Богатство вдруг с небес упало,
но бес вмешался: всё пропало.
Услышав, как часы пробили полночь, Ольга Павловна – фигуристая блондинка – нахмурила брови и сжала в ниточку губы. Втянув через нос большое количество воздуха, она задержала его в груди и в течение целой минуты качала головой, после чего выдохнула со словами:
– Нуккозёоол! А?.. Каккой козёоол! А? Ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц! Да-а-а. Вот уж козёл, так козёоол. А?.. Ну, что ты будешь с ним делать? Ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц!..
Она «цокала», «акала» и «штокала» ещё, примерно, с четверть часа, поминутно вздыхая, и качая головой. И её вполне можно было понять. Уже более трёх часов молодая женщина сидит перед телевизором в ночной сорочке поверх суперсексуального кружевного белья, при макияже и причёске, ожидая явления в стельку пьяного супруга, с санкционированной лично ею пьянки.
Дело в том, что раз в месяц – обычно в первую пятницу – перед отбытием за очередной партией товара Ольга Павловна («челнок» по роду деятельности) устраивала себе, так называемую оттяжку в виде любовных утех с неким Олежеком – обаятельнейшим мужчиной, коллегой по работе и соседом по месту жительства – его дом был следующим по улице Танкостроителей. Для чего утром того дня она, как заботливая и внимательная супруга, дарила своему благоверному – редко получающему зарплату оператору мостового крана – пятьсот рублей якобы на карманные расходы, абсолютно уверенная в том, что их не станет уже к вечеру. Так оно и получалось. К девяти часам её Колюнчик, а среди собутыльников – Колёк, едва доползал до порога квартиры с пустыми карманами и бессмысленным выражением лица, что, естественно, вполне устраивало молодую женщину. Уложив бедолагу «баиньки» в гостиной или на балконе – в зависимости от погоды во дворе – Ольга Павловна сигала к хахалю, то бишь к Олежеку, сменив ночнушку на нарядное платье, и запрев за собой – модную средь челночного контингента – бронированную дверь, на – столь же модный – сейфовый замок. Проведя в забавах сладчайшую ночь, она, часам к четырём – до появления дворников – крадучись, возвращалась в супружеское гнёздышко – удовлетворённая, счастливая, утомлённая и засыпала до десяти.
Так было всегда…с момента появления Олежека. И вот – на тебе! Первый час ночи, а его нет. Отработанная, в течение длительного времени, система даёт сбой из-за этой козлиной морды, неизвестно почему вдруг, решившей нарушить привычную обыденность. УЖЕ потеряно три наисладчайших часа и неизвестно, сколько будет потеряно ещё. Нет! Надо что-то предпринимать. Как-то действовать…
Эх, если бы эта квартира была записана на неё!.. Хэ-э-э... У неё даже застучало в висках, а в ушах появился звон. Ольга Павловна закрыла их руками – звон исчез, чуть приоткрыла – звон появился. Ещё раз закрыла – тишина. Открыла – звенит. Она встала и прислушалась… Да нет же – это звонят в дверь. Ну, наконец-то! Боже ж ты мой! Господи!..
Удивительно! До чего же может изменить человеческую жизнь обыкновенный оптический прибор. Кто бы мог подумать! По крайней мере, жизнь Шкаси – мелкого вора-шкодника – после того, как он вертанул из открытой лайбы лопушастого бобра бинокль, преобразилась напрочь. До этого момента Шкася жил скучно и без интереса. Ни стоны махани, ни «любовь» рыжей шеши – молодой уличной девки – не меняли её однообразия. Но вот «появился» он – этот оптический прибор надцатикратного увеличения – и «понеслась его игра под интерес». Забыв девку Люську и схоронив родительницу, внезапно, кстати, откинувшую коньки, он целиком отдался вечерним бдениям с биноклем. И уже с утра, уходя на рынок, где промышлял мелочёвкой, Шкася мечтал о вечере, когда, пошамав на скорую руку, и, прибрав со стола, он заспешит к окошку, как когда-то его покойная матушка спешила к сериалу, закурит сигарету «Прима» и, погасив свет, удобно устроится с биноклем за занавеской, до глубокой ночи ловя сеансы. В его распоряжении девять этажей в доме напротив. Они видны как на ладони. Их можно зебать, не отходя от горшка, в любой момент и на халяву, только поднеси бинокль к буркалам, наладь фокус и кнокай…пока не повылазит. Удовоольствие – оз-вез-денительное! Нескончаемый телесериал, понятный и без булды, в натуре.
Манипуляции Ольги Павловны – хозяйки двухкомнатной квартиры на девятом этаже, во втором подъезде – Шкася присёк давно. Ох, и клёвая ж марьяна эта хозяйка, блин! Буфарь, борта, булочки – полнейший отпад, копытца – как у козочки и вывеска ничтяк. Он тащился, как гад на солнышке, давя косяка на её голый станок и скалился шлангом, усекая, как она шьёт бороду своему притырку. Ну, кино, блин, да и только. Сплошной кайф с приходом.
Но не только прелести Ольги Павловны интересовали Шкасю. Его, как блатаря – пусть даже мелкого – очень интересовали её камушки, канатики, рыжики и капуста, несомненно, водившееся у неё. И он решил обстоятельней изучить жизнь этой женщины. Вскоре – к своей неописуемой радости – Шкася узнал, что она – торгаш и, что палатка её стоит на том же рынке, где и пасётся он. Это облегчило его изыскания. И уже через неделю молодой человек мог с уверенностью налогового инспектора сказать – чем и в каком количестве она торгует, откуда привозит товар и какой с дела имеет понт. Шкася, в отличие от её мужа, ведал, что большую часть своих украшений молодая женщина хранит в швейной машинке, стоящей в спальне, а доллары – в красной банке с крупой – третьей справа на полке в кухне. Он приметил, что, постелив пьяному мужу на балконе, и поставив ему в изголовье три литра «Спрайта», дверь на балкон она не запирает и, свалив из семейства на целую ночь, оставляет вырубленного хозяина одного.
Всё это Шкася знал и понимал, что не воспользоваться этим может только полнейший чугрей. А ещё понимал он, что одному ему – не специалисту – это дело не осилить. Тут серьёзный домушник нужен, так называемый – «ходящий по соннику». Это его дело…
Когда разговор становится невероятно интересен, а компания – особенно мила, когда нутро требует подлить в стаканы, а в бутылках пусто, жизнь останавливается и голову штопором начинает буравить вопрос: где взять ещё?
Сегодня она шла – как никогда. Пять бутылок «Ермака» и шесть литров пива «Монастырского светлого» улетели за два часа. Витёк, правда, вырубился сразу после второй, но остальные были как стёклышки. И, когда Кузьмич на спор опрокинул последние двести пятьдесят с горлА, закусив их «собственным соком» бланшированной сайры, налитым в горбушку ржаного хлеба с удалённым мякишем, а Толян с Санькой затянули любимую песню про конную Будённого, стало ясно, что кому-то надо бежать. Обычно бегал Витёк – к своей знакомой в ларёк на ближайшей остановке, но сегодня он не мог – лежал "готовый", а потому Толян, Кузьмич и Санька решили кинуть жребий, но Колёк остановил процесс.
