М Е Д В Е Д Ь П Р О В О Д Н И К
Осень в этот год в Архангельской области выдалась, на редкость тёплой и солнечной. До 4 ноября, когда закончилась наша командировка, мы так и не увидели снега. А что делают в тайге в такую погоду? Охотятся, ловят рыбу, собирают грибы и ягоды и просто гуляют под золотисто-багровыми кронами леса.
Так?
Совершенно верно! Вот и мы старались использовать погожие деньки, подаренные погодой, как - будто, специально для нас.
По фенологическому календарю грибы уже отходили. Как-никак, а конец октября приближался. Изредка лисички попадались, да переросшие подосиновики, которыми нам пришлось довольствоваться под занавес осени. Среди даров таёжного леса, на первое место, вышла клюква.
Работая на Шастинском переезде, нам не приходилось искать её за тридевять земель, как это случалось в Ленинграде. Прямо вдоль щебенчатой насыпи, на которой мы настилали шпалы и рельсы, тянулись смешанные болота с низкорослым сосняком и березняком. Во время перекуров, без особого труда, я набирал дежурную, двухлитровую банку ягод для компота.
Но, одно дело собирать понемногу, на повседневку, для всей бригады, другое – для Дома! Притом, полное, о двенадцати-пятнадцати литрах с гаком. Для этого, перекурами не обойдёшься. Нужен весь световой день и то, если знаешь не опустошённую делянку или нюх имеешь на крупную ягоду. Вот мы, с моим тёзкой Николай Михайловичем, за пару дней до отъезда, решили покружить по округе в поисках целинных болот и полян.
Было это, не то в субботу, не то в воскресенье.
Едва засерело над верхушками сосен, как я с Николаем Михайловичем покинул душный, прокуренный барак и, тропой, намеченной мною накануне, пошли в тайгу. Я взял, как сейчас помню, узкое, восьмилитровое ведро, а он прихватил большую корзину, привезённую сюда специально для клюквы. От моего совета, взять что-нибудь поменьше, Михалыч наотрез отказался. Я ему говорил, что мы идём на разведку, а не на промысел. Он же решил по-Наполеоновски, в одну компанию вложиться до снега!
Кстати, мой компаньон принадлежал к той категории людей, которых «не берут с собой», тем более, не воспевают в песнях. Ещё в поезде мне показалось, что Николай Михайлович вырос из штанишек «мальчиша плохиша». С первых же минут нашей барачной жизни в тайге, он отделился от складчины и общего котла, о чём в дальнейшем открыто сожалел так, как, из-за своей скупости и недоверчивости, быстро обанкротился. Но он никогда не отказывался от халявной поживы с нашего стола, особенно, если на столе появлялась бутылка. Я с ним контачил, лишь по работе. На досуге же, я только «чесал» свой язык об него. Поводов для этого он давал столько, что мы все просто уставали от него.
Я, ни за что не взял бы его с собою, но, накануне, он в наглую навязался в компаньоны, и я вынужден был согласиться. Я не хотел сидеть последние дни в прокуренном бараке, и планировал в одиночку побродить в окрестностях нашей базы. Судьба же распорядилась по-иному. Возможно, таким способом, она уберегла меня от неведомой опасности, подстерегавшей меня в тайге. Это лишь предположение, зародившееся у меня после нашего похода за клюквой.
Пробудившийся день оказался пасмурным, но по-прежнему тёплым и тихим. Последние стаи диких гусей уже не глушили нашу БАМовскую «пятисотку», и мы могли, по её завывающему голосу, легко ориентироваться, где находимся относительно нашей базы, и, как далеко ушли от неё.
Мы с Мыхалычем вышли из барака.
Пройдя по дощатым мосткам на основную дорогу, мы направились в сторону моста, а затем, не доходя до него, сошли по откосу слева к заболоченному лесу. По самому стыку леса и болота, мы пошли к ближайшему Светлому озеру, до которого было около километра, может чуть больше. По пути, среди высокой, густой кочкообразной зелени и низких кустарников черники, попадались крупные, но редкие лиловые ягоды клюквы. Это были жалкие остатки былого обилия. Нам же нужен был только Клондайк, точнее, Михалычу. Мы не стали мелочиться, а поспешили к заветной цели. Выйдя к озеру, мы обнаружили, что до нас здесь уже побывал один Бонапарт, да, за компанию с собою, и Мамая пригласил «похозяйничать».
