Хочу поделиться с вами, дорогие читатели, историей моей семьи, поскольку она отражает историю миллионов семей нашей многострадальной родины. Мой рассказ затрагивает события, с которыми столкнула судьба моих родственников в период политических репрессий тридцатых годов XX века, а также во время Великой Отчественной войны 1941-45 годов.
Долгое время жизнь моих предков по линии отца мне была неизвестна. Я знала лишь о том, что родиной моего прадеда Эдуарда Ивановича Осыховского, поляка по национальности римско-католического вероисповедания, является Гродненская губерния, входившая на тот момент в состав Российской империи. Знала также и то, что за участие в польском восстании под предводительством Калиновского в 1864 году в юном возрасте он был сослан в деревню Нижне-Майково Нарымского края (теперь Томской области). Из метрических книг районного архива стало известно, что женился прадед в 23 года на крестьянской дочери православного вероисповедания, девице Евдокии Васильевне Сысоевой 17-ти лет из села Молчанова. В середине 80-х годов XIX века семья перехала в село Молчаново. В течение двадцати восьми лет совсместной жизни у них родилось двенадцать детей, четверо из них умерли в младенчестве, ещё один сын умер в семнадцатилетнем возрасте. В живых остались Анна, Игнатий, Евгения, Анастасия, Григорий, Александр (мой дед) и Николай.
Игнатий воевал в Первую мировую войну, попал в плен, вернулся домой в 1921 году и в 1935 году в возрасте 55-ти лет умер. Евгения вышла замуж за ссыльного поляка по фамилии Бластик, отбывавшего дореволюционную ссылку в Молчанове, и после 1913 года уехала с мужем в Польшу, город Лодзь. О дальнейшей судьбе Евгении и судьбе её потомков нам ничего неизвестно. Судьба остальных детей прадеда – Анны, Григория, Александра, Николая и жены Григория Марфы – сложилась трагически: в 1937-38 годах они были арестованы органами НКВД и осуждены по 58-й статье. Анну, Григория и Николая расстреляли в Колпашевской тюрьме, Александра арестовали в Новосибирске и отправили в Дальлаг. Тяжелобольную Марфу Никитичну через полутора лет отсидки в Колпашевской тюрьме отпустили умирать домой, где она и скончалась. Прабабушка Евдокия умерла в 1902 году в возрасте 45 лет.
О том, что мои родственники подверглись репрессиям в 1937-38 гг. я впервые узнала в 2008 году из электронных источников, то есть спустя 70 лет после трагических событий. В книге Памяти по Томской области нашла Григория Эдуардовича, его сестру Анну, их младшего брата Николая и жену Григория – Марфу Никитичну, о своём дедушке Александре Эдуардовиче узнала позже. Всем им вменили 58 статью с многочисленными подпунктами, которые свидетельствовали о их якобы принадлежности к контрреволюционно-шпионской троцкистской организации, а также к Польской организации войсковой. Позднее мне удалось доказать родство с репрессированными и получить некоторые материалы из Томского и Новосибирского УФСБ, последнее прислало материалы о дедушке, который был осуждён в Новосибирске по статье 58-10 за "антисоветскую агитацию" и приговорён к пяти годам лагерей с последующим поражением в правах на три года. Безграмотность и убожество стиля, коими были составлены документы этого дела, да и других тоже, поражают.
Деда этапировали в Дальлаг (Хабаровск), и там следы его затерялись, – официальные лица ответили, что из Дальлага его этапировали в другой лагерь, название которого «непонятно».
Из допроса Григория Эдуардовича – брата моего деда;
Колпашевская тюрьма, 25 июля 1937 года.
ВОПРОС: вам предъявлено обвинение в том, что вы являетесь активным участником эсеровско-монархической, повстанческо-террористической К(онтр)Р(еволюционной) организации. Признаёте вы себя в этом виновным?
ОТВЕТ: в предъявленном обвинении виновным себя не признаю и заявляю, что я никогда ни в какой эсеровско-монархической, повстанческо-террористической К.Р. организации не состоял и даже ни от кого не слышал, что такая существует в Кривошеинском районе или в другой местности.