– Не на-а. – сказал он, решительно тряхнув головой. – Сгоняу я! – и, вытянув перед собой указательный палец правой руки, добавил: – Них-то… поял?.. Нихто пути прадёнага у нас не атбредёт… поял?
Кузьмич, было, засовестился – мол: не гоже спонсору за водкой бегать, но Колёк был твёрд как скала:
– Сё порядке! – отрубил он, – Мы не сыки у мамики в помешанам дыму… поял? – И отчалил, предупредив «шоб жали» его.
Нинкин ларёк, как назло, был закрыт и Колёк, решив рвануть до универсама – всего три остановки – влез в троллейбус. А вот тут-то его и ждала западня в виде полупустого салона с мягкими сидениями. Сев у окна, и достойно оплатив проезд подскочившему кондуктору, уже через остановку он заснул, как убитый, прислонившись щекой к оконному стеклу.
И спал бы мужик так долго-долго – не известно сколько. Может быть до Питера, а может быть и до самого Сахалина, если бы не всё тот же скачущий кондуктор:
– Конечная, гражданин! Просыпайтесь!.. Освободите салон!
Как, конечная? Какая конечная?.. Такаая?.. А который же тогда час?.. Что?.. Твой-юуу мааать!..
Выйдя из троллейбуса, Колёк присел на бордюр, чтобы собраться с мыслями и, естественно, решить главный вопрос: как добраться до универсама? Хлопцы же «жут».
Отдохнув с полчасика, он бодро встал, и очень твёрдо ступая – пошатнулся один раз, споткнувшись на билетном киоске – подошёл к группе людей, коим очень вежливо и задал этот вопрос. Ему также вежливо посоветовали ехать в центр, где всяких универсамов видимо-невидимо. Внимательно выслушав их, Колёк вместе с ними сел в подошедший троллейбус, салон которого оказался не менее удобным, вновь заснул. Тем более что до центра, как ему сообщил, сидящий рядом с ним, старичок, было аж двадцать восемь остановок.
Увидев на пороге открытой двери Колюнчика – то икающего, то подмигивающего – Ольге Павловне страсть как захотелось треснуть кулаком по его козлиной морде. Но опасение, что от этого тот вдруг протрезвеет, заставило её взять себя в руки и она безмолвно впустила его в квартиру, в которой мгновенно запахло спиртным духом.
– На балкон! – скомандовала женщина, – Быстро! Раздевайся и туда! Там всё приготовлено. Слышишь? Бы-стро!.. Завтра мне расскажешь, где ты был, сколько пил… с кем. Хорошо? А сейчас уже поздно. Раздевайся и баиньки. Слышишь или нет? Козлик мой рогатенький. Давай я тебе помогу. Ну! Быстренько! Однаа ножка – раз! Другаая – раз! А теперь ручки…
Колёк огрёб жену, икнул и, пустив слезу, нежно сказал:
– Олека! Слы? Оне… Оле… Онелёночек мой пушитенький… ета… падём сомой? – Он тряхнул головой, – Падём, а? Лягем двоём, блин, я те песю спою… про коников. Га? – Он вздохнул и запел: – Мы, коники-будёники, раскинулисепи…
Песня была не очень длинной: брюки, рубашка и носки…
Квартира, за которой наблюдал Шкася, погрузилась во мрак и слилась с домом. В её кухне на окне дёрнулись занавески – очевидно, это открылась и закрылась входная дверь. Молодой человек опустил бинокль и повернулся к Юнге, мацающему на диване Люську:
– Всё!– Махнул он рукой. – Пашла к коту махнатую тереть. Теперь до четырёх её не жди. Наше время наступило.
Юнгу – специалиста домушника, имеющего за плечами уже одну ходку – со Шкасей свела Люська. Это был именно тот домушник, действующий по ночам, когда люди спят. Свою кличку он получил за то, что в деле употреблял верёвочные лестницы, с помощью которых с крыш проникал в квартиры верхних этажей.
Прослушав подробную информацию о квартире, её хозяине и хозяйке, иначе говоря – получив наколку, Юнга заинтересовался делом, а, проведя сеанс с биноклем у окна, заявил, что ломануть эту хату – всё равно, что у ребёнка горшок слямзить. После чего сквозь зубы слюной циркнул.
Услышав слова Шкаси, Юнга прогнал шешу, встал и подошёл к окошку. Закурив, он ещё раз пояснил обязанности каждого из подельников, проверил оснастку и, посидев на дорожку, скомандовал:
– Харэ, братва! Падымай варзухи, дело настаёт. Ты, Шкасёк, проводи нас до порожика, пакенали мы с… – и вдруг набросился на Люську: – А ты чо, сукедла? В кабак намылилась?.. А ну ботву зачеши! Так и погонишь патлатая? – и уже у самого порога, переложив сумку с правой руки в левую, подмигнул Шкасе: – Не валнавайся, кореш. Главное – момент секи. Если чо, икру не мечи, действуй, как дагаворились. Понял?.. Да не закемарь тут, блин, в натуре… в момент мусор сделаю.
Двигались они тихо, как тени. На другую сторону улицы перешли за три дома от нужного, на крышу поднялись через первый подъезд. Очутившись на месте, Юнга включил фонарик и, направив его на квартиру Шкаси в доме напротив, описал им по воздуху круг. В ответ зажёгся и потух свет. Всё в порядке – просигналил кореш. Можно действовать.
Закрепив один конец верёвочной лестницы за скобу в стене лифтовой надстройки с помощью альпинистского карабина, Юнга другой её конец сбросил за парапет рядом с нужным балконом. После чего проверил крепление, глубоко вздохнул, перекрестился и стал спускаться. Вскоре голова его скрылась из виду и Люська на крыше осталась одна. Ей очень хотелось глянуть, как Юнга спускается по лестнице, но тот строго-настрого приказал ей не высовываться и она не решалась его ослушаться. Девушка стояла на атасе. Она должна была, сидя за лифтовой надстройкой по противоположной стене дома, следить за входами на крышу и за окном Шкаси – на случай, если тот подаст сигнал. И Люська, постоянно вращая головой, исполняла свой долг. Хотя исполнять его ей было не так-то просто. На крыше царили мрак и прохлада, как на кладбище и девушке было страшно.
– Это тебе не рубчики шибать по карманам фраеров, пока они тебя в подворотнях пялят. – Шептала она еле слышно, – Тут и свихнуться можно, и… в зону загреметь. – Девушка передёрнула плечами и ей вдруг захотелось пи-пи. – Нет! Сейчас нельзя. Ты что!.. Позже... Потерпи чуток!..
