24. Как в палатах у царя приняли богатыря
Долго ли коротко спал Яван в чудесной опочивальне, того никто не знает, а только через времечко неизвестное он проснулся и духом встрепенулся. Глядит – вроде как утро уже наступило. Светает... Слышит – птички вокруг распевают, и чует – ветерок с балкона поддувает. Ваня глядит, не наглядится – ну будто сторонушка родимая ему видится! И в самом-то деле: вот роща берёзовая на горушке светлеет, вот дубрава на равнине зеленеет, а вот и речка чистоструйная в ольшаннике бежит. А у Вани от этого вида аж сердце щемит, и натурально слеза на глаза наворачивается.
Яваха с боку на бок поворачивается, виды эти дивные обозревает, а потом на ножки резвые вскакивает, быстренько умывается, в шкуру львиную одевается и направляется в общую залу. Приходит, а там уже Сильван восседает – возбуждённый такой. «Ну, братан Яван, – говорит он с жаром, – в каком чудесном лесу я ночевать изволил – не поверишь! В самой что ни есть родимой чаще! Никогда не спал слаще... И смотри ещё, – добавляет – нету на мне больше ни одного синяка. Как рукою всё сняло, ага! Место тут, видно, целительное, а не токмо обворожительное».
А в эту минуту и остальные заявилися по одному, тоже до крайности довольные и впечатлений полные. Вышли они на балкон все вместе, городу чудовищному подивились, а потом назад воротились и чаи гонять принялись.
Буривой тут Явану и говорит:
– Я, Ваня, чего-то в толк не возьму, как такая громадная образина, как Чёрный этот царина, сумел с нашею Зарёю Ясною в супружеские отношения войтить, да ещё дитё от неё породить. Видали, он какой? Во же и огромный!
– Да уж, дядя Буривой, – ему Яван отвечает, – у этих чертей загадок немало, а вернее – навалом. Уж чего-чего, а сии заразы чудесить горазды. Наше дело – успевай только рты открывать…
– Но-но-но! Не прибедняйся, Ванюша! Ты меня, старого дурака, лучше послушай. А скажу я тебе вот чего. Твоя, Ваня, палица чертям-то не дюже нравится – она их фокусов будет поинтереснее и всех чудес чудеснее. Видал, как этот динозавр от неё тягу дал? Хэ-ге! Бои-и-тся...
Взял Яваха оружие своё в руки, посмотрел на палицу внимательно, ладонью любовно по железяке погладил и тоже хвалить её заладил:
– Эх, палица моя боевая, на помощь твою Ваня уповает! Я-то знаю, что это не железо, а сам Ра мне помогает, Отец наш вездесущий, всех сутей сущий! Поклон тебе Ра за твои неявные, но главные дела!
А тут вскоре и Ужавл пожаловал. Так, мол, и так, говорит, – извольте, дескать, богатырь Яван, к его величеству Чёрному Царю отбыть, поскольку они, величество то есть, вас к себе приглашают и во дворце своём вас дожидают.
Ну, Яван чё? Яван с радостью. Не всё же тут ему куковать и в эмпиреях витать да реять – пора и делом заняться... Пошли, говорит чёрту Ванька, я-де готовый. Палицу свою хвать – и на выход. Да быстренько вниз и спускаются на лифте. А у ворот повозка волшебная стоит – в один миг куда надо домчит...
Сели Ужавл с Яваном в неё да поехали. На улицу боковую свернули и куда-то на окраину двинули. Едут быстро, аж всё мелькает, но плавно – даже не качает. Через времечко некороткое попали они на край города, и видит Ваня – впереди замок каменный показался. Большой! Стены у него были высокие, ворота широкие, а вокруг, вместо рва да вала, заросли какие-то росли небывалые, сплошные сучки да колючки, не лезь – поцарапаешь ручки.
Подъезжают они к воротам, а там по краям два ужасных истукана стоят и красными очами на них глядят. Ужавл кнопочку на панели нажал, звук мелодичный исторг, и великаны враз на харю подобрели, в стороны отошли и на въезжающих чуть ли не умильно глядели, покуда те мимо них ехали.