На следующем допросе, который состоялся через шесть дней, Григорий «во всём» признаётся, причём доказательства его участия в партизанском движении против колчаковцев игнорируются. Его служба унтер-офицером в царской армии до революции, а также два Гергиевских креста за мужество в Первой мировой войне в вопросах уполномоченных звучат как обвинение. Кроме того, Григорию вменяется в вину и то, что он переписывался с сестрой Евгенией и её мужем, проживавшими к тому времени в Польше. Понятно, что за эти шесть дней к нему были применены известные меры воздействия.
Расстреляли Григория 27 августа 1937 года в Колпашево.
Из допроса жены Григория – Марфы Никитичны.
Колпашевская тюрьма, 27 августа 1938 года (год назад в этот день расстреляли её мужа).
ВОПРОС: … Вы говорите неправду. Следствие располагает данными, что известны факты контрреволюционной деятельности вашего мужа. Требуем дать показания по этому вопросу.
ОТВЕТ: Я не хотела больше говорить о своём муже и зяте, но поскольку следствие имеет факты, уличающие меня в этом, я решила рассказать всё, что мне было известно о контрреволюционной деятельности мужа и зятя.
И далее, Марфа Никитична якобы даёт показания против мужа, брата и зятя. Подпись неграмотной обвиняемой под протоколом допроса отсутствует, нет там и отпечатка её пальца, значится лишь фамилия, отпечатанная на машинке.
После полутора лет тюрьмы Марфу Никитичну выпустили из тюрьмы домой умирать. Когда за ней приехали, то нашли её с температурой лежащей на голом цементном полу в каком-то помещении. Дома через три недели она скончалась от туберкулёза лёгких.
В случае с Марфой Никитичной очевидно, что обвинение против неё было сфабриковано так же, как и против всех репрессированных родственников. В её обвинительном документе даже даты не оказалось, вместо неё стоит пустое заковыченное место, – видимо болванка документа была заготовлена заранее. Перед смертью Марфа Никитична рассказала родственникам, что на допросах она даже не понимала, о каких организациях идёт речь, участие в которых ей инкриминировали.
В протоколе допроса младшего брата моего деда Николая Эдуардовича (от 4 марта 1938 года, Колпашевская тюрьма) – идут его показания, где виновным в предъявленном обвинении он признаёт себя сразу, даже признаётся в том, что он – столяр – был связан с польским послом (выдумка, сочинённая уполномоченными НКВД). К этому времени были расстреляны Григорий и Анна, в Новосибирской тюрьме содержался под стражей Александр, арестованный через шесть дней после ареста Анны. О расстреле Григория и Анны Николай мог и не знать, но об их аресте за так называемую «шпионско-диверсионную деятельность против сов.власти» он безусловно знал. Знал видимо и об аресте Александра, поэтому безоговорочно и сразу начал признаваться в том, чего не совершал. Расстреляли Николая 12 мая 1938 года, а через пять дней его второму сыну Лёне исполнилось восемь лет. Всей этой вакханалии не выдержала мать Лёни – она умерла накануне ареста мужа.
Дело Анны Эдуардовны мне не прислали, сославшись на то, что не удалось доказать с нею родство: к моменту ареста, будучи замужем, она носила двойную фамилию и, получается – «не относилась к детям» моего прадеда.
Томское УФСБ сообщило, что место захоронения убиенных неизвестно, тогда как ранее по запросу Леонида Николаевича (сына Николая) ему было сообщено, что расстрелянные нашли упокоение в Колпашевской общей могиле, печально известной как Колпашевский Яр.
Из электронных источников:
«В 1979 году во время майских праздников паводок подмыл берега Колпашевского Яра и обнажил одно из крупнейших мест массовых захоронений расстрелянных в 30-40-х годах. Захоронение было огромным. (…)
Люди устроили из этого захоронения место паломничества. На что местные власти ответили довольно оперативно. Во-первых, почти сразу после обнаружения было выставлено оцепление вокруг могильника, чтобы не позволить людям приносить цветы и ставить свечки. Во-вторых, сразу возник вопрос, что делать дальше. Разумеется, никто особо не задумывался над вопросом о перезахоронении останков, как того потребовало местное население. Ему, этому населению, заявили: вот ещё! будем мы тут врагов народа перезахоранивать... Между тем, трупы были чуть ли не в идеальном состоянии, многие из них мумифицировались в связи с сочетанием почвы и извести, которой трупы засыпались в яме, куда их сбрасывали после расстрела. (Стоит отметить методичность, с какой при расстреле укладывались трупы в яме.) На трупах сохранилась большая часть одежды, более того, можно было и опознать трупы по внешним признакам: как-то черты лица.
