Конкурс Копирайта -К2
Рассказ, 18 909 зн.
***
Аннотация
Маша хочет жить спокойно и счастливо в своей маленькой квартирке по знакомым ей правилам. В жизни у нее полно своих проблем, но семья приезжих, поселившаяся сверху, смущает ее покой и нарушает душевное равновесие. Маша старается быть доброжелательной и терпимой, но она думает, что за это платит собственным благополучием. Сделав вроде бы доброе дело, Маша мучается сомнениями. Что она делала неправильно?
магический дудук http://www.youtube.com/watch?v=BstgayShwxU&feature=related
***
(Музыка: http://www.youtube.com/watch?v=BstgayShwxU&feature=related)
Они, счастливые, гуляли теплым вечером. Мария, успевшая в свои двадцать четыре года уже побывать замужем, родить ребенка и развестись, и ее спутник, ее новая любовь, солидный взрослый мужчина, тоже уже поживший, настрадавшийся, наделавший ошибок и мечтающий о спокойном домашнем уюте с красивой женой.
Внезапно налетевшая летняя гроза с мощными раскатами грома и фейерверком молний, загнала парочку в подвернувшийся им на пути армянский ресторанчик. Атмосфера ресторанчика сразу окутала их непривычной аурой другой культуры, будто накрыла теплой таинственной шалью в коричневых, желтых, зеленых и синих тонах. Сводчатые потолки, барельефы, массивная деревянная мебель и другое убранство ресторанчика создавали загадочный ореол восточных сказок. На стенах висели репродукции картин, на которых были изображены яркие пейзажи, цветы, люди, но все в таком переплетении, в таком ракурсе, что от картин тоже веяло волшебством и тайной; и еще… палящим солнцем веяло от этих картин. Рисунки хотелось долго и внимательно рассматривать, фантазировать; они создавали в душе определенное звучание, которое входило в резонанс с запрятанными глубоко в сердце ненужными в сегодняшней жестокой жизни чувствами: сострадания, сопереживания, сопричастности и умиротворения.
Парочка села за большой деревянный стол, стоящий в углу у окна, прикрытого витражными ставнями. Массивные стулья с прямыми высокими спинками заставляли сидеть ровно, в струнку вытянув позвоночник. Прямо напротив Маши за спиной ее кавалера висел женский портрет.
«Армянка из Нахичевани. Мартирос Сарьян», - прочитал название картины ухажер, заметив долгий, изучающий Машин взгляд, и добавил: - «Красивая армянка. На тебя похожа».
«Я же не армянка», - не согласилась Маша.
«Все равно, похожа».
Гроза осталась за окном; сквозь витражные ставни и легкие занавески едва заметны были вспышки молний; звук, стучащих в окно пальцев дождя, сливался с музыкой; лишь раскаты грома нарушали гармонию маленького оазиса умиротворения. Разбушевавшаяся стихия и портрет молодой женщины с грустными глазами поселили в душе Маши неясную тревогу. Волнение поддерживала и музыка, тягучая и грустная, льющаяся из динамиков, скрытых за декорациями. Мелодии экзотических напевов звучали в современной обработке, но Маша явственно слышала звуки дудука, национального инструмента народов Кавказа, и его волшебные звуки напомнили ей другую музыку, которую ей приходилось невольно слушать почти каждую ночь, но в совершенно другой аранжировке, в аранжировке боли и страдания, и глаза Маши, как она ни сдерживалась, заволокло слезами.
- Что с тобой? – удивленно спросил ее спутник.
- Сама не знаю, - ответила Маша, хотя прекрасно поняла, отчего выступили слезы, но она и не предполагала, что та недавняя случайная история ударит по сердцу незавершенным аккордом.
Под аккомпанемент дудука в ожидании заказа Маша поделилась с любимым воспоминаниями.