«Па-пооолз, кореш, па-полз. Да быстро как! А? – Шкася на миг оторвался от бинокля, чтобы затянуться сигаретой и снова приник к окулярам. – Ты, пагляди! Как кошка Мурка, блин. Цап, цап, цап. Вылитый ма-аряк, в натуре. И научился же где-то лазать так! А? Главное, кагда успел? Воды ж атрадясь не видел. От артист!.. Да не гони ж так, конь! Хату праскочишь. Слышь? Стой! – Он отложил сигарету. – Да, стой, тебе… воо. Сигай до мужика!.. Ма-ла-деец!.. Всё! Зашёл маряк в каробачку. Ну, что ж: с богом, как гаварится! Чтоб тебе всё – в ажуре!.. А мы покамись закурим да абсмотримся. Так?.. Ну-ка, глянем-ка на крышу. Как там? Лярва на месте? Хе-хе-хе. Вниз не сиганула?.. Ну-ка, крыша, где ты тут?.. Вот ана… стенаа… леестница. А вот и крыша!.. Темно, блин, как в лесу. Ни фига не видно. Вроде бы, всё – спок. Да и что там может случиться? Еси тока, марсиянин сядет. Хе-хе-хе… А ну, дарога?.. Слева…справа… Всё – ажур! Понял? Всё – путём, паря. Ё-моё! Кучерява прёт – не кашляй. Тьфу, тьфу, тьфу. Раскаркался фраерок. Не к добру, блин, не к добру!»
Очутившись на балконе, Юнга отпустил лестницу, бесшумно открыл дверь и, как призрак, просочился в гостиную комнату, мельком глянув по пути на дрыхнувшего, «без задних ног», хозяина. Далее проник в прихожую, затем, через небольшой коридорчик, в кухню, прямо к полке – той, на которой стояла красная банка с крупой. Сразу же, сунув руку в банку, он нащупал пакет, достал его, снял резинку, развернул обёртку и включил фонарик. Его луч осветил пачку американских долларов в сотенных купюрах. Юнга аккуратно сосчитал их: сорок штук. Четыре тысячи баксов! Вот это ничтяк, паря! Вот это – цимус!.. Теперь надо сваливать… и как можно скорейше.
Опорожняя одну бутылку «Монастырского светлого» за другой, Колёк никак не мог напиться. Напиток исчезал во рту, как вода в унитазе. Да разве напьёшься из бутылки? Пока откупоришь, пока к горлышку приспособишься. Да ещё эти мелкие глоточки. Не-е, в следующий раз надо будет поставить ведро и кружку… или ковш. А ещё лучше, подвесить ведро, чтобы можно было, опрокидывая его, пить не отрываясь. Сколько захочешь, хоть всё ведро – до дна. Пьёшь, пьёшь, пьёшь… целое ведро… хо-лоодное. И ещё одно ведро – для Кузьмича подвесить. А то он парень такой – в горбушку хлеба ведро воды нальёт и выпьет. Хы-гы-гы, хы-гы, хы-гы-гы. КолькУ эта шутка показалась невероятно остроумной и он громко рассмеялся. Так громко, что сквозь сон услышал своё хыгыкание и… проснулся.
В изголовье, прямо перед его носом, стояли две полуторалитровые бутылки «Спрайта». Колёк осторожно дотронулся до них: настоящие! И тут же, схватив одну бутыль, лихорадочно откупорил её и, не вставая с места, залпом прикончил. У-ууух! Блиииин. Он закрыл глаза и чуть было не заснул вновь, но вдруг вспомнил жену и несказанное умиление захлестнуло его:
– Оленёнок мой пушитенький, – плаксиво зашептал он, – кутёнок, блин, манюсикий. Как а тебя люлю, блин!.. А затеА, блин, мушонок мой ушатенький, любому, блин... ета, блин... ну… ета… у-уух! Поял?.. Вотта, блин!
Нет, надо встать и пойти к ней. Поблагодарить её за чуткость и внимательность и «нежа прикасуца».
Он, на удивление, резво встал и, бурно изрыгая газы «Спрайта», подошёл к двери.
Взявшись за ручку, Колёк вдруг заметил на стене пучок спутанных верёвок. Это очень удивило его и он задрал голову вверх, затем опустил вниз, опять – вверх и опять – вниз. Тренируя, таким образом, шею, Колёк минуты
три всматривался в темень, как пёс в телевизор, но, ни хрена не увидев, плюнул и открыл дверь.
Бесконечно спотыкаясь в потёмках, чертыхаясь, и шипя на вытянутый указательный палец, он, наконец, проследовал в спальню, прямо к их кровати. Та оказалась пустой. «Оленёнка» в ней не было.
– Не поял, блин! – поразился Колёк, – Шолитыщёваной? – и, развернувшись, направился в ванную комнату.
Но супруги там не оказалось. Не обнаружилось её и в туалете, где он, кстати, с удовольствием задержался, и в кухне, куда он лишь просунул голову. И Колёк – необычайно растерянный – вернулся на балкон.
Едва ступив на него, он вспомнил о верёвках и смутная догадка родилась в его голове:
– Сбежала, блин! Скинула верёку и сиганула низ. А? – Он на миг задумался, после чего трезво сообразил: – Но ета… лихт жа работаэт. Нахренаэй верёки?
Колёк взял их в руки, потянул и с удивлением заметил, что те обрываются на уровне балкона, а идут сверху и к тому же – это не просто верёвки, а вроде бы как… лестница верёвочная. У Колька спутались мысли:
– На крышу лихт не хоит. – Решительно констатировал он. – Ета точа. Нужжа лесица. Но зачем Оленёку крыша?.. Не-па-ня-та! – Колёк тряхнул головой. – Нада пасатреть.
Идти к шифоньеру было некогда и потому, отыскав в балконном ящике свой старый пиджак, он одел его и, прихватив – «насякий сучий» – маленький топорик, взялся за лестницу со словами:
– Щас буэт белым помица, катравы шелестрят…
Разделив пачку пополам, Юнга разложил обе доли по нутрякам куртки и, сунув обёртку с резинкой обратно в банку, вышел из кухни.
В прихожей его напугало собственное отражение в зеркале. Это ему не понравилось:
– Так чего доброго, и с лестницы сиганёшь… на хрен. – Прошептал он со вздохом и открыл дверь в гостиную.
И тут же едва не налетел на хозяина, как раз преодолевавшего порог балкона. Пришлось ретироваться.
Спрятавшись в кухне за холодильником, Юнга достал нож. Сердце его стучало, как помпа. На лбу выступила испарина. Слух напрягся до предела, улавливая каждое движение хозяина.
Вот тот посетил спальню... вот запулился в ванную комнату... вот слил воду в сортире... направился к кухне... открыл дверь…
– Только сунь сюда свой шнобель, падла. – Одними губами шептал Юнга. Глаза его лихорадочно сверкали. – Только сунься... в миг получишь перо под батареи.
