интерьеров природа просится в портрет. В лёгкой, быстрой манере – отдельными уверенными мазками – Цветаева передаёт движение и ароматы воздуха, смену оттенков освещённости, разнообразие звуков, многообразие лиц, вписанных в картину... Такой пейзаж, к сожалению, ни живописец, ни фотограф, ни самый чуткий кинематографист создать не смогут при всём желании. Только мастеру слова подчиняются одновременно все мгновенные изменения в природе.
— И этот запах, этот запах
От тополей.
Бульвар сверкает. По дорожке
Косые длинные лучи.
Бегут серсо, за ними ножки,
Летят мячи,
Другие остаются в сетках.
Вот мальчик в шапочке «Варяг»
На платьице в шотландских клетках
Направил шаг.
Сияют кудри, щечки, глазки,
Ревун надулся и охрип.
Скрипят колесами коляски,
— Протяжный скрип. —
Там мама наблюдает зорко
За девочкой с косой, как медь.
В одной руке ее — ведерко,
В другой — медведь.
Какой-то мальчик просит кашки.
Ох, как он, бедный, не дорос
До гимназической фуражки
И папирос!
О вейтесь, кудри, вейтесь, ленты!
Увы, обратно нет путей!
Проходят парами студенты
Среди детей.
Играет солнце по аллеям...
— Как жизнь прелестна и проста!
………………………………
А там, в полях необозримых,
Служа Небесному Царю,
Зажег зарю.
На всём закат пылает алый,
Пылают где-то купола…
Таким был предвечерний час Тверского бульвара 15 апреля 1909 года. Благодаря Марине мы можем вдохнуть всю его радость полной грудью спустя столетие. Вдохнут его и читатели более отдалённых времён – такова сила слова Цветаевой. Вернёмся к началу картины:
Поют по-гоголевски двери,
Скрипит крыльцо. —
...
— И этот запах, этот запах
От тополей.
Бульвар сверкает. По дорожке
Косые длинные лучи.
- Марина доверяет читателю, опускает описательность, обращается к нашему опыту. Вспомним, как, засидевшись в помещении, мы выходим на улицу, назовём первые ощущения –свежий воздух, яркий свет – дышим, прищурив глаза. Марина – о том же – высоким словом поэзии!
Обратите внимание: никаких бульварных решёток, скамеек; архитектура, по определению сдавливающая бульвар со всех сторон, представлена отдалёнными куполами – создаётся впечатление бесконечности бульвара, переполненного движением. Нам, читавшим воспоминания Цветаевой о том, как «Памятник-Пушкину» приходил к ней в гости, не должно причислять «Чугунного правнука Ибрагимова» к архитектурным деталям, будем считать его конечной целью движения, а саму прогулку – одним из ответных визитов к нему.
Всё, сказанное о бульваре выше, относится к внешней стороне композиционного решения поэмы – разбить, разрядить долгое пребывание в доме, максимально разделить происходящее с героями до и после прогулки. Внутренняя задача картины «бульвар» - сохранить интригу, выдав очередную порцию сведений о заглавном герое. Коль Марине было угодно сохранить интригу, не проговоримся и мы, отметим лишь, как на фоне огромных пространств и массы народа автор тщательно выписывает детали портрета, укрупняет черты до предела – Цветаева верна приёму контраста и в этом эпизоде. Возвращаясь с бульвара в дом, оглянемся на строки, завершающие одну картину и открывающие новую:
А там, в полях необозримых,
Служа Небесному Царю,
Чугунный правнук Ибрагимов
Зажег зарю.
На всём закат пылает алый,
Пылают где-то купола,
Пылают окна нашей залы
И зеркала.
Из черной глубины рояля
Пылают гроздья алых роз.
Четырежды(!) повторённым глаголом «пылают» автор связывает картины. Пожар не на шутку разгорелся. Стоп, читатель! А ведь мы были свидетелями, как Марина его, этот костёр, разводила! Вернёмся-ка в начало текста поэмы… Вот оно, высокое «ля» завязки:
Мы пламенно его любили
- а в начале первой картины:
И до безумия пылали
Глаза и лоб.