На лице моего компаньона появилась кислая гримаса разочарования, будто он, втихаря, запустил в рот целую пригоршню кисловатой ягоды. Я тоже был немного разочарован опустошением «наших» плановых угодий.
Осмотревшись хорошенько вокруг, я предложил Николаю Михайловичу разделиться для разведки вокруг озера, а затем, за ним встретиться для анализа полученных данных. Озеро было небольшим и мы, не теряя друг друга из вида, могли за какие-то полчаса осмотреть его берега. Но мой компаньон категорически отказался от моего – по его высказыванию – детского предложения. Начало дня ещё позволяло нам потратиться на совместный обход серого зеркальца воды, но я почувствовал, что, из-за его трусости, мы уже стали терять драгоценное время осени.
Честно говоря, мне не хотелось углубляться в девственные дебри самому, а тем более с человеком, о котором не поют. Он уже начал доставлять мне больше хлопот, чем горы, на которых ещё не бывал.
Помозговав над этой проблемой, я согласился на совместную потерю времени, только уже в прогулочном, созерцательном ритме движения. Безрезультатное кружение вдоль обобранных берегов вызвало негативную поляризацию между нами. Если во мне пробуждались положительные инстинкты искателя оптимального выхода из создавшегося положения, то маминкин сынок заминусовался на скептицизме и брюзжании, пока что себе под нос. Меня же обрадовали предстоящие поиски новых плантаций, а значит, и новых неведомых приключений, чего не скажешь о моём компаньоне.
Дальше этого озера мне не приходилось ходить, но я неплохо ориентировался на местности, с учетом рассказов старожил.
Я осмотрелся для вида вокруг, а затем уверенно показал рукой на запад.
- Давай подымимся на ту сопку. За ней, точно, никого ещё не было. Мне Володька Баранов говорил про неё,- соврал я ему, не моргнув глазом.
После некоторых колебаний и раздумий о пустой корзине, которую придется везти в Ленинград, он решился взять и эту высотку. А время неумолимо уходило. Драгоценное время для осенней тайги, его обитателей, тем более, для его случайных гостей!
По жизненному опыту, я знал, что рядом с такими минусами нельзя долго рассуждать и сомневаться. Иди напролом в огонь или в воду, а они, из страха оставаться один на один с неизвестным, с проклятиями в твой адрес и на весь белый свет, всё равно преодолеют все препятствия, едва не наступая на пятки лидеру. Правда, потом затаят ненависть и жало для тебя, потому что ты был свидетелем их паники и страха. Но, это уже мелочи жизни, не правда ли?
Сопка была невысокой, но желанный горизонт скрывался за вершинами высоченных елей и осин, ставших плотной стеной на нашем пути.
Оглядев дремучий уголок природы, я пошёл на спуск, надеясь в низине отыскать заветные закрома тайги. Несмотря на позднюю осень, у самой опушки леса, стлалась плотным ковром высокая и густая трава. Покрыв пышным слоем отрытое пространство на добрую сотню метров вокруг, трава отделяла жиденький сосняк верхней части сопки от своих солидных и стройных собратьев по «Зелёной книге». На сочной зелени нетронутого покрова ярко выделялись золотистые вкрапления осиновых листьев.
Место было сказочным во всех отношениях. Не хватало только Шишкина с Васнецовым и их зверушек.
Утонув выше колена в малахитовом омуте, я невольно забылся на какое-то время. Красотище!
И вдруг, моё внимание привлекли симметричные вмятины на траве. Они странным образом выпрямлялись, будто их, только что сделали.
Мне бы, в первую очередь, вспомнить о том, кто стоит рядом со мною, и постараться равнодушно пройти мимо этих злополучных вмятин; и, наверняка, день прошёл бы без каких-либо эксцессов и треволнений. Но!..
Где тот провидец, который удержал бы меня от скоропалительного слова и шага? Я высказал свои наблюдения вслух. И кому?