– И зесь эё нет. – Услышал он плывущий голос хозяина.
После чего на миг наступила тишина, затем хлопнула дверь и послышались удаляющиеся шлепки босых ног.
Всё! Ушёл…
Юнга вылез из укрытия и присел на стул: требовалось время, чтобы прийти в себя. Сердце его колотилось, дыхание было учащённым.
На балконе буйствовал хозяин. Базарила притыренный, грач лажанутый. И чего ему не давится?.. Развыступался тут, в натуре. Давил бы уж до утра, а там бы и разбирался с шалавой своей. А то гонит не по делу. Может, вырубить, падлу?.. О! Стоп!.. Вроде, затих… пора двигать. Кнокнуть только, как кореш там поживает…
Шкася передёрнул плечами и опустил бинокль. Мысли – одна слаще другой – копошились в его голове. Ну, во-первых, для начала, ему и здесь не хило обломится. Пять-шесть сотен гринов он получит. Во-вторых, как оказалось, домушное дело не такое уж и тёмное, как понтовал Юнга. Главное – научиться по лестнице лазать. А при такой наколке, оно любому блатарю под силу. В-третьих, Юнге он только про баксы раскололся, а про прочее – в швейной машинке – ни-ни. Не фраер. Как-нибудь без морских сил обойдётся. А в-четвёртых... пятых и десятых... у него целый дом напротив. Сотня хавир со швейными машинками да красными банками. Ломи хоть всю жизнь, не обломишь. Э-эх, братва! Купит он себе тачку импортную, вкуётся по-чёрному и марьян – штук несколько – заведёт… Жи-туха будееет!..
Шкася глубоко вздохнул и поднёс бинокль к глазам в надежде увидеть ползущего вверх кореша с грузом «капусты». Время бы уж. Но что это?..
По лестнице – болтаясь, как бельё на ветру – карабкался не кто иной, как хозяин хаты, собственной персоной: в светлых трусах и тёмном пиджаке…
– А таа-ас!.. – тихо прошептал Шкася и выронил бинокль из рук.
В его голове в один момент спуталось всё: баксы, марьяны, белые трусы и кулаки Юнги. Он никак не мог вспомнить свои действия на случай тревоги. То ли кричать, то ли бежать… хрен его знает. А может, и то, и другое. Куда бежать только и что кричать? Не «караул» же «грабят». Наверное, сигнал какой-то. Стоп! Точно – сигнал!
«…увидишь хозяина, – вдруг вспомнился Шкасе наказ Юнги, – двумя включениями света сигналь Люське, чтобы та отвела лестницу…»
Мать честная!.. В панике он беспорядочно защёлкал выключателем, но, поняв, что поздно – светлые трусы уже маячили под парапетом крыши – выключил свет, сунул в карман кухонный нож и выскочил из квартиры.
Если бы КолькУ начальство его родного цеха приказало взобраться в кабину мостового крана по верёвочной лестнице, он бы ушёл из этого цеха и никогда бы более в него не вернулся. Восхождение же по ней на крышу дома с балкона собственной квартиры, расположенной на девятом этаже, мужик совершил, не задумываясь, затратив на преодоление расстояния в пять с лишним метров, примерно, пятнадцать минут времени. И если бы не дурацкий топорик, времени понадобилось бы ещё меньше. Ну, да ладно…
Дыша, как заводской компрессор, он тяжело перевалился через парапет на рубероидное покрытие крыши и тут же – от радости – едва не запел любимых «коников-будёников», но, вовремя вспомнив свою миссию следопыта, отказался от шумных торжеств и молча встал на ноги. Оглянувшись на пройденный путь, Колёк удовлетворённо хмыкнул и, обрубив лестницу, скинул её вниз. И уже, собираясь плюнуть ей в след, вдруг услышал журчание. Не какое-то там жужжание или скрежет, а именно – журчание. Этот звук он бы не спутал ни с одним из множества других. Так, к примеру, звучит водка, когда её переливают из бутылки в стакан. Это был звук льющейся жидкости и доносился он с противоположной стороны крыши – звонко и отчётливо. Там кто-то, что-то наливал. А вот кто и что, Колёк сейчас узнает. Он чует, что не напрасно рисковал, поднимаясь над пропастью по «шуркам», что его «Оленёнок» где-то здесь и, может быть, в опасности.
Зажав в левой руке топорик, мужик двинулся вдоль стены лифтовой надстройки, ориентируясь на звук. И вскоре, обогнув угол, чуть не наступил на женщину, сидящую на корточках, из-под которой ему – прямо в босые ноги – била тёплая журчащая струя. Он остановился и всмотрелся, и глазам своим не поверил: это был не «Оленёнок». Но кто это? И что ей здесь надо?
– Тышшо зесь делаэш? – вполне резонно спросил он.
Та, глянув на струю, заикаясь, ответила, как на духу:
– Пи-пи-писаю. – И вдруг заорала: – А-а-а-а!
Колёк вздрогнул и отстранился. Но самообладания не потерял.
– Цссс! – Сказал он. – Люи сплят. Разбуишь, нахрен. – И переложил топорик в правую руку.
Жест обыденный, но в данной ситуации впечатление произвёл. Женщина мгновенно замолчала, съёжилась и, сверкнув голым задом, завалилась набок. Колёк подошёл к ней вплотную и наклонился. Это была молоденькая девушка.
– Слы? Пацака! – Грозно произнёс мужик, покачивая топориком. – Эси ме скаэшь, де Оленёнок, ничо те небу. Пояла?.. А эси – не, – тут он громко икнул, – бу. Зарубаю…нахвиг. Пояла? – И добавил дружески: – Ты, ета… мошиш стать? А томе накланяса чижало.
– Дяденька! – Взмолилась «пацака», вставая на колени. – Не зарубывайте меня. Ну, пажалуста! Ну, я вас очень прашу!.. Хочите, я с вами паиграюсь? Я – паслушная, ласковая. Чо хочите сделаю, только, атпустите, дяденька. Никаких аленей я здесь не видела. Правда! Ни аленей, ни аленёнков. Никаго! Я здесь на атасе стою… ну, пажалуста!
– На чём соишь, не поял? – Переспросил её Колёк, внимательно глянув девушке в ноги.
– На шу… шу… хере. – Растерянно ответила та.
– Ета – крыша! – Поучительно заявил Колёк, притопнув ногой. – Зесь лубероид и гундрон. Пояла? – И, будто что-то вспомнив, вопросил: – А ты… ета, касатуля, ка ваще зесь аказаась? А?.. Ну-ка, расажи-ка дяиньке, он тя посушаэт. – И, не ожидая ответа, удовлетворённо добавил: – Вот, дяинька, напирмер… с балкона зесь аказаса. Пуша, он… жену зесь сою ищет. Пояла? Пофамили… ета… Ольга Палына. – Он махнул рукой. – Лана. Слы, пацака? А као ты зесь ищешь?.. На народ писаэш, паимаиш. А?
