Утром подошел Скрипкин и спросил:
— Как ты относишься к мысли, что все коммунисты должны нести ответственность?
— Чушь! Разная степень ответственности, несоизмерима вина Сталина и простого коммуниста. А почему ты спросил?
— Начальник цеха Чернов принялся говорить о коллективной ответственности. Много заявлений о выходе поступаете с разным содержанием. Один написал: «Прошу вывести из состава партии, которая расстреливала собственный народ».
Я утешил его, сказав, что в «Литературке» один написал, что до конца года в партии не останется честных людей.
Скрипкин чувствует, что он явно вовремя вышел из партии, через год может и суд над коммунистами состояться.
Начальник участка Федотов, кровь с молоком мужик, рассказывает о недавней поездке в колхозный сад на сбор урожая:
— Нагреб прямо с земли два ведра и отнес, сверху прикрыл хорошими. А себе с дерева сорвал.
Саша Худяков, тут же при нем, во всеуслышание:
— И с такими руководителями мы хотели коммунизм построить!
Федотова эта реплика ничуть не смущает, он снова радостно повторяет, как облапошил приемщиков. Потом добавляет окружившим его наладчикам:
— Кровь из носу! Надо сделать по тысяче деталей, три дня до конца месяца осталось.
— Ты что? Еще целая неделя, сегодня 27-ое.
Он смотрит на свои часы:
— Наверное, через 12 часов переводятся.
Это первый человек в моей жизни, который не стесняется говорить про свои неблаговидные делишки, то он рассказывал, как спер гранитные плиты с автобусной остановки для гаража, выложил ими целую стену. То ещё нечто подобное, словно в среде студентов, которые выхваляются друг перед другом своими озорными проделками, но ему уже за 30. Удивительно, как он закончил институт, безграмотен, как инженер.
В Союз рабочих пришел шахтер из Кузбасса, которому на ВАЗовской конференции не дали слово, и он начал здесь нас агитировать. Зыбину это не понравилось:
— Мы всё это понимаем, но вот рабочие не хотят нас поддерживать, очень пассивны.
— Когда так говорят, я всегда спрашиваю себя: с какой целью он это говорит? Под чью дудку поет, кому на руку?
Ещё немного и он бы обвинил Валеру в сотрудничестве с КГБ. Всё повторяется. Уже были такие демагоги, для которых лучшее средство защиты — это атака. Обвиняй, и тебя не посмеют обвинить, потому что это будет выглядеть местью. Я сел близко, на соседнем ряду, и сразу его спросил:
— Вы можете дать гарантию, что лидеры вашего движения не продадутся?
— Ну, у нас движение ещё не настолько окрепло, чтобы лидерам продаваться.
— А когда окрепнет?
— Не исключено. Должен быть механизм против этого.
— Почему же не срабатывает этот механизм, если все лидеры продаются?
Другим тоже захотелось поговорить, поднялась разноголосица, и он стал рассказывать о своей организации, как они борются против администрации, потом стал отвечать на вопросы. Говорил он как заправский оратор, мол, уже полгода сидит над документами, изучает предложения шахтеров, документов так много, что хватит на всю жизнь.
Хорошо устроился, подумал я. Неожиданно, в одном новом лице узнал Николая Проценко из прессового производства, он смотрел на меня и улыбался. Я спросил:
— Узнаешь?
Он отрицательно покачал головой, и я больше с ним не заговаривал: не тот человек, на которого можно тратить своё время, не интересен.
Мою заметку "Встань рядом" напечатали на первой странице в газете "Собственное мнение". Я просмотрел газету, содержание не понравилось. Лично я бы не стал покупать такую газету за 20 коп, поэтому и не хочется распространять её. 150 экземпляров лежало на столе.
Прошел уже час и горлодеры заспорили, перекрикивая друг друга, о том же самом, что и на прошлом собрании, и на позапрошлом. Не ожидая более ничего интересного, я тихо встал и вышел, ни на кого не глядя. Перед этим собранием я сказал им:
— Пока не начнутся рыночные отношения, и пока нас жареный петух не схватит, рабочие будут пассивны, и не будут консолидироваться.
