Трудовая деятельность ч. 3

 
Трудовая деятельность (часть 3).

Итак, я, с какой-то ностальгической тоской, покинул цех №4 и, с ожиданием новых больших дел, отправился в 85-ый корпус. Неделю назад изменилась коренным образом моя жизнь: 13 мая, во время обеденного перерыва, мы на мотоцикле ИЖ-49 заехали в ЗАГС и образовали новую, и как оказалось, крепкую долговременную семью Нотик-Надеева.
          

Здание 85-го корпуса и помещение насосно-аккумуляторной станции. Видны насосы высокого давления Днепропетровского завода и сосуды Новосибирского завода.

85-ый корпус предназначался для прессового производства. В нем должны были монтироваться две насосно-аккумуляторных станции на 320 атм.; два горизонтальных гидравлических пресса усилием по 5000 тонн производства Уралмаша; три пресса 1500 тонн и два - 1000 тн. Коломенского завода, которые я принимал в Верхней Салде

Нагрев заготовок должен производиться в индукционных нагревателях. Зона прессов и насосно-аккумуляторной станции состояла из двух пролетов с шириной подкрановых путей 22.5 м. Длина этой зоны была около 100м. Затем начиналась высотная зона. Высота подкрановых путей - 38 метров и пролет кранбалок 18 метров. В высотной зоне располагалось термическое отделение. За высотной зоной было сдаточное отделение длиной около 250 м, в котором располагались роликоправильные станы, различные ножницы и пр. оборудование.

Когда мы пришли в корпус, была готова только коробка здания. С западной стороны корпуса было пристроено трехэтажное здание административных и бытовых помещений. Первое, что мы сразу же обнаружили - это отсутствие прохода из бытовок в корпус. (Много позднее я видел подобное в Ульяновске. Рабочие бегали из цеха в гардероб по улице. Но еще смешнее, что из гардероба в душевые и обратно в гардероб в трусах тоже по улице. Что ж, дело привычки). Мы просмотрели несколько вариантов и остановились на пристройке к корпусу теплого специального перехода из бытовок в корпус. Впоследствии этот переход стали называть зеленым уголком. Но об этом чуть позднее.

Мы с Яковлевым быстро набросали график монтажа оборудования, который после обсуждения с Леденцовым Николаем Карповичем, как генеральным подрядчиком (строителем), постепенно превращался в линейный график, в котором учитывались все работы от крупных до мелких и участие в строительстве всех субподрядчиков. Афанасий Степанович Тарануха был доволен. Ознакомившись с графиком, он попросил сделать и ему копию, и повесил у себя в кабинете.

Заместитель директора завода по капитальному строительству Казанцев Иван Иванович каждую неделю проводил совещание по ходу строительно-монтажных работ в нашем корпусе и новом литейном цехе №36. По нашему корпусу, как правило, серьезных проблем не было, а вот по литейному цеху были постоянные нестыковки между различными субподрядчиками. Курировал его строительство работник УКСа Коновалов. Во время совещаний он всегда выступал с жалобами на прорабов.

Хорошо помню одно из совещаний. Яковлев предупредил меня, что сегодня он накажет Коновалова. Во время совещания Коновалов начал кричать, что Яковлев срывает работу по прокладке технологического трубопровода и бригада “Стальконструкции” не может приступить к работе. Михаил Федотович спокойно выслушал, и говорит: “Трубы давно проложены и окрашены, Вам надо почаще бывать в цехе, а “Стальконструкция” не приступает к работе потому, что Вы забыли их вызвать на объект”. Коновалов начал кричать, что он вчера до позднего вечера был в цехе и к прокладке труб даже не приступали. Казанцев стукнул кулаком по столу и со словами “Эх, не дорос я до зам. директора” (Эту самокритичную фразу он повторял довольно часто) предложил немедленно пойти всем в цех, чтобы убедиться, кто врет. Я решил пойти со всеми. Мне было непонятно спокойствие Яковлева. Я понимал, что Коновалов не врал, что он был до поздна в цехе. И вот мы заходим в цех. Коновалов идет впереди и вдруг останавливается. Яковлев обходит его и, оборачиваясь, спрашивает о каких трубах шла речь. Коновалов повернулся и, не сказав ни слова, пошел от нас в другой конец цеха. Я спросил у Яковлева, как это произошло. Он сказал, что ему, да и всем, кто работал на 36-ом корпусе, надоело такое кураторство, когда вместо помощи только доклады о срыве сроков отсутствующего графика. Оказывается, ночью он поставил бригаду и она не только проложила все трубы, но и выполнила работу генподрядчика, окрасив их быстросохнущей эмалью.

После этого случая Коновалов больше молчал на оперативных совещаниях. И вместо пререканий и взаимных упреков на совещаниях решались конструктивные вопросы, да и сами совещания стали проходить по-деловому.

Летом 1959 года я поехал в командировку на Красногвардейский крановый завод ст. Талый Ключ Камышловского района Свердловской области. Я уже писал, что ехал в поезде вместе с инспекторами Госгортехнадзора. Так вот выхожу я на этой станции. Мне разъяснили, как пройти к заводу, но предупредили, что там никого нет. Был будний день и я бодро зашагал в указанном мне направлении. Невысокие заводские корпуса находились за небольшим забором. У входа в небольшой будке дремал дед-сторож. Я спросил, как мне пройти к директору, а он ответил, что директора на заводе нет. Как выяснилось ни главного инженера, ни его заместителя тоже нет.