Девушка замотала головой.
– Я никого не ищу. Правда. Я стою на ат… ат… на лубероиде. Я не виновата. Меня здесь бросили. Паонимаете? Мы со Шкасей… точнее, мы… нас…
– Ссоп! – Перебил её Колёк. – Как ета брос… бр… не поял. Шоли тя тожа бросили?
– Ды-а. – Плаксиво согласилась Люська. – Меня здесь адну…
– Пуша, – не слушая ответа, продолжил Колёк, – мя тожа, блин, бросили. – Он вдруг запыхтел и зашмыгал носом. – Слы, пацака? Тя ка зоут?.. Люська?.. А миа – Колёк. – Он переложил топорик в левую руку и протянул девушке правую. Та, встав с колен, настороженно пожала её. – Слы, Люсика, нас обох зесь бросили. Пояла? Обох!.. На лубероиде… ззери. Ззери, Люсика. Они ети… гымпапатамы. Пояла? – Он заглянул ей в лицо. – Но ты, Люсика, небоис, я ссабой… и ваще, блин, одеай трусы и… ета… погнали ко ме. Пояла? Посиим кутурно, выпим. Я те класую песеку спою. А? – Девушка согласилась. Подняла трусики с колен и подошла к мужику. Тот хотел, было взять её под руку, но остановился: – Тока сразу те сажу шо патом бес абид. Яса? Назад, по шуркам я не полезу. Пояла? Я их на улису скинул… нахвиг. Пуша, устал, блин, как дохлый бобик. Скока можа?
Держась за руки, они спустились по металлическим лестницам на площадку девятого этажа. И тут же Колёк понял, какую глупость он совершил там – на крыше, обрубив верёвочную лестницу. Входная дверь – эта её бронированная «баддура» – была заперта на замок – на этот «тубекулёзый» замок – ключа от которого – этого «дибиного» ключа – у него не было. И теперь в квартиру без «Оленёка» попасть было никак нельзя. Колёк расстроился:
– Сё! Опазали. Прадащица уша на обед. – И горестно добавил: – У меня и шаны там осаись, и докуметы...
Люське стало жаль «дяиньку» и она, взяв его за руку, прижалась к ней грудью. Постояв с минуту, они сели на ступеньки. Обнялись. Девушке под мышкой у мужика было и мягко, и тепло. И она мгновенно заснула.
Юнга подошёл к окошку и осторожно, из-за занавески, глянул на противоположный дом, на окна кореша. И глазам не поверил: в них надрывно мигал свет. Что это значило, он никак не мог понять. Договаривались вроде так: одно мигание – всё спок, два – отводи лестницу. А это морзе означало лишь одно – либо в квартире Шкаси закоротила проводка, либо у него самого поехала крыша. В любом случае, при встрече, ему надо будет начистить торец.
Наконец, мигание прекратилось. Выждав ещё пару минут, Юнга приоткрыл дверь кухни и прислушался: тишина. Какое-то смутное предчувствие тревоги охватило его и, прислонившись к дверному косяку, он застыл в нерешительности. Перед глазами, как стриж в небе, промелькнуло дело, на котором тогда погорел… вспомнились суд, колония, нары… Юнга вздохнул и, длинно выругавшись, покрался к балкону. Но осторожность его была напрасной – на балконе никого не было. Судорожно глянув на стену, и не обнаружив на ней лестницы, он стремглав кинулся в прихожую к входной двери.
Через минуту вор грустно констатировал факт безысходности своего положения. Броню и замок входной двери смог бы укротить не виртуоз-домушник, а дебелый слесарь-медвежатник. И то – при очень приличной оснастке.
Всю дорогу – от своей квартиры до крыши – Шкася молил бога только об одном – чтобы тот помог ему добраться до места раньше, чем туда прибудет ещё кто-либо.
Но бог не услышал грешника, который, едва ступив на крышу, усёк две фигуры у лифтовой надстройки второго подъезда. В одной из них, стоящей на коленях, он узнал Люську, в другой же – по светлым трусам – угадывался неугомонный хозяин.
На фоне звёздного неба белые трусы со сверкающим лезвием топора выглядели зловеще. И Шкася замохал. Он заховался за стенку и решил обождать.
Мужик и Люська о чём-то базарили, но понять – о чём, было невозможно. До его слуха долетали лишь отдельные фразы, главным образом о животных: оленях, бегемотах, которые никак не поддавались расшифровке.
– Чёрте шо – недоумевал Шкася. – Как на свихе, блин. Того и гляди, стихи начнут читать. Пагнать бы их в лёт абоих, да… дела жалко.
Меж тем, парочка всё ворковала. Интонация беседы явно обнадёживала: смертоубийства на крыше не будет. Это успокоило Шкасю и он выглянул из-за угла понаблюдать. Мужик, стоя к нему спиной, что-то бубнил, а Люська, кивая головой, слушала. Затем они поменялись ролями, затем опять поменялись, опять… Так продолжалось достаточно долго – Наблюдатель успел уже раз двадцать зевнуть – когда, наконец, к его великому удивлению, мужик, подхватив «лярву» под руку, повёл её к выходу с крыши. Шкася выругался, вздохнул и, спрятав нож в карман, двинулся к противоположной стене дома.
А вот у неё-то он перемохал в сто раз сильней, чем, когда над коленопреклонённой Люськой увидел мужика с топором. Причиной тому было отсутствие верёвочной лестницы. Со скобы в стене надстройки свисал, как хвост дохлой крысы, обрубленный конец верёвки. Шкася застыл на месте. По его спине медленно побежали мурашки.
– Всё! Это кранты. Приплыли бобрики в затон. – Шептал он, судорожно глотая слюну. – Сливай воду, поц!
Ему вдруг захотелось кинуть всё и тикать. Он даже дёрнулся с места, но тут вспомнил фразу мужика, когда глядел тому в спину: «Я их на улису скинул…» Почему-то ему показалось, что это было сказано о верёвочной лестнице. А, иначе, куда она делась?.. Да точно – о ней! Топором её и оттяпал, сукедла. И Шкася, как угорелый, рванул к выходу.
Минут десять он безрезультатно искал её в палисаднике, пока не догадался продолжить поиски на кустах смородины, где вскорости и обнаружил пропажу. Чтобы снять её с кустов тоже потребовалось какое-то время. И, когда лестница оказалась у него в руках, он – от выступившего пота и ночной росы – был мокрый, как утопленник.
Возвращаться он решил лифтом, поскольку с лестницей по ступенькам пришлось бы подниматься долго. А тут скорость была нужна – кореш, блин, в опасности.