Оказывается, с самого начала – непринуждённо, последовательно автор гнёт свою линию «ПЛАМЕННО любили». «Пылали глаза» - кажется, не самый удачный глагол в сочетании с глазами – не собака ли Баскервилей? Но Марине нужен именно этот глагол, потому что потом от уже пылающих глаз разгорится закат, а не наоборот. «ПЛАМЕННО любили» - окрасили своей любовью окружающий мир. Закономерная последовательность.
Переход от третьей к четвёртой картине подан в таком всепобеждающем размахе света! А не поискать ли нам связь этого перехода с предыдущими переходами от картины к картине? Возможно, и в них обнаружится закономерность? Если в начале «мезонина» о свете можно говорить с большой натяжкой, притянув за уши общее место «всегда весенний и золотой», то между «мезонином» и «столовой» вообще нет речи о свете… Возможно, нам не следовало разделять эти два эпизода? Приём противопоставления «мезонина» и «столовой» срабатывает вчистую, не нуждаясь в дополнительных красках. Между «столовой» и «бульваром» точно нет заката, но не зря мы возвращались:
Чай кончен. Удлинились тени,
И домурлыкал самовар.
Скорей на свежий, на весенний
Тверской бульвар!
Скромно, всего в полстроки – «Удлинились тени»! Переход от картины к картине, с одного места действия в другое происходит с помощью смены освещённости. Естественно, время идёт – освещённость меняется. Сначала мезонин «золотой» - цвет солнечного дня, потом «удлинились тени» - свидетельствует, что день идёт на убыль, дальше – огромная панорама заката – предвестник необыкновенного вечера. Такое последовательное обращение автора к моменту освещённости позволило нам разделить текст на условные картины. С одной стороны «Удлинились тени, и домурлыкал самовар» - логическое завершение картины – здесь больше нечего делать, с другой стороны от «удлинились тени» родится напряжение атмосферы в кабинете, подобно тому, как от «пылали глаза» разгорелся закат.
Переходим к четвёртой и пятой картинам, действие которых разворачивается в зале и кабинете. Цветаева начинает и заканчивает эту часть поэмы прямой речью Эллиса. Создаётся впечатление, что философский монолог героя в зале насильственно прерван на самом интересном месте:
Я между Дьяволом и Богом
Разорван весь.
Две правды — два пути — две силы –
Две бездны: Данте и Бодлер!
Тут бы слушать и слушать! Героини же, вопреки логике, не позволяют Чародею оседлать любимого конька:
Но, милый, Данте ты оставишь,
И с ним Бодлера, дорогой!
Тихонько нажимаем клавиш,
За ним другой…
Неужели девочки не понимают, им скучна литературная тема? Ох, какая убийственная характеристика для тех, кому литература станет хлебом насущным! Разве не мог автор избежать конфуза, организовав сцену иначе? К примеру, так: вернувшись с прогулки, помузицировали, потанцевали, а потом, на ночь глядя, выслушали философские убеждения героя. В том-то и дело, что ТАК нельзя! Марина следует правде жизни: девочки на прогулке получили огромный заряд энергии, им невозможно моментально превратиться во внимательных слушателей, не выплеснув энергию в шумное действие. Но, если бы не появился в начале картины прерванный монолог, мы, читатели, не смогли бы прочувствовать всю фееричность перевоплощений в зале как острую необходимость.
Главное действующее «лицо» в зале – музыка, герои полностью в её власти. Трудно сказать: музыка ли сопровождает перевоплощения, или перевоплощения рождаются благодаря музыке? Уникален ход автора при передаче музыки словом. Только раз Марина напрямую обозначает темп в связи с перевоплощениями:
По первому аккорду марша
Но музыка-то началась до того:
И звуки — роем пчел из улья —
Жужжат и вьются вьются — кто был прав?!
Наш Рыцарь Розы через стулья
Летит стремглав.
Какое произведение исполняют героини? Оттого, что звуки «роем» «жужжат и вьются», оттого, что герой «летит стремглав», мы готовы ответить: звучит «Полёт шмеля» (интермедия из оперы Н. Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане») – честно говоря, это только наше предположение, автор в очередной раз доверяет читателю самостоятельный выбор.
С маршем же не так всё просто. По некоторым неброским деталям текста мы приходим к заключению, что несколько маршей следуют друг за другом, во всяком случае, как минимум, звучат два абсолютно разных произведения. Попробуем обосновать. Солдат может превратиться в Наполеона на протяжении звучания одного марша:
Чу! — Звон трубы! — Чу! — Конский топот!