“Никого нет! Я один на весь завод!”
“А где же остальные?”
“Они на сенокосе и будут только через два дня”.
Отправился я в гостиницу. Она располагалась в центре станционного поселка в большой избе. Напротив, в такой же большой избе находилась столовая. Оставив вещи в гостинице, я зашел в столовую. Чистая изба, столы накрыты скатертями. Мне подали меню. Я раскрыл его и казалось, я читаю книгу о вкусной и здоровой пище. Каких только холодных закусок там не было. Различные соленые и маринованные грибы: грузди, маслята, рыжики, опята и др. со сметаной, маслом и пр. Первые и вторые блюда в таком разнообразии, что я не видел ни в одном меню ресторана. Там и щи, и борщи, и рассольники, и различные супы, и шницели, и отбивные, и пельмени. И цены несравнимые с ресторанными. У меня разбежались глаза. Подошла официантка, а я не могу выбрать, и спрашиваю у нее, что из этого меню имеется. Она, улыбаясь, отвечает, что все. Я заказываю соленые грузди в сметане, сборную солянку и пельмени. Она приняла у меня заказ, зашла на кухню, вышла оттуда с тарелкой, открыла люк и полезла в подпол. Поднимается оттуда с приличной порцией грибов залитых свежайшей деревенской сметаной. Пока я наслаждался грибами, она несколько раз выглядывала из-за занавесочки и, как только я проглотил последний гриб, на столе у меня стояла сборная солянка, приготовленная лучше, чем в Свердловском ресторане “Большой Урал”. Пельмени я доедал уже только потому, что они были очень вкусными. К столу были нарезаны большие ломти свежего пышного белого хлеба, который они пекут сами.

Я поинтересовался, почему в такой хорошей столовой и никого из посетителей нет. Мне объяснили, что сенокос и никого в поселке нет.

Два дня я наслаждался кухней этой столовой. На третий день поселок ожил, и я отправился на завод. Встретился там с директором и главным инженером. Оказалось, что они выпускают только кранбалки с ручным управлением, т.е. на балках не устанавливается никаких эл. двигателей, а для изготовления электрических кранбалок требуется специальное разрешение Госгортехнадзора из Москвы. Я связался по телефону с Таранухой и обещал им, что такое разрешение они получат. Оставил им чертежи на требуемые нам две кранбалки и подписали совместное письмо, в котором указали сроки поставки балок с учетом сроков получения разрешения от Госгортехнадзора. С сожалением я расстался со столовой, память о которой сохранилась до сих пор.

Забегая вперед, опишу, как шел монтаж кранбалок. Монтаж подкрановых путей на 38 метровой высоте выполняла организация “Стальконструкция”. По проекту двутавровые балки №45 (высота балки 450 мм) должны подвешиваться к металлоконструкциям здания “чистыми” болтами, т.е. в балках сверлятся отверстия равные диаметру болтов и такое соединение получается достаточно жестким. Вместо сверления бригада начала прожигать отверстия газом. Я предупредил прораба, что принимать работу с отклонениями от проекта не буду. На что он мне ответил, что предъявлять он мне будет уже готовые подкрановые пути. При нашем разговоре присутствовал Яковлев и предупредил прораба “Стальконструкции”, что тот допускает ошибку, не прислушиваясь к моим замечаниям. Прораб высокомерно заметил, что он специалист по высотным работам и не нуждается в чьих-либо рекомендациях. Но через пару недель, когда балки уже висели на своем месте и меня официальным письмом просили принимать готовые подкрановые пути, я прошел вместе с бригадиром по всем балкам, отметил мелом все нарушения и предложил полностью заменить все балки.

Мои замечания, сделанные до монтажа балок, были своевременно зафиксированы в официальных протоколах и мое требование было подтверждено на очередном совещании. Теперь прораб просил помочь ему достать новые балки, но Казанцев пригрозил ему, что если он сам не исправит, то ему грозят неприятности. Где и как доставали новые балки я не знаю, но подкрановые пути были сделаны в соответствии с проектом.

Работы было много: строители готовили фундаменты под оборудование, кессонным способом делали 32 метровые колодцы под термические печи (делали цилиндрическую опалубку, устанавливали арматуру, заливали бетоном, а затем внутри из-под этого железобетонного цилиндра выбирали грунт. Цилиндр опускался, а сверху наращивали новое кольцо и так должны были опустить на глубину 32 метра. Сначала шло хорошо, но где-то на глубине 20 метров пошел “плывун”. Мельчайший песок поднимался внутрь колодцев, как вода. Его выбирали, а он все шел. Работы приостановили и занялись исследованием и поиском технологии, как пройти сквозь плывун. Я не очень вникал в это дело, т.к. у меня других забот хватало. Слышал, что консультировались с метростроителями. 



 
Монтаж горизонтального пресса усилием 5000 тонн Уральского завода тяжелого машиностроения (УЗТМ)
Подвесная кранбалка на высоте 38 метров. Вертикальная термическая печь и под ней колодец глубиной 38 метров






Я со своими слесарями и бригадой Яковлева занимались приемкой фундаментов, расконсервацией и подготовкой к монтажу оборудования. На заводе был большой опыт эксплуатации гидравлического оборудования, работающего под давлением до 420 атм. Когда мы распаковывали ящики с оборудованием насосно-аккумуляторной станции, изготовленной на Новосибирском заводе тяжелых гидравлических прессов, то я обнаружил, что все штуцера для подсоединения трубопроводов к сосудам высокого давления (10 бутылей по 4 м3 каждая на давление 320 атм.) изготовлены не так, как на американских станциях, с которыми у нас был достаточный опыт работы. Тарануха предложил мне написать на его имя докладную и приложить к ней эскизы штуцеров нашей конструкции. На докладной и эскизах он написал команду для меня - “Заменить все штуцера в соответствии с эскизами”. К тому времени я уже начал создавать себе небольшую мехмастерскую: поставил токарный и фрезерный станки. Токарь, молодой парень, точил штуцера и мы готовились к обвязке сосудов высокого давления. Монтаж сосудов шел успешно. Бригада Яковлева монтировала по два сосуда за смену и, когда он дал мне в конце месяца на подпись форму №2, в которой был записан только один смонтированный сосуд, я удивился и спросил, почему он не указал все смонтированные сосуды. Он объяснил мне, что расценки на монтаж сосуда довольно высокие и для выполнения плана и обеспечения бригад зарплатой ему достаточно указать и один сосуд в месяц. А вот расценки на очень трудоемкую работу по обвязке сосудов трубопроводами низкие и если он не оставит для себя в резерве уже выполненную работу по монтажу сосудов, то когда начнется обвязка, ему нечем будет платить бригадам. Так я ознакомился с технологией закрытия нарядов, при безграмотных расценках на выполнение монтажных работ. Яковлев показал мне, как закрывал наряды его предшественник по литейному цеху. Когда шел монтаж крупного оборудования он включал все в отчет и бригада вместе с ним получала премии за перевыполнение плана, а когда приступили к низкооплачиваемой работе по обвязке и наладке оборудования, то чтобы не оставить бригаду без зарплаты, он включал в наряды работы, к которым еще не приступали. Так продолжалось несколько месяцев, пока приписки не стали для всех явными. В цехе было еще много работы, а по документам все работы были уже окончены и бригадам уже не за что было платить. В таком состоянии дел решили передать участок по литейному цеху Яковлеву. Но он потребовал, чтобы комиссия произвела переоценку выполненных и оставшихся работ и только после этого принял участок.