Въезжают ездоки во двор внутренний, и видит Яван – в глубине дворец стоит красоты неописуемой и весь золотом да каменьями драгоценными сверкает – внимание к себе так и привлекает. У крыльца опять же стража истуканная караул несёт, и по двору ещё несколько подобных роботов вяло шастают. Эге, смекает Ваня, видать чёрное величество своим чертям не шибко-то и доверяет, коли охранять себя не им поручает.
И только они к дверям сунулись, а оттуда сановитый чертяка выходит, на Явана со скрытым любопытством глядит, усмехается и слегка ему поклоняется.
– Милости прошу, – говорит, – Яван Говяда! Вам тут беспредельно все рады! Его величество только что отошёл от дел и вас к себе проводить велел.
Ужавл было тоже желал за Яваном увязаться, да только этот мажордом так на него глянул, что тот назад отпрянул. А Ванька внутрь подался, не мешкая, хотя и без ненужной спешки. Идёт он в сопровождении этого вельможи со спесивой рожей и на красоты внутреннего убранства озирается. Никогда доселе Яван такой богатой роскоши не видал, а уж он-то многое в странствиях повидал. И впрямь-то чудеса-чудесные, дивеса-дивесные! Везде торчали колонны мраморные полированные, россыпи камней в стены были вмурованы, и картины окрест висели рисованные, как прямо живые. Того и гляди вывихнешь выю, озираючись... Одни палаты были чуть ли не сплошь изумрудами отделаны, другие янтарём облицованы, третьи сапфирами да диамантами изукрашены. И струи воздушные овевали Ваню эфирами благоуханными. Снаружи-то жарынь-жара, а тут самая что ни есть пора. Да в придачу музыка в каждом зале невесть откуда льётся, а кое-где и песня сладкозвучная поётся. Воистину шик, блеск, красота, умиление – царским гостям на остолбенение!
И вот подходят они наконец к пребольшим резным дверям, возле которых по краям два чудовищных очкастых стража стояло. Как видно, то и была приёмная Чёрного Царя. И только, значит, подошли они, а дверь в ту же минуту приоткрылася, и навстречь Явану ещё одна важная персона явилася: толстый такой чёрт, пуще первого из себя сановитый и кручёными рогами увитый.
– К его величеству с оружием входить не положено! – рявкнул он грозно и на Яванову палицу перстом указал.
Явахе, конечно, такое запрещение пришлось не по нраву, ибо он, хоть парень был и бравый, а всё же безоружным к царю соваться – без головы можно остаться.
– А где ты оружие тут зришь? – удивление на лице он изобразил. – Это что ли, а?
И палицу с плеч снимает.
– Так то ж это... палочка простая, – Яваха, усмехаясь, замечает. – Тут, дядя, такое дело, понимаешь, вышло. Мы со своими в колобол намедни играли – вот меня нечаянно и «подковали». Так, знаешь, по ноге какой-то прохиндей саданул, что я таперича едва-то иду. Во!..
Вельможа аж опешил от такого Яванова лицедейства. Не нашёлся чего и сказать.
А тот ещё решительнее ему хрень вколбасивает:
– Не, я без палки с места не сдвинусь! Что ж это я, хромым пред очами величества предстать должен что ли? Какой же я апосля этого жених, а? Фигушки-макушки! С палкой пойду – и баста!
И на палицу, морщась, опёрся.
А вельможа рожу непонятную скорчил, попятился да в двери назад – шмыг. А где-то через минуту сызнова из дверей он появляется, льстиво Явану улыбается и вход ему широко распахивает.
– Милости просим, Яван Говяда! – гундявит подобострастно. – Его величество вас до себя приглашают-с. Идите как есть – это для нас честь!
Вошёл Яваха и видит, что кругом него просторная весьма раскинулась зала, вся сплошь не златом, не серебром, и не каменьями самоцветными, а деревом редким изукрашенная. Ну всё-превсё, и полы, и потолки, и стены, и колонны породами древесными мастерски были отделаны и блестящим лаком облакированы. А поодаль огромный резной трон стоял, и на нём не иначе как сам Чёрный Царь неподвижно восседал.
«Ну и дела!» – подумал про себя Яван и даже затылок в недоумении почесал. Он-то гиганта давешнего увидеть ожидал, а царь почему-то обычного роста оказался, не выше вроде его самого, а ранее эвона каким ражим он предстал. Ну да Ваня из-за этой неожиданной метаморфозы не растерялся, дале, нимало не хромая, потопал, до середины дошагал, остановился и царю с достоинством поклонился.
