ОКО ЗА ОКО

Юрий Овтин

ОКО ЗА  ОКО

Рассказ

Предвыборная кампания за кресло мэра приморского города Н-ска приближалась к завершению. Завтра, в воскресный день, горожане придут на избирательные участки, чтобы отдать голоса за одного из двух кандидатов.
Эти кандидаты были в сущности антиподами. Альберт Израилевич Шлимов, управляющий городским коммерческим банком «Клондайк», которого поддерживали местные предприниматели и демократически настроенные слои населения, и Виктор Акимович Калачев, директор машиностроительного объединения «Красная фреза», за которым стояли директорский корпус и прокоммунистически настроенные массы.
В победе Калачева был заинтересован и председатель облисполкома Иван Иванович Козырный, которому далеко не безразлично было, кто займет кресло мэра областного центра.
Вот почему Иван Иванович, несмотря на то, что на время предвыборных баталий демонстративно ушел в отпуск, поручил своему первому заместителю, Иннокентию Павловичу Перечному, провести сегодня совещание под формальным предлогом обеспечения общественного порядка в день выборов, в связи с приездом в город большого числа иностранных наблюдателей.
Наряду с руководителями ряда городских и областных служб были также приглашены председатель городской избирательной комиссии Валерий Федорович Кондратюк – ректор института культуры, и член центральной избирательной комиссии Богдан Иванович Коломийченко – директор областной научной библиотеки, а также Георгий Петрович Медведев, начальник центра социологических исследований коммерческой фирмы «Феникс», являющийся по сути главным идеологом команды управляющего банком в борьбе за кресло мэра.
Вот на этих-то троих людей и нужно было оказать давление в кулуарных разговорах перед началом совещания.
А суть дела была вот в чем. За два месяца предвыборной борьбы со страниц периодических изданий,  с телевизионных экранов на головы кандидатов противоборствующими командами было вылито немало грязи, однако последней каплей, переполнившей чашу терпения и вызвавшей бурю негодования в команде директора завода и его жалобу на имя председателя облисполкома, была финишная пикировка средствами наглядной агитации, в которой обе команды переступили черту порядочности.
Управляющий банком первым оклеил фасады городских зданий и заборы прекрасными плакатами со своим изображением. Обладая фотогеничной внешностью, с демократической белозубой улыбкой, мастерски пойманной профессионалом-фотографом, в великолепном белом костюме, Альберт Израилевич Шлимов взирал на граждан города голливудским киногероем.
Команда Калачева, внешность которого была не столь импозантной, создавала имидж доброго надежного человека. Его сфотографировали среди детишек на фоне заводского спортивного комплекса. На плакате алела крупная надпись: «Все обещают – Калачев делает!»
С этого негатива были отпечатаны десятки тысяч открыток, в преддверии майских праздников разнесенных по почтовым ящикам жителей Н-ска, и плакаты, альтернативно расклеенные рядом с плакатами Шлимова.
И все бы тут ничего, но какие-то негодяи, – а городская милиция, к сожалению, не смогла никого задержать, – на лацканах белого пиджака Шлимова оттрафаретили шестиконечные звезды.
Через некоторое время, опять же какие-то неустановленные негодяи, но, предположительно, уже совершенно другие, на замечательных плакатах с портретами Калачева ядовитой черной краской написали: «Вор и пьяница».
И, наконец, позавчера по городу были расклеены листовки, на которых карикатурно изображенный Калачев сидел на детском горшке и размахивал флажком. Сделанная крупным шрифтом надпись гласила: «Калачев делает!»
Это было уже слишком.
Надо было одернуть зарвавшуюся команду Шлимова, а заодно и причастных к этому, но спокойно взирающих со стороны официальных должностных лиц, и показать, кто является настоящим хозяином положения.
Столь деликатное дело Иван Иванович Козырный поручил своему надежному и проверенному сподвижнику, бывшему секретарю обкома партии по идеологии, доктору исторических наук Николаю Борисовичу Стерженеву, работавшему у Ивана Ивановича в качестве пресс-атташе.
Николай Борисович за долгие годы своей восходящей партийной карьеры прослыл человеком весьма искушенным в различного рода интригах и с заданием шефа справился искусно, успев переговорить с Кондратюком и Коломийченко перед началом совещания. Семена, посеянные им, – а в этом он убедился по глазам своих собеседников, – попали на благодатную почву. Однако Георгий Петрович Медведев, стоявший в этом списке под № 1, на совещание не явился. Поймать его на работе Николай Борисович также не смог. Оставалось попробовать вызвонить его вечером по домашнему телефону.