— Ну, если вы согласны с такой жизнью, — сказал шахтер.
— Мы-то не согласны, а согласные давно уже через проходную прошли и сидят дома.
В обеденный перерыв была встреча с председателем совета депутатов Брусникиным, сыном поэта, который нами когда-то заправлял. Я первым задал вопрос:
— Неужели религия перестала быть опиумом для народа, что надо строить церковь в Автозаводском районе?
В зале возмущенно загудели. Рядом сидящий парень сказал:
— Это наша культура.
— Это бескультурье и невежество, — ответил я.
Н.Ю. стал говорить общими словами, как пострадала церковь за время советской власти, и, если мы хотим создать правовое государство, то не должны запрещать религию.
С этим трудно спорить, но вопрос был не о том, я против новой моды на веру. Попробовал написать заметку.
Что с нами происходит? В одно неуловимое мгновение всё наше общество вдруг стало глубоко верующим. По телевидению патриарх Алексий II освящает новоиспеченных лейтенантов, открываются воскресные школы, читаются проповеди, капитан запаса восклицает: "Боже, вразуми Коротича!"
Ни один интеллигент слова не произнесет без того, чтобы не упомянуть Бога. В обществе вдруг стало стыдно признаться, что сам неверующий. Тут же обвинят в бездуховности и отрыве от вековой христианской культуры. Выходит, зря большевики старались, расстреливали священнослужителей, разрушали храмы, превращая их в склады и заводы? 70 лет советской власти коту под хвост.
Для нас благочинные речи священнослужителей стали, чуть ли не единственным источником разума, почтительно внимаем и плачем от умиления и покаяния. Ну, конечно, построим ещё раз на собранные народом деньги храм Христа Спасителя и спасем свои души, не надо будет помнить о нищих пенсионерах, инвалидах.
Мне хотелось в статье предостеречь от увлечения христианской религией, священники могут незаметно захватит власть и снова повторится средневековье. Но потом подумал, что такой поворот совсем не обязателен, и он может не пройти, мы стали другие и жизнь другая. Хотя, кто его знает.
У нас сумасшедшая страна. Преступность с каждым годом растет, а милиция срастается с преступным миром. Мафия правит государством, ей на руку дестабилизация и огромный дефицит почти на все. Поэтому всё так плохо у нас. Пожалуй, я по складу характера продолжал верить в Горбачева. Он сейчас и сам не рад, что заварил такую кашу, пытается удержаться у власти, поэтому и воюет против Ельцина.
Если на следующий год бумага подорожает в два-три раза, то и мне нужно срочно делать запасы, которые постепенно тают. Тем более я неравнодушен к бумаге и ручкам, готов покупать в любом количестве. Останавливает лишь сознание того, что не в состоянии использовать такое количество. И в продаже видел только линованную, надо будет купить хотя бы такую, а-то до конца года может никакой не быть.
Вчера шел дождь. Утром моросило, но потом распогодилось. Ветер. Есть надежда, что завтра будет погода, тогда поедем на дачу за картошкой, которая уже кончилась. Надо будет потихоньку выкапывать, и перевозить на автобусе, чтобы не просить свата.
90 2 сентября. Хотя небо было пасмурное, мы поехали на дачу с Игорем, он копал картошку, а я рвал фасоль, которую сильно оплел вьюн, почти полностью ее скрывая. Через полтора часа начало моросить, потом дождь пошел сильнее, пришлось скрываться в чужом, недостроенном доме. Не успел собрать всю фасоль, дорога размокла и надо возвращаться.
На следующий день после работы поехал в "Русь", надеясь купить хотя бы линованной бумаги, но и она исчезла. В обувном отделе только босоножки из клеенки по 14 рублей и тапочки. Бред какой-то: куда подевалась обувь, про которую недавно писали, что ею забиты все склады, нет никакой, даже неказистой. Носков по-прежнему нет, во многих отделах пусто, продавщицы заняты собой, хорошая работа — ничего не делая, получать зарплату.