– Поравита тебе, Чёрный Царь, всего пекла властительный государь! – молвил он голосом молодецким. – Прими пожелания благоденствия и крепкого здоровья от меня, от сына Коровьего!
– По Ра, по Ра... – буркнул главный чёрт не шибко ласково и, тяжёлый взгляд в Ваньку вперив, с головы до ног его измерил.
А потом и говорит чванно:
– Ты зачем это, Коровий сын, к нам пожаловал, а? Ходишь тут, бродишь, дерзишь, колобродишь и ещё ни к месту зубоскалишь! Порядки наши не уважаешь?.. Хэ, явился, не запылился, не ждан, не зван!.. Отвечай, Говяда Яван!
А Ванюха, то услышав, улыбнулся, на палицу обопнулся, да отвечает так:
– Ай-яй-яй-яй-яй! Что же это ты, великий царь?! Радушные хозяева гостей сначала потчуют да угощают, поят их да питают, а уж потом о том-сём их пытают. А рази ж у вас не так?
У царя даже брови наверх полезли от Явановой наглости. Сурово он на храбреца глянул, а затем усмехнулся криво, поднял руки лениво и дважды ладонью о ладонь хлопнул.
И не успели звуки хлопков затихнуть, как боковая дверь распахнулась, и массивный красного дерева стол в залу впорхнул, аки птичка, а за ним три кресла, тоже деревянных, плавно этак прилетели, и сии мебеля без стука и звука посередине палат расставились.
– Ну что ж, прошу садиться, гостенёк дорогой Яван, – ещё раз царь усмехнулся и Ване на креслице указал вежливо. – Посидим, побеседуем. Мысли друг у друга поразведаем...
И сам с трона поднялся и к дальнему от Явана креслу направился.
Росту он оказался длинного, на вершок даже Явана превосходил, а телосложение имел крупное, статное, могучее, и всех, доселе виденных чертей, казался покруче. Одежды на царском величестве были просторные, даже балахонные, разными тёмными красками они переливались, а волосы вдоль худого и грубого лица на плечи и грудь ему спадали, и точно вороново крыло отливали, тем самым бледность царских щёк оттеняли. И, что интересно, опять никаких рогов на лбу у величества не было. И то ведь верно – на кой ему носить лишний вес!
Вот он на кресло своё воссел с величием царственным, ну и Яваха на своё подсел, прислоня к столу палицу. Черняк тогда снова в ладони жахнул, и тем же макаром из бокового прохода яства различные и кувшины с напитками принеслись и аккуратно на стол уставились.
– Ну что, выпьем что ли за встречу, Яван? – вопросил царь мрачно, взглядом его прожигая.
Взял он кубок сверкающий и его поднял, а один кувшин, на который царь глаза скосил, сам собою в воздух воспарил и в царский кубок опрокинулся. Шипя и играя, полилась в сосуд струя розоватая, окружающее пространство благоуханием наполняя.
– А что это за напиток, великий царь? – полюбопытствовал Ваня.
– Напиток этот образией зовётся, – помедлив, ответил чёрт, – мы им душу себе веселим, настроение поднимаем, и грусть-тоску разгоняем.
– А с каких таких ягодок образия сия производится? – не унимается Ванёк в своих вопросах.
– С ягодок? Хэ! Ягодки сии – суть души человеческие, кои в отчаянии на Земле пребывают да в тоске пропадают. Так-то вот. И чем тем душам горше да безысходнее, тем образия слаще у нас получается да превосходнее.
– Ах вот оно что! – воскликнул наш герой. – Не, благодарствую за угощение, Пекельный царь, а только я такую образию не уваживаю! Я ведь и так весел, буйну голову не повесил – а от лишнего веселья одна лишь дурь образуется да похмелье.
Черняк же опять недобро усмехнулся и образию сию выпил, не поперхнулся. Да и снова кубок свой поднимает, и уже другой кувшинище красную, словно кровь, жидкость в него наливает, и та жидкость густопенная пряный аромат вокруг распространяет.
– Тогда, Яван Коровий сын, – процедил, сверкнув очами, владыка ада, – может, этот напиток изволишь испить? Али снова побрезгуешь?