Насосно-аккумуляторная станция была отделена от цеха трехметровой кирпичной стеной. На этой территории находилась эл. подстанция; 1-я станция - 10 сосудов по 4 м3 на давление 320 атм. производства Новосибирского завода и 6 трехплунжерных насосов Днепропетровского завода; 2-я станция - 2 сосуда, по 6 м3 каждый, американской фирмы “Болдвинг-Соутварк”, которые хранились еще с войны (получены по “Ленд-Лизу”) и два американских трехплунжерных насоса; два американских компрессора на 320 атм.; в подвале находилась маслостанция для смазки насосов и регенерации масла.

10 сосудов (мы их называли бутылями) были связаны трубопроводами высокого давления. Из них 8 сосудов были воздушными, т.е. в них 32 м3 воздуха под давлением 320 атм., а два сосуда водо-воздушные. Эти сосуды наполовину заполнялись водой с эмульсией (маслянистая специальная жидкость, которая растворялась в воде и являлась и смазкой и предохраняла цилиндры и плунжера насосов и прессов от коррозии) и при пиковом потреблении прессами жидкости она поступала в систему не только от насосов, но и из этих сосудов. Уровень жидкости в этих сосудах контролировался специальными ртутными датчиками. К нижним люкам этих сосудов подсоединялись трубопроводы диаметром 140 мм с толщиной стенки 16 мм. Через тройник, выполненный из поковки, эти трубы соединялись и через автоматический обратный клапан с электроуправлением подключались к трубопроводу высокого давления, который шел в цех к прессам. К этому же трубопроводу подключались все шесть насосов. Автоматический обратный клапан закрывался в том случае, если уровень жидкости в водо-воздушных бутылях понижался, предотвращая попадание воздуха в систему высокого давления. Все воздушные бутыли подключались к водяным, через две вентильные коробки, по 4 вентиля на каждой. С помощью этих вентилей можно было отключить от системы любую из бутылей. Еще два вентиля позволяли отключить сразу по 4 воздушных бутыли от водяных.

Все работы по монтажу насосно-аккумуляторных станций были окончены к 30 апреля 1960 года.

За два дня до этого компрессор накачал в воздушные сосуды 320 атм. Насосы были опробованы и вот в 13 часов я дал команду уйти всем посторонним с территории насосно-аккумуляторной станции. Анатолий Рыжов, он к тому времени перешел на работу в техотдел нашего цеха попросил у меня разрешения присутствовать при первом пуске насосно-аккумуляторной станции. Я разрешил ему, но предупредил, чтобы он стоял около меня и никуда не отходил. Бригадира слесарей, Юру Фролова, я попросил, чтобы он был у дверей насосной станции и никого не пускал. Петро Черноскутов, с которым я работал в 4-ом цехе, получил от меня команду открыть вентили, соединяющие воздушные бутыли с водяными.

За моей спиной работает днепропетровский насос, передо мной два манометра указывающие давление 320 атм. в воздушных сосудах и два - 0 атм. в водяных. Рядом со мной стоит Рыжов. Слышно шипение воздуха наполняющего верхнюю полость водяных бутылей. Стрелки на манометрах водяных бутылей ожили и начали медленно подниматься. Вот давление перевалило за отметку 200 атм. и продолжает подниматься. В воздушных бутылях оно практически не падает. И вдруг при давлении 270 атм. взрыв и мне в лицо снизу бьют брызги воды с землей. Я снял очки и первым делом посмотрел, где Рыжов. Вижу он бежит между насосами к выходу. Для меня время, как бы остановилось. Я хорошо помню, что протер и снова надел очки, посмотрел вверх, как в сторону от насосной отъезжает мостовой кран и подумал, что крановщица молодец, не растерялась. Как мне казалось, я медленно обошел работающий насос, направился к вентильным коробкам и начал отсекать воздушные бутыли. В это время рядом со мной появился Черноскутов и начал отключать вторую группу бутылей. Когда вентили были закрыты и наступила тишина, я увидел, что стальных щитов, перекрывавших канал, в котором лежали трубы, тройник и автоматический клапан нет. Канал открыт, а в нем лежат изогнутые, как мундштук у папиросы, трубы 140*16 .


Мы с Петром привычные к шуму воздуха, выходящего под высоким давлением при разрядке насосно-аккумуляторной станции, но тут был еще и фактор неожиданности. Когда произошел взрыв, я думал, что лопнула какая-то небольшая воздушная труба.

Что же произошло при ближайшем рассмотрении. В указанном месте, где люк переходит в трубу 140*16, уже при гидравлическом испытании на новосибирском заводе (а они испытания проводили при 480 атм. по старым нормам, а не при 400 атм., как положено по новым нормам) произошел надрыв и живого металла оставалось не 16 мм, а 6 и в некоторых местах даже 2 мм. В этих местах и произошел обрыв. Вода и воздух ударили через отверстия диаметром 108 мм вниз под бутыли и пробили ямы, дна которых, трехметровой палкой я достать не мог.

