Рядом с восьмым бараком жила семья Кузьминых. Что-то много их было: отец Кузьма, мать Варвара – обоим далеко за семьдесят. Старший сын Володька, парень – богатырь, ни на кого не похожий, добряк и весельчак, не знающий, куда приложить свою богатырскую силу. Как только где намечается драка, девчата бегут за Володькой, а с его появлением, все и заканчивается. Потом его забрали в армию, и он вернулся через три года с молодой женой, под стать ему; такая же рослая, веселая, развязная и не унывающая.
В этой семье также был Толик, семнадцати лет, парень себе на уме. Всегда приложит руку ко всему, что плохо лежит, особенно без присмотра. Нет, он не воровал. Он считал, что таким образом он наводит порядок.
Ну, шел домой, у крыльца соседнего барака стоят санки детские, только что купленные. Он их быстро прибрал к рукам, мгновенно перекрасил, укоротил деревянные дощечки-и санки не узнать. Только весной пригляделся сосед и узнал пропажу. И что тут сказать, и зима кончилась, и санки уже нужны не к спеху. Пришлось взять хоть такие, с укороченными полозьями.
Затем по возрасту числилась сестра Маша шестнадцати лет. К этому времени уже не училась, и еще не работала. Образование шесть классов, сумела записаться комсомолкой и отправилась осваивать целинные земли в Казахстан. Через год вернулась с детьми двойняшками.
Средний брат Леша был совсем ни на кого не похож: цыган, настоящий цыган. Черные глаза, смуглая кожа, черные курчавые волосы и все повадки цыганские. Отец и мать белокурые, а он цыган, странно даже.
Еще была младшая сестра Рая, какая-то болезненная, нерасторопная. Ручки всегда прижаты к груди, как будто она их боится уронить. Она не принимала участия, ни в каких играх, мало с кем общалась, никуда не выходила, всегда была дома, что-то шила, штопала, зашивала или резала кусочки тряпочек для кукол.
Самы младшим был брат Колюня. Тоже такой же болезненный, но виду не показывающий. Он был в нашем возрасте одиннадцатилетних ребятишек. Все время находился с нами. Мы его уважали, еще бы, вон у него какие братья, так что он всегда был под защитой, хотя и обижать то его было не за что. Когда подошло время взросления, наша братия стала распадаться. Кто-то устроился на работу, кто-то поступил в техникум, в разные училища. Кого-то забрали в армию, в том числе и Колюню. Правда, через месяц его комиссовали – слаб, оказался по всем параметрам.
Конечно, такая семья огромная не могла жить и помещаться в одной комнате. И они попросили сарай, пустующий рядом с бараком (там раньше бочки с бензином хранили). Обустроили его кое-как: залепили стены с обеих сторон глиной и разделили его на четыре части. Так что места всем хватило, а посредине сложили печь. И этот очаг никогда не пустовал, всегда был полон ребятни, которые нашли здесь приют. Играли в разные игры, а потом пристрастились играть в карты, сначала в «козла», потом в «дурака», а может наоборот. Но потом игра стала заканчиваться в «очко», то есть на деньги. Нет, больших сумм не проигрывали и много не выигрывали, как-то само собою получалось, когда уж очень входили некоторые рьяные товарищи в азарт игру прекращал хозяин дома, и всех прогонял на улицу.
Характерной особенностью дома было то, что он был всегда полон, всех подростков поселка тянуло туда. Сначала друзья приходили к своему товарищу Колюне, а остальные подтягивались как-то сами.
Откуда-то у этой семьи объявилось собака. Конечно, помесь какая-то, но крупная, лохматая, совсем черная. Таких преданных я редко встречал.
Она была со всеми ласковая днем, но только, если стемнеет, к дому лучше не подходить. К вечеру ее загоняли в отгороженное место, но она легко из него выпрыгивала, если кто-то открывал общую калитку. Тут она превращалась в настоящего зверя. Знала только хозяев, остальные для нее были врагами дома. И она рвала и метала, предупреждая хриплым лаем, и бросалась на любого, кто переступит порог загородки. У нее было повреждено горло, так, что было видно розовое мясо. Днем Цыган (кличка собаки), ко всем ластилась, позволяла себя гладить: многие приносили кусочки хлеба. Она все это принимала, но до темноты… Поэтому вечером, если нужно было вызвать из дома Колюню (остальные братья -Лешка, Толян и Володька – нам не товарищи), то приходилось звать криком, стоя у калитки.
