Это может кому-то показаться странным, но меня никто не воспитывал.
Мама и бабка были заняты в своих выдуманных мирах. Одна актриса, вторая писательница. Мой мир тоже стал для них выдумкой, в которой они мало участвовали. Одним словом, мы не пересекались. Чуть ли не с самого раннего детства я воспитывала себя сама. Было, конечно, тяжело. Но спустя какое-то время я поняла, что это мне в какой-то степени это даже на пользу. Правда, я оставалась без одной очень важной вещи – без внимания... Я рано стала самостоятельной. Поскольку меня никто не тревожил и не говорил, что мне делать, я довольно ясно слышала голос своего сердца, который меня направлял. С самого начала своего существования я обещала себе найти свой путь, тот, один из бесконечности, на котором я была бы счастлива. Всегда готовая уйти неизвестно куда. Оставив всё. Стать странником. Это было начало вечного поиска. Я виделась иногда с отцом в Верхнем мире. Мама покупала необходимые вещи для моего содержания, периодически приезжая с гастролей домой. В остальном я была вольна делать все, что захочу.
Я жила (и до сих пор живу) в большом доме с цветными витражами, что в яблоневом саду. Земли, отданные в моё распоряжение – это Йера, один из ярусов Нижнего мира. Много лет назад, существа, обитающие здесь до сих пор, посадили сотни яблонь. Сейчас это могучие, прекрасные деревья. В саду спелые яблоки падают с хрустом и треском на землю. Кого тут только нет: молодые кентавры гоняются друг за другом, наперегонки; призраки вспоминают о недавно ушедших днях на Земле; старые колдуньи с крючковатыми носами собирают гнилые фрукты для каких-то неведомых зелий; а Тамаш валяется в гамаке, читая Шекспира (хотя мог и сходить к нему в гости!). Тысячи часов я провела наедине с Йерой в молчаливых беседах. Деревья, те, что древнее яблонь, знают столько, сколько не знает ни один мудрец Верхнего мира. Они понимают саму суть жизни, - жизни хоть на Земле, хоть под ней. Корнями они уходят глубоко во тьму, макушки же могут достать до облаков высших слоев Верхнего мира. Если пойти на север, то можно оказаться посреди бескрайнего болота Наутиз. На юге – пещеры Хагалаз. Я часто там бродила одна. Больше никто не решался туда соваться. Говорили, что там водятся страшные существа, которые заманивают путников в самую топь, где их ждет неминуемая, жуткая смерть. И когда соседские дети долго гнались за мной, я всегда бежала или в сторону болота или в пещеры, и они, испуганные, оставляли меня. Интуитивно я чувствовала, что я в тех местах не одна. Но мне почему-то не было страшно. Тамаш говорит, что у меня львиное сердце и холодная кровь. Возможно это и так. Хотя я уверена, что это из-за моей связи с природой. Йера защищала меня. Я редко ношу обувь; надевая её, я порой ощущаю дискомфорт – словно бы от меня отделили нечто дорогое, жизненно важное.
Вы никогда не задумывались, как человек становится музыкантом?..
Гитара покорила меня с того момента, как я первый раз услышала её голос. Я шла по людной улице, самой древней улице города. Там был человек в лохмотьях, с длинными перепутанными волосами. Рядом с ним лежал костыль. По узорам на его рубахе можно было проследить, что он происходил из некогда богатого рода. Но его взгляд! Невозможно описать, насколько он чист и ясен. Это глаза философа. И философ играл на гитаре. В ней было что-то незримое, родное. И когда я впервые коснулась струн, я всецело погрузилась в этот звук, но в то же время я была и зрителем, наблюдавшим всё это со стороны. Он учил меня. А когда, по его мнению, я познала основы, он просто исчез, и я понятия не имею, куда он ушел.
Возникает вопрос - почему, раз я так люблю музыку, я поступила на историко-археологический факультет? Вы никогда не задумывались, как человек становится археологом?..
Сестра Миомира, Фаустина, пробудила во мне интерес. А затем и первую любовь. Из хладнокровной девушки с львиным сердцем я превратилась вмиг в мечтательного творца. Параллельно с этим я взялась писать песни, наполненные романтикой, нежностью, меланхолией и – между строк – несчастьями в любви. Несчастья меня тревожили в самом деле, ведь мы с ней родственницы, и я долго колебалась, не зная, как мне поступить. Она не хотела, чтобы кто-то узнал о нашей связи. Сейчас даже смешно вспомнить это, ведь с виду я – чистый сорванец, человек воздуха. Кто бы мог подумать! Желание сблизиться с ней меня пересилило, и я узнала в тот год, что эта хрупкая, вся белая и стеклянная девушка пожелает стать археологом. Сама она – из недр Земли. И позже, поднявшись на поверхность, её все время тянуло обратно.