Струей воды и воздуха, стальные щиты перекрытия каналов были подняты в воздух, перелетели через меня и упали за насосом. Как это произошло я не видел. Увидел только результат.
 

Что же мне рассказали:
Анатолий Рыжов:
«Когда я выскочил из насосной и увидел впереди бегущих людей, одна мысль мелькнула в голове: Как я их догоню?». Но не успел он добежать до высокой зоны (т.е. пробежать 100 м), как вдруг стало тихо.
Из этого я могу судить, что все длилось в пределах 10-15 секунд. Хотя мне казалось, что я все делал медленно, не спеша.
Петр Черноскутов.
Когда рвануло, он заскочил в люк маслоподвала и оттуда смотрел, что происходит. Увидев, что я закрываю вентиль, отсекающий воздушные бутыли, он бросился мне на помощь.
Николай Карпович.
Услышав взрыв, выскочил из своего кабинета, увидел бегущих по цеху рабочих и еще не успел принять решение, что делать дальше: бежать за всеми или в обратную сторону, как все затихло.
Николай Федотович находился за территорией завода и решил, что это я пробую разряжать бутыли. Говорит, что за меня он был спокоен.

Конечно, нам повезло, что фундаменты под бутыли и монтаж бутылей были выполнены качественно и надежно. Ведь эти две бутыли могли взлететь как ракеты. Даже если бы не высоко, то они повалили бы остальные бутыли и наделали много бед.

Те, кто в это время находились недалеко от корпуса.Они увидели, что в открытых воротах цеха застрял, ринувшийся с поднятым кузовом самосвал, а из-под него выползали и выскакивали через капот люди.

Минут через 15 в цехе появилась Эля. Она была у проходной завода, когда услышала взрыв.

Я позвонил Таранухе и сообщил ему о случившемся. Он сказал, что уже выходит ко мне. Вся одежда на мне была мокрая. Кто-то из слесарей принес мне сухую спецодежду и, к приходу Таранухи, я уже успел переодеться. Мы осмотрели место аварии и Тарануха попросил меня написать подробную докладную о том, как произошла авария, вызвать фотографа, сфотографировать место аварии и места обрыва люков. Сам же он, как я позднее понял, отправил срочную телеграмму в Новосибирск, на завод-изготовитель станции. Потому что уже второго мая он показал мне фототелеграмму завода с эскизом новых усиленных люков. Сразу же после праздников из Новосибирска прилетел ведущий конструктор по этой станции. Он пытался доказать, что конструкция люков надежная, но у нас уже был документ-фототелеграмма с эскизом люка, усиленной, а точнее правильно рассчитанного люка. Вскоре мы получили из Новосибирска новые люки, насосно-аккумуляторная станция была восстановлена и прошла испытание.

Уралмашевские пресса усилием 5000 тонн начали выдавать первую продукцию. Заканчивался монтаж коломенских прессов, которые я принимал в Верхней Салде. Во время первого испытания одного из прессов лопнула дюймовая труба высокого давления и широкий вертикальный веер сбил с ног стоящего в пяти метрах прессовщика и отбросил его на несколько метров. Когда к нему подбежали, то увидели, что у него сорвало левый рукав спецовки, а сам он отделался синяком и легким испугом (он говорил, что не понял, что произошло, и не успел испугаться). Вызванный мной в цех, Тарануха привел Казанцева. Тот стал кричать и обвинять меня в том, что я использовал какие-то негодные трубы. Тарануха спокойно остановил его и сказал, что на заводе нет ни одного метра трубы данного размера, кроме тех, что по указанию Казанцева были завезены из Москвы, через Госснаб. И пригрозил, что если Казанцев не прекратит наезжать на меня, то он разберется, откуда эти трубы и проверит соответствие их сертификату, а мне предложил поехать в командировку на Первоуральский Новотрубный завод и договориться с ними о поставке нам срочно без фондов нужных нам труб.

На следующий день я выехал в Первоуральск. На заводе меня встретили как обычного толкача, но без фондов. А трубы материал фондируемый. Фонды можно получить только через Госснаб, а точнее выбить, потому что их не получали, а выбивали с большим трудом, ну а раз с трудом, то и с большим запасом: ведь практически задаром. Потом эти трубы или фонды оседали, зачастую не нужным грузом, на складах, а там где они действительно были нужны, продолжали выбивать фонды. В Госснабе сидели чиновники и из Москвы занимались распределением “материальных ресурсов”, т.е. труб и всех прочих материалов. Я вернулся в Свердловск, но в Совнархозе мне тоже ничем помочь не могли. Договаривайся сам. Один из сотрудников отдела похвастался своей находчивостью: Нижнетагильскому металлургическому комбинату потребовался вагон стального листа, который изготавливал Нижнетагильский металлургический завод. Но два этих рядом стоящих завода соединяла железнодорожная ветка, часть которой (длиной около 5 км) принадлежала Министерству путей сообщения. На такие расстояния МПС грузы не берет и находчивый чиновник отправляет этот вагон со стальным листом в Магнитогорск, а оттуда вагон с таким же листом заказывает для НТМК. Мне было грустно слушать эту историю.

В кабинете главного механика Совнархоза П.Г.Львовского, чье “Справочное руководство механика” было настольной книгой всех студентов и выпускников механического факультета УПИ и, в которую я иногда и сейчас заглядываю, мне также ничем помочь не могли. Львовский только вернулся с открытия новой сигаретной фабрики, заменившей сгоревшую папиросную, вытащил из портфеля свернутую кольцами, как лассо, неразрезанную сигарету длиной около 3-х метров. Кинул мне коробок спичек, один конец взял в рот, а другой предложил мне поджечь. Но из этой затей ничего не вышло: как ни пытался он затянуться, ничего не получалось.