Французский коньяк Юнга не употреблял ещё ни разу в жизни. Но слышал о нём не мало – от кореша по нарам, когда в зоне чалился. Тот на воле халдеем горбатил и бухалова много всякого перевидал и перепробовал. Часами мог рассказывать о нём. И всякий раз этот коньяк вспоминал да нахваливал.
Обшаривая закоулки в хате – в надежде отыскать ключ от входной двери – Юнга набрёл на «клад». За стопкой белья в антресолях стенки таилась куча склянок с газом. Все разрисованные, с надписями на иностранном языке. Небось, виски да джины какие-нибудь. Уж не чернила родные – это точно. И сразу ему вспомнился кореш лагерный и его рассказы о французском коньяке…
Интересно – здесь таковой имеется? По картинкам не поймёшь, а в иностранном языке Юнга не особо-то фурычил. Нет, читал он не плохо, поскольку почти все ихние буквы знал, а вот на родной язык переводить не особо-то получалось.
– «Вхиску пецхе уацтинг». – Прочёл он на одной из пузатых бутылок. – Хрен его знает, что за «пецхе»… А ну-ка эту. – Он взял в руки высокую бутылку с чёрно-золотистой этикеткой. – «Дербу цхеру витх рум»… Хох ты, блин! Витх... рум! Ром – что ли? Рум витх. Тоже ничтяк, наверное. – Он вздохнул.
По уму если, то коньяк этот в распечатанной бутылке должен быть – раз кайфовый такой. Фуфло ж распечатывать никто не станет. Правильно?.. А с другой стороны, они все тут не распечатанные. Сколько их, кстати? Ну-ка: «Вхиску пецхе…» – раз, «Дербу цхеру…» – два, «Соло пара адюльтос…» – три, «Наполеон» – четыре…
– Стоп! На-по-ле-он! – Повторил он по слогам. – Во, блин! Это ж царь или президент французский, который, как Гитлер Союз бомбил. Давно, правда, это было. Ещё при Хрущёве, кажись. Но всё равно, выходит, что бухалово это французское. А? Хе-хе-хеее! Базара нет – оно!.. Надыбал, всё-таки.
Он открутил пробку и хотел, было на треть с горла засандалить, да укнокал хрустальный фужер за стеклом и вновь того халдея вспомнил: «…Перед тем, как заглотнуть, – заливал тот, – шнобелем по наполненному фужеру водишь, водишь – пока не забалдеешь, а тогда уж тянешь. Кааайф!..» Юнга до краёв наполнил фужер – граммов двести пятьдесят – принюхался: не-а… никакого кайфу. Запах есть, а кайфу – нет. Покрутил фужер перед носом, вновь принюхался: ни хрена!
– Ааа! – Махнул он рукой и одним махом проглотил содержимое. – О-оох!.. Ну, ничтяаак! Ну, блин, в натуууре! Кааайф!
Он вытер рукавом рот, закрутил пробку и, сунув бутылку в карман, решил продолжить поиски. Но через пять минут ему стало жарко. Он взглянул на часы: половина второго – до прихода хозяйки ещё два с половиной часа. Он вытащил из кармана бутылку и снял куртку.
– Дербу цхеру витх рум, блин. Успеется!..
Вот уж действительно – если не повезёт, то во всём и надолго. Ольге Павловне сегодня напрочь не везло в любви. Ну, просто хоть плачь. Сначала Колюнчик – эта козлиная морда – опоздал на три с лишним часа, а затем Олежек – бедняжка – дожидаясь её, проголодался и слопал бутерброд с паштетом из гусиной печёнки, очевидно, просроченной, вследствие чего отравился – рвота, понос. Она к нему, а он в сортир. Какая уж там, на хрен, любовь, в самом деле? Промывание сделала, угольными таблетками накормила, в одеяла закутала – вроде затих – и домой.
Выйдя из лифта на своём этаже, Ольга Павловна на ступеньках лестничного марша, ниже площадки, к своему неописуемому удивлению, увидела Колюнчика, да не одного, а с женщиной… под правой рукой. Они сидели на его старом пиджаке (найдёт ведь, когда надо!) и громко сопели. Их не разбудил даже шум лифта. Это был номер! Такого она не ожидала увидеть и во сне. Нет, ну, правда – чтобы эти… коники-будёники, да шашни!.. Уму не постижимо. Женщина спустилась ниже и пригляделась. Да! Это её муж – в трусах и с топором. А рядом его пассия – вся оголённая – то ли школьница, то ли студентка… со смазливым личиком. Комедия! Цирк!..
Женщина прислонилась к стене и глубоко вздохнула. Э-эх, треснуть бы сейчас его по роже, да ведь может поинтересоваться: где была… обязательно спросит. Это уж, как пить дать.
– Вот, козёл! А? – Прошептала она. – Ну, что ты будешь с ним делать? А? Ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц!..
Конечно, можно сказать, что его искала, что… стоп! А как он здесь оказался? У него же нет ключа. С балкона что ли спрыгнул или через замочную скважину просочился? Нет, ну, ты посмотри на этого фантомаса!.. Бачок в туалете починить не может, а с замком…, пожалуйста! Вотт уже... ох, и. Разбудить бы, да отдубасить, как следует?
Но, поразмыслив, Ольга Павловна решила «не будить лиха пока оно тихо». Стараясь не шуметь, поднялась по ступенькам, отперла замок, открыла дверь – ну, точно взломщик – и вошла в квартиру. Включив свет в прихожей, она сняла босоножки и, повернувшись, вдруг увидела на полу гостиной комнаты, в полосе света лежащего навзничь человека.
– О-ой! – Вскрикнула женщина. – Ма-а-ма! – И дёрнулась назад.
Перед её глазами мгновенно промелькнул топор Колюнчика, а в голове стали рисоваться картины убийства – одна ужаснее другой. Жертва стоит спиной к балкону, она не видит, как оттуда входит Колюнчик с занесённым над головой топором. Мгновение… топор опускается на незнакомца… хрясь! Ольга Павловна вздрогнула. Господи! Кого ж это он и за что? Топором! Ужас!.. Крови, наверное, натекло – море… на паркет! Твой-ю мать! Ну, козёл! Щас. Она двинулась к «трупу»… включила свет… вот он… бедняга. Ну! Где?.. Но странно – никакой крови нигде не было. Ни на паркете, ни на стенах. Что за труп такой? Чёрт те что! И тут он застонал. Это было так неестественно и так сверхъестественно, что женщина едва не лишилась чувств. Но, уже закатив глаза кверху, она вдруг обнаружила разорённым свой тайник и это удержало её от обморока, тигрицей послав к антресолям.