Вечером по телевидению показали Травкина, который сказал, что находился в компании жуликов, поэтому и вышел из партии. На другой день он приехал в Тольятти, где проходит всесоюзный первый съезд СТК, и после работы в 16 часов встретился с рабочими на второй вставке. Я было не хотел идти, предвидя большой наплыв желающих.
Да и что он может больше сказать, чем уже сказал? Но Скрипкин уговорил, разрешив на полчаса раньше уйти с работы, и когда мы пришли, зал был почти пуст. Сели на четвертом ряду. Мимо равнодушно проходили рабочие, и я думал, что так и останется зал неполным. Но постепенно люди пришли. Вдруг телевизионщики зашумели:
— У вас что? режимный завод, нас не пропускают с телекамерой. Идите помогать.
Человек двадцать поднялись с мест, и пошли к проходной. Всё обошлось, телевизионщиков пропустили, вероятно, записав номера телекамер.
Травкин был легко узнаваем, не нравилось, что левую руку постоянно держал в кармане брюк, словно не зная, как ею распорядиться, но потом освоился, и вынул руку, стал жестикулировать обеими, поясняя свою мысль.
Раскритиковал наше СТК, которое боится администрацию. Не верит, что генералы сделают переворот, мол, они поняли, что не найдут поддержки у народа, поэтому особо не выступали на российской съезде. Горбачеву надо поставить памятник за развал КПСС. Если в будущем проследить цепочку развития, то всё будет логично, всё шло по его замыслу, его заставили издать глупый указ о наказании Калугина, который, судя по всему, не наберет 50%, и он на голову выше Гдляна, по уровню своей информированности.
Все остались довольны встречей. Союз рабочих выступил с обращением к залу принять резолюцию выражающую недоверие к правительству Рыжкова и потребовать отставки. Шесть человек проголосовало против, и столько же воздержалось. В автобусе многие яро спорили, доказывая почти одно и то же, но с разных позиций. Кому-то не хотелось рынка и кооператоров, мол, новые эксплуататоры.
Вчера после программы "Время" слушали пресс-конференцию Горбачева, который снова умудрился за полтора часа ничего не сообщить — это талант. Он перепутал обязанность дипломата с должностью президента, на том месте он более бы подходил.
А на другой день отвечал на вопросы Ельцин. Небо и Земля. Он рассказал все, о чем спрашивали. Подтвердил, что они требуют отставки Рыжкова, которому народ явно выражает недоверие. Об этом же и я накануне додумался, что не зря так смело вдруг корреспонденты принялись критиковать Рыжкова, до этого они не осмеливались.
На месте правительства я бы немедленно ввел в стране рыночные отношения, иначе мы три месяца будем сидеть без товаров, и магазины вконец опустеют, припрятывая товар до лучших времен.
Очень холодно. Дожди постоянно. В комнатах +20. Неожиданно, под вечер пришел Лёня. Нападал на поэтов, которые во всем виноваты и всех предают, взять того же Костю Рассадина или Кушнера, которого всюду печатают, непонятно зачем, стихи не стоят того. Другое дело Бродский, его стихи к новому году. На будущее смотрит мрачно, ожидает возрождения русского фашизма — национал-коммунистов, которые окончательно загубят страну, а народ будет доволен, что наконец-то наведен порядок.
Пишет много, несмотря на ремонт квартиры, жена ездила в Ялту с детьми, осталась довольна. Через неделю закончит маленькую повесть. Работает над большой сатирической вещью, которая имеет тенденцию разрастаться и всё путать.
Меня всё тянуло спросить: есть ли у него уверенность, что его напечатают где-либо. Но промолчал, знал, есть, он и раньше говорил: если вещь хорошая, то ее напечатают. Блажен, кто верует. В лито ходить не хочет, чтобы не выслушивать глупости.