В тот субботний день Маша проснулась рано. Несмотря на тревожную ночь, устроенную беспокойными соседями сверху, она выспалась, и настроение у нее было приподнятое. В душе витало ощущение счастья и ожидание праздника. Как это часто бывает в детстве: непонятно отчего вдруг просыпаешься в состоянии эйфории и радости, и кажется, что вся природа живет для тебя, что мир радуется тебе и сам хочет тебя радовать. В то утро у Маши было именно такое, давно забытое с детства, ощущение душевного полета. Она улыбнулась сама себе, подошла к окну, отдернула шторы – солнце хлынуло в комнату, заставив Машу зажмуриться. Мурлыча что-то жизнерадостное, она заглянула в комнатку сына: Митенька все еще сладко спал. Наступал день отдыха, выходной день. Никуда не надо было спешить: не надо было будить-собирать сына в садик, нырять в душное чрево метро, дергаться весь день на работе, потом лететь в магазин и опять в детсад, быстро-быстро готовить ужин, чтобы успеть, хотя бы полчасика, поиграть с сынишкой перед сном. А там уже наступало время укладываться спать со своим ритуалом: умыванием и чтением сказок. К концу дня оставалось только постирать, поутюжить белье, намыть квартиру и уже обессиленной позвонить маме или подруге и чуток поболтать. А в выходной день грех не расслабиться: можно, не торопясь, отвезти сынишку к маме (у нее тоже выходной), а самой отправиться… да куда угодно, - может, даже навстречу своей новой любви. Счастливой любви, - на всякий случай, уточнила для себя Маша, вспоминая бывшего мужа. Впрочем, не надо воспоминаний: Маша берегла, лелеяла свое хорошее настроение.
Утреннюю спокойную, наполненную лишь птичьим ликованием тишину нарушил первый дисгармоничный звук: звук дрели, злобно врезающейся в плоть панельных стен. Дзззи, дррр, дзззи, дррр. И снова тишина, затем - стук молотка. Дом просыпался. Негромко зашипели водопроводные трубы, где-то за стеной послышался плач ребенка, заговорил телевизор. Чужому человеку не понять, откуда, из какой квартиры, доносились звуки, но Маша-то знала, что справа от нее жила семья с маленьким годовалым ребеночком, слева - молодая пара со скрипучим пружинным матрацем, ниже этажом - чета пенсионеров, затеявшая бесконечный дилетантский ремонт, а сверху жилье снимали приезжие. Над Машей проживала армянская семья, состоявшая из трех человек. Муж - черный, маленького роста, нелюдимый, замкнутый, со свирепым взглядом мужчина, его жена - красивая молодая армянка, немного полная, черноволосая, зимой и летом одетая в длинную черную расклешенную юбку и черную куртку. Был у них сынишка лет восьми, который плохо говорил по-русски, хотя ходил в школу наравне с детьми его возраста. У главы семьи был старенький, ржавенький «жигуль» непонятно, какой модели. На «жигуленке» армянин возил большие, набитые овощами мешки и деревянные ящики с фруктами. Маша соседа боялась и старалась с ним не пересекаться.
Днем жильцы верхней квартиры почти не беспокоили соседей, но по вечерам, зычный голос армянки вырывался из окна четвертого этажа и разносился далеко во все стороны двора. «А-ави-ик», - громко, словно в горах, кричала южанка – звала сына домой, уговаривая его на своем родном языке.
По старой, видимо, приобретенной на родине привычке, армянка трясла свои покрывала и половики прямо из окна четвертого этажа, и тогда пыль и мусор летели прямиком в комнату Маши. Маша злилась на соседку, но терпела, не скандалила, а просто закрывала свое окно или форточку и пережидала уборку у жилицы, как природный катаклизм. Еще одним испытанием для всех соседей была привычка армянки затевать по ночам стирки. Рыдающие на все лады смесители требовали срочного ремонта, но постояльцы не собирались решать эту проблему. Поэтому несколько раз в неделю тишину сонного дома взрывал ноктюрн, исполненный на флейте водопроводных труб, а сами трубы во всем подъезде тряслись с опасной для их целостности амплитудой. Маше хотелось в такие моменты стучать молотком по батарее, но она сдерживала себя, опасаясь разбудить сынишку дополнительными резкими звуками.
Изредка Маша встречала соседку-армянку на лестничной площадке. Армянка неизменно была нагружена большими тяжелыми пакетами и сумками. С усталым видом она медленно поднималась по ступенькам и всегда, здороваясь, приветливо улыбалась Маше. Слово «здравствуйте» она произносила неспешно и четко, с почтительными интонациями, придавая этому слову его истинный смысл, то есть, пожелание здоровья: здравствуйте. Маша кивала ей в ответ без особых эмоций, булькала «драсьте» и быстро сбегала вниз по лестнице. Никогда она не останавливалась и не заговаривала с временной соседкой ни о погоде, ни о растущих ценах, ни о проблемах с детьми. Каждый шел своей дорогой, как будто они жили в разных измерениях.
