Конкурс Копирайта -К2
-Сань, где у тебя пепельница?
-Возьми вон там, на подоконнике.
- Здесь? Ни фа. Стены то, стены! Обалдеть! Метра полтора. Ты случайно не знаешь, что в этом доме раньше было?
-Знаю. У этого здания интереснейшая судьба. Рассказать?
-Рассказывай.
-Ночь длинная, телевизор сломался, сменщик придет в 9 утра, так что слушай: Не знаю точно, что здесь находилось до революции, кажется духовная семинария. Но после семнадцатого размещались тут исключительно различные учебные заведения. Впрочем, семинария – тоже заведение учебное. Хоть и духовное. Так вот, на самой заре советской власти, новые хозяева организовали в этих стенах землемерное училище. Землицы в округе нашего городка немерено. Вот и принялись ее мерить. Требовались землемеры в больших количествах. Обучали основательно, в течение трех лет. А знаешь, как обучали?
-Как?
-Это только в фильмах землемеры с деревянными аршинами ходят. Такие, навроде циркуля большого. У молодой советской республики средств на этакую роскошь не было. Учили мерить землю шагами. А чтоб шаг был верный и точный, весь первый курс, что говориться, «ставили шаг».
Как это делалось. Объясняю. Учащемуся одевали на ноги, чуть выше щиколоток, металлические кольца. А между ними крепился деревянный черенок – ровно метр длинной. И ходили так, на раскаряку, каждый день. Даже спали так. А попробуй сними – отчислят тут же. А народ к знанию тянулся, отчисленным быть не желал. Терпел. На втором курсе приходило ослабление – дрын этот снимали. Вместо него вязалась простая веревка, тоже в метр длинной. Но, не дай Бог, если заметят, что у кого при ходьбе веревка провисает – ставился вопрос об отчислении. И метОда эта давала результаты. Когда веревку снимали, шаг у землемера оставался равным одному метру. На всю жизнь. Оставалось пройти третий курс. На нем изучался самый сложный предмет – СЧЁТ. Чтобы шаги считать.
Вскоре всю землю в районе пересчитали , поделили на квадраты и засеяли картофелем. Землемеры разбрелись по бескрайним просторам нашей Родины. Изредка встречаясь на пыльных проселочных дорогах, издали узнав «поставленный шаг» товарища, сдержанно приветствовали друг друга кивком головы, молча – дабы не сбиться со счета.
Затем в помещении разместился кулинарный техникум. Перед самой войной работал в нем молодой веселый учитель, по совместительству – повар в соседней столовой. И чтобы не чистить каждый день центнер картошки, поручал это монотонное занятие ученикам. С шутками и прибаутками, изо дня в день, соревнуясь меж собой, избавляли будущие кулинары картофель от кожуры. «Картофан почистить – в нашем искусстве первое дело. Всему остальному потом быстро-быстро научу» - уверял наставник.
Но грянула война, и весь педагогический состав был мобилизован на фронт. Врач, как известно, нужен солдату один раз, а повар – каждый день. Вышло так, что живыми с войны вернулись два первокурсника. И всё. Вызывают их в обком, и говорят: все ребята, восстанавливаем хозяйство. Ваша задача – поднять кулинарный техникум на довоенный уровень. Те понятно возражают, мы, дескать, слабо освоили предмет, с первого курса в окопы попрыгали. А им мягко возражают, ничего не попишешь, крупней вас, специалистов в области нет. И жестко добавляют, так не долго из комсомола выпрыгнуть. А по тем временам это был страшный позор. Принялись наши друзья за работу. Сами только картошку чистить умеют, но виду не подают, важничают. Набрали курс, приступили к занятиям. В общем, студенты только и делали, что картошку чистили. Причем с научным подходом и выкрутасом. Чистили на скорость, на количество, на длину лушпайки (рекорд 2 м 17см). Чистили в темноте. Чистили одной рукой. Техникум потреблял картофеля столько же, сколько весь город.
Выпускники, попав по распределению в какую-нибудь столовую, с удивлением узнавали, что их таланты и навыки не то что никому не нужны, а «не нужны», э... гораздо хуже. Приходилось осваивать профессию на ходу. Со временем, освоив кулинарное искусство, добившись определенного успеха в жизни, заняв положение в обществе, начинали они испытывать необъяснимую, щемящую тоску. Тоску и беспокойство. Словно забыли нечто важное. Самое важное. Тогда, как сговорившись, начали выпускники искать друг друга. И находили. Покупалась бутылка «Столичной» и два ведра картошки. Выпивали по первой, и понеслась – на скорость, на длину лушпайки, с закрытыми глазами, одной рукой... И разговоры, разговоры, под водочку, под картошечку: «Эх, утрачено, понимаешь, утрачено напрочь настоящее, высокое искусство чистки картошки. Не восстановить уж. Мало нас осталось, и год от года – все меньше и меньше... Но ничего, мы им ещё покажем!» И нож втыкался в разделочную доску, по самую рукоять...