Я вернулся в Первоуральск. Теперь мне там предложили неограниченное количество нужных мне труб, но футерованных винипластом. Этот новый вид продукции осваивался для заводов химии и завод был заинтересован побольше их выпустить и отправить кому угодно. Я предложил им оформить их как футерованные, но не футеровать. Говорят: “Не можем, у нас ОТК строгое!”. Я в ОТК. Они мне говорят: “ А вы эту футеровку у себя на заводе выплавите, и у вас будут отличные трубы”. Кое-как я убедил их в абсурдности этой работы. И по документам нам отправили футерованные, а в натуре нужные нам трубы с сертификатом качества, химическим анализом стали и протоколом механических испытаний.

Но на этом дело с прессами коломенского завода не закончились. Когда мы снова приступили к испытанию, и прессовщик выдвигал мундштук, то в самом конце хода, когда мундштук подошел к упору, часть рабочего стола вместе с упором отвалилась. Я в сердцах обвинил прессовщика в неаккуратности и тут же встал за пульт следующего пресса. И о ужас, я плавно подвожу мундштук до упора и такая же часть стола отваливается. Быстро зубило и молоток! Проверяем. Ажурная станина стола отлита из чугуна. Не понятно, как работали в Салде. Все детали стали мне подозрительными. Проверяем траверсы ножниц - чугун. Если траверса лопнет, то плунжер давлением 320 атм. будет выброшен вверх. Не знаю, пробьет ли он крышу, но то что он прилетит обратно это ясно. Звоню Таранухе, а слесарям даю задание, как стальными хомутами усилить столы пресса. Прошу Афанасия Степановича позвонить в Куйбышев Тихомирову С.Л. (он был главным механиком на Металлургическом заводе и у них были такие же пресса) и сказать, что нужно срочно менять траверсы на ножах. На следующий день Тарануха сказал мне, что в Куйбышеве все столы давно сначала развалили, а потом усилили, а траверсы у них лопались и плунжера летали по цеху, к счастью обошлось без травм.

Совершенно не помню с каким заданием, но я вместе с начальником бюро рационализации и изобретательства поздней осенью 1960 года поехал в командировку в г. Новосибирск на завод тяжелых гидравлических прессов. Встретивший нас ведущий конструктор по насосно-аккумуляторным станциям, водил меня по кабинетам, уставленным кульманами, и демонстрировал, как пострадавшего от их ошибки в расчетах люка.

В механических цехах меня поразили огромные карусельные станки. Пока я осматривал завод мой напарник по командировке бегал по магазинам и купил там около 20 пар мужских х/б носок (желтых с черными полосами). В то время это был страшный дефицит и мы не видели в продаже мужские носки уже несколько месяцев. Я посетил Новосибирскую оперу. Большой красивый зрительный зал, но вместо купола, который красиво смотрится снаружи здания, плоский потолок. Говорят, что это попытка улучшить акустику в зале. Первое действие я сидел в одиночестве: мой ряд и ряд передо мной были пустые. Я думал, что эти ряды для избранной публики. Но во время антракта мне предложили сесть на любое свободное место в других рядах зала. Оказалось, что мне продали билет на место в рядах, в которых акустический провал. Я действительно там почти ничего не слышал.

Эта командировка никак не сняла напряжение, в котором я находился в последнее время. Мыслями я все время был в корпусе. Я неделю не был на заводе, но мне казалось, что без меня могут что-то сделать не так.

Но монтаж и освоение оборудования продолжались нормально.

8 декабря 1960 года директор завода выпустил приказ, в котором одним из пунктов касающихся меня было записано: “За активное участие в строительстве, монтаже, наладке и освоении первой очереди корпуса №85 премировать деньгами в сумме 1400 руб.”. Но этих денег я так и не получил.

К нам в корпус перешел работать мастер из 4-го цеха Киселев. Мастера поставили свой рабочий стол точно на оси между двумя уралмашевскими прессами 5000 тонн. Киселев в первую же свою смену убрал стол с линии прессов. И поставил его так, чтобы ему были видны рабочие места прессовщиков.

И вот около трех часов ночи на одном из прессов срывается фланец с цилиндра передвижения мундштука и плунжер с огромной скоростью пролетает по тому месту, где час назад стоял стол мастера и пробивает несколько стальных переборок у соседнего пресса. Меня вызывают в цех. Я, в который раз, просматриваю гидравлическую схему пресса и вижу, что результатом аварии стала мультипликация: в результате определенного положения рычагов дистрибутора (пульта управления гидравлическим прессом) в цилиндре передвижения мундштука давление повысилось в десятки раз превышающее 320 атм. (конечно оно не достигло такой величины, так как вырвало фланец).

Я позвонил домой Таранухе (он так требовал от нас), объяснил, что произошло и сказал ему, что я возьму в 4-ом цехе подготовленный мной, но не использованный, американский обратный клапан. К утру клапан, предотвращающий возможность мультипликации, был врезан в линию и пресс начал работать. Утром в цех пришел Тарануха, одобрил мои действия, а к обеду приходит в цех вместе с Гриншпуном (главным инженером уралмашевского бюро по проектированию этих прессов). Он смотрел на установленный мной клапан и говорил: “Но ведь работают же пресса “Болдвин-Соутварк” без этого клапана”. Я ему объяснил, что на американских прессах есть этот клапан, но они приняли место его установки за технологическую заглушку. Что я с этим прессом провозился целую ночь, пока не убедил бригадира вскрыть эту заглушку, под которой оказался клапан.

После обеда в цех пришел директор завода. Начальник участка, который оказался около него, начал жаловаться на плохую работу оборудования, ругать всех и механиков, и монтажников, и строителей. Видимо он столько наговорил, что Михайлов прямо из цеха позвонил в отдел кадров и приказал задержать приказ. В этом приказе было много участников строительства корпуса, но приказ так и остался аннулированным. Впоследствии этот начальник участка ушел из корпуса, т.к. помимо плохой организаторской работы он появлялся на работе в состоянии глубокого похмелья. Стоило ему попасться на глаза Таранухе в таком состоянии, как тот потребовал от начальника цеха немедленного отстранения его от работы.