Тогда же из центра пришло распоряжение захоронение ликвидировать. Шутов, глава Колпашево, выполнил приказ чётко по-большевистски. К Яру по Оби подогнали пароход, развернули его винтами к берегу и начали размывать берег. Но берег плохо поддавался, да и с трупами было не всё гладко. Некоторые – да, измельчались в куски винтами парохода, но большую часть трупов стало разносить по всей реке. В течение двух недель по всей Оби плавали трупы репрессированных, УКГБ приняло меры по решению и этой проблемы. Были сформированы отряды из сотрудников МВД, КГБ, а также созданы дружины добровольцев, которых посадили на моторные лодки и перегородили ими реку. С заводов им стали доставлять ненужный железный лом. Задача этих отрядов заключалась в том, чтобы подплыть к трупу, привязать груз лома к нему и утопить. (…)
За две недели большую часть трупов удалось "героически" утопить. Однако по прошествии лета и даже на следующий год попадались плавающие трупы расстрелянных, которых носило вместе со сплавом леса по реке. Их вылавливали и закапывали, где придётся. Именно закапывали, а не хоронили. В 1990 году по данному поводу было возбуждено уголовное дело по факту надругательства над телами умерших.
Сколько человек было расстреляно в Колпашево в самый пик репрессий, установить невозможно. Можно предположить, что в данном захоронении покоится не менее 5-6 тысяч невинно убиенных. Хотя есть сведения, что расстрелы производились не только в Колпашево, но и в пригородном Тогуре и ряде других мест.
В 1992 году дело было закрыто за отсутствием состава преступления. Лигачёв и Шутов до сих пор на свободе». – Конец цитаты.
Григорию на момент расстрела было 43 года, его жене Марфе 39, Анне 60, Николаю 40, моему деду Александру на момент ареста – 44.
Непросто сложилась судьба детей Григория и Николая Осыховских: Ивана и Леонида.
В 1935 году Иван успешно поступил в Томский электромеханический техникум, но из-за ареста отца вынужден был перевестись в Свердловский электроэнергетический. В конце марта 1938 года он получил сообщение от родственников о том, что в Молчанове арестована его мать, а через несколько месяцев свердловские нквдэшники нагрянули и к нему. Так он оказался в Свердловской тюрьме.
В своих воспоминаниях внук Ивана Григорьевича – Александр с Украины – написал: «Дедушка рассказывал, что его так же, как и родителей, пытались обвинить в какой-то деятельности, но потом выпустили, – видать, по малолетству не могли придумать, что он мог такое сотворить против державы. На первом допросе, когда с него пытались выбить признание, следователь ударил его по голове ручкой револьвера, а дед был молодой, крепкий, не из трусливых, да и вины за собой не чувствовал, – так он в следователя запустил чернильницей, которая стояла у того на столе. На этом допрос и закончился. Деда посадили в «стакан» на сутки, – так называлась камера одиночка, в которой можно было только стоять, а в этой камере даже не топили. Через сутки деда полуживого без чувств из «стакана» достали, а что было дальше, он уже не рассказывал, говорил, что вскоре выпустили, – видать, в следствии что-то поменялось».
Впоследствии Иван Григорьевич переехал на Украину, где работал директором института коллоидной химии в городе Киеве. Умер в 1998 году, похоронен в Вышгороде Киевской области.
Троих детей Николая Эдуардовича после его ареста и смерти его жены (их матери) распределили по разным детским домам. Через три года среднего сына Николая Эдуардовича Лёню взяла на воспитание Лидия Спиридоновна Дубовицкая, находившаяся в Томской области в эвакуации и работавшая в Бокчарском детском доме, где содержался Лёня. В 1944 году она вместе с дочкой и Лёней возвратилась в Ленинград. Там Леонид выучился на морского офицера и в звании капитана I ранга впоследствии водил суда по бескрайним водным просторам Дальнего Востока. В настоящее время Леонид Николаевич является старейшиной нашего рода и вот как он пишет о своём отце: «Я хорошо помню день ареста моего папы. Это было поздно вечером, – когда пришли его забирать. Помню, – при проведении обыска в комнате, в ящике стола, обнаружили фотографию тёти Анны, которая к этому времени уже была арестована (к этому времени в возрасте 60-ти лет она была уже расстреляна – Авт.). После окончания обыска, когда ничего не нашли, отца увезли в село Могочино. Ещё помню случай, – когда большую группу заключённых перевозили или перегоняли из села Могочино в Колпашево или Томск. Арестованных разместили в клубе села Молчаново. И мы, мальчишки, бегали к клубу, чтобы увидеть своих родных. Общаться с ними не разрешили, мы видели их только через окно. Это был последний раз, когда я видел своего отца живым. Мне было тогда восемь лет».
