«…они способны на любые крайности, на самую крайнюю степень тупости и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки. У них нет только одного: понимания. Они всегда подменяли понимание какими-нибудь суррогатами — верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что это проще всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем понять. Проще плюнуть, чем понять». братья Стругацкие, "Улитка на склоне".
Они появились вместе,— туман и вечер. И сразу едва приметные мазки темноты легли на песок под ногами, а выцветшее небо проткнула игла первой звезды. Туман был ржавый и липкий.
Человек шёл сквозь туман и его ноги погружались в сыпучий холод песка. Эти ноги не знали обуви. Они знали дорогу. Их покрывали шрамы, мозоли и обломанные ногти. И тело, которое они несли,— тоже не знало уюта. Одежда нищего, копна спутанных волос над худым лицом. Диковатое сияние из-под полуопущенных век…
Ему ещё надо пройти до самого моря, сквозь большую песчаную пустошь, мимо чахлых деревьев и встречных ходоков, которые как-то сразу шарахались в сторону. Потому, что глухой инстинкт им шептал: «Это сумасшедший». Ходок попадались только встречные,— человек шёл легко и быстро.
Впрочем, сам он не видел никого и ничего из окружающего. Он бредил. Разноцветные пятна, играя перед глазами, сплетались в рой навязчивых видений…
…Воины, окованные железом, несут знамёна с крестами. Острия их мечей и копий сверкают кровью и страхом…
…Страх заполняет серый подвал. Бледный тусклый свет, мерцают свечи и глаза людей, одетых в чёрное. Серые, убогие лица. Забитые и уверенные в себе. На скамье сидит какой-то оборванный человек в тяжёлых цепях. Сидит и дрожит. Потому что в другом углу подвала палач уже готовит орудия пыток. Тишина. Слышно только, как стучат зубы сидящего, да капает вода на сырых стенах…
И вдруг всё перечёркивает безобразный женский визг, переходящий в звериное хрипение. А пламя костра несёт запах жжёного человеческого мяса.
Нет, это не пламя! Это невыносимо яркая вспышка и гигантский клубящийся гриб дыма. И от женщины, недавно шедшей по улице, остаётся лишь тень на белой стене дома…
Да, тень на белой кухонной стене, среди блеска мытой посуды, останется от девочки, которая сейчас весело играет мячом…
А потом он увидел себя самого, привязанного к деревянному кресту. Его вывихнутые суставы болят. Зной, жажда и большие жирные мухи медленно убивают его тело. А те, кто считают себя его учениками, глядят из толпы, и уже сочиняют удобную сказку о том, что он обязательно воскреснет. «…О чём это они? О чём? Я здесь, перед ними, у них на глазах, умираю мучительной смертью. И сказки все кончились. Кончились! Мне только больно и страшно».
— Или! Или! Лама Савахвани!
Один из учеников плачет. Слёзы блестят в глазах, на лице. И серебряные монеты блестят сквозь его жадно зажатый кулак.
Очнувшись, он увидел, что небо над головой наполняется густой фиолетовой краской, низвергая на землю недоступно блистающий звёздный поток. А воздух, земля и деревья,— всё живое и неживое,— замерло в закатном ожидании чего-то несбыточного. «Боже, Боже, сколько уж лет, веков? Ведь каждый вечер всё застывает вот так, как сейчас, забывая и мир и себя… и ждёт… ждёт… Но каждый раз приходит одна только ночь. Просто ночь… Когда же? Когда?»
— Когда?— прошептала волна. Море было уже совсем близко. Лодка качалась в опасливом отдалении от берега. Рыбаки сразу узнали его длинную тощую фигуру, и погребли к нему. Он тоже пошёл быстрее. И уже не чувствуя, почти не касаясь ногами песка,— перешагнул через распухший труп большой рыбы, выброшенной штормом. В лицо ударила вонь, что-то больно укололо сердце,— он увидел, как рыба умирала. Рыбаки были ещё далеко, но они знали, через что перешагнул человек и неодобрительно зашептались: рыба была священной. А он всё шёл, погружённый в себя и в них, читая в их мыслях совсем не это, а то, чего ещё не прочли они сами. Наверное,— он не знал и не умел понимать мелких деталей; наверное, он мог воспринимать одну только сущность вещей…
Он слышал музыку, ещё не написанную, видел картины, ещё не созданные. И глаза человека, который первый узнал, что свет нельзя перегнать… «Нет ничего быстрее Света! Нет ничего быстрее света!» — мелькнула последняя мысль и всё остальное как-то сразу поблекло, стало пустым и ненужным. Потому что его сердце вдруг распахнулось лучистым цветком Света. И цветок этот был большим, просто огромным. Лепестки пронзили небо и землю и ещё, ещё великое множество Небес и Земель. И этот Свет был искрящийся и прекрасный. Сама Природа смиренно склонилась в его сиянии…
А человек всё продолжал идти к людям, не зная о том, что идёт уже по воде. И вода, полная каким-то своим, языческим восхищением, не смеет коснуться его ног…
Рыбаки бросили вёсла, тяжело бухнулись на колени и забормотали никому непонятные молитвы…
Когда Он сел в лодку, все затихли, упали ничком, закрыв лица руками. Кто-то всхлипывал, кто-то дрожал… Но вот Он положил руку на плечо Иуды,— самого сильного, и самого напуганного. И сразу всем стало тепло и уютно. А Он сидел неподвижно и кротко,— продолжая думать о своём… А потом улыбнулся. Наивно и безмятежно. Так, как улыбаются дети.