А у меня начались конфликты с начальником цеха Дружининым Леонидом Дмитриевичем.

Параллельно с работой по монтажу оборудования мы готовили для себя кадры. При ОТО (отделе технического обучения) были организованы курсы по обучению слесарей, прессовщиков, термистов, аппаратчиков насосно-аккумуляторной станции, стропальщиков, крановщиков и прочих, нужных для цеха профессий. Я на себя взял обучение слесарей, стропальщиков, крановщиков. С этих профессий мы и начали обучение. Дружинин мне иногда прозрачно намекал, что я подхалтуриваю на курсах в ОТО ради дополнительного заработка и, что на остальные профессии он будет вести занятия сам. Также он сказал, что группы аппаратчиков это его профиль, так как после техникума он работал бригадиром, а потом и мастером в насосно-аккумуляторной станции прессового цеха №3.
Для меня эти занятия были не просто дополнительной нагрузкой (дополнительный заработок меня не очень беспокоил, как считал Дружинин), но и профессиональным отбором слесарей, с которыми мне придется в дальнейшем работать. Кроме того, при подготовке к занятиям мне приходилось не только много читать технической литературы, но и глубже изучать оборудование, которое мы монтировали и занимались пуско-наладкой. Тарануха одобрял мои занятия и даже рекомендовал привлекать к занятиям Рытова своего заместителя, который специализировался по обучению сварщиков-паспортистов. Но вот Дружинин начал жаловаться, что у него не хватает времени для проведения занятий (а занятия мы проводили вечерами в нерабочее время), и неожиданно стал просить подменять его на курсах. Меня это не очень устраивало, т.к. я не мог идти на занятия без подготовки, а он не мог мне толком объяснить, что он уже рассказал группам и, какая тема моего занятия. Я понял, что он работает не по программам, которые он просил заранее меня подготовить для ОТО, а действительно халтурит, читая не по программе. Я пару раз сделал ему замечание, на что он отреагировал очень болезненно и предложил мне самому заканчивать занятия по спецкурсу во всех группах. Мне ничего не оставалось, как согласиться, но группу аппаратчиков я попросил довести его самого. Когда же дело дошло до выпускных экзаменов и ни на один вопрос по технике безопасности, я уже не задавал вопросы по оборудованию, аппаратчики не могли ответить, Дружинин стал кричать, что это я специально задаю такие сложные вопросы его ученикам. “Вот начнете работать, и сами научите их! А я с Вас спрошу!” Я ему ответил, что не смогу принять их на работу пока они не будут аттестованы по технике безопасности, а в насосную уже нужны аппаратчики, т.к. пока их функции выполняют мои слесари.

Однажды во время утренней оперативки Дружинин без всякого повода начал кричать на меня. Я попросил его не разговаривать таким тоном. “Ах, тебе не нравиться мой тон, тогда пиши заявление!”. Я тут же написал заявление с просьбой уволить меня, и передал ему. В конце оперативки он попросил меня задержаться и пытался обратить все происшедшее в шутку. Но я сказал ему, что мое заявление это не шутка. Тогда он, как бы угрожая мне, сказал, что покажет мое заявление Михайлову. Я сказал, что готов к этому.

А мы в это время осваивали новую продукцию: встал завод Кирскабель, который катал на своих станах алюминиевую проволоку для кабеля. Вот нам и предложили прессовать эту проволоку на прессах усилием 1500 тонн. Из одного слитка диаметром 300-350 мм должно было получиться 700-800 м проволоки диаметром 9-12 мм. Длина стола пресса 23 м. Так вот проволока вылетала из матрицы с такой скоростью, что не успевала падать на стол, ударялась в стойку в конце стола и сворачивалась там, свариваясь в огромный причудливый клубок. Отдел главного механика быстро разработал конструкцию ручной моталки. Это был огромный барабан, который нужно было раскручивать подобием ручной заводной рукоятки автомобиля. Того, кто стоял у барабана мы закрыли стальными щитами, дали ему в руки клещи со щипцами, которыми он мог откусить свернувшийся кусок проволоки заправить конец проволоки в барабан взяться за рукоятку и начать раскручивать барабан по мере выхода проволоки из матрицы. Требовалась слаженная работа с прессовщиком, который должен был очень виртуозно управлять рычагами, регулируя скорость. Особенно было трудно поймать остановку для заправки конца проволоки в моталку. Технологи утверждали, что половина проволоки пойдет в брак, т.к. где-то с половины слитка, как в воронку начнет затягивать его задний торец, и проволока окажется со сплошным продольным отверстием, что было недопустимо для кабеля. В конце концов, они оказались правы, но пока эксперименты продолжались. Освоением моталки я занимался сам. Переделывали клещи, кое-что меняли в самой моталке, проделывали смотровые щели в защитном щите и пр.

И вот я стою у моталки, слесари и прессовщик выполняют мои команды, а за моей спиной появляются директор завода Михайлов К.Н. и Дружинин. Я не оглядываюсь и слышу, как директор отчитывает Дружинина за грязь в цехе, за то, что в ящиках с отходами набросан всякий мусор. Я уже не мог делать вид, что не замечаю их и дал команду остановить работы. Михайлов кивнул головой, приглашая меня подойти к ним. Первый же его вопрос был: “Что тебе надо?”. Я ответил, что хочу спокойно работать без криков и угроз со стороны начальника. Дружинин что-то пытался сказать, но Михайлов попросил его помолчать. “Так ты заберешь свое заявление?”. Я сказал, что оно написано по просьбе Дружинина во время оперативного совещания. Михайлов поморщился в сторону Дружинина и вдруг предложил мне оформить командировку в Куйбышев. В то время командировки в Куйбышев были им запрещены, т.к. те, кто там побывали, увольнялись и переезжали туда на Металлургический завод. Если не половина кадров, то основная элитная верхушка специалистов были работниками нашего завода. В ответ я что-то невразумительное промычал и на его предложение, что мое заявление он порвет сам, кивнул, выражая согласие. Я вернулся к моталке и услышал, как он, продолжая отчитывать за что-то Дружинина, направился к выходу из цеха.

