(Врач из Вифинии. Часть третья. Периодевты)
Кесарий вошел в часовню Сорока мучеников и некоторое время стоял неподвижно. Потом он медленно произнося что-то одними губами, изобразил на себе крест и подошел к мраморному надгробию. Здесь была общая могила сорока воинов, казненных в далекую пору гонений на христиан. Над похороненными телами возвели часовню, а после Григорий старший присоединил этот участок земли к своим владениям. Нередко здесь совершались празднество в честь Сорока – с пением, свечами и возвышенными, вдохновенными речами старшего сына епископа Назианза.
Но теперь он сам, несчастный Григорий младший, содрогался на холодном каменном полу в беззвучных рыданиях.
- О великий Христе мой! Забери меня из этого ада! Прерви мою жизнь! На что мне она, полная неизбывного страдания? Ни часа радости, ни дня без скорби! – хрипло шептал Григорий, прижимаясь горящим как в лихорадке лбом к гладкому известняку.
- Грига, родной мой Грига! – произнес Кесарий, склоняясь над ним. – Что с тобой стряслось?
- О, Кесарий! – Григорий с трудом приподнялся и снова упал на руки брата. – Тебе не понять меня… Ты другого склада… Тебе всегда все давалось легко, ты сумел вырваться из-под отцовского гнета и теперь в Новом Риме ведешь счастливую, независимую жизнь… а я… я – последний из рабов нашего отца, хоть и старший сын по праву рождения.
Кесарий печально улыбнулся и вздохнул, прижимая брата к себе.
- С какой радостью я забрал бы тебя в Новый Рим с собою, Грига! – сказал он.
- Правда? – оживился Григорий. – Я готов! Бежим! Я оставлю все! О, каким глупцом я был, что не соглашался, когда ты звал меня раньше!
Кесарий несколько мгновений колебался. Потом он ласково обратился к брату – так, как он обратился бы к плачущей Аппиане:
- Я думаю, это возможно. Но теперь тебе надо принять горячую ванну и выпить успокоительного отвара.
- Это не поможет, Кесарий! – прерывающимся голосом произнес Грига. – Ничто не поможет мне собрать кесарский налог в срок!
- Так ты из-за кесарского налога так расстроился? – немного удивленно переспросил Кесарий.
- «Расстроился!» - передразнил его интонацию Григорий, с раздражением высвобождаясь из объятий брата. – Да это жало в плоть, это ангел сатанинский! Это чума, хуже той, что в Афинах при Перикле была! – задыхаясь от возмущения, прохрипел Григорий. – у меня нет ни капли времени, ни для созерцания, ни для чтения, ни даже для сна. Днем я служу суровому господину – нашему с тобой отцу-епископу, а вечером сижу над этими проклятыми хозяйственными книгами… Ради этого ли я оставил Афины и возлюбленную мою…
- Возлюбленную? – тихо переспросил Кесарий, решив, что брат проговорился о трагической истории своей любви. В голосе бывшего архиатра прозвучало несказанное сочувствие.
-…филологию! – продолжал Григорий, не обращая внимания на вопрос брата. – Возлюбленную филологию мою!
- А-а, - облегченно протянул младший брат.
- Ради этого ли бросил я свое пустынное уединение? – продолжал Григорий, простирая руки к невидимым слушателям.
- Нет, милый мой брат, - отозвался единственный его слушатель и друг, похлопав ритора и филолога по плечу, - не для этого. Сейчас я кликну рабов, он приготовят тебе ванну и разотрут тебя, а отвар мною уже с утра приготовлен, ждет тебя.
- Отец не позволяет принимать ванны во время поста, - вздохнул Григорий.
- Эй, рабы! – громко позвал Кесарий, выйдя из часовни. К нему поспешно подбежали двое человек в коротких туниках.
- Приготовьте ванну для господина Григория, - сурово велел он.
Рабы почтительно поклонились, но по их лицам пробежала тень страха.
- В той бане, что далеко от покоя епископа Григория, - добавил младший сын, слегка улыбаясь.
- Понятно, молодой хозяин! – благоговейно ответил старший из рабов. – Все, как раньше, помню, так и сделаю. Знамо дело! Хорошо-то как, что вы, наконец, приехали. Феотим совсем проворовался.