Из одиннадцати бутылок, одной – самой дорогой – в тайнике не оказалось. Не спускаясь со стула, Ольга Павловна оглядела комнату. Пустая бутылка из-под французского коньяка валялась на полу, у дивана. И ей стало всё ясно. Здесь, в её отсутствие – и, наверное, не в первый раз – происходила пьяная оргия. И, небось, этот «убитый» – и есть тот самый Михалыч… или Василич. Нет, кажется – Кузьмич. Да, точно – Кузьмич. У-ухх, барбос! Она соскочила со стула с намерением пнуть лежащего и уже занесла ногу для этого, как вдруг глаза её – полные лютой ненависти – засекли торчащие из внутреннего кармана куртки зелёные денежные купюры. Это остановило её. Постояв мгновение в позе статуи футболиста, поразмыслив, женщина наклонилась и осторожно вытащила пачку. Пересчитала: девятнадцать штук по сто американских долларов. О-го-го! Алкаш! Она сунула деньги обратно. За бутылку хотя бы заплатил, пьяница. Хоть одну зелёненькую. Её лицо вдруг преобразилось. Губы скривились в задумчивой улыбке, а в глазах заплясали алчные огоньки. Ольга Павловна наклонилась вновь. Достала деньги. И принялась осматривать остальные карманы. Все они оказались безденежными, кроме ещё одного внутреннего кармана той же куртки. Там лежало двадцать купюр…
– Три девятьсот! – Прошептала она и едва не пустилась в пляс. – Почти четыре тысячи баксов!.. Да плюс четыре моих – восемь штук! Гоосподии!.. Всё! Больше сама не торгую, нанимаю продавца. На рынок – ни шагу. Баста! Я теперь хозяйка. А-ля-ля, ля-ля, ля-ля!.. Нет, рано петь. Надо Кузьмича этого выкинуть, пока те спят. – Она ехидненько захихикала. – Хи-хи-хи. Прислоню рядом – ни в жисть не вспомнят. Восемь тысяч! Гоосподи! Благодарю тебя, что удержал меня от необдуманных поступков! Слава тебе, Господи! Слава тебе!..
Спящий мужчина был тяжёл, но Ольга Павловна безупречно справилась с задуманным. Подхватив под руки, она вытащила его на лестницу и примостила рядом со сладкой парочкой.
Уже в спальной комнате веселье буквально захлестнуло её.
– Восемь тысяч баксов! Лично мои! Восемь… тысяч!.. Можно три-четыре раза в Польшу смотаться и десяток в Турцию. Ликвидных шмоток накупить. Себе кой чего, Олежеку. А на прибыль с продаж куплю кресло и журнальный столик… – Вслух рассуждала она, лёжа с сигаретой в постели. – Но уже завтра надо будет сменить запоры на входной двери. А то, что ж это за сейфовый замок такой, если его любой алкаш открывает?..
С мотком верёвочной лестницы на плече и чёрными мыслями в голове Шкася поспешно вошёл в первый подъезд и уже вскоре был на крыше. Обрубленные концы лестницы разлохматились и связывать их было муторно, но он справился с этой задачей, подстраховав место соединения кабелем, сорванным с чьей-то телеантенны.
Спустив лестницу за парапет, он, перегнувшись, глянул на балкон: там было темно и тихо. А вот в спальне… горел свет! То ли хозяин зажёг, то ли Юнга. В любом случае фуфло получается. Надо б к двери сгонять, кнокнуть.
Ещё спускаясь по металлической лестнице с технического этажа на девятый, Шкася заметил внизу такое, от чего едва не грохнулся на бетонный пол площадки. На верхних ступеньках марша с раскрытыми ртами – словно задушенные – сидели Юнга и мужик в обнимку с Люськой. Лица их – в тусклом освещении лестничной клетки – выглядели восковыми.
– Жмууури-ки! – Прошептал Шкася и, прикрыв рот рукой, добавил: – Век воли не видать!
Из оцепенения его вывел внезапный храп одного из «жмуров». Он вздрогнул. Что это? Неужели храп?.. Тьфу ты, блин! Да они давят, оказывается. Вот фраера!..
Шкася спустился к ним и, наклонившись к боссу, зашептал тому в ухо:
– Слышь, Юнга! Харэ ким держать. ПарА ноги де…
Он вдруг умолк и принюхался… твой-ю мааать! Да он же не давит, а в полнейшем отрубе, паскудина… Обернулся к «влюблённым», принюхался: мужик, понятно – в драбадан, а лярва – вроде нет. С кем же тогда босс так наквасился? И главное – когда? Тут Шкася побледнел. Неу-же-ли?.. А дело? Баксы?.. Где баксоны, мореход? Он принялся лихорадочно обшаривать карманы Юнги. Сначала осторожно, затем смелей и бесцеремонней. Брюки… рубашка… куртка… ни хрена! Ни копеечки. Ни снаружи, ни… нее, стоп! В нутряке что-то, кажись, хрустит. Завалялось, блин. Трясущейся рукой он развернул марочку. В ней зазеленела сотенка. Оп-па, блин!.. Под каблук её. А чо? Заработанная. Но это ж не всё. Это ж часть только. Шкася ещё раз прошёлся по карманам босса: ноль! Вот жох! Уже притырил. И успел ведь! Может, лярве этой сунул? Он глянул на Люську: вряд ли. Тут и ховать-то некуда. Если только… пощупал груди – та замычала – спустился на живот… ниже. Девушка проснулась.
– Шкасик, ты чо? – Она томно зевнула.
– Заткни хавальник. – Злобно буркнул тот. – Нада когти рвать шементом.
Люська, кивнув головой, на миг закрыла глаза и вдруг спохватилась, и тут же узрела Юнгу, сидящего на следующей ступеньке. Её напугал его разинутый рот, а потому, дёрнувшись, она едва не разбудила мужика, что ещё более разозлило Шкасю.
– Карр-рова! – Зашипел он на неё. – Прадавила момент. Ну, падожди, блин, выйдем на улицу!..
Угроза подействовала – девушка окончательно проснулась. Осторожно сняв руку мужика, она встала и виновато приблизилась к молодому человеку. Тот кивнул на Юнгу:
– Бери его с той стороны!.. Падымаем… оп-па! Вот так… пакенали.
И они двинулись по ступенькам вниз. Идти было не просто. Пьяный кореш был неудобен, как сучковатое бревно. И уже на седьмом этаже, захекавшись, Шкася нажал кнопку лифта.
– Ты чо, Шкасик? – Взволновалась Люська. – Засекут ведь.
Тот громко выругался и неожиданно улыбнулся – впервые за последние сутки:
– А засекут, так чо? – Он сплюнул – С бухаловки мы… ишь кореш… уклюкался как.
Кореша они – теперь уже на пару с Люськой – обшарили с ног до головы, уложив того, как покойника, на доминошный стол во дворе соседнего дома. И, не найдя ни цента, ни копеечки, там и кинули его. Девушке до дому было далеко кандёхать и она попросила молодого человека, чтобы тот разрешил ей у него остаться. Шкася разрешил. В постель уложил и свет потушил. А сам – за бинокль и шасть к окошку: ну-ка – что там делается?..