Я видел новый кабинет Вали, где мы будем собираться, намного меньше, чем в торговом центре, но многие перестали приходить, так что надеюсь, — для нас хватит. Богатая мягкая мебель, красивый дизайн, но ни одного окна, как в склепе, потолок высокий.
Из Майкопа вернулся Андрей, ничего не привез, кроме единственной рубашки х/б — мне в подарок, которую уступил его отец, купив для себя. И это несмотря на то, что там своя швейная фабрика, и ещё недавно был большой выбор дешевых рубашек, нет и носков.
4 сентября Вика сказала, что у них сантехник повесился, на спинке кровати, записку не оставил. Никому неясно, зачем с собой покончил, и был ли смысл жить? Мимолетное сожаление о бездарной судьбе. Почти похожий случай тоже в нашем городе — облил себя бензином и поджёг, но здесь корреспондент во всем разобрался и описал в газете: он часто бил жену, издевался над ней, и она подала на развод. Тогда он облил автомобиль и себя, и у нее на глазах поджёг.
Скорей всего, он психически ненормален, но до него никому нет дела, так же как и до нормальных. Страна катится по ухабам, выкидывая из своей телеги миллионы жизней. Разум уже не в состоянии сочувствовать, притерпелись, закон жизни — кто-то должен умирать, чтобы освободить место для нового поколения.
Во мне нет христианского смирения, много гордыни. Это плохо. Но сегодня первым поздоровался с Пихтовниковым, не протягивая руки: мне надо было положить пропуск, а он один стоял возле стола, и неудобно было, молча подойти и положить пропуск. Он не ответил, но это уже на его совести.
Почему я так поступил? То ли это идет от подсознательного чувства вины перед ним, хотя я не считаю себя в чем-то провинившимся, то ли к старости становлюсь терпимее. Моральные постулаты: если хочешь, чтобы к тебе хорошо относились, то относись к другим так же, то есть, как аукнется, так и откликнется.
Утром пасмурно, дождя нет. Поехали с Андреем на свой огород за картошкой. За час набрали семь ведер. Ещё половина участка не убрана, если не будет дождя, то завтра приедем.
Не надо было загадывать, к пересменке дождь пошел.
В начале смены Юра сказал, что я буду работать на диске вторым, так что я мог пойти в Союз, где уже сидели наши, со всеми поздоровался за руку. Худощавый читал копию обращения сталиниста Иванова против Травкина, мол, он был коммунистом, а потом из коньюктурных целей, чтобы стать вождем, переметнулся в другой лагерь. Иванов хочет сагитировать рабочих.
— Не надо давать ему слово.
— Мы же не можем закрыть дверь, вход у нас свободный, — сказал Анатолий Иванов, которого я прозвал Левитаном.
— Мы все знаем, что он может сказать, надо поставить на голосование, и он увидит, что его никто не хочет слушать.
Иванов пришел с каким-то мужчиной, пышная белая борода, на пиджаке все награды, чтобы все видели, кто он есть. Заспорил с Анатолием об одном и том же, но с разных позиций. Все вежливо слушали, не решаясь вмешиваться, неэтично перебивать. Анатолий хотел выговориться, объяснить свою позицию:
— Я — социалист, изучил марксизм-ленинизм, философские работы, хочу помочь народу внедрить принципы социализма в жизнь.
Он нисколько не походил на сумасшедшего. Он искренне верил, что может помочь угнетенному народу. Было видно, что они могли, как два тетерева, часами токовать. Я не выдержал:
— Сколько можно молоть молотое? Все всё понимают.
Они было замолчали, но Толя не выговорился, продолжал пояснять свою мысль, и они снова затоковали. Но и другим это надоело, стали подавать реплики:
— Давайте по повестке дня.
Мастер Валентин начал рассказывать о проходящем в нашем городе Всесоюзном совещании советов трудовых коллективов, о роли нашего СТК, которое, по сути, оказалось карманным при администрации, отказались принять обращение об отставке союзного правительства, вышли из зала, пришлось принимать без них с оговоркой, что обращение принято не единогласно.