Маша не знала имени соседки, для Маши она была просто «армянка». Армянка работала на ближайшем стихийном рынке. Как-то, прогуливаясь по рынку, Маша случайно увидела ее, стоящую за прилавком с овощами и фруктами; Маша равнодушно отвела глаза в сторону, делая вид, что не заметила соседку. Почему она не подошла, не поздоровалась, ей не хотелось признаваться даже самой себе.
Не нравилось ей это соседство – вот и все признание. Неспокойные соседи были.
В то замечательное утро новая гамма звуков пополнила привычный деловой гул. Заглушая все прочие звуки, в дом ворвалась музыка, чужая, непривычная для русского слуха, музыка другого народа. После переезда соседей, Маше частенько приходилось слушать национальные армянские напевы, но исключительно в ночное время, когда весь дом погружался в глубокий сон, а по утрам - никогда. В ночной тишине Маше был слышен голос каждого инструмента: дудука, зурны, доола, кемана. Русская девушка не знала названий этих инструментов, но чувствовала, что голоса их незнакомы ей. Ночные музыкальные концерты непременно предварялись скандалами и дракой. Муж армянки приходил домой поздно, и какой там у них был вечный конфликт, одному богу известно, но действо происходило всегда по одному сценарию: сначала жильцы кричали друг на друга на своем языке, потом начиналось, судя по шуму, доносившемуся сверху, нечто ужасное. Ругань прекращалась, и слышался лишь быстрый топот босых ног, перетекающий из комнаты в комнату, грохот опрокинутых предметов, скрежет сдвинутой мебели, громкие, пронзительные вскрики женщины - так чайки вскрикивают. Маша всегда вздрагивала от этих резких звуков, как от выстрелов. Мальчик во время драк никогда не плакал, как плакал бы любой обычный ребенок, напуганный яростью отца. Бил армянин свою жену всегда молча, без ругани, не так, как бьют русские мужики, с крепкой трехэтажной бранью (уж Маша-то знала это, испытала на своей шкуре). Когда хозяин семьи утихомиривался, и шум драки затихал, начинался другой концерт: кто-то включал записи с народными армянскими мотивами, не очень громко, но достаточно, чтобы они мешали спать. Эти бесконечные подлунные музыкальные концерты сводили Машу с ума и причиняли почти физические страдания. Маше всегда казалось, что истерзанная женщина плачет под свою музыку, плачет от боли, унижения, что она тоскует по родине, горюет от безысходности и невыносимого женского одиночества. В такие моменты Маша вспоминала и свою недолгую, неспокойную семейную жизнь, свои слезы, свою беспомощность и отчаяние. Ей было непонятно, что связало эту красивую женщину с благородными чертами лица и добрыми глазами со злобным, свирепым, жестоким, нелюдимым чудовищем. Неужели любовь? Не верилось. Маша лежала без сна, смотрела в потолок и злилась, и мучилась, а музыка тягуче наматывалась на нерв, и молодой женщине казалось, что она находится в «музыкальной шкатулке», и что эта пытка никогда не закончится. Национальные армянские инструменты звучали протяжно и жалобно, выплескивая на слушателя неизбывную тоску и будто прося о помощи. Они рассказывали о вселенской утрате, и даже в радостных композициях между нотами витала грусть. Музыка могла играть часами, но Маша никогда не делала замечаний своей соседке и никогда не спрашивала ее ни о чем. Они ведь жили в разных измерениях.
Один раз во время очередной особенно жестокой драки Маша не удержалась и позвонила в милицию.
«Да пусть хоть поубивают друг друга», - прозвучал в трубке жестокий ответ блюстителей закона. Больше в милицию Маша не звонила, а смиренно терпела ночной грохот, вскрики, заунывную музыку и холодно здоровалась с армянкой при редких встречах. Несмотря на бессонные страшные ночи, армянка каждый день покорно шла на работу с тяжелыми сумками и мешками и с такими же тяжелыми сумками обратно с работы.