 Георгий Петрович Медведев около двух месяцев в поте лица своего, не покладая рук, добросовестно отрабатывал пять тысяч долларов, которые Шлимов дал ему авансом за организацию предвыборной кампании. В случае победы Шлимова, сумма гонорара должна была увеличиться в пять раз. Безусловно, работать было за что.
Георгий Петрович много лет прозябал редактором многотиражки на крупном краснознаменном предприятии, откуда его забрали в обком партии, в лекторскую группу отдела пропаганды и агитации, пообещав в течение трех лет дать квартиру. В обкоме же, где он проработал пять лет, Георгий Петрович сумел написать и защитить диссертацию, став кандидатом исторических наук. Но очень скоро ему надоело быть в руках обкомовского начальства послушным роботом, безропотно писать всевозможные доклады, выступления, статьи в газеты и журналы, и он стал подумывать над тем, как ему получше спрыгнуть с этого поезда, с которым ему было явно не по пути. И все же уход его из партаппарата для многих оказался совершенно неожиданным. Как и то обстоятельство, что старшая дочь Георгия Петровича, студентка пятого курса университета, вдруг взяла и вышла замуж за аспиранта криогенной академии.
И все бы как у людей, если б аспирант этот не был негром. Точнее, даже не негром, а темнокожим арабом. И не чистокровным арабом, а марокканцем с изрядной примесью французской крови, но тем не менее откровенным представителем негроидной расы и капиталистического мира.
Расистом Георгий Петрович не был, однако выбором дочери был изрядно ошеломлен. Тем не менее, обладая чувством юмора, он достаточно спокойно, в отличие от своей жены, перенес происшедшее, стойко и весело парируя подначки своих многочисленных друзей.
Закончив учебу, дочка с мужем приняли решение уехать на постоянное место жительства во Францию, где проживали дальние родственники мужа, обещавшие помочь с трудоустройством.
Вот тут-то все и началось. Начальник ОВИРа, оформлявший выездные визы, проинформировал об этом первого секретаря обкома.
Поскольку Франция была членом НАТО и потенциальным противником, обкомовские мудрецы быстренько перевели Георгия Петровича из аппарата обкома на должность заместителя редактора областной газеты, органа обкома партии.
В этой же газете работал в то время заведующим отделом культуры Альберт Израилевич Шлимов, который постоянно находился в состоянии неустойчивого равновесия.
Будучи прекрасным журналистом, Шлимов был нужен газете. Однако в партийном издании на номенклатурных местах, коими являлись должности заведующих отделами, должны были работать исключительно члены партии, в сплоченные ряды которой Альберту Израилевичу в силу его независимых убеждений, помноженных на национальную принадлежность, попасть было настолько непросто, что об этом можно было даже не мечтать.
Трудно сказать, как бы сложилась его судьба, не подоспей так называемая перестройка.
Шлимов написал киносценарий, по которому был поставлен нашумевший отечественный боевик, ставший самым кассовым фильмом года,  Альберт Израилевич получил невероятный по тем временам гонорар – 100 000 рублей.
 Коллеги и сослуживцы думали, что с такими деньгами он рванет в Израиль или в Штаты, но Альберт Израилевич, будучи человеком прагматичным, приобрел на Камчатке небольшой рыбоконсервный заводик и с головой окунулся в коммерческие дела, сколотив за несколько лет немалый капитал.
Еще в газете у Шлимова с Медведевым сложились неплохие приятельские отношения.
Альберт Израилевич не раз за шахматной доской от души смеялся над Жорой, который, не будучи евреем, пострадал по национальному признаку.
Георгий Петрович также ушел из редакции, создав сначала свою собственную газету, а затем и издательство.
Однако дела у него, в отличие от коллеги Шлимова, шли кое-как.
Поэтому совсем не удивительно, что когда Альберт Израилевич, решив баллотироваться в мэры города, предложил Георгию Петровичу возглавить его команду, заняв условную должность начальника центра социологических исследований одной из многочисленных его дочерних фирм, Георгий Петрович охотно согласился.