Остановившись напротив самопроизвольно подымающихся стеблей, я спросил притихшего компаньона: - Николай Михайлович, как ты думаешь, чьи это следы?
Он замер, попеременно глядя, то на меня, то на следы. Овальное, яйцевидное лицо горело здоровым румянцем. Огромный лоб заметно пульсировал венами. Глаза беспокойно забегали. Пухлые губы вытянулись в трубочку. Чувствовалось, что в его сознание вторглась предательская дезинформация об окружающей обстановке, и его мозг вынужден был самостоятельно её разоблачить.
Это очень нелегко сделать, когда, в анализ данных, постоянно вмешиваются панический страх от рождения и жадность из тех корней.
- Медведь? – дрогнувшим голоском спросил он меня. Хотя, только что, его оперный баритон оглушал тайгу на целую версту в округе.
Не подозревая о его стопоре в мышлении, я наивно продолжил.
- И притом, он только что прошёл… Видимо, мы его спугнули, - ответил я, не подумав о том, что запустил цепную реакцию на взрыв его инстинктов. - Вон смотри, на бревне свежайшие следы от когтей.
Что могло, произойти, в этот момент, в мозгу человека, о котором не желают слагать песни, предположить можно было. Но, как это отразится на его действиях и поступках, увы, предугадать, никому не дано!
Я ещё не успел закрыть рта, как Николай Михайлович взорвался на все свои, - потаённые, на всякий случай, - килотонны животного невежества.
- Тут нет никакой клюквы! – закричал он на меня. – Ты специально заманил меня сюда, чтобы убить! – и пошёл крыть меня тем, чем богато было его обывательское скудоумие.
Появись и зарычи в этот момент медведь или волк и то, уверяю вас, я бы не так остолбенел от услышанного обвинения в свой адрес, из общественного унитаза этого Homo sapiensa.
Лицо его побелело. Вечно расширенные глаза сузились и, казалось, что он, вот-вот, набросится на меня и разорвёт в клочья, не хуже медведя. Но, моего нежданного Брута, хватило лишь ещё на пару оскорбительных обвинений в мой адрес.
Не докончив изливать на меня своё духовное зловоние и трусость перед нежданными обстоятельствами, он неожиданно подпрыгнул на месте, как бы проверяя свои возможности в преодолении препятствий, затем, увальнем, перемахнув первое из намеченных препятствий, в виде поцарапанного медведем бревна, помчался по мягкому ковру прочь от меня, да так шустро для своей усреднённости во всём, что можно позавидовать.
Беглец зигзагами удалялся, как медведь, приминая траву, а я продолжал стоять, переваривая своими мозгами его сальто-мортале. Мне было обидно слышать столь чудовищное обвинение и хотелось послать его подальше того места, куда он, глупец, устремился. И послал бы, наверняка! Да ведь я взял его с собою в тайгу, а он в ней, как слепой заблудится и тогда действительно сбудется его дурацкое подозрение.
Думая обо всём произошедшем и наблюдая за его прытью, я, как-то не сразу обратил внимание на то, что этот тупой безумец бежит прямо по медвежьим следам, пересекавшими ковровый отлог сопки наискосок к сосняку.
Я закричал ему вслед, чтобы он остановился. Но у страха только глаза растут, а на барабанные перепонки уже не выделяется ни грамма гормонов.
Нельзя было терять ни секунды, иначе тот, в полоумном темпе, исчезнет среди деревьев, и быть может навсегда.
Я быстро перемахнул через злополучное бревно со следами медвежьих когтей и устремился вдогонку за ним, зная, что компаньон и бегуном окажется неважнецким.
Догнав паникёра в сосняке, я дёрнул его за плечо. Он только корзиной отмахнулся. Правда, бежал уже медленнее. На ходу, я ухватил его за рукав и резко рванул на себя. Он чуть было не упал, закрученный на ходу.
Тяжело дыша, я сказал ему: - Дурак! Ты же вдогонку медведю бежишь!
Кретин Михайлович /иначе не назовёшь/, остановился.