Мы – противоположности. Белая и черная, монохромные, обе «не от мира сего». Но больше всего меня поразило, что мы с ней слились в единое целое в плане мировоззрений и принципов. ( Так что не пришлось мне принимать отвар любистока!) Хотя Фаустина всё это приписывала кровному родству, мол, поэтому и схожи.
Нас обеих зачислили, мы оказались в одной группе. Я хорошо помню тот момент, потому что глаза Фаустины зажглись, ожили. Ради этого стоило там быть.
Она неизменно носила белое платье. И никакие уговоры, даже самые убедительные, не могли повлиять на это решение. Преподаватели в сумерках (на 4 этаже никогда не было света, да и находился он в теневой стороне) шарахались от неё, как от прокаженной. Своим «тихим омутом» она производила неизгладимое впечатление абсолютно на всех. А если учесть, что наш университет располагался рядом с горной рекой, то Фаустина в глазах и умах окружающих походила на утопленницу. Если бы не её звонкий смех! Окружение никогда не узнает её истинное лицо. Они смотрят на неё, но не видят. Слушают её, но не слышат. Неужели только мне видна её суть?
Университет мы закончили раньше, чем наши однокурсники. Вдвоем мы накидывались на теорию и практику, жадно поглощая информацию. Интерес держал нас крепко, отчего все, в том числе и преподаватели, приходили в недоумение. Одних (их было подавляющее большинство) мы раздражали, другие нами восхищались – те, что были с нами на одной волне. Но нам не было дело ни до кого. Мы сблизились еще сильнее.
Наша мечта сбылась. Мы пробыли на Земле полтора года вместе со старшим курсом – я и Фаустина оказались самыми младшими в этой поездке. От планеты действительно остались руины. Некогда прекрасная, с песками пустынь, водопадами, горами и пещерами, была изуродована самовлюбленной кучкой землян, которые возомнили себя чуть ли не богами. Долго ожидать не пришлось – Земля встрепенулась, и все города, села и дороги стали порошком. Разбито. Камни. Щепки. Всё, что осталось от былой «власти».
Это время я всегда буду хранить в своем сердце. Мы буквально светились любовью, окружающие это ощущали и пытались сблизиться с нами. Вечерами мы сидели у берега реки. Треск костра, шум прибоя и смех – вот что нас окружало. Мы на какое-то время создали рай на Земле. По крайней мере, мне тогда так казалось.
Мы вернулись в Нижний мир без гроша в кармане.
Фаустина решила вернуться домой. Конечно, мы виделись практически каждый день, но в глубине души я надеялась, что после поездки на Землю она переедет ко мне. Глупо было тешить себя такими мыслями. По мне так самые крепкие отношения, это те, которые начинаются с неприязни, а потом выходит так, что у ссорившихся много общего, хоть они и противоположности. Во мне поселился страх, что она отдалиться от меня.... Я позволила себе слишком раствориться в этих отношениях. Ведь только я могу сама сделать себя счастливой. Тогда же ко мне пришел Карл – с ним приключилась почти та же история, что и со мной, и я, если можно так сказать, сделалась его психологической матерью.
Я вновь взялась за старое. Точнее, без гитары я не проводила и дня, но всё это было несерьезно. Но тогда я решила попробовать заработать на этом. И как-то одним теплым днем, сидя на асфальте, я исполняла одну из своих любимых композиций, привезённых с Земли. «Храбрый воин, герой сражений, раненный в ногу, выжил во тьме...» Высокий рыжий мужчина в плаще вдруг замер, словно что-то вспомнив или почувствовав. Что-то совершенно мимолетное. У него были рассудительные грустные глаза. Он сел рядом. Тамаш.
Я благодарна случаю за то, что мы вовремя встретились. Он один из тех людей, которые долго будут рядом. Тогда мы написали кучу песен. Горы бумаг наводнили веранду. Нас заметили, и вот мы – у «изумрудцев».
Но кто бы мог подумать, что судьбы пересекутся в такой клубок? Сейчас я думаю, что история с Мио затянется надолго.
- Хродвин, - как-то сказал Мио после нашего концерта, - я уже столько живу, но меня, как и в молодости, увлекают чувства. Рядом с Тамашем я становлюсь семнадцатилетним хулиганом!
Ещё бы, если даже на концерты в «Изумруде» он приходит вскользь, незамеченным. Тамаш его, конечно, видит, но Мио об этом не догадывается.
Ей-богу, они как дети.
Но пока у них есть эта несерьезность, они живы.