Николай Борисович Стерженев, перелистывая свежие газеты, удобно расположившись в своем любимом кресле, уже не раз, но безрезультатно, набирал номер домашнего телефона Медведева.
Неожиданно на том конце провода сняли трубку.
– Говорите, – пробасил прокуренный голос Георгия Петровича.
– Привет капиталистическим акулам, – начал издалека Николай Борисович, – Стерженев говорит. Как жизнь в мире бизнеса?
– По-разному, – буркнул в трубку Медведев, – выгребаем потихоньку.
– Вот-вот, – уцепился за фразу Стерженев, – я всегда утверждал, что на тридцать сребреников не больно-то развернешься, ну разве что обгадишь на плакатах с головы до ног честнейшего человека, одного из лучших наших директоров.
– Насчет сребреников ничего сказать не могу. Нам за работу платят в СКВ, в отличие, скажем, от вас, глубокоуважаемый Николай Борисович, когда в приснопамятные времена вы не только отдавали подготовленную мною статью в газету за своей подписью, но и гонорар умудрялись присвоить, – парировал выпад собеседника Медведев.
– Да не надо так горячиться, Георгий Петрович, скажи лучше, как жена, дети? – направил разговор в нужное русло Стерженев.
– С чего это вы о моей семье беспокоиться стали? Раньше-то вас это не больно интересовало.
– Так раньше-то власть в стране была, порядок был. А сегодня полный беспредел. Захотел – обгадил человека, захотел – организовал заказное убийство. Говорят, убийство сегодня за двести долларов заказать можно. Вот я и беспокоюсь, как там твои детишки, Георгий Петрович? Ну, бывай здоров. Береги себя, да хорошенько подумай...

Невольным свидетелем этого телефонного разговора оказался родной брат Николая Борисовича, приехавший к нему в гости на пару дней.
Несмотря на то, что Стерженев любил поразглагольствовать о бескорыстии, он умудрился всю свою многочисленную родню из самого дальнего в области райцентра перетащить в Н-ск, пристроить на «грибные» места и обеспечить жильем.
Один только старший брат Степан остался в селе, работая агрономом в колхозе.
Случайно став свидетелем разговора брата, он сильно испугался.
– Не мое это правило, Коля, лезть в чужие дела, но то, что ты только что наговорил этому Георгию Петровичу, – просто чудовищно. Плохо, Коля, что ты от Бога, от веры отступился, Бог такого, Коля, не прощает. Да разве ж можно детьми стращать? А если б, Коля, не приведи Господь, тебя самого бы так? Вот у тебя в доме книжек-то сколько разных, а Библии нет. Взял бы у кого, Коля, Библию, да прочитал бы хоть разок. Библия – это книга жизни. И есть в ней золотое правило.
– И что же это за правило такое? – насмешливо глядя на Степана, спросил Николай Борисович.
– Правило это запомнить несложно: «Во всем, как хотите чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».