Распухшее в считанные минуты лицо горе-бегуна отливало лиловой краской и обтекало обильными струями пота. Жирные вены на шее судорожно дёргались, впервые столкнувшись с подобной нагрузкой. Широко открытым ртом он по-рыбьи заглатывал огромные порции прохладного воздуха. Шляпа с узкими полями съехала на затылок, оттеняя на своём соломенном фоне огромный лысеющий лоб, покрытый крупным бисером пота. Да этот классический типаж «Homo» - ценнейший материал для психиатров и сатириков! А я его на пленер, как в парк культуры и отдыха! Тут же действуют законы «джунглей»!.. Цивилизация-то или подобие её в нескольких километрах от нас. А вокруг тайга!
Я, молча, смотрел на него, давая ему время на восстановление дыхания и элементарного соображения. В те минуты мне хотелось, со всей силы, дать пинка этому «человеку», чтобы он по-Минхаузенски долетел до самого барака, и чтобы долго не мог сесть на свой толстый зад. Но я понимал, что, отчасти, сам виноват в случившемся. Ведь знал же, кого беру в компаньоны! Хорошо, что ушли не так далеко от базы и через пару часов спихну его с рук.
Дав отдышаться Михалычу, я, молча, повернулся в сторону базы и пошёл, не оглядываясь. Он понуро последовал вслед за мною, уже не оглашая тайгу показным голосом оперного певца. Думая о чём-то своём, он не проронил ни одного слова, а лишь шумно сопел у меня за спиной.
Вскоре мы вышли на старую бревенчатую дорогу, соединявшую Светлое озеро, - на котором мы «пролетели» с клюквой, - с нашей базой. Здесь уже хорошо был слышен вой БАМовской установки.
Возвращаться с пустым ведром мне не хотелось… И провожать «хомо идиотиса», до самого порога, тоже не было никакого желания.
- Знаешь, что, Николай Михайлович? – сказал я ему спокойно, как - будто ничего не случилось. - Вот эта старая дорога ведёт до самого моста. Иди-ка ты по ней домой, но никуда не сворачивай с неё. Я же пойду вдоль болота, ещё, кой-куда загляну.
Он, молча, согласился, затем повернулся ко мне спиной, и устало ссутулившись, медленно побрёл обратно, несолоно хлебавши. Я же сошёл с дороги, на едва заметную тропу, по которой мы, окрылённые захватническими мечтаниями, пришли к озеру, и уже не торопясь, направился в сторону дома, по пути подбирая все ягоды подряд, оставшиеся от наших намерений.
Углубившись на полусотню метров в чащобу, я, на всякий случай, громко позвал его. К моему удивлению, он ответил, но его голос прозвучал не оттуда, где должен был находиться. Дорога, по которой он шёл, дугой уходила влево от меня, и ответ должен был прозвучать также слева. Он же дал о себе знать, почти с того же места, где мы с ним расстались.
«Видимо «Наполеон» решил, что возвращаться домой без трофеев ему не к лицу, и задержался на некоторое время для сбора ягод», – подумал я.
Собирая редкие, но довольно крупные ягоды, я малыми зигзагами приближался к базе. Минут через десять, я вновь окликнул Бонапардыча, надеясь услышать его отклик с нужной стороны. Но, к моему удивлению, тот отозвался справа.
Я остановился и повернулся в его сторону. Я понял, что былой компаньон наткнулся на истощённую «жилу» и все былые страхи и предостережения разом исчезли из его алчного сознания.
Я позвал его ещё раз для проверки своего предположения. Отклик сместился ещё правее.
Чертыхнувшись в душе, я нехотя пошёл на голос, в который раз сожалея о том, что связался с ним сегодня. Чтобы точнее выйти к нему, я в очередной раз окликнул его, но он не отозвался. Я ещё громче огласил притихшую тайгу, перекрыв своим гласом от Бога тройное расстояние разделявшее нас. Но и в этот раз ответа не последовало. Кинув в безмолвное пространство третий безответный запрос, я прибавил в шаге. Через несколько минут я был уже в исходной точке нашего расставания. Его там не оказалось. Я подумал, что он не пожелал встречи со мною и решил уйти домой втихаря. Для успокоения души, я позвал его ещё пару раз, едва не сорвав голос.
Тайга не хуже воды прячет криминальные концы и редко расстаётся с их тайнами.