Девчата поселка почему-то все были без ума от чернявого Лешки. А тут еще приехали с Украины хохлушки, почти все не дурнушки, тоже положили свои очи на Алексея, так, что он был нарасхват. И он пользовался своей неотразимостью бессовестно. Слез по нему было пролито море, мы, ребята, все это видели и замечали на танцплощадке. А если кто не видел, то ему описывали другие свидетели девичьих слез.
На первый взгляд, казалось бы, вот они красавицы, ну пусть не все, но Леха не пропускал никого, и, конечно, плел им про любовь где-нибудь за сараем или в стоге сена на болоте. Мы догадывались об этом, потому что, слишком заметно было, как барышня такая радостная в субботу, уже вся в слезах, в воскресенье, видя своего ухажера с другой пассией.
Вот женатый Николай Елькин призван в армию. И вдруг Лешка зачастил к оставленной половине Николая. Все в поселке так были удивлены, что ему мало незамужних женщин, что это с ним стало? Да и жена Елькина ничем особенным не выделялась. Обычная девушка, сероглазая, белобрысая с чисто русским лицом, из деревни. Правда, не многословна и вообще даже ни разу не выходила из дома, после ухода Николая в армию. А Леха, как прилип к ней. Каждый день, как придет с работы, так сразу шасть к ней на второй этаж. Ну и дошлялся, как сказала моя бабушка. Женился на ней, да еще в наглую жил в квартире Николая.
Конечно, соседи Верки, бывшей жены Елькина, и осудили бы ее поведение, и отругали бы на худой конец, или пригрозили бы каким-нибудь позором. Но сделать это было затруднительно. Время двигалось к зиме, поэтому Верунчик, как ее когда-то до армии звал Николай, никогда не попадалась на глаза местным матронам, особенно, у кого язык слишком правильно подвешен. Она на работу уходила пораньше, чтобы избежать ненужных ей встреч, и возвращалась поздно вместе с Лешкой, когда было уже затемно.
Через полгода прибыл на побывку Николай из армии. Конечно, до него дошли слухи о нехорошем поведении его подруги. Мы, ребята, видели, как он расстроен, грозился голову оторвать Лехе, но оказалось, что, вообще-то, он не женат. Так что все его тирады в адрес мужа своей возлюбленной (Лешка же брак зарегистрировал) с угрозами оторвать голову, переломать ноги, оказались несостоятельными, да и молодожены уже успели освободить чужую квартиру и жили в соседнем поселке. Итог его отпуска, если он хотел объясниться со своей бывшей любовью, оказался пустым. А вскоре пришлось возвратиться в часть, чтобы закончить службу. Трагедии-то, в общем, никакой не было. Тогда ведь не приветствовался гражданский брак. Ну, погоревал, с кем не бывает. Да и не пропал Коля Елькин, что и подтвердилось после его возвращения со службы. Через месяц он уже разгуливал с Раей Мохнатко, красавицей украинкой, хохлушкой и хохотушкой девушкой, но строгих правил по отношению к парням….
А еще через месяц женился Костя Батырев, приезжий парень из Липецка. Статный, видный красавец с чубом, выбивавшемся из восьмиклинки. (Восьмиклинка – это покрой фуражки с крошечным козырьком, очень модным в пятидесятые годы прошлого столетья).
Этот решил сыграть свадьбу по всем правилам, для чего из родного города приехали почти все его родственники. Действительно, свадьба игралась по всем правилам и обычаям. Мы, ребята, увидели настоящий спектакль: и как сваты торговались за приданное невесты, чуть ли не до драки. Причем это было настоящее действо, все очень серьезно не понарошку. Потому что из карманов извлекались такие суммы денег, которые нам и не снились. Или жених преподнес будущей жене подарок: патефон, набор пластинок и платок оренбургский, не считая золотого кольца и перстня, правда, с каким драгоценным камнем, мы не разглядели.
А как плясали на свадьбе, мы такого сроду не видели. Оказывается, жених пригласил двух парней, якобы своих друзей, из железнодорожного ансамбля песни и пляски. Вот где было всеобщее одобрение и восхищение их мастерством. А раньше можно было полюбоваться только топотом пьяных дружков, да и то, они плясали-то, чтобы продемонстрировать свои новые сапоги, хотя тоже смотрелось забавно.
Казалось бы, все хорошо, так нет же судьба обязательно подсунет какую-нибудь злую шутку.