Светлые трусы, качающиеся маятником над самым балконом, он укнокал мгновенно, едва приник к окулярам. И тут только про лестницу вспомнил. И не удержался, расстроился, в разнос пошёл. Минуты три без остановки матом крыл. Сначала ругал верхолазов-алкашей, лестницы их прибитые и дела их «клёвые», а после вспомнил «лярву» беспамятную, башку свою недоделанную и весь морской флот с их юнгами да биноклями. А что? Третий раз за ночь на крышу лезть! Ни хрена себе – дело клёвое. Халява, блин, в натуре… Главное, слышь, все давят, как сурки, а ты по парапетам шастай. Лунатика нашли, блин! Третий раз за ночь! Да пошли они все к ... матери.
28. 08. 1998.
P. S. Юнга ещё два года занимался ремеслом «ходящего по соннику», обчистив с десяток квартир лопушастых бобров. Но однажды, бомбя хату на двенадцатом этаже, сорвался с лестницы и, шмякнувшись о землю, через десять секунд отбросил коньки.
Последние два года своей жизни он безуспешно пытался найти ответы на два вопроса: как он оказался на том столе с лестницей под головой и кто увёл четыре тысячи баксов из его карманов? Спрашивать же о том у Шкаси или Люськи он не решался, да и не имело смысла. Впрочем, он и не видел их более…
Ольга Павловна, обнаружив утром следующего дня в красной банке пустую обёртку от пачки долларов, долго ещё потом благодарила бога за то, что тот не укротил её решимость обчистить карманы незваного гостя в ту злополучную ночь.
Супруга же своего она просто вынуждена была признать фантомом, неожиданно открыв в нём сверхъестественные способности перемещения из квартиры на лестничную площадку и обратно при закрытой на сейфовый замок бронированной двери.
Она простила ему его «амурные» дела с малолеткой, тем более что вскоре съехала от него – этой козлиной морды – Колюнчика – к лапушке – Олежеку.
Колёк не расстроился уходом «Оленёнка», потому что с той самой ночи ему снилась Люсенька – беззащитная и доверчивая. И однажды, поздно вечером, встретив девушку – «бесцельно» стоящую неподалёку от входа в кафе – он пригласил её к себе на стаканчик красненького, на что та с превеликим удовольствием согласилась.
В компании Кузьмича и прочих собутыльников Колёк перестал быть спонсором и теперь на равных со всеми бегал за водкой, но обязательно с кем-нибудь в паре.
Люська быстро выучила «песю про коников-будёников» и частенько горланила её с «папочкой» после принятия дозы на грудь.
Как-то раз, вечерком она вышла за бутылкой «чернил» и не вернулась. Ни в этот день, ни на следующий, никогда… А куда делась – так никто и не узнал.
Шкася не стал домушником. Пронаблюдав ещё с месяц за квартирами в доме напротив, он организовал и возглавил нелегальную фирму «ШКАСЯ и Ко» по добыче, классификации и реализации сведений о квартирах зажиточных граждан города. Агенты и менеджеры его фирмы с биноклями и подзорными трубами сняли в вечное пользование все крыши города и работали, не покладая рук. От заказчиков не было отбоя. Ещё бы! Любому домушнику, получив от «ШКАСЯ и Ко» наколку на путёвую хату, ломануть её потом было – всё равно, что у ребёнка горшок слямзить.
Пояснения к тексту:
ажУр – порядок.
атАс – наблюдательный пост, опасность.
базАрила – болтун.
батарЕи – рёбра.
без булдЫ – без обмана.
блатАрь – вор.
бобЁр – состоятельный человек.
бортА – женские бёдра.
ботвА – волосы.
бУлочки – ягодицы.
буркАлы – глаза.
буфАрь – женская грудь.
бухАлово – спиртное.
варзУха – задница.
вдрабадАн – в стельку.
вертанУть – украсть.
вковАться – приодеться.
вЫвеска – лицо.
вЫрубленный – без сознания.
газ – спиртное.
грАч – лопух.
грин – доллар.
давИть – спать.
давИть косякА – подсматривать.
делать мУсор – избивать до потери сознания.
держАть ким – спать.
домУшник – квартирный вор.
жмур – покойник.
жох – пройдоха.
забалдЕть – запьянеть.
загремЕть – угодить.
закемАрить – заснуть.
замОхать – испугаться.
запулИться – зайти.
зЕбать – смотреть.
зОна – место заключения.
кайф – удовольствие.
кАмушки – бриллианты.
канАтики – цепочки из благородных металлов.
кандЁхать – плестись.
капУста – доллары.
клЁвый – хороший.
кнОкать – глядеть.
колОния – то же, что и зона.
кот – любовник.
крантЫ – конец.
кучерЯва – удача.
лажанУтый – обманутый, униженный.
лАйба – легковая автомашина.
ловИть сеАнсы – получать зрительное удовольствие.
ломанУть – ограбить.
лопушАстый – наивный.
мАрочка – носовой платок.
марьЯна – женщина.
мАцать – ощупывать.
медвежАтник – взломщик сейфов.
метАть икрУ – беспокоиться.
мохнАтая – женский половой орган.
накОлка – наводка.
намЫлиться – намереваться.
нАры – кровать.
на халЯву – на дармовщину.
начИстить – избить.
ничтЯк – неплохо.
нутрЯк – внутренний карман.
обломИться – достаться.
откИнуть (отбрОсить) конькИ – умереть
отпАд – восхищение.
отрУб – бессознательное состояние.
перО – нож.
подЕльник – напарник.
покЕнать – пойти.
пОнт – выгода.
понтовАть – важничать.
по-чЁрному – очень сильно.
пошАмать – поесть.
прИнять на грудь – выпить спиртное.
приплЫть – оказаться в безвыходной ситуации.
притЫрок – дурак.
прихОд – состояние опьянения.
путЁвый – хороший, ценный.
пЯлить – взять физически, сношать.
рвать кОгти – убегать.
рыжУха – золото.
свалИть – уйти.
сечь момЕнт – быть внимательным.
слЕсарь – взломщик.
сливАть вОду – поспешно уходить.
слЯмзить – украсть.
спок – тихо
станОк – женская фигура.
тащИться – наслаждаться.
торЕц – лицо.
ФуфлО – чепуха, ложь, задница.
хавАльник – рот.
хавИра – квартира.
халдЕй – официант.
харЭ – хватит.
хОдка – судимость.
ходЯщий по сОннику – кварт. вор, действующий ночью.
цИмус – порядок.
чАлиться – отбывать срок.
чернИла – низкосортное вино.
чугрЕй – дебил.
шемЕнтом – быстро.
шЕша – молодая проститутка.
шить бОроду – обманывать.
шкОдник – мелкий вор.
шланг – дебил.
шнОбель – нос.
шУхер – то же, что и атАс.
13:44. 08.08.2012