Техникум расформировали. А в освободившееся здание с шумом въехали люди искусства. Институт живописи и рисунка. Стиснув зубы и вытаращив глаза принялись студенты изображать правду жизни на холсте масляной краской. Правда «правда жизни» сводилась пока к натюрмортам и пожилым натурщикам. Натюрморты состояли из крупных муляжей еды, натурщики рядились то матросом, то врачом, то шахтером, а то и вовсе – космонавтом. Ректором института был известный художник Г. В непростые времена он был в опале (худсовет не приобрел его полотно «Стальной прорыв» за 10000руб. старыми). Теперь Г. получил заслуженное признание и звание профессора. Но старые душевные раны не давали покоя. Частенько заходил он монументальной поступью, с оттенком трагизма на лице в учебную мастерскую, садился на моментально подставленный стул и обводил специальным взглядом побледневших студентов. Искал живописца, у которого бы глаз блестел, как у него самого, в юности. Чтоб блестел с той же интенсивностью, и в том же месте.
Выбор, как правило, падал на Мишку Цыганка. Выскочив вслед за ректором в коридор, Мишка получал купюру, на которую требовалось приобрести две бутылки «белой» и «полкило марципанов». Со временем Мишка не только наливал и выслушивал рассуждения «о жизни и живописи», но и укладывал профессора спать, хозяйничал в мастерской, начал приводить одногрупников. Мишке прощалось все. Главным образом, за блеск глаз. У остальных студентов глаза казались, какими-то тусклыми, без живинки. А Миша тем временем наглел. Он практически перебрался к своему покровителю в мастерскую жить. Безошибочно высчитывая фазы похмельного синдрома, он добился для себя множества благ. Еще не защитив диплом, Михаил уже преподавал. Его голос на собраниях наливался весом. А мастерская известного художника Г. превратилась в плацдарм реализации Мишиных амбиций.
Как то по весне Михаил повесил на стене свою картину. Странную, надо отметить. На холсте была изображена каменная стена с железной дверью. И все. Казалось бы по форме – зрелый соцреалим. А вот по содержанию... что-то не то, по содержанию. Отчего стена? Зачем дверь? Где руководящая роль? Много вопросов напрашивалось.
-Миха, снял бы ты эту дребедень – буркнул как то профессор живописи, закусывая соленым патиссоном. Но Цыганок так зыркнул на своего благодетеля, что тот закурил после трех лет воздержания.
А где то через неделю, случилось это. ...Как то сразу не заладился праздник. Вернее совпали два мероприятия. Сперва Миша привел свою компанию, и мастерская наполнилась девичьим хихиканьем, и пацанячей важностью. Затем, неожиданно, появились друзья профессора – настоящие художники, бородатые, в свитерах. Объединились возле спиртного. Старшие, делая вид что их не влекут девичьи коленки, возвели очи к потолкам, и читали отсебятину по мотивам Есенина. И смущались. У младших никак не получалось содержательно слушать, и они тоже смущались. Профессор смущался за тех перед другими, и наоборот. Невозмутим был один Миша. Когда девчонок, наконец, уговорили после вина выпить водки, он узурпировал воздушное пространство помещения, включив на полную катушку магнитофон Sharp, и сам пустился в неистовый пляс под музыку Boney M. Удивителен был тот танец. Удивителен и страшен. У некоторых появилось нехорошее предчувствие. А Цыганок старался, выделывал коленца, выписывал невероятные кренделя, казалось вот-вот, и он пустится по стенам. Но тут рисунок танца резко нарушил столб, подпиравший середину потолка. На выходе из очередного пируэта, Мишка четко впечатался лбом в этот самый столб. И все присутствовавшие с изумлением пронаблюдали, как блестящий Мишкин глаз резко покинул свое место и шмякнулся в банку шпротов. Настала неловкая пауза, как раз кончилась кассета. Михаил невозмутимо подошел к столу, извлек глаз из закуски, протер, продемонстрировал публике и положил в нагрудный карман.
-Так ты одним глазом пишешь? Вдруг изумился Г.
-Отчего одним, криво усмехнулся Миша, смотри – и он ловким движением извлек второй глаз, продемонстрировал всем и положил в тот же карман.
-А ты как думал, старый хер?
Он нехорошо засмеялся, перекувыркнулся в воздухе, дернул нарисованную железную дверцу, ловко запрыгнул в нее, высунулся напоследок уже с блестящими глазами, попросил подать магнитофон, помахал всем рукой и гулко захлопнул дверцу за собой.
Случившееся решено было списать на редкий случай коллективной белой горячки. Цыганок больше в институте не появлялся. Обследование картины результатов не дали. Ректор сильно сдал, и оставил должность по состоянию здоровья. Перепоручить институт было некому. В столицах решили, что провинция ещё не созрела к принятию высокой культуры, заведение закрыли. Студентов приняли художественные ВУЗы Москвы и Ленинграда, с понижением на один курс. Бородатые художники в свитерах принялись рисовать церкви. Присутствовавшие девушки теперь никогда не соглашаются пить водку после вина.