Костя очень любил Оксану. Но однажды Константин решил порыбачить (он этим делом вообще-то, был болен, как и все заядлые рыбаки). А за неделю до этого мероприятия он одолжил свои удочки Володьке Кузину. На следующий день с утра «навострил лыжи» сходить на рыбалку, зашел к Володьке, а его нет дома. Где удочки никто из домашних не знает. Поискали домочадцы, но не нашли. Костя ушел домой, потом приходил еще раз, заодно поиграл с черной собакой, с Цыганом, опять мимо – Володька еще не явился.
Придя, домой Константин расслабился, малость выпил. Жена должна придти к шести вечера с работы. Забыл про удочки, пока заигрывал с женой, уже собрался ложиться спать, как в мозгу шевельнулась мысль; «А рыбалка?» - да уж почти разделся. Нет, все-таки решил пойти еще раз к Володьке. «Что ж готовился, готовился, взял отгул на завтра; пойду, схожу еще раз». Капитально одеваться не стал, накинул клетчатую рубашку, даже пуговицы не застегнул. Брюки и то не стал одевать, а пошел так, как был в домашних тонких шароварах. Правда, надо отметить, что они с женой занимали комнату в бараке в женской половине, отделенной от девчат тонкой деревянной перегородкой.
Кузьмины жили, как было сказано, в двадцати метрах от барака, в сарае, огороженном штакетником.
Задумавшись и забыв, наверное, про все, Костя открыл калитку и шагнул через доску, загораживающую калитку внизу, чтобы пес ночью не вылез из под калитки. Тут же услышал рычанье Цыгана, который бросился на пришельца и вцепился ему в шаровары. Костя пытался успокоить собаку, но, как было уже сказано, что собака к ночи никого к сараю не подпускала, да вдобавок, Костя был немного подшофе, и не сразу среагировал.
Собака с остервенением вцепилась в штаны и вот-вот доберется до человечьего мяса. Это быстро уяснил гость и рванулся обратно к калитке. Перелетел через доску, захлопнул калитку, а штаны- шаровары собака пыталась разорвать на куски. Она прихватила материю передними лапами, а головой мотала из стороны в сторону, зубами вырывая клочья из Костиных штанов. Конечно, будь ремень на шароварах, собака бы просто выдрала клок штанин, на этом, может быть, дело и кончилось. Но вместо ремня пояс держался на слабенькой резинке, и поэтому, когда Цыган вцепился в штанину (хорошо, что не прихватил Костиного мяса), Батырев дернул одну ногу, и половина шаровар осталась в зубах собаки, а уже когда захлопывал калитку, и вторая нога освободилась от штанины.
К этому моменту , он окончательно протрезвел, и вместо того, чтобы уладить дело с собакой, что делать, отправился домой.
Оксана, жена Кости сразу, мгновенно, отреагировала резко и зло.
- Что, кобелина, не удалось к Верке в постель залезть, муж застал, - почти закричала она. Ясное дело, весь барак это слышал. – Иди туда, откуда пришел, а я подаю на развод. Ишь ты, еще свадьбу не отгулял, а уже по бабам шастаешь!
Правда, надо признать, Костя был неравнодушен к прекрасному полу. И на ушко Оксане подружки подзуживали, что ее муж, якобы, встречается кое с кем.
Ошарашенный Батырев, сначала потерял дар речи. Он хотел что-то ответить, но язык не повиновался. А Оксана стала распаляться все больше и больше, и выкладывала все, что знала, что ей говорили, и о чем она догадывалась.
Костя пыхтел, надувался, как воздушный шарик, щеки его краснели, кончик носа покрылся капельками влаги. В бараке, за стенкой до этого стоял, как обычно гомон, гвалт и шум, а тут наступила мертвая тишина. Все побросали свои дела и приткнулись к стенке, за которой жили Костя и Оксана.
Наконец Костя стал приходить в себя. Сначала, придя домой, он хотел рассказать все, что с ним произошло в виде шутки, и совершенно не ожидал, что Оксана так себя поведет. Потом он вспомнит, что отчасти она права. Был грех, что говорить, но это до женитьбы, а сейчас….
И тут он так грохнул кулаком по столу, что за стенкой две девицы повалились на кровать. А Костя, рыча, как тигр, схватил Оксану за руку и потащил за собой. И не было на тот момент такой силы, которая могла бы его остановить. Он протащил жену через весь барак, все барышни прильнули к окнам, и увидели, как парочка остановились у калитки Кузьминых.
Было темно, но отсвет окон заводских цехов сюда доходил, и можно было различить, что происходит внутри ограды. А картина была идиллической.