...Разговор со Стерженевым и Кондратюк, и Коломийченко, и Медведев восприняли каждый по-разному.
Богдан Иванович Коломийченко проработал половину жизни директором научной библиотеки, был он человеком очень добрым и совершенно бесхитростным.
– Подумать только, какой милейший человек Николай Борисович, – рассказывал он дома жене о  совещании в облисполкоме. – Надо же, сколько лет прошло, а он и тебя прекрасно помнит и детьми нашими интересовался. Время, говорит, теперь неспокойное, хорошо ли дети присмотрены? Да, довели страну до произвола, до ручки. Спрашивается, и кому все это мешало? Устроенность была, достаток, уверенность в завтрашнем дне. А сегодня что? – возмущался Богдан Иванович, и в его словах была, конечно, своя доля истины...
...Валерий Федорович Кондратюк сразу же уловил, куда клонит разговор Николай Борисович, и в который раз уже пожалел, что ввязался в это грязное дело, дав согласие на свое назначение председателем городской избирательной комиссии. Но в этом был и свой большой резон. Каждый из претендентов, с которыми Валерий Федорович был давно и хорошо знаком, в случае победы обещал ему оказать содействие в приватизации возглавляемого им института, создавая, таким образом, в Н-ске первое в стране приватное высшее учебное заведение.
Валерий Федорович вел двойную игру, одновременно подыгрывая и Калачеву, и Шлимову.
К такому развитию событий он был готов – сегодня вечером скорая медицинская помощь доставит его в реанимационное отделение городской кардиологической больницы, где начмедом работал его двоюродный брат, с диагнозом «трансморальный инфаркт миокарда».
За детей Валерий Федорович тоже не боялся. Они с женой сейчас аккумулировали впечатления на борту океанского лайнера в Средиземном море...
...Георгий Петрович положил телефонную трубку и задумался. Со стороны Стерженева это была неприкрытая угроза. Вопрос состоял в другом: как далеко могут зайти люди, теряющие власть и былое могущество.
За свою жизнь Медведев не беспокоился. Ее лучшая, бурная и яркая часть была прожита. И коль суждено рано или поздно уйти из жизни, то смерть от киллерской пули, пожалуй, «лучше, чем от водки и от простуд».
За своих близких он тоже не сильно переживал.
Жена, несомненно святая женщина, столько лет терпевшая его полубогемный образ жизни – с непрекращающимися застольями, беспрерывным преферансом, работой по ночам и в выходные дни, – наконец не выдержала и ушла от него к другому мужчине, степенному и порядочному человеку.
Дочь родила двух детишек и припеваючи жила  с мужем где-то на севере Франции, под Гавром. В письмах постоянно приглашала к себе в гости.
С цветных фотокарточек на Георгия Петровича глядели два кучерявых, как Пушкин, симпатичных озорных пацаненка с европейскими чертами лица, но с шоколадным цветом кожи. Медведев где-то вычитал, что потомки его внуков могут быть абсолютно белокожими только через двенадцать поколений – настолько сильны гены у черной расы!
Кто бы мог подумать, что у него, Жоры, будет два внучонка-арапчонка!
Хуже дела обстояли с младшим сыном Генкой. Парень слишком рано стал самостоятельным. Георгий Петрович с десяти лет водил сына в секцию карате. К семнадцати годам тот, после многочисленных побед на различных первенствах и чемпионатах,  получил первый дан и стал обладателем «черного пояса». Благодаря спорту, он легко поступил в политехнический институт, но учиться не захотел и со второго курса парня выгнали.
Георгий Петрович устроил его на работу охранником в офис к Шлимову. За короткое время Генка купил подержанный «мерседес» и по вечерам гонял на нем с друзьями и сомнительного вида девицами.
Недавно он пришел к отцу и попросил двести долларов, объяснив, что проигрался в преферанс (папочкины гены!) и, если завтра не отдаст долг, его поставят на «счетчик».
Георгий Петрович после недолгих раздумий денег все-таки не дал, мудро решив, что это тот случай, когда, укусив за палец, в дальнейшем могут отхватить всю руку, и посоветовал сыну бросить играть в карты и выкручиваться так же самостоятельно, как он в это дело вляпался.
«В плане шантажа за парнишку можно не бояться, он за себя постоит. Бояться надо другого. Парень из волчонка начинает вырастать в молодого волка. Эх, поскорей бы его забрали в армию!» – думал Ге-оргий Петрович.
Запугать Медведева было трудно. В силу своего характера он терпеть не мог угроз и на угрозы отвечал адекватно.
«Интересно, а как поживает сынок Стерженева?» – вдруг промелькнула злокозненная мыслишка, но он отогнал ее и, взглянув на часы, стал собираться, так как опаздывал на встречу с друзьями.

Это были старые закадычные друзья Медведева, как по деловым отношениям так и по застолью, и неизменные партнеры по преферансу.
Сан Саныч Морозов работал в должности директора авторемонтного завода, а Роман Михайлович Вайсман – заместителем управляющего строительным трестом.
Все трое были сложные неуравновешенные натуры, имели ярко выраженную склонность подавлять окружающих, семейная жизнь у всех троих не сложилась, надежных, преданных друзей было немного и поэтому, несмотря на тяжелые характеры и противоборство в картах, они относились друг к другу по-братски, с некоторой даже нежностью.
Вот уже на протяжении двадцати лет они регулярно, по субботам, встречались в просторной квартире Романа Михайловича и расписывали по четыре «пульки», предварительно плотно отужинав и крепко выпив. Играли друзья обычно в «финку» с призами по пять центов за вист.
Однако это однообразие изредка нарушал их новый приятель Зяма Вассергисер, начинающий и удачливый молодой предприниматель, арендовавший у Сан Саныча один из цехов.
Зяме льстила дружба с такими уважаемыми в городе людьми, в преферанс он играл слабо, денег заколачивал много и был для друзей своего рода «сладкой булочкой».
Вот и сегодня Зяма приехал вместе с Сан Санычем, уже изрядно подвыпивши, достал из дипломата две бутылки «Джони Уолкер», всевозможные деликатесы, – предлагая отметить его успех на бирже, потрясая пачкой долларов, стал настаивать на том, чтоб поднять ставки до одного доллара за вист.
Друзья понимающе переглянулись и, подтрунивая над Зямой, сели за стол.