Свято место пусто не бывает. Вскоре здание перешло на баланс Академии наук. Об этих плохого сказать нечего. Тишина и покой поселились в коридорах. Сперва было непонятно, а кто из «этих» студенты. Позже разъяснили – это филиал, здесь аспиранты под руководством академиков проверяют теорию на практике. Ну и пусть себе проверяют. Но по ночам внутри здания, что-то гудело. С переливами. Жители окрестных домов шутили: у «этих» в головах разум гудит. А некоторые рассказывали, что ночью над зданием поднимался дым, и вел себя странно. Не шел по ветру, а стоял на месте, гнулся под прямым углом и уходил назад в трубу. И так много раз. Потом как то заметили, ворон не стало в городе, но значения этому не придали. Тогда вообще многому значения не придавали. Люди по полгода без денег сидели. А потом долбануло. То есть, всю ночь выло особенно жутко, а под утро страшный рев, вперемешку с визгом, из трубы дым вышел прямой полосой, и ушел, как ракета. И тишина.
Здание надолго опустело. Что же это было? Ничего утверждать не стану, только довелось мне общаться с одним мужиком из «этих». Сильно пообщались, было дело. В общем, такая тема. Велись секретные разработки по проекту «дымок». Создали вещество. Газ. Сложно структурированный газ, способный выполнять простейшие действия. Например, двигаться против ветра. Или проникнуть в дом через трубу. Или в танк через дуло. Каким образом газ управлялся, не знаю, но назывался он «цуцик». Сам по себе он был совершенно безопасен. Но это еще полбеды.
Создали еще одно вещество с невероятной способности к аб-сор-б-ции. Тоже газ. Такой почти прозрачный, невзрачный с виду газ, а при определенной частоте облучения моментально твердел. Весь занятый объем превращался в твердое вещество. Откуда он брал плотность? Из окружающей среды брал он плотность. За доли секунды этот газ, буквально выдирал все молекулы из близлежащего, ничего неподозревающего вещества, и создавал из них свою кристаллическую решётку. На долю секунды. А потом отпускал молекулы назад, и вновь безмятежно парил. Только молекулы дороги домой не помнили, и осыпались как прах. Испытания выглядели так: На полигон приволкли старый автобус КАвЗ. В салоне ставят стакан с водой, в стакан бросают таблетку. Уходят метров на двести. Достают прибор, жмут кнопку. На миг все видят в районе автобуса черный куб. И ничего. Пусто. Отключают питание прибора, подходят. Ничего, ни автобуса, ни стакана. Серая пыль и на земле отпечатки покрышек.
Что дальше, догадываешься? Конечно. Смешали этот газ с «цуциком». И получили страшную вещь. Почти прозрачный, без запаха, движется в любом направлении, проникает куда угодно, оставляет по себе серую пыль и движется дальше. Руководство как зачарованное ходило. Мерещился звон орденов.
Только как всегда, что то у них не заладилось. Говорят, на испытаниях, «дымок» этот органики «наелся» и заразился. Начал процесс саморазвития. А что ему, где угодно пролезет, нужную молекулу абсорбирует, и назад. Понимаешь, он сам, без команды, начал брать из вещества, все, что ему заблагорассудится. А что у него на уме, никому не известно. В общем, как сказал этот мужик, «дымок» зажил своею, самостоятельной жизнью, и однажды утром ушел от своих создателей. Где он теперь, неведомо.
-Але, ты слушаешь?
-Угу, слушаю. А теперь здесь что находится?
А теперь тут у нас школа топ моделей.
-Не веришь? Вот тут буклетик, сейчас почитаю: «...С утра до вечера девушки, будущие супермодели, отрабатывают профессиональную походку. Используются современная американская методика туптэстэпинг. Первый уровень – так называемый жесткий туптэстэпинг, второй – соответственно мягкий. Применение уникального оборудования фирмы Shenk (электронный регулятор шага с жесткими и эластичными насадками) дает невероятный результат. Заключительный, третий уровень обучения это психологический тренинг по методике популярнейшего во всем мире психолога Билла Скоура. Вы до сих пор не знакомы с тренингом Скоура? Откроем вам один секрет – он доступен каждому. Заключается он в том, что модель, дефилируя по подиуму, должна ни о чем не думать. Однако выражение лица должно быть бесстрастно сосредоточенным. Для этого предлагается считать про себя от минус 273 до плюс 36. От температуры абсолютного нуля, до температуры собственного тела. Это вселяет уверенность и придает взгляду интеллектуальный окрас...»
Во как, это тебе не фуфры – мухры.
-Слушай, Сань, ты со стола то слезь, сядь на стул. И вообще, по ходу ты гонишь. Ты Сань, гонщик.
-Нет, Коля, я не гонщик, я сказочник.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №21203102135
Рецензии
http://www.proza.ru/comments.html?2012/03/10/2135