Так вот! В то солнечное утро музыка из верхней квартиры звучала особенно громко, настолько громко, что заглушала все остальные шумы проснувшегося дома. Проигрывались все время одни и те же мелодии. Настроение счастья у Маши куда-то сразу улетучилось, накатила тоска. Ей совсем не хотелось с самого утра слушать эти чуждые звуки, пропитываться их неясной печалью и ощущением тяжести бытия. Ко всему прочему резко испортилась погода, как будто природе тоже стало грустно, небо заволокло тяжелыми тучами, пошел дождь.
Настроение все больше портилось: шум разбудил сынишку, и у Маши был украден лишний часок наслаждения уединением. Впервые она не сдержалась, не выдержала нервного накала и решительно поднялась наверх, чтобы позвонить в чужую дверь. Никто не отозвался на звонок, музыка продолжала просачиваться через закрытую дверь и заполняла лестничную клетку своей особой серебристой, высокогорной философской аурой. На лестничную площадку четвертого этажа выскочила соседка из квартиры справа. «Совсем обнаглели, - сварливо сказала она, - с утра покоя не дают». «Интересно: сверлить можно, а музыка мешает», - вразрез со своим настроением подумала Маша, но поддакнула соседке, сообщив, что шум разбудил и ее ребенка. Услышав взволнованный говор на площадке, не выдержала и приоткрыла дверь соседка из квартиры слева, бабушка, завернутая в застиранный махровый сиреневый халат. Она нерешительно выползла из своей квартирки и, вздохнув, произнесла полушепотом: «Уж так жалобно воют, шо прям сердце разрывается. Я уже и корвалол принимала. Хорошо хоть не дерутся, а то ночью дрались. Слыхали? Как гром! Как гром! Уж такой зверь мужик у нее. Шо, дверь не открывают? Може случилось шо?» - и с этими словами она нажала грязную кнопку звонка. Трель звонка растворилась в музыкальной трели. Бабушка подергала дверную ручку, и обшарпанная дверь неожиданно подалась вперед.
Все собрание притихло и в нерешительности замерло перед входом. Соседка из квартиры справа сказала: «Ой, чего-то страшно заходить к чужеземцам».
«Вот ведь как! – заохала бабушка, ¬- Когда-то было все едино, а теперича стали чужеземцами. Теперича все друг другу чужеземцы. Моя дочка и та иностранка. В Латвии живет. Как-то неправильно все это. Страшно!» Маше тоже было страшно - что там за дверью? - но она пересилила свой страх и решительно вошла в квартиру. Любопытные соседки вошли следом.
В нос пахнуло чужим затхлым кисло-сладким запахом, запахом бедности, что ли, или испорченных фруктов. В прихожей на стене сразу напротив входной двери висел приколотый кнопками портрет молодой красивой черноволосой девушки с грустными глазами. Картина, выполненная акварелью, была изрядно помята и местами порвана. Маша, на секунду задержавшись взглядом на портрете, прошла в большую комнату типовой двухкомнатной квартирки и сразу встретилась глазами с большими черными глазами армянки, с глазами, наполненными страданием и болью. Армянка недвижно лежала на дощатом полу, прижавшись спиной к засаленному диванчику, в нелепой, неудобной позе, как птица с подбитым крылом. Одна нога, прикрытая черной юбкой, неестественно согнулась, другая вытянулась в струнку, правая рука в широком рукаве была направлена в сторону плеера. Старенький пленочный плеер, совмещенный с радио, стоял рядом, из него-то и неслись печальные песни. Все вдруг сразу поняли, что случилось нечто ужасное и подлое. Свинцовая соседская злоба немедленно испарилась, заместившись жалостью и страхом. Маша подошла, выключила плеер. В комнате стало тихо-тихо, но в ушах еще звучала музыка.
¬- Здравствуйте, - прервала тишину армянка, с трудом прошептав: - Простите, встат нэ могу… Мэне нужно врач.
Лицо ее прежде смуглое, румяное от постоянной работы на улице сейчас стало иссиня-бледным, губы потрескались. На левой щеке, ниже глаза расплылся большой кровоподтек. Маша почувствовала, как ей больно, но женщина даже не стонала.