...Сан Саныч отупевшим усталым взглядом смотрел в карты – сплошные валеты и девятки. Хотя известная преферансистская поговорка и гласит, что «карта не лошадь – к утру повезет», игра тем не менее не шла. Сан Саныч проигрывал четвертую пульку подряд. И если в первых трех проигрыш был незначительный, то в этой он залетал, что называется, на полную катушку.
А все началось с той злополучной девятерной...
Они играли, как обычно: двадцать-сорок, и Жора с тридцатью очками в пуле нырнул на мизер. За многие годы Сан Саныч достаточно хорошо изучил все повадки Жоры и, несмотря на его заявления, что тот хочет повеселить компанию и взять пару взяток, Сан Саныч был уверен, что Жора блефует и у него на руках «чистяк».
Сан Саныч не хотел отдавать призы и перебил мизер сомнительной девятерной. Тем не менее, после сноса у него на руках вырисовывалась верная раскладная игра, но Жора с Ромкой вистовали втемную.
Хотя другая известная картежная поговорка и утверждает, что «туз и в Африке туз», вистующие все же умело прибили не только марьяж, но и туза с королем, оставив Сан Саныча без трех взяток.
А в довершение ко всему еще и этот мизер...
Мизер был двухмастным красавцем с двумя голыми восьмерками и со своим ходом.
На такой мизер пойдет любой.
В прикупе оказался «молодежный марьяж» – валет и дама к одной из восьмерок. Сан Саныч снес его и зашел с этой восьмерки, не сомневаясь в том, что игра сделана.
Тем не менее расклад оказался невероятным и на вторую восьмерку Сан Санычу вставили пять взяток.
И вот он сейчас сидел и угрюмо подсчитывал – получалось, что проигрывает больше двадцати «колес». Примерно столько же проигрывал и Зяма, Ромка мечтал выйти в нули, а всю пенку снимал Жора, на которого нашел невероятный «пёр».

Сан Саныч подвез Георгия Петровича на своей  машине к дому и вышел проводить его.
– Ты ж, надеюсь, понимаешь, Жора, что я сегодня не был готов к столь серьезному потрясению и таких бабок у меня с собой нет. Если не возражаешь, то эти две штуки я отдам тебе недели через две, – завел разговор Сан Саныч, про себя думая, что попал как «кур в ощип» и для того, чтобы рассчитаться, ему придется продать машину.
Дело в том, что он, по совету своей любовницы, работавшей в трастовой компании «Эллада», все свои сбережения отдал туда под выгодные проценты. Пару месяцев все было хорошо, а потом владелец «Эллады» отправился в круиз и остался в Италии. Сан Саныч на старости лет в числе десяти тысяч других вкладчиков оказался одураченным Буратино, практически без копейки за душой, о чем он боялся признаться даже близким друзьям.
– А что, Шурик, сын Стерженева, все работает у тебя главным инженером? – неожиданно вопросом  ответил ему Жора. – Все никак не подсидит тебя?
– Да ну их в баню! – махнул рукой Сан Саныч, вспоминая о том, что и Стерженев-старший и сам Иван Иванович Козырный не раз намекали ему, что пора бы уже поберечь себя и уйти на пенсию, уступив свое место принимающему эстафету молодому поколению.
– А ты знаешь, Шура, – вдруг сказал Георгий Петрович, – если ты сумеешь убрать сына Стерженева с завода, то долг, пожалуй, я тебе спишу...

...Артем Стерженев стоял на балконе, облокотившись о перила, и курил, вглядываясь с высоты десятого этажа в синевшее вдали море, плавно сливающееся с небом. Смеркалось. Так же сумрачно было и на душе Артема Стерженева.
Несколько дней назад на заводе случилось ЧП.
С подъемного механизма, который не был своевременно испытан и зарегистрирован инспекцией котлонадзора, сорвался полуторатонный негабаритный груз, убивший насмерть двоих и тяжело покалечивший троих рабочих.
Директор завода своим приказом отстранил Артема, отвечающего на производстве за охрану труда и технику безопасности, от работы и передал акт о несчастном случае в прокуратуру.
Несмотря на настойчивые телефонные звонки отца, секретарь директора под различными предлогами никак не могла их соединить.
И лишь после того, как Николай Борисович попросил Ивана Ивановича Козырного и тот лично позвонил на завод, Сан Саныч наконец-то соизволил взять трубку, однако ответ его был лаконичным и однозначным: «Сделать ничего не могу, звоните прокурору города».
Прокурор был новый, из команды Шлимова, который недавно уверенно победил на выборах и занял кресло мэра, и даже сам Иван Иванович звонить ему не решился.
Артем, жизнь и карьера которого делались по отцовским звонкам и протекциям, не был подготовлен к столь тяжким испытаниям судьбы.
«Все, конец», – подумал Артем. Отец и его друзья, потерявшие власть, уже не смогут защитить его. А тюрьму он не переживет. 
– Нет, только не это. Лучше смерть, – решил Артем и, перекинув через перила балкона свое тело, бросился вниз...