Не получив никакого ответа из эфира, я уже вслух обругал этого кретина, как только мог и пошёл быстро по тропе, изредка подхватывая попадающиеся ягоды. На душе было некоторое беспокойство.
Вернувшись в барак с неполным ведром, я первым делом спросил у ребят о том, когда вернулся Николай Михайлович? Услышав, что его с утра никто не видел, я вдруг почувствовал сильную усталость. Дыхание моё нарушилось подступившим к горлу комком.
«Я бросил в тайге человека! - пронеслось в голове. - Если с ним, что-нибудь случилось, то, Николай Николаевич, суши сухари. Твоя песенка спета! А будут ли о тебе петь там песни, и какие, судить уже не тебе. Ягоды там тоже свои есть, не хуже Шастинских, но доведется ли тебе их собирать?»
За окном быстро темнело. В такое время суток, в осенней тайге, даже домашние животные и те под крышу поскорее прячутся, а Николай Михайлович, по моему легкомыслию, - чёрт бы его побрал, - мечется по сумрачной тайге, гонимый адскими муками своего страха и бессилия.
Убедившись, что он действительно не возвратился, я поднял всех на ноги. Разделяемые мраком таёжной ночи и нелепой неопределённостью сложившейся ситуации, мы без конца обсуждали варианты поисков, а в действительности, ничего конкретного не предпринимали. Хорошо зная, поведение нашего Николай Михайловича средь бела дня, в самой безобидной обстановке, многие из нас, в подсознании, вместе с проклятиями, провожали его «грешную» душу прямёхонько в ад или в рай, заботясь ныне уже о завтрашнем дне, не обещавшем ничего хорошего для нас, и для меня в особенности.
В который раз я поклялся, что, если Фортуна сведёт свою дикую игру со мною к благополучному исходу, то, до конца своих дней не буду связываться с ИДИОТАМИ и НЕВЕЖДАМИ! Еже ли повториться такая игра Судьбы, то, живого или мёртвого, но дотащу его к Человеческому суду, чего бы мне это не стоило! Аминь!
Несколько часов неопределённости, бездействия и напряжения могли свести с ума. Злополучное время было сравнимо с вечностью Дантового Ада. Все советовали, сочувствовали, упрекали, но никто не решался протянуть руку помощи, а, тем более, идти со мною в ночную тайгу.
Меня начинало понемногу лихорадить, хотя я старался не подавать вида. Я уже не слышал и не видел никого. Отключившись от всего мира, я не сразу пришёл в себя, когда увидел в дверях комнаты живого «покойника».
В часу, в котором определено являться духам и привидениям, в комнату вбегает моё проклятие в лице Николай Михайловича и обессилено валиться на свою кровать.
Несколько минут, он, молча, лежал на спине и тяжело дышал. Раскрасневшееся лицо было всё покрыто багровыми штрихами царапин. Жиденькие волосёнки растрепались и слиплись в хаотичном рисунке безвкусицы. Остекленелые глазища опустошенно уставились в прокуренный потолок. С мокрых, грязных брюк и сапог стекала болотная вода, пачкая постель и образуя у кровати мутные лужи.
За столь живописный портрет горе – собирателя клюквы, безжалостная тайга взяла самую малость – шляпу, корзину и килограмм, другой его избыточного веса.
В комнате повисла тишина ожидания. Эта пауза помогла мне окончательно успокоиться. Мне, как и всем остальным не терпелось услышать о невероятных похождениях горожанина в таёжном тылу самой Смерти.
Постепенно выходя своим куриным умишком из шока и видя всеобщее, нетерпеливое внимание, наш трагик быстро оценил своё смехотворное положение по-своему.
- Ребята, дайте отдышаться, – небрежно бросил он своим поклонникам. - Всё расскажу, как на духу!
Непостижимо! Ему хватило несколько минут, чтобы телепортироваться из траурной рамки небытия с чёрной лентой, в золоченую рамку с розовыми лентами былого самодовольства и самолюбования! Внешность существования мгновенно забывается, а вот выход из тёмных, пропахших трупами лабиринтов самого Миноса, фиксируется прочно и навечно.