Когда Костя подвел жену к калитке, они не сразу, но различили-сначала урчание Цыгана, а потом и его позу. Он уютно устроился на Костиных шароварах и, видимо, не хотел портить себе удобство. Он сложил голову на передние лапы, улегся на штанах, ему даже расхотелось гавкать, так хорошо устроился.
- Гляди, на чем эта тварь лежит, и даже не хочет шевелиться, а тем более лаять. Вот давеча как на меня бросилась, а сейчас даже пасть не открывает. А ты по бабам, по бабам, вот она, баба. Оксана вся сникла, вся злость куда-то испарилась, ей даже оправдываться и извиняться не захотелось. Она просто повисла на Косте, крепко прильнув губами к его губам…..
Девушки, приклеевшиеся к окнам барака, видели, как Оксана обнимает своего мужа, а он крепко стиснул ее в своих объятиях. Посторонний человек, конечно бы, удивился: «Чего-то они обнимаются…., да еще мужик в одних трусах».
А из сарая вышел Володька, неся удочки, спихнул Цыгана с Костиных штанов, отряхнул их, разглядел на свет, сказав: «Ничего, носить можно. Постирать и заштопать, даже заплаты ставить не надо. А я прошел не через калитку, а с задней стороны. Я слышал, как Цыган здесь рычит, но пока дошел, обогнул строение, здесь уже никого не было.
- Ладно, ничего, бывает, я сам, наверное, виноват, - стал оправдываться Константин.
А на другой день Костя ни на какую рыбалку не пошел, а поехали они с Оксаной в Москву. Посетили парк культуры имени Горького, прокатились на колесе – обозрения, покатались на лодке по Москве-реке и к вечеру вернулись домой. Такое мероприятие им запомнилось надолго. Но все равно, народ-то у нас неравнодушный. Подшучивали не столько над Костей, сколько над Оксаной: «Надо же любовница, какая, без штанов Костю оставила, а Оксане …пришлось их выручать.
Володька Кузьмин был занят починкой забора, чтобы собака не могла больше преодолеть этот барьер. Но тут ему сообщили, что его среднего брата Лешку избили ребята из соседнего поселка. Если честно, то Лешка никогда свару не затевал. Но тут все вышло из-за пустяка. Он зашел в магазин, хотел купить пачку папирос. Он курил один сорт «Волна», и молоденькая продавщица Юля, конечно, неравнодушная к Алексею, всегда имела в запасе под прилавком такие папиросы, даже, если в продаже вообще никаких папирос не было. Припрятывала для Лешки, конечно.
Алексей зашел в магазин, а там находилось человек восемь пришлых, не местных ребят. Все почти одного возраста, лет по двадцать, как и Лешке. Они тусовались, шумели, покупали тоже, в основном курево, но и подшучивали над симпатичной Юлькой. Купили на всю братию одну пачку папирос и не уходили, видимо, соображая, чтобы еще купить, а главное, поболтать с продавщицей.
Лешка стал позади толпы, думая, что это очередь. Но хлопцы стояли и просто болтали, кто во что горазд. Он подождал немного, а потом стал протискиваться к прилавку. Ну, как тут кого-то не задеть, тем более, что большинство не признает такого нахальства.
- Куда прешь, не видишь люди стоят? - это самые безобидные выражения, которые можно выразить на бумаге. А за словами последовали действия: один толкнул, другой пнул ногою, а третий, стоящий, вообще, в стороне, вдруг заорал дурным голосом:
- Наших бьют! – и пошла потасовка. Лешка не успевал поворачиваться, получая пока еще тычки и затрещины. Но тут задние уже взялись за дело всерьез. Стали бить так, что Алексей упал. Он бы в другом случае, спросил:
- За что, ребята, погодите, давайте разберемся, - или что-то в таком роде. Но он видел за прилавком Юльку, а перед девушкой задавать наивные вопросы ни к чему. И он тоже стал отвечать, да довольно- таки удачно. Один был сбит с ног и пополз к прилавку, другой запрокинул лицо к верху (из носа тек обильный красный ручей).
Мы, ребята, рядом с магазином гоняли мяч в одни ворота. Витька Корнеев увидел, что действительно кого-то лупят. Он подбежал к магазину, разглядел побоище и кинулся к дому Кузьминых. И, на счастье, а, как выяснилось впоследствии и несчастье, повстречал Володьку. Запыхавшись, Витька быстро доложил, что загорянские бьют заводских, но пока только одного Леху, брата Володьки.