Треск барабана! — Кивера!
- естественно предположить – марш французского композитора начала девятнадцатого века, периода победоносного утверждения императора – героя юности Марины. Но вот:
Магическою силой руки
По клавишам — уже летят!
Гремят вскипающие звуки,
Как водопад
Цирк, раскаленный, как Сахара,
Сонм рыжекудрых королев.
Две гордости земного шара:
Дитя и лев.
Под куполом — как царь в чертоге
Красуется британский флаг.
«Британский флаг» - как говорится, совсем другая опера! Цирк приехал! (Тут, читатель, я могу только от свого имени говорить, потому что у тебя возможны другие ассоциации. У меня же цирк сопровождается маршем: «Со-вет-ский цирк! Па-ра - па-ра – па-ра-ба-рам!») Не будем зацикливаться, отметим лишь, что музыка, сопровождающая цирковые перевоплощения героя, изменяется тоже. Отгремели «вскипающие звуки», окончилось выступление клоуна.
Под говор напряженных струн
на арене появляется канатоходец. В соответствие музыке
Уже канат дрожит тугой
Под этой маленькой и твердой
Его ногой.
На выступлении канатоходца оканчиваются игры в перевоплощение, умолкает рояль, не потому, что музыка надоела, а потому что МЫ ХОТИМ СЛИТЬСЯ С ГЕРОЕМ В ДЕЙСТВИИ – будем танцевать ВТРОЁМ! А как же аккомпанемент? Кто нам придёт на помощь?
Рояль умолкнул. Дребезжащий
Откуда-то — на смену — звук.
Играет музыкальный ящик,
Старинный друг,
Весь век до хрипоты, до стона,
Игравший трио этих пьес:
Марш кукол — Auf der Blauen Donau 2 —
И экосез.
Конечно же, «старинный друг» выручает, играет венский вальс «Над голубым Дунаем».
О, вальс в три па!
- чувствуете, как ловко автор кружит нас по зале? Три па, три весны, три круга… «Тройной тоскующий тростник»… Да кружащиеся отражения в зеркалах… Так, вальсируя, мы попадаем в иной мир,
Вплываем в царство белых статуй
И старых книг.
А музыка, возможно, ещё звучит. Чем же, кроме продолжающегося вальса, нам объяснить странную сгруппированность по три предметов из следующего отрывка текста? Шкаф, филин, Зевс; «Платон - Бюст Аполлона — план Музея»…Последние аккорды, потому что
Уже везде по дому ставни
Захлопываются, стуча.
- вдруг мы начали слышать посторонние звуки. Давай, читатель, спустимся на грешную землю. Оказывается, Марина завела нас в кабинет отца. Следуя логике автора, разделяющего места действия путём изменения освещённости, нам надлежало бы тоже отделить «залу» от «кабинета», поскольку освещённость уже вступила в свои права:
Последним солнцем розовея,
Распахнутый лежит Платон...
Мы же, танцуя, чуть не пропустили важный момент. Прежде, чем окончательно удалиться в «кабинет», обозначим подзаголовок «залы» - перевоплощения героя.
Кабинет не обошёлся без перемены освещённости:
В гостиной — где пожар недавний? —
Уж ни луча.
Все меньше и все меньше света,
Все ближе и все ближе стук...
Уж половина кабинета
Ослепла вдруг.
Еще единым мутным глазом
Белеет левое окно.
Но ставни стукнули — н разом
Совсем темно.
Единственное отличие от предыдущих картин – мы сначала, кружась в вальсе, попадаем в кабинет, танцуя, замечаем его обстановку, а уж потом происходит угасание света. Кстати сказать, обстановка передана с кинематографической точностью! Нам ли, читатель, не знать знаменитый Трёхпрудный дом и кабинет Ивана Александровича Цветаева в частности? Больше автору свет не нужен. Но Цветаева не была бы Цветаевой, когда бы не вывела на сцену – антитезой свету – мрак.
Уже в углу вздохнуло что-то,
И что-то дрогнуло чуть-чуть.
Тихонько скрипнули ворота…
…
— Уж наши руки стали льдом —
… завороженный, невозвратный
Наш старый дом.