В начале августа 2011 года я побывала в Томске, где посетила Томский государственный архив. Там получила гражданское дело Григория Эдуардовича Осыховского, в котором он представляет доказательные документы своей партизанской деятельности против колчаковцев (1918-20 гг.). Получила также и обвинительное заключение на его жену Марфу Никитичну, – эти материалы позже дополнили дела, присланные мне УФСБ России по Томской и Новосибирской областям. Волнение, с которым я приступила к изучению документов, не поддаётся описанию. Впечатление от «машины террора» осталось тягостным, – будто соприкоснулась с духом того времени, и он до сих пор не отпускает меня.
На допросах в Колпашевской и Новосибирской тюрьмах Григорий и Александр рассказали о том, какую работу они вели по сбору оружия в соседних с Молчаново сёлах и как скрывались от преследования. Узнала я и о том, что одна из улиц, на которой проживали Осыховские, постановлением Молчановского сельского совета от 6 марта 1932 года в их честь была переименована в «Партизанскую». Но участие в партизанском движении братьев Осыховских в защиту советской власти не спасло их от репрессий.
Короткую жизнь прожил и мой отец. В 18 лет – в 1942 году – он был призван на фронт и после годичных курсов по военной подготовке попал на Полтавское направление, где через месяц получил три тяжёлых ранения. Был награждён орденом Великой Отечественной войны, около трёх лет находился на лечении в госпиталях, перенёс 11 операций и получил инвалидность. Но война сделала своё дело – он умер в возрасте 42-х лет.
Не избежал короткой судьбы и мой дедушка по линии мамы – Абрамов Иван Семёнович, – он был призван на фронт в возрасте 41 года. В последнем письме каждому из четверых детей, в том числе и моей маме, дедушка написал по стихотворению, а в конце письма сделал приписку: - «Скоро предстоит воздушная командировка...» . Через некоторое время бабушка получила извещение о том, что дедушка пропал без вести. Это было в феврале 1943 года.
Двоюродная бабушка (Ефросинья) по этой же линии, заменившая нам с братом родную (наша рано умерла), в первой половине тридцатых годов была сослана с семьёй «на болото» из Новосибирской области в Томскую. Там их высадили с баржи на берег в глухую тайгу осенью, где её муж и один из детей умерли. Через несколько лет, перед Великой Отечественной войной, бабушке разрешили вернуться домой. Во время Великой Отчественной войны её старшего сына забрали на войну, где он также погиб.
В 1957, 1959 годах моих репрессированных родственников реабилитировали с формулировкой «за неимением состава преступления», дед Александр был реабилитирован в 1994 году. При ознакомлении с законом «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года я отметила любопытную деталь: оказывается, «использование полученных сведений в ущерб правам и законным интересам проходящих по делу лиц и их родственников (в том числе наверное и уполномоченных НКВД, «двоек» и «троек», а также лжесвидетелей и стукачей – Авт.), не допускается и преследуется в установленном законом порядке» (недаром в присланных мне копиях архивно-следственных дел отсутствуют обвинительные заключения и материалы с показаниями свидетелей). Но по словам И.Н. Кузнецова («Засекреченные трагедии советской истории», 2008 г.), «понятию человеческой нравственности противоречит позиция – скрывать имена палачей, участвовавших в преступлениях против своего народа. Нельзя уводить от суда истории тех, кто совершал злодеяния, прикрываясь интересами их ныне живущих детей. Имена палачей должны быть названы вместе с именами их жертв. Это также необходимо сделать во имя светлой памяти немногочисленных чекистов, отказавшихся участвовать в репрессиях и погибших в годы произвола».
Кроме того, никто из нас - родственников убиенных - никому мстить и не собирается, только почему у нас не попросили хотя бы прощения?..
07 августа 2012 г.