Наше замешательство и безмолвие он пропустил сквозь кривое зеркало, и стал на наших глазах выращивать из своего жалкого ничтожества в почитаемого Героя сцены императорского театра столицы..
«Идиот!» - пронеслось несколько раз в моей голове.
- Ты, почему перестал отзываться, когда я тебя звал? – спросил я его для оправдания перед слушателями, а не для себя.
- А-а-а! Ты мне так надоел, что я захотел отвязаться от тебя поскорее, – с некоторым пренебрежением ко мне, честно признался он. – И возвращаться с пустой корзиной не хотелось. Я подумал, что ты специально увёл меня от жирной клюквы. Вот я украдкой последовал за тобой. Когда ты позвал меня, я тихо ответил. Потом подумал, что ты опять прицепишься ко мне, и повернул поскорее назад. На дороге я уже не захотел отвечать.
Эта крыса ленинградских коммуналок и подачек затеяла игру в кошки-мышки с таёжными обитателями, не догадываясь о существовании элементарных правил игры с Природой. Слушая его, я понял, что до него не дошёл истинный смысл игры Судьбы с ним. Он чудом остался в живых, а послушаешь его, так получается, что он задержался за картёжной игрой в соседнем бараке.
Из лихорадки меня бросило в жар. Но это состояние не имело негативных последствий для меня, и я легко снял перепад эмоций кружкой воды.
- Я не заметил, как заблудился! Вы понимаете меня! – выпучив глаза, поведал он нам полушепотом, как будто это с ним случилось в первый раз в жизни.
Кто-то понимающе кивнул головой.
- Хожу, хожу… Вдруг вижу просека, о которой ты мне говорил, - обратившись непосредственно ко мне, продолжил он свой рассказ. - А тут стало темнеть. И, как назло, тучи сплошные, не дают определить нужную сторону.
Действительно, когда мы пересекали широкую просеку, я ему поведал о коварности её сторон для непосвящённых путников. Северное направление вело к людям, а вот южный собрат заманивал простаков в самую гиблую часть этого уголка тайги – систему Ухтозёр, насчитывающую около сотни озёр, завязанных между собою густой сеткой речушек и топкими болотами. По рассказам старожил, из Ухтозёрных сетей вырваться почти невозможно. И вот этот, примитивнейший экземпляр Человечества, чудом не угодил в них.
- Ты говорил, что надо идти в том направлении, в котором солнце светит в левый глаз, - как бы упрекнул он меня, за неполную лекцию по «прогулке» по тайге в пасмурную погоду. - А где мне его взять было, когда небо всё в тучах, и темнеть стало быстро?
- По мху на валунах и деревьях, не мог, что ли определить? – спросил я его язвительно.
- А я забыл, с какой стороны он растёт, - искренне, по-детски, ответил он. При этом сделал удивление на лице.
Я, невольно, засмеялся.
- Тогда, кто же тебе дорогу указал? – спросил, один из слушавших.
- Не поверите! – начал он, воистину, правдивый и невероятный рассказ, и самодовольно улыбнулся.
Я уже совсем пришёл в себя и не держал больше зла на это нелепое чудо природы. Наравне с остальными, я приготовился выслушать исповедь живого телепортанца.
- Стою я на просеке, и гадаю, в какую сторону мне повернуть? Боюсь шаг сделать. А вдруг не в ту сторону! Провертелся так, с полчаса, может больше. Ещё немного и совсем стемнеет, и крышка мне! Вдруг вижу, недалеко, метров тридцать от меня, кто-то вышел из леса и стал переходить просеку. Я не поверил своим глазам.
Он выпучил глаза наполовину яблока, стараясь убедить нас этим. Жаль, кинокамеры не было.
- Мужик не видел меня, – продолжил он. - Идёт себе вразвалочку, не торопясь. Я подумал, что это местный охотник домой возвращается. Дошёл он почти до огромного корня упавшего дерева… Стою, думаю: - «Ещё пару шагов и мужик исчезнет в лесу, и тогда, уж точно, мне конец!»