...
Еще какое-то пятно!
Уже ничто смешное в мире
Нам не смешно.
Уже мы поняли без слова,
Что белое у шкафа — гроб.
И сердце, растеряв подковы,
Летит в галоп.
Во мраке рождаются странные звуки, возникают таинственные видения, нагнетается атмосфера ужаса. Автор не педалирует, не называет слово, но, нанизывая одно за другим «уже» и «уж» подталкивает нас к самостоятельному обозначению атмосферы. От солнца к мраку, от радости к ужасу – наши чувства подготовлены к восприятию главного в Чародее. Он может всё, не только развлечь, развеселить, научить, но и предсказать будущее! И в этот момент возобновляется монолог героя, обобщив который, мы даём подзаголовок картине – откровения Эллиса – последняя деталь к образу заглавного героя.
Итак, все пять выделенных нами картин в подзаголовках напрямую связаны с образом героя. Настало время присмотреться, как, какими средствами пишет Цветаева портрет Эллиса. Как истинный портретист, она приступает к работе с ряда набросков: ангел, демон, гувернер, чародей, принц и рыцарь; находит общее решение в наброске:
— Был нам всем он
Среди людей!
В нем было столько изобилий…
Начинается детальная разработка портрета. «Вылетает, как птица» - первое сравнение - лёгкость, свобода движений или внутренняя свобода? – пока не важно, пока автором нащупывается суть… «Змеёй взвиваясь на диване», «с шипеньем раздражённой кобры» - обозначается контрастное решение…
Работа над портретом продвигается, как принято у художников, от общего к частному. Портрет Эллиса фрагментами разбросан по всей поэме. Первая деталь, ещё в мезонине, - рот. Наверное, для Марины – эта деталь главная в герое. Жерло вулкана – то есть рот - не говорящий, а извергающий. С таким собеседником никогда не знаешь, какие сюрпризы родит стихия, в какую сторону повернёт разговор. В картине столовой мы узнаём о глазах героя, видим его фигуру:
Он с виду весит ровно пуд:
Так легок, резок, строен, четок,
Так страшно худ.
Да нет, — он ничего не весит!
Он ангельски — бесплотно — юн!
Его лицо, как юный месяц…
Из этого же отрывка мы узнаём о возрасте героя, хотя по тому, как он «вылетал» из передней, как «прыжками через три ступени» поднимался в мезонин, как «вдруг — безудержно и сразу! — Он вспыхивает мятежом» уже догадывались о его молодости. Удивительное раскрывается в картине на бульваре:
Нам ровно тридцать лет обеим:
Его лета.
Оказывается, герой – вдвое старше! Узнав об этом в начале поэмы, мы могли сделать два вывода: то ли герой – инфантилен, то ли девочки не по годам развиты, коль им всем интересно проводить вместе время. Ох, не всегда, не всегда между людьми с такой разницей в возрасте возникают доверительные отношения! Марина не оставляет нам сомнений, отодинув информацию о возрасте в середину текста, показав прежде взаимоотношения действующих лиц: чародей молодеет при сёстрах, они при нём – взрослеют – однозначно!
В этой же, центральной по композиции, картине детально - крупным планом – глаз, рот, ус (именно: не усы – ус! - настолько крупно!) – разработан портрет. Всё чётко, точно совпадает с описанием Эллиса у других авторов. Нюансы: там, где у других «остро-зелёные глаза», здесь «насмерть раня кинжалами зелёных глаз»; там «ярко красные, вампирные губы», здесь «жерло заговорившей Этны – его заговоривший рот», «над раскалённым, вурдалачьим, тяжёлым ртом»; там «как будто лакированная бородка», здесь «крутое остриё бородки, как злое остриё клинка». А ведь те, другие, оставляя нам воспоминания о Льве Эллисе, тоже старались быть точны, задумывались над словами для его описания, были образованы и литературно одарены. Только вот никто не додумался подать портрет в наиболее выигрышном для личности Эллиса ракурсе – в профиль!
И видит каждая из нас:
Излом щеки, сухой и резкий,
Зеленый глаз,
Крутое острие бородки,
Как злое острие клинка,
Точеный нос и очерк четкий
Воротничка.