Тот схватил обрезок трубы с метр длиной, толщиной с руку и через пять минут был у магазина. А нападавшая братия уже покинула поле брани. Остались только двое, которые участия в этом мероприятии не принимали. И вот, когда это двое выходили и магазина, на них налетел Володька и с ходу ударил одного из них трубой по плечу. Рука у бедного парня безжизненно повисла, а другой, видя разъяренного верзилу, упал на землю и завопил истошным голосом, что они никого не трогали, а то бы тоже смылись, как и те, кто избивал Лещку. Володька стал остывать, подошел к брату. Тому физиономию, конечно, разукрасили до безобразия. Старший брат расспросил обо всем подробно, и как началось, и кто участвовал, и вообще, кто они и где живут? Это двое ничего не скрывали, рассказали, что это не загорянские ребята, а москвичи, приехавшие на лето с родителями на дачи.
Результатом этой потасовки стало то, что Володька нашел еще троих, самых задиристых и «отделал» их так, что родители отправили их в Москву и всех положили в больницу. Но на Володькину беду отец одного из зачинщиков драки, занимал в Москве высокий пост в каком-то комитете по международным вопросам. Он просто попросил наказать, якобы обидчика, своего чада. Все получилось быстро, ловко и без шума. Вечером Володьку арестовали, через день состоялся суд, причем в Москве. Из родственников не пустили на судебный процесс никого: слушание было проведено в закрытом режиме, и Владимир Кузьмин «загремел» на зону на четыре года. Ему даже свидания с женой не разрешили и только потом, спустя месяц, родня узнала, что он отбывает срок на Соловках.
Следует отметить, что тюрьма не сломила его. Он остался такой же, с той только разницей, что если раньше он мог свободно отправиться на рыбалку или в Москву на футбол «Спартак – Динамо», то теперь от него ни на шаг не отходила его жена, которую он привез из мест, где проходил солдатскую службу. А поскольку он не пил, и его к этому «романтизьму» не тянуло, то для него такая жизнь была совсем не в тягость, а даже наоборот. Он чувствовал себя неуютно, если рядом не было Галины. Вот только на работу его не брали, (такая трудность образовалась сразу после его освобождения), судимость тому причина.
Однажды осенью, когда погода, прямо сказать, была препакостная, собрались ребята у Кузьминых. Конечно, организовали карточную игру в «козла». Причем проигравшиеся, освобождали места за столом, вместо них садилась другая партия для сражения с победителями. И тут глава семейства, Кузьминых, отец Володьки, Лешки, Толяна, Колюни, ну про сестер не буду упоминать, Кузьмич, как бы, между прочим, обратился к Толику Добрину (тот только что вылетел из игры). Толик, вообще, парень свой в доску, и ему было столько же, как и нам, лет пятнадцать. Толик уже собрался уйти домой, как его остановил Кузьмич словами:
- Слушай Анатолий, твой дед, Тихон Евдокимович, является парторгом завода. Можешь попросить его походатайствовать, чтобы Володьку приняли на завод на работу? Его, правда, брали на станцию сцепщиком вагонов, но его жена аж взвыла от такого предложения. Я, говорит, лучше сама буду на трех работах ишачить, чем пущу его туда. И правда, там, на станции за два месяца уже троих задавило. А Володька вон какой крупный, он и под вагон-то не подлезет, - объяснил Кузьмич. Володька уже в карты не играл (он вообще был равнодушен к этому виду «спорта»), а сидел и рассматривал худой валенок, прицеливаясь, как бы приступить к починке.
- А что, Толик, поговори, может быть, правда дед поможет, - поддакнул средний брат Лешка. – Мы его знаем относительно, тебе это будет сподручнее. Ну, а если не поможет, то придется идти сцепщиком, - уговаривал Алексей Толяна.
А Толик долго не размышлял:
- Я сейчас схожу, время пять часов, он, наверное, дома, - согласился Добриков и быстро шмыгнул за дверь.
Через час он вернулся и с порога объявил:
- Володь, завтра к одиннадцати подойди к кабинету парткома завода, там все и решиться. Дед ничего не сказал, поскольку ему сначала посетить отдел кадров, а уж потом он примет тебя….
Всю ночь Володька проворочался на двуспальном топчане, а в девять утра уже дежурил у кабинета парткома. Короче, дед все устроил в лучшем виде: Володьку приняли в сварочный цех разнорабочим, а потом бригадир обещал перевести его на должность с более высокой зарплатой….Так что все устроилось и Владимир Кузьмин через пару лет блеснул даже на Доске почета….