Спутник Иванова оказался представителем партийного контроля. Ребята пошутили, что допускают всех в свой Союз, даже КГБ. Я сказал:
— Это почти одно и то же, родственные организации.
— Почему это родственные? — немного обиделся представитель.
— Одно дело делаете, разваливаете государство.
— Как это мы разваливаем? — удивился он.
— Скоро народ в лаптях ходить будет, на заводе станки допотопные, — начал заводиться я, но сдержался и отвернулся. Он тоже замолчал.
Вполне возможно, как человек он неплохой, но сейчас для меня коммунисты, как красная тряпка для быка. Ненавижу за то, что пытаются делать невинное лицо, мол, не они виноваты в геноциде и в кризисе государства. Это все равно, как плечевая проститутка будет доказывать, что она леди.
Уже несколько раз говорил Вике:
— Надо бы насушить сухарей, иначе будем сидеть без хлеба.
— На все время не напасешься.
В чем-то она права, но неделю, самую трудную, можно продержаться.
Я словно накаркал: на хлебозаводе начались перебои, в магазинах не стало хлеба. То же самое творится и в Москве. Мафия показывает, что демократическими методами можно только развалить государство. Вероятно, так оно и есть. И это печально.
Для администрации наступили благодатные времена: в продуктовые наборы включают несколько пачек сигарет вместо тушенки, и все довольны.
Впервые по телевизору увидел певицу Лину Мкртчян, красивый голос, и хорошие вещи исполняет, своеобразная певица.
— Я никогда не была конформисткой! Никогда! — гордо заявила она А. Кончаловскому, который вел с ней беседу.
И он тут же ей разъяснил:
— В конформизме нет ничего плохого.
Лина была шокирована, и, если бы не уважение к Кончаловскому, она бы не поверила, что так оно и есть. Кто-то её убедил, что конформисты — это подлые люди, это они завели страну в тупик, и вдруг такое потрясающее заявление.
— Вы меня ошеломили, — так и сказала она.
Бедная наша культура, если она находится в таких умах. Конечно, ей просто было некогда набираться ума, ежедневные многочасовые тренировки, да плюс наша ублюдочная жизнь, тут не до культуры. А умных встречаются так мало, им тоже некогда. Свои заботы, вот, если случайно подскажут, хотя бы на таком телеинтервью.
Лина строит из себя одухотворенную Всевышним. Восторженно рассказывала о встрече с Папой Римским, словно он влил в нее какую-то ауру, энергию. Мне нравится ее пение, но пластинок нет, власти ее не признают, не считают за певицу. Она отказывается петь, как все поют, в этом и считает себя неконформной, а во всем другом она конформистка, хотя не понимает этого, и невольно гордится собой.
Неконформисты - это изгои общества, мученики. И не всегда они правы. Можно и ошибаться, думая, что приносишь добро, которое потом оказывается злом, что часто и происходит. Даже добро в чистом виде, может иногда принести вред.
Владу кладут в больницу, не справляются почки. Почему? Видимо, сказываются болезни в детстве. Вот когда аукается. Игорешку начали водить в садик, который рядом во дворе. Сначала он не понимал, почему его оставляют, потом разобрался, и плачет до самого прихода матери, хотя его оставляют на неполный день, а Власте уже надо заканчивать училище после двухлетнего перерыва.
Сны легкие, приятные, спал, почти не просыпаюсь. Утром шею больно повернуть, разыгрался остеохондроз после вчерашнего излишне большого груза — 3,5 ведра, пожадничал, хочется быстрее покончить с уборкой картофеля, столько дождей, что, кажется, не будет больше хороших дней и урожай пропадет.
Но утро солнечное, завтра можно будет поехать, если снова вдруг не испортится погода, но на этот раз поеду один. Андрей повезет Ладу в больницу.
продолжение: http://www.proza.ru/2014/05/18/918