(Кто с нашим рыцарем бродячим
Теперь бредет в луче златом?..)
Над раскаленным, вурдалачьим,
Тяжелым ртом, —
Уса, взлетевшего высоко,
Надменное полукольцо...
Всё гениальное просто. Черты лица выписаны с предельной чёткостью, физически ощутимо. «Надменное полукольцо» в сочетании с «юным месяцем» лица создают впечатление незавершённости, недописанной окружности. Возможно, именно в этом суть Эллиса – незавершённость, недописанность, недовысказанность? И обратите внимание: не самого героя, а только полукольцо уса Марина называет надменным. Герою в эпитетах нет нужды!
Из первых трёх картинмы уже многое знаем об импульсивности, несдержанности, даже взрывоопасности его характера, о воспитанности, образованности – все эти сведения разбросаны по тексту, вплетены в действие. Нравится, не нравится нам такой герой – Марину мало заботит наше впечатление, она смотрит на него влюблёнными глазами. Влюблённые любуются, не оценивая. Так, доведя поэму до середины, автор подготовил нас к тому, что все выводы о герое читателю придётся делать самостоятельно.
Вторая половина композиции полностью посвящена внутреннему миру героя. В зале во всей красе пером Цветаевой раскрывается великий талант Эллиса к перевоплощениям. Но как это делается! Тут впору опять процитировать других авторов для сравнения, благо – цитат легко набрать воз и маленькую тележку, ведь ни один автор, писавший о Льве Эллисе, не умолчал о его способности к мгновенному превращению в того, о ком говорит. Одна закавыка: когда читаешь воспоминания об Эллисе людей из окружения Марины, возникает чувство вторичности материала, будто пишут о Льве Львовиче, потому что в наследии Марины есть поэма «Чародей», потому что она не позволяет обойти его молчанием. Вот и пишут, пытаются своими словами в прозе пересказать её стихи… Цветаева идёт другим путём, она не рассказывает о необыкновенном таланте, но даёт нам возможность самим оценить способности героя, УВИДЕТЬ перевоплощения Чародея здесь и сейчас.
Так же Мариной преподносится нам мировоззрение Эллиса – здесь и сейчас. Прямой речью герой открывает нам свои литературные, философские, теологические пристрастия. Широта взглядов его необыкновенна:
— «Я рыцарь Розы и Грааля,
Со мной Христос,
Но шел за мной по всем дорогам
Тот, кто присутствует и здесь.
Я между Дьяволом и Богом
Разорван весь.
Две правды — два пути — две силы –
Две бездны: Данте и Бодлер!»
— …………….
— «Есть в мире ночь. Она беззве'здна.
Есть в мире дух, он весь — обман.
Есть мир. Ему названье — бездна
И океан.
Кто в этом океане плавал —
Тому обратно нет путей!
Действительно – «водоворот»! Если в начале поэмы Марина назвала его речь этим словом, то к концу показала безудержную стихию водоворота мыслей и тем. Что особенно интересно - герой собственной речью вводит себя в транс:
— Наш мир — до призрачности зыбкий
На трех своих гнилых китах Узнайте, вам обеим в мире
Спасенья нет!
……………..
— Хотите, — я сорву повязку?
Я вам открою новый путь
Себя-то вводит, но к чести девочек, ему не удаётся подчинить стихии их. Коль «спасенья нет», то и знать не надо:
«Нет, — лучше расскажите сказку
Про что-нибудь...»
Этими словами, собственно, заканчивается действие дня 15 апреля 1909 года. Дальше автор обобщает всё, сказанное о герое, вскользь, тактично, упомянув о его быте:
Святой танцор,
Без думы о насущном хлебе
Живущий — чем и как — Бог весть!
Подчеркну – тактично и красиво пишет о бытие Эллиса, поскольку «Без думы о насущном хлебе» напоминает слова Иисуса Христа о птицях. Снова птица! Оценить подход Марины к теме быта можно, сравнив его (здесь я вынуждена назвать имя) с раскрытием темы в мемуарах Анастасии. Ведь они находятся в равном положении - обе были влюблены в Эллиса, обе пишут о нём, когда от юношеской любви и следа не осталось. Нет! Следа не осталось – в мемуарах Анастасии, она с головой уходит в мелочность быта – мёртвые сраму не имут. Поэма Марины – живая «пламенная» любовь! Любящий интуитивно щадит самолюбие любимого.