– Чё за напиток-то?
– А-а-а!.. Это всем напиткам царь, наших предков дар, силу и волю дающий крова;р! Кто его пьёт – тот мощь в себя льёт! Хм. И он не на ягодах настоянный, а... на людских душах самых достойных. Коли мы человека ломаем и его волю в прах растираем, то из души его попранной кровар сочится, и по жилушкам нашим круто мчится. Так что пей, Яван, пей – не робей!
Задело нашего Коровича чертячье самодовольство. Посмотрел он тёмному царю прямо в очи, точно прицелился в него, прищурившись, а потом и говорит, усмехнувшись:
– А чего мне робеть-то? Я, твоё велико, не из пугливых. Просто... не нужна мне ваша сила ворованная, когда у меня своя имеется – Богом дарованная!
Р-р-р-р!.. Бешенство неукротимое лицо царя вдруг исказило, и лютейшая ярость из чернейших его очей засквозила. Засопел он грозно, задышал часто, а потом прошипел шёпотом свистящим, перекосив узкий рот:
– Да как ты смеешь, жалкий уродец, мне, самому Чёрному Царю, всего Ворола;да владыке, дерзко тут перечить и нести свои глупые речи! Я тебя... на ладонь посажу, а другою прихлопну – и пылиночки от твоей особы не останется!
И как даст по столешине ладонью своей каменной! Аж вся посуда волшебная зазвенела и на воздух, точно стая ворон, подлетела!
А Яванова палица от удара яростного не устояла, по краю стола поехала и об пол – ба-бах! И до того грозным гулом она загудела, будто стопудовый колокол там запел. И аж стены вокруг сотряслися! И долго ещё звуки громовые из поверженной палицы неслися… Глянул Ваня на царя, а тот всю спесь свою потерял, буквально ни жив ни мёртв сидит и в ужасе на палицу глядит. Всё его тело будто окаменело, а лицо посерело.
Вот такое-то дело. Н-да... Короче, случилась с царём оказия, и не помогли ему ни кровар, ни образия. И покуда Черняк в прострации пребывал, Яваха из сумки скатёрку повыпростал, на краю стола её расстелил, всю хрень ядовитую прочь отодвинув, и кувшинчик молочка для себя попросил, а, наливши молока, за кубок схватился и к царю обратился:
– Хэ-гей! Брось, твоё величество, не горячись! Как говорится, нервы не верви – их беречь надо. А будешь норову своему во всём потакать, так и беды не миновать... Ну, владыка мощный, – добавил он, – за твоё здоровье!
И добрую толику своей «образии» из посудины отпил. Да и Черняк, тупо на Ваньку уставившись, машинально из кубка своего пригубил, подупавшее настроение, видать, поднять норовя.
– А можа это... святой водицы отведать желаешь? – Ваньша царю предлагает. – Так я...
Царина буркалы до отказа выпучил, на Явана непередаваемым взглядом воззрился, да потом образией и подавился – как ею пырснет, да кулаком по столу как тырснет!
– Ну, уж нет! – прогремел он в ответ и, прокашлявшись, добавил по-деловому: – Вот что, сокол, давай-ка без обиняков, чисто конкретно потолкуем, без этих самых... шуточек твоих плоских да подковырочек. Ты, я гляжу, парень ушлый, хитёр-мудёр да на язык востёр. Ничё – договоримся! Ты ноне купец, а я – товара имец. Желаешь Борьяну мою заполучить – изволь цену за неё заплатить. Дороже её у меня никого нету, так что гони, женишок, монету!
– Что ж! – Яваха себя по колену шлёпнул. – Вот это дело другое! Это по-нашему!.. Согласен, твоё величество, платить, только... маловато у меня монет, – и он руками развёл, гримасу смешную состроив, – пять золотых всего и есть-то. Пойдёт?..
Черняк от возмущения аж вздёрнулся.
– Да ты чё, Яваха, львиная рубаха – совсем что ли дурной и на голову больной, а?! За царскую дочку – и пять монет?! Хэ-т! Мой ответ – нет!