В командировку я не поехал, т.к. и без нее мало бывал дома. А дома подрастал Андрюша, которому я пел колыбельные песни и стирал по ночам пеленки.

Вскоре прошла заводская профсоюзная конференция и Дружинина избрали председателем завкома. Была такая практика, что не справившегося с работой номенклатурного работника не снимали с работы, а избирали на какую-нибудь общественную работу. Так у нас болтался по заводу Волков А.В. бывший секретарь парткома завода, который, как оказалось, кроме как секретарствовать и давать другим указания, как нужно работать сам ничего не умел делать. Его и назначили начальником несуществующего цеха. Он ходил по заводу и всем жаловался на Хрущева, за то что тот ввел обязательную периодическую смену партийных работников. Не было бы этого постановления, так бы и работал до пенсии секретарем и, не умея сам руководить производством, учил бы других, вынося партийные взыскания.

На место Дружинина был назначен начальником цеха Мишулин Юрий Иванович. Он был начальником прессового цеха №3. Цеха объединили и он стал начальником объединенного цеха. К нам в цех он привел за собой все основные цеховые службы. Производственные оперативные совещания стал проводить его заместитель Саша Ильин. Я однажды спросил у него, почему Мишулин не интересуется производством, на что он ответил, что каждый должен заниматься своими делами и, если он заместитель начальника цеха по производству, то производственные дела внутри цеха это его проблемы, а не начальника. Надо сказать, что цех стал работать ритмично и выполнять план, без скидок на то, что он пусковой.

Ильин сказал мне, что когда решался вопрос об объединении цехов, Дружинин обливал всех своих сотрудников, с которыми работал, грязью и не советовал их оставлять в цехе. В том числе речь шла и обо мне. Но Ильин сказал, что они хорошо знали Дружинина еще по тем временам, когда он работал у них в цехе, как интригана и нечестного человека, и поэтому не обращали внимания на его высказывания.

Я не написал раньше, что оборудование в цехе окрасили в светло-салатный цвет. Правда с прессов коломенского завода пришлось сдирать старую черную краску. До командировки в Свердловск на завод им. Кирова я не видел, чтобы в цехах оборудование и все конструкции цеха были окрашены в светлые тона. Обычно все красили черным кузбасс-лаком, поверх которого уже никакой краской покрасить было нельзя, т.к. через нее проступали грязные черно-бурые пятна. Практически все работники, кроме нас с Яковлевым и тех, кто побывал с нами в Свердловске, относились к светлой окраске не только скептически, но и демонстративно оставляли на светлом оборудовании следы от грязных рукавиц и спецодежды. Пришлось воевать не только с рабочими, но и с Дружининым, т.к. я дал указание слесарям останавливать пресса, пока с них не будет смыта грязь. Впоследствии к нам в цех потянулись желающие посмотреть, как можно работать на светлом оборудовании и в светлых цехах. И началось. Рабочие из старых цехов скребками, в свободное время, сдирали до металла толстый многолетний слой грязи и кузбасс-лака и красили их светлой краской. Поскольку это делалось кусками разной величины и формы, то пресса, казалось, были одеты в камуфляжную форму.

Но вот пришел в цех Мишулин. И, как мне казалось, вместо того чтобы заниматься производственными делами стал ходить по цеху с замом по хозяйственной части и следить за соблюдением в цехе чистоты и поддержанием порядка. Сначала в длинном и грязном переходе от бытовок в цех начали ремонт. Оштукатурили и побелили стены, вдоль всего перехода расставили цветы шахматные столики, стулья и окрестили этот переход зеленым уголком. Однажды Мишулин с замом зашли в мой кабинет. Мишулин попросил меня не беспокоиться, а сам оглядел голые стены немытое окно и ушел. Через пару дней в моем кабинете появились на окнах шторы, а старые промасленные стулья и стол заменены новыми.

Весной у меня заболел голеностопный сустав левой ноги. Мне наложили гипс и я ходил, то на костылях, то с палочкой, которую мне сделал бригадир слесарей. Но о своих болячках я написал в отдельной главе. Осенью я попал в больницу и вышел оттуда только через год осенью 1962 года. В больнице мне сообщали, что Михайлов интересовался моим здоровьем, и дал указание держать меня на больничном, столько, сколько потребуется (по КЗОТ меня через 3 месяца должны были перевести на инвалидность и уволить с завода).
Однажды после выписки из больницы, прогуливаясь с палочкой около своего дома, я увидел Михайлова. Он осматривал спуск к реке, который проходил мимо нашего дома. Это была широкая лестница с клумбами и скульптурными группами. Мы издали поздоровались, но он подошел ко мне, поинтересовался моим самочувствием и попросил подумать над его предложением перейти на работу механиком в ЦЗЛ (центральную заводскую лабораторию), т.к. наверное, после болезни мне будет трудно бегать по огромному цеху. Я, не откладывая, дал согласие. ЦЗЛ размещалось в новом четырехэтажном здании напротив заводоуправления.
Когда я пришел в цех, первым на меня набросился Ильин. Он уже знал о том, что я дал согласие Михайлову перейти в ЦЗЛ. “Ты нас спросил? Ты думаешь, мы тебя отпустим из цеха? Мы что не найдем подходящую для тебя работу в цехе?” Я пытался ему возражать, но он и слушать не хотел. От всех моих доводов отмахивался. И даже то, что мне неудобно отступать после того, как я уже дал согласие Михайлову, даже слушать не хотел. “Мы тебя из цеха не отпустим!”. И повел меня к начальнику цеха. У Мишулина сидел главный технолог завода Андрианов Федор Федорович. Со словами: “Ну, вот привел!” Ильин ввел меня в кабинет. Мишулин поинтересовался моим здоровьем и сказал, что решили не отпускать меня из цеха, а назначить на должность начальника технологического бюро. В это время исполняла обязанности начальника бюро Марченко - жена начальника технического отдела завода. Я сказал, что я ремонтник и никогда не занимался технологией. На что они ответили, что вот теперь и будешь ей заниматься, а Андрианов сказал, что с Михайловым он переговорит сам. Я понял, что моей судьбой они занимались давно и мне ничего не оставалось, как согласиться с ними. Мне было неловко, что я должен занять место исполнявшей обязанности начальника бюро Марченко. 12 октября 1962 года я вышел на работу в должности начальника технологического бюро.