- Феотим? Управляющий? – сурово спросил Кесарий. – Его еще не отстранили от управления имением? Я же велел тебе, Григорий!
Несчастный затряс головой, и слезы снова полились из его глаз.
- И отец, и ты – все вы кричите на меня! – срывающимся голосом проговорил он. –Хорошо вам, свободным людям! А я, хоть и свободный, но всем раб!
- Вот так он, сердешный, уж давно заговаривается, - доверительно шепнул Кесарию на ухо старший раб.
- Ясно. Приготовьте поскорее ванну.
…К тому времени, как рабы доложили, что баня истоплена и ванна готова, Григорий, наконец, выплакался на груди брата и даже вымученно улыбнулся, узнав об истории с письмом Фессала:
- Да, у нас тут такая свистопляска после этого письмеца началась… Но что ты отцу собираешься рассказывать? Неужели правду? Он никогда не поверит.
- Посмотрим… - уклончиво ответил Кесарий. – Пойди, прими ванну, а я пока побуду здесь, в часовне – хочу помолиться святым Сорока мученикам.
- Да, Сорок мучеников, - снова улыбнулся Григорий, уже не так страдальчески. – Я помню – они ко мне во сне приходили, когда я в отрочестве во время праздника в саду уснул. Грозили, что накажут.
- И я к тебе одновременно с ними приходил, обыскавшись по всему саду, - заметил Кесарий.- Я боялся, что отец с тебя голову снимет – так он бушевал, что тебя не обнаружил в часовне. Насилу тебя я нашел тогда, на пригорочке под солнышком задремавшего и добудиться не мог, в ухо тебе кричал про кары отчие.
- Нет, мне точно мученики являлись, - ответил Григорий. – Ты не можешь судить об этом, у тебя никогда не было видений! И поэтому ты всегда меня высмеиваешь, Кесарий, а сам ничего не понимаешь.
- Никогда я не высмеивал твоих экстазов! – серьезно отвечал Кесарий. – Но иди же, прими ванну и выпей настой, что я тебе приготовил. Я помолюсь и приду к тебе, а потом мы вместе придумаем, как справиться с этим кесарским жалом в плоть.
+++
Над обширным имением епископа Григория, неподалеку от деревеньки Арианз, в часе езды от города Назианза, воцарилась ночная тишь. Епископ возносил молитвы о прощении своего блудного сына и об исцелении его друга, жертвы своего праведного гнева в своей уединенной часовне, перед мозаиками, изображающими Моисея и Аарона. На противоположном конце имения Горгония и Кесарий шептались у могилы Сорока севастийских мучеников:
- Ты всегда хотел стать мучеником, брат, - говорила Горгония, вытирая слёзы. – Помнишь, ты с Саломом играли в Сорок мучеников и ранней весной, едва снег растаял, залезли в пруд, по которому еще льдинки плавали?
- И Григу мы ещё затащили, - улыбнулся Кесарий.
- Вас спасло от смерти только то, что, когда я случайно проходила мимо, ты вдруг решил, что я вполне сгожусь на роль матери мученика и буду ободрять тебя во время страданий.
- Вовсе не тебя я звал, а Макрину! – воскликнул Кесарий. – Я хотел, чтобы меня Макрина ободряла!
- Да, конечно, Макрину, как же иначе, - Горгония с любовью взъерошила густые волосы брата. – Макрина тебя подбодрила, надо полагать. Я не слышала ваших разговоров, потому что опрометью понеслась к маме. Вас достали и долго грели в горячей ванне с горчицей.
- Всех троих в одной! – добавил Кесарий. – Мы еще сравнивали, у кого ступня больше. Салом выиграл.
- Вы с Саломом даже не чихнули, а Грига разболелся! – заметила Горгония. – И вас двоих отец выдрал, а его нет – как страждущего от кары небесной.
- Да, мы до порки не очень-то страдали, - согласился Кесарий. – Но для меня было радостно разделить участь Салома, - серьёзно добавил он. –И я надеюсь, что он станет моим законным братом, свободным, как и я.
- Ах, Кесарий… теперь, после того что произошло между тобой и императором Юлианом…
- Умоляю тебя, сестра, - перебил ее Кесарий, - никто не должен знать об этом!
- Да. Я поклялась.
- И мама не должна знать. В особенности мама.
- Конечно,- ответила Горгония.