- Я стою, как дурак и смотрю ему вслед. Потом, как закричу ему, аж сам удивился своему голосу. Тот неожиданно качнулся. Я думал, что напугал его. А он, вдруг опустился на четвереньки и, как зарычит! Теперь моя очередь наступила. С перепугу, я задрожал, закачался на подкосившихся ногах и шлёпнулся на жопу, аж, шляпа слетела с головы! Что теперь жена скажет?
Видимо, у нашего героя, страх стремился в мозг по одному каналу, а дело о шляпе направлялось по другому, что не мешало им вместе наводить в его сознании панику, и уравнивать их по значимости.
- Это был настоящий медведь! – быстро вернулся он из-под шляпной проблемы к «мужику». Глаза вот-вот вылезут из орбит. - Огромный медведь! Вы бы видели, как я взял старт с сидячего положения. Кино, ей, богу! – и он засмеялся, вспоминая свой старт.
- А корзину там же оставил? – спросил я его, соображая, в каком, приблизительно, месте он мог выйти на просеку.
У меня уже появилось желание, чуть свет, сходить на поиски по «меткам», и своими глазами увидеть то место. Я предположил, что до первого болота он не дошёл, иначе и медведь бы ему не помог. От Светлого озера до болота чуть больше двух километров будет. Огромная стена из корней, порядка 4-5 метров в поперечнике, не часто встречается в лесу, а тем более на просеке так, что это отличный ориентир для поисков пропажи.
- Нет! – ответил он, удивлённо. – Я с ней бежал, покуда в речку не нырнул с разгона. Хорошо, что мелкая оказалась. Но водица, скажу вам, ребята, лёд с иголками!.. – и он поёжился для убедительности.
Мы рассмеялись. Наши страхи и переживания были уже позади. Напряжение вовсе спало. А наш «блудный сын» закладывал основы для завтрашних насмешек над собою, не подозревая о том. Он же сейчас был на вершине популярности к его Личной персоне. Аплодисментов только не хватало.
Жаль, мне его стало. Ведь он, как Человек, даже не родился. Клубок животных и человеческих инстинктов.
- Николай Михайлович, - спросил, кто-то у него с подковыркой, - а в речке-то очко, жим-жим?
Я уверен был, что страх, или преследовал нашего героя или бежал впереди него на правах ведущего, и Николай Михайловичу приходилось довольствоваться лишь ощущением близости СТРАХА. Ему, счастливчику, не дано было знать самого страха, иначе он мог просто умереть от него ещё при встрече с медведем.
- В реке мне было не того… Понимаете, ребята? Вода-то ле – дя – на - я! – ответил он удивлённо, не поняв, что он уже стал мишенью для насмешек. – Я, знаете, вот, когда испугался по-настоящему… Бегу, лезу… В общем, продираюсь через черноту и, вдруг, слышу гул нашего «БАМа». Я остановился, огляделся и почувствовал себя, как в гробу! Понимаете? Как в гробу, насквозь проросшем корнями, а там за крышкой слышен мотор. У меня, скажу вам честно, сердце чуть не разорвалось на куски! До сих пор ноет. – И он для убедительности положил грязную ладонь на испачканный свитер.
- И попёр, я тогда на непролазную черноту, как медведь, пока прожектора не замаячили между деревьями. Не знаю, как я живым добрался сюда. Ей богу, не знаю!
Да, это было так.
Он умолк и наигранно прикрыл глаза. Похоже, было на то, что он, в своём поросячьем детстве, мечтал стать артистом театра оперетты или оперы. Теперь же, после столь мастерского, с его точки зрения, монолога, он ждал заслуженных аплодисментов.
Морду бы ему набить за это, да всё равно толку не будет.
Завтра, наш искатель приключений, начисто забудет о чуде своего спасения и опять влипнет, в какую-нибудь смертельно- смехотворную историю, вынося из неё только грязные ноги «Homo» и очередное бахвальство.
И всё же.
Это было настоящее чудо, каких бывает немало на белом свете. Другого объяснения, у меня, просто нет! Тем более что, обделённый матушкой природой аналитическим умом, Николай Михайлович, запомнит лишь выгодные кадры из ночного кросса с препятствиями, устроенными для него, мною / помимо моей воли и желания/, и косматым соавтором по подготовке кадров на выживание в экстремальных условиях, в прямом и в переносном смысле.
Декабрь 1980г.