Никогда не предполагал, что такая разнообразная номенклатура изделий в прессовом цехе. Для меня все прутки были “на одно лицо”. Оказывается, цех осваивал 20-25 наименований новых профилей ежемесячно. Как правило, днем в цехе выпускали уже освоенную продукцию, а вечером начиналось испытание и доработка инструмента для изготовления новых профилей. Я спускался к прессу, на котором намечалось испытание. Часто в цех приходил Андрианов. Кто-нибудь из слесарей, увидев меня стоящим около пресса, приносили мне стул. Когда приходил Андрианов я просил, чтобы ему тоже принесли стул. Андрианов - красивый седой мужчина. Ему в то время было за 50. Когда мы с ним впервые уселись около пресса, он с удивлением отметил, что никогда не думал, что наблюдать за работой можно сидя. Ему это понравилось. А когда мы еще и стол поставили, на котором можно было разложить чертежи, инструмент и внимательно рассматривать и измерять образцы от только что полученного профиля, он пришел в восторг.

Но мое занятие технологией длилось недолго. Не прошло и месяца, как на каком-то из заводских совещаний по нашему корпусу, мне нужно было высказать свою точку зрения. Я ее высказал, добавив, что смотрю на это дело глазами ремонтника. Тарануха одобрительно крякнул, поддержав меня, а сидевший рядом со мной Марченко похлопал меня по плечу и сказал, что не получается из меня технолога (он был заинтересован, чтобы я освободил место для его жены). После совещания Тарануха сказал, что у него ко мне конфиденциальный разговор и предложил мне перейти к нему в отдел начальником конструкторского бюро, а все вопросы с Андриановым, Мишулиным и Михайловым он берет на себя. Я дал согласие, т.к. меня тяготила работа в техбюро, и 21 ноября я уже переведен в ОГМ.

Работать с Таранухой было интересно. У него была очень хорошая зрительная память. Однажды он заставил свою секретаршу Анечку (ей тогда было около 40, но мне она казалась уже пожилой женщиной) искать какой-то документ 1943 года, утверждая, что он напечатан на голубой бумаге. И точно, когда мы наконец нашли это письмо, оно было на голубой бумаге. Но он постоянно тренировал свою память. Статьи из Правил Государственной Инспекции Котлонадзор (ГИК) он заучивал наизусть. И на каком-нибудь совещании или в разговоре с кем-то любил вставить фразу: “Но Вы ведь знаете, о чем говорит статья 154 Правил Котлонадзора!”. Оппонент, как правило, замолкал, а я, вернувшись к себе, проверял, правильно ли он указал номер статьи и убеждался в том, что Тарануха был прав. Когда мы решали какой-нибудь вопрос связанный с Правилами ГИК, Тарануха заходил ко мне брал “Правила”, внимательно перечитывал статью, просил меня прочитать ее вслух, обсуждал со мной, правильно ли мы толкуем эту статью и уходил к себе. Через минуту он просил меня зайти к нему с “Правилами” и обсуждение повторялось. Так могло повторяться несколько раз. Иногда он мог неожиданно спросить меня, о чем говорит какая-либо статья. Я понимал, что он экзаменует не меня, а проверяет себя, но, тем не менее, и я Правила знал “назубок”.

Он любил работать с черновиками документов и, когда я ему принес на подпись начисто переписанный, согласованный со всеми график отпусков сотрудников КБ на 1963 год. Он долго смотрел на него и сказал, чтобы я еще раз внимательно с ним поработал и тогда принес ему. Я еще раз сверил график, переписал его начисто и показал. Ему он опять не понравился: сказал, что я мало над ним работал. Это меня разозлило. Я стал черкать в этом графике, переставлять даты отпусков, и вернулся к первому варианту. В таком перетертом и перечерканном виде, я положил график ему на стол. “Вот теперь видно, что Вы хорошо поработали!”, и подписал этот черновик, не вникая в детали. Постепенно я привыкал к стилю его работы. Одно дело общаться с ним, работая в цехе, другое дело работать, находясь в его непосредственном подчинении.

Однажды надо было просверлить отверстия в стенке траверсы уралмашевского ковочного пресса усилием 6000 тонн в цехе №6. Тарануха дал мне задание подготовить проект организации работ (ПОР) с расчетом выполнения этих работ за сутки. Я обратился за советом в цех №4 к Николаю Лукичу, слесарю с которым раньше работал. В 4-ом цехе был радиально сверлильный станок, который можно было использовать для выполнения этой работы. Мы вместе с Шимко прошли в 6 цех. Внимательно изучили обстановку и приняли решение, как эту работу можно выполнить за одну смену. Я подготовил ПОР, но когда я показал его Таранухе и сказал, что мы всё это обсудили с Шимко. Тарануха назвал всё это авантюрой и велел писать ПОР по ранее принятому варианту. Убедить его, что это не авантюра мне не удалось. Пришлось писать график работ на сутки. На следующее утро мне позвонил Шимко и спросил, был ли я в 6-ом цехе. «Если не был сходи и посмотри на пресс. Можешь взять с собой Тарануху». Я предложил Афанасию Степановичу пройти и еще раз посмотреть на пресс, но когда мы пришли туда, отверстия в траверсе уже были выполнены, и никаких следов работы не было видно. Шимко вместе с Николаем Лукичом ночью выполнили эту работу. Афанасий Степанович ничего не сказал и вернулся к себе.