Яван тогда голову в раздумье почесал, винтиками мозговыми пошуровал да папане и возвещает:
– Да уж, княжна Борьяна и впрямь хороша, и лежит к ней моя душа... А у меня более и нет ни шиша. Хм. М-да... Эвона! А давай-ка я за неё отработаю! Сделаю чё те надо, вот и будет мне награда. Да и ты, царь, будешь рад, ага!
– Отработаешь?
– Отработаю...
– За Борьяну?
– За Борьяну!
– Хм...
Тут уж и пекельный государь в задумчивость впал и долгонько себе репу чесал.
– Э-э! – говорит он наконец, рукою махнув. – Чего там время зря терять да пупок себе надрывать – давай-ка лучше меняться! Я тебе, так и быть, отдаю в жёны Борьянку, а ты мне... палицу свою даришь, да в придачу... шкатулку, коя у тебя в сумке! И куда хошь, туда и сваливаешь. Ась?..
Явана даже в смех от сего предложения кидануло.
– Эк, куда заганул! – заявил он царю. – Ну, уж дулю! Так, твоё велико, дело не пойдёт. Или, думаешь, я идиот?
– А чего тебе, Ванюша, бояться? Неужели, считаешь, я тебя обману?
– Хе! А то нет! Вам, чертям, только слабину дай – враз ведь обманете и глаз на зад натянете! Хе-хе!
Чёрный Царь в момент тут посуровел, насупился личностью и с такой речью к Ванюхе обратился:
– Ну, ты там, Явашка Коровья Какашка, ты что это о себе возомнил?! И впрямь что ли хочешь нас победить, а?! Вот же, право слово, дурак! Ты ж один сюда припёрся, кучка бездельников с тобою – не в счёт, а нас, чертей – на миллионы счёт! Массой ежели двинем – не останется от тебя и помину!
Только Яваха царёвы угрозы в толк не берёт.
– А мне до фени ядрёной все ваши миллионы! – отвечает он дерзко царю. – Шкатулочка-то Ловеярова хитро придумана – она не про миллионы, а про тебя одного думана. Миллионы твои может и останутся, а что лично с тобою станется – вопрос...
Черняк тогда сызнова окосел и мешком в кресле осел да, взопревши явно, пот со лба утирать принялся. Поставил-таки Ванька его в тупик – его величество к такому обращению не привык.
И вот сидел он так, сидел, думал-думал, и наконец что-то придумал.
– Ладно, – махнул он рукою устало, – коли уж и впрямь ты такая перекатная голь, то так и быть – невесту отработать изволь. Ра единым мне поклянись, что выполнишь три моих задачи, и ежели выпадет тебе удача, то и Борьяну возьмёшь и сам невредимым уйдёшь. Ну а если тебе не повезёт, то придётся твоей милости идти восвояси. По рукам?..
Яван губу тогда закусил, торбу потормосил, а потом тряхнул башкою да и махнул рукою.
– Согласен! – говорит он с энтузиазмом. – Твоя воля – условия выдвигать, а моя – их выполнять! Только вот Ра клясться я прав не имею, поскольку Ра я не владею, а вот своею жизнью поклянусь, что за данную работу возьмусь. Но с одним условием!
– Каким ещё условием?
– А вот каким. Сии задания против принципов моих не должны идти. В русле незлого они должны быть пути! И ещё... И ты обещай, Пекельный царь, что по выполнении всех заданий вместе со своей чертячьей компанией от меня отстанешь и чинить мне препятствий более не станешь!
Царь тоже чуток подумал и головою согласно кивнул. Встали они тогда, через стол перегнулись, по рукам вдарили, а потом кубки свои подняли и в ознаменование заключённого договора их со звоном сдвинули, а содержимое в рот себе опрокинули. После этого каждый на своё место уселся, и оба с видом предовольным.
Посмотрел Чёрный Царь на Ваню с ехидцей в глазах да ему и говорит:
– Да, забыл тебя предупредить, женишок Яван. Борьянка у меня девка балованная, в поступках своевольная, и моё согласие ещё ничего не значит. Коли захочет она за тебя пойти, то пойдёт, а уж коли не захочет, так переубеждать её у меня ни желания нету, ни мочи. Уж тогда сам её уламывай. Ха-ха-ха!
– А, кстати, – перестав ржать, он добавил, – она сюда вскоре подойти должна. Чего-то, правда, запаздывает, норов свой, как всегда, выказывает...
Что ж, посидели они ещё чуток и о всяком покалякали. Яваха у царя и принялся выпытывать, какова, дескать, у него идейная платформа, и каким образом соотносится у них содержание и форма. Яван-то в богословии был подкован, прошёл он праведов расейских школу и всех учеников превзошёл, пострел, поскольку уже от рождения правду в душе имел.
– Вот ты тут, великий государь, – обратился он к хозяину ада, – Ра единым назвал. И мы таковым Его почитаем. Тогда почему твои черти Ра олухом считают, всячески на словах Его поносят и в глубине сердца не носят?
Усмехнулся Чернячина самодовольно и таково рёк:
– А это потому, что им знать всего не положено. Великое знание неуязвимость и силу даёт, а на кой ляд мне, скажи, такие всезнайки? Трон-то ведь один, а охотников его занять – много, вот пусть и шкандыбают окольной дорогой! Хе-хе!
– Ладно. Понял… Ты, величество, видать, по-своему мировой порядок понимаешь, от своих холуёв отлично. Но ведь врать-то царю неприлично.
– Хэ! Экий же ты, Яван, дурачина! – скривил царь харю. – Босяк ты! Как есть босяк да голяк, уж извини. Ну на себя-то взгляни! У твоей милости штанов даже нету, пять монеток всего в суме да дурь в уме, а поди ж ты – меня ещё учишь и какую-то чушь канючишь! Хэ!..
– Власть!!! – и он сжал кулак и потряс его пред собою. – Вот истая радость! И ты думаешь, Ра иной?.. Эх, наивный ты простак. В мире всё не так, как ты считаешь. В облаках, Корович, витаешь... А я скажу вот какую штуку – тебе, более никому, так что мотай на ум. Ра – первый творец и властитель вселенной! Он когда-то, когда был молод и смел, силою необоримою кусок ничто захватил и по своей воле всё мироздание закрутил. С мироздания сего он и питается. Когда существо погибает и разрушается, то сила его прямо в рот Ра течёт. Тем он и живёт да радуется... Он величайший в мире деспот! Главнейший во вселенной тиран! Никогда и никому с ним не сравняться – нечего даже и стараться! Бесполезно это и бессмысленно... Между ним и нами – граница непроходимая, и то есть тайна тайн неисповедимая. По Ра замыслу большее, на что существо способно, так это к престолу его пробраться, уничижаясь, и там вечно пред ним пресмыкаться, хвалу и славу ему вопя.
Царище тут призамолк ненадолго, гордо в кресле откинулся, кровару чуток отведал и продолжал излагать свои идеи:
– Но такая карьера – не для чертей! Пускай ангелы туповатые восхвалением бога занимаются, а мы – сами себе боги! Достойные Ра подражатели. Он – эгоист величайший, – и мы в эгоизме упражняемся. Он всех и вся гнёт под себя – и мы поступаем так же, ни на пядь не отступая от его программы. Так-то вот!.. Первым сию Ра слабость ещё Световор понял, вселенский мятежный вождь, а за ним и другие во множестве, кто не захотел пребывать в убожестве. Ра стал стар, и ему за всеми не угнаться. Теоретически стало возможно даже свою вселенную создать и от папаши навсегда отпочковаться.
– Ну-ну, – заметил на это Яван. – Ну-ну...
– Погляди, Говяда, как я живу! – голосом раскатистым царь взгремел. – Какими богатствами я владею! Какие дела дею! Каких женщин имею! Здесь всё моё! Я тут и бог и царь, и мне покорна каждая тварь! А ежели ещё более умение жить изощрить, то такое положение можно будет продлить бесконечно. Вечно!..
Позакончил адский оратор свою выспренную речь и с выражением превосходства на Явана воззрился.
А тот сидел и перечить ему не торопился. Вот подумал он чутку, подумал, а потом свой вопросец величеству и киданул:
– А вот скажи-ка, царь, ты утверждаешь, что между нами, существами, и Ра граница непролазная залегла. Так?
– Так.
– А тогда как ты знаешь, что Ра именно такой, а не другой? Наверняка ж ты это ведать не можешь, а утверждать свою версию не стесняешься. А может, ты заблуждаешься?