Заключительный эпизод поэмы «Чародей» - прощальный взгляд Марины Цветаевой на невозвратное – откуда? из каких времён? На данном вопросе стоит задержать внимание.
Нам, читателям ХХI века, приятно и радостно было встретить Марину и Асю – единое в тридцатилетии на двоих, но в позме неожиданно вырастет обособленное будущее – ЦВЕТАЕВА – имя, которому все остальные имена станут только окружением, имя, которым остальные будут поясняться. И одно из первых имён – Эллис – самой Мариной определено его место.
О Эллис! — Рыцарь без измены!
Сын голубейшей из отчизн!
С тобою раздвигались стены
В иную жизнь...
Этим всё сказано: первый настоящий поэт, критик, проводник Марины в мир современной литературы. Не лучший ли в ряду её героев? То, что мы отмечаем сейчас, Марина понимала при написании поэмы. Единственная фраза из всего текста, когда автор выключает, пусть достаточно творческую, кинокамеру и пишет слухом будущих времён:
Не знаю, есть ли Бог на небе! –
Но, если есть –
Уже сейчас, на этом свете,
Все до единого грехи
Тебе отпущены за эти
Мои стихи.
А грехи были? О, какая злободневная для нашего времени тема – непаханое поле! Читатель, не развешивай уши, мы не будем ворошить прошлое – «грехи» отпущены Мариной! Она понимала, что своей поэмой дарит Эллису вечность. Где было бы его место спустя столетие? Нашлось бы место в мемуарах? Разве интересовались бы им мы, просто читатели – не историки, не критики, не узкие специалисты, не будь он героем «Чародея»? Марина ПРЕДВИДИТ значение поэмы, если не для собственного творчества, то для памяти об Эллисе – точно! «Мои стихи», за которые грехи отпускаются - самооценка труда. Кто-то скажет: завышенная, поскольку даже в приведённой цитате и рифмы затасканные, и ненужные слова-затычки, и сама фраза выпадает из текста. Не спорю, в «Чародее» много того, от чего в дальнейшем не останется следа. Но, если ты, кто-то, дочитал до этого места, значит творчество Марины тебе интересно? Лично мной технические промахи поэмы воспринимаюся достоинством – это дополнительная краска для передачи состояния юности.
Раз уж мы заговорили о технике, нельзя не коснуться ритма поэмы. Несколько стандартных страниц, заполненных четверостишьями в приятном для русского слуха ритме четырёхстопного ямба. Но как организован этот ритм! Прочитайте поэму вслух, если хотите – с секундомером. Сколько времени займёт чтение? Минуты. И в эти минуты втиснут огромный, энергетически насыщенный день, равный жизни. Даже не день – часы, прожитые с Эллисом – равны жизни, стоят того, чтоб их хранила и помнила вечность. Сумасшедшее presto! Каждая четвёртая строка – придыхание? передышка? - недосказанность чуть не выболтанной тайны; ошеломлённость от неожиданной догадки, небывалого открытия; незавершённость, брошенность строки – так дети бросают одну игру, вдруг потеряв к ней интерес, и принимаются за другую. «Обольщусь, сутью, форма сама придёт» - формула поэта. Не потому ли в одном ритме поэма «Чародей» и прекрасное стихотворение «Генералам двенадцатого года», написанное за полтора месяца до поэмы - в обоих случаях очарование молодости?
Марина не утрирует юные чувства – всё просто, искренно – восторг, влюблённость, грусть, веселье, ирония. И лейтмотивом:
Играет солнце по аллеям…
- Как жизнь прелестна и проста! -
Нам ровно тридцать лет обеим:
Его лета.
В общем-то, «Чародей» - прощальный поэтический привет трогательному миру детства и юности Марины – точка, закрывающая тему в стихах, дальше – только мемуарная проза в иной тональности. Удивительно, что ставя эту точку, Цветаева не подозревает, что прощается не с одним лишь детством, но и с одёжками технических возможностей, в которые дар уже не вмещается. Останется простота «милых пустякови», «изящных безделушек» на том краю бездны, с юной Мариной, изредка – затухающим эхом – всё реже и реже возникая в новом…