- Миленькая, - запричитала соседка из квартиры справа – тебя твой, что ли, так покалечил? Вот урод! Вот сволочь! Зверюга! Так мы милицию сейчас вызовем.
- Не-эт, - застонала армянка, - нэ надо милици. Просто упала плохо. - Страх пересилил боль.
Маша вызвала «скорую». Женщину быстро осмотрели два прибывших медработника, сделали обезболивающий укол, сказали, что вывихнут сустав и, возможно, травмирован позвоночник, что нужен рентген или даже томография. Потребовали страховой полис.
- Нэт, полис нэт… Есть регистрация, - шептала армянка, - разрешение…
- Что нам ваша липовая регистрация? - разводили врачи руками. - Ее надо в больницу, но сами понимаете, без гражданства, без полиса, куда ее возьмут. Сами понимаете…
Маша не понимала.
- Дэнег есть, - сказала армянка, - Собирали… В тумбочка…
Маша выдвинула ящик тумбочки - там было пусто.
- Ох, - только простонала армянка, и крупная слеза скатилась по щеке, - пускай… Жить нэ хочу…
«Мы заплатим, заплатим», - торопливо пообещала Маша, хотя еще не знала, где возьмет столько денег. Обе соседки с сомнением в глазах кивнули головой.
«Да, да, кто, сколько сможет», - сочувственно забормотали женщины и побежали по квартирам собирать деньги. Маша принесла заначку, накопления на отпуск, соседки что-то насобирали по квартирам - кто сколько дал. Фельдшер принес носилки. В комнате появились двое мужчин, муж соседки из квартиры справа и сын соседки из квартиры слева.
«Вы ж понимаете, мы ничего сделать не можем, - как-то неуверенно звучало со стороны медиков. - Мы бы и сами… но вы ведь понимаете, чужестранка, без гражданства… могут даже и за деньги не взять. Но в больницу надо срочно, а то…»
«Музыка»
Молодую армянку, уже терявшую сознание, мужчины вынесли на носилках во двор, погрузили в карету скорой помощи. Косметичку с деньгами, паспортом и ключом от квартиры Маша сунула под ее недвижные руки. Никто не вызвался сопровождать чужестранку: у Маши дома был оставлен маленький ребенок, бабушка сама еле ходила, соседка из квартиры справа тоже не могла поехать. Никто не знал, где искать мужа или родственников пострадавшей.
Так «скорая» и укатила, увезла в неизвестность молодую женщину, чужестранку, приехавшую в Россию искать лучшей жизни из такой далекой, загадочной Армении.
Больше Маша не видела ни эту армянку, ни ее мужа, ни ее ребенка. Примерно через неделю у подъезда остановилась грузовая «газель». Несколько молодых парней восточного типа быстро погрузили в грузовик нехитрый скарб постояльцев, и «газель» уехала. Парни сообщили соседям, что женщина жива, что приехали родственники и заберут несчастную домой.
***
Маша рассказывала своему спутнику эту историю, переживая ее заново, а он с аппетитом хлебал хаш. Девушка все терзалась сомнениями: ну, сунула деньги, а доброго слова так и не сказала и даже не узнала, как зовут армянку и не узнает уже никогда.
Спутник спокойно выслушал Машу и, утерев рот салфеткой, сказал: «Дорогая, на самом деле ты мучаешься не потому, что не знаешь ее имени, или чего ты там еще придумала, а потому, что не стучала молотком по батарее, когда попирали твое право на отдых. Не страдай, я уверен: она тоже не знает твоего имени».
- Я придумала ей имя сама, - смущенно улыбаясь, сказала Маша. – Она хорошая была, но несчастная. Я ее назвала Егинэ. Это значит «устремленная к солнцу».
- Ешь! Хаш остынет! Егинэ ты моя, Егинэ.
- Ем, - почти со слезами в голосе ответила Маша, помешивая хаш. - Ведь главное - сытно поесть. Да?
- Да! Чтобы другим помогать, надо самой быть сильной.
Музыка в ресторанчике лилась со всех сторон, переливалась всеми чувствами, заполняла собой душевные пустоты.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №21205200508
Рецензии
http://www.proza.ru/comments.html?2012/05/20/508