Черняк аж слегка растерялся. Заёрзал он в кресле, засопел, что-то возразить захотел, да не сразу и нашёлся. Встал он тогда и туда-сюда прошёлся, а потом ход свой остановил и вот чего Явану заявил:
– Ты, хитрый витязь, меня на слове не лови. Чего говорю, я знаю, и чего надо, утверждаю. Понял?.. По бытию всего сущего мы помыслы божьи узнать можем. А сущее ведь в мире не живё-ё-ё-т – всяк ближнего своего на части рвёт! Вот и получается, что так только жить и надо, и кусок у другого урвать и есть единственная в мире отрада... Ну, что, любомудр, съел?
– Да нет, величество, какое там съел, – отмахнулся Ваньша, – не всё можно есть, что на свете есть. И как бы сия отрада не оказалась в конце отравой. Сам будешь не рад, что нахапал таких отрад... Ты погляди, царь-государь на себя, как бы со стороны глянь-ка! Вот ты здесь главный, и нету тебе тут равного – и что?! А ничего хорошего – одинок ты, как хорёк, в замок забился, за стены укрылся, а от себя-то не убежи-и-шь. Вот ты от страха и дрожишь, и радости истой тебе от власти твоей нету, поэтому ты волшебную «радость» в себя и льёшь, а всё одно хмырём живёшь. И вечности тебе уж точно – не ви-да-ть. Это уж как пить дать! Силы твои слабеют, а враги – мудреют. Придёт срок – за всё злое ты расплатишься и с высокой горки вниз покатишься. Что – али не так?
Гневом страшным буркалы царские полыхнули! Высверкнулись из них огненные лучи и к Явану было метнулись, но на полдороге вдруг тормознулись и медленно назад втянулись. Совладал всё же с собою владыка ада, не дал воли своему своеволию. Вернулся он на царское место, в кресло сел и с прежней невозмутимостью на собеседника посмотрел.
– Хм! Да-а уж... Ну, да ладно, – пробормотал он и к Явану обратился как ни в чём не бывало. – А как ты, Яван, Ра себе представляешь?
– Как-как... Как сам живу – таким и Его представляю. Необходимым лишь обхожусь, себя не стыжусь, слабым да униженным помогаю, и под гнётом чужим не изнемогаю... По большому счёту об Отце нашем нельзя говорить, что Он, мол, где-то там, у вселенной на пятках, обитает и встреч с творениями своими избегает. Он ведь везде и нигде, во мне и в тебе... Его даже «Он» называть нежелательно, ну да мы уж для простоты Папаню так величаем, поскольку понимаем далёкость пути к единству... Ну а в твоём, царь, изложении немало обнаруживается несуразицы. Какое-то ничто неявное у тебя появляется, а у нас это ничто – Божья ипостась, и буквою «А» оно обозначается, тогда как активное начало буквою «Р» мы обозначаем, но говорим и думаем не раздельно, а слитно: не «Р» и «А» – а «РА». Вот такие-то дела...
– Глупые и вредные мечты, – покачал головой, в раздумье побывав, главный упырь. – О чепухе толкуешь ты… Отец, отец!.. Какой ещё тебе отец?! Тогда и волк отец для тельцов и для овец... Ха! Ра действительно один да един, но он – великий вселенский господин! Понял, нет? Хм! Хренов боговед...
– Ладно, пусть будет господин, – поднял ладонь Яван. – А ничто тогда что? Ни то ни сё? Пустышка? Никчёмная никудышка? О каком единстве тогда речь, а?.. Э-э! Голова у вселенной что ли без плеч?.. Теперь мне понятно, почему вы природу, нашу Мать, материю так называемую, не уважаете: плюёте на неё, хаете и делами мерзкими обижаете. Это всё потому, что у вас, чертей, в душе единства нету. У вас и в абсолюте распря да раздор заложены. Вы духовно разложены. Немудрено, что в умах и в сердцах ваших не Ра-Отец Вседержитель, а прямо разбойник какой-то окопался или злой разделитель. Естественно, что вы и в явной жизни так же поступаете, коли свою извращённую идею истиной полагаете. Факт!
Царь спокойненько вроде так посиживал и надменно смотрел на Явана, а потом сузил глаза и вот что ему сказал:
– Чушь. Бред. Ерунда... Ишь, каким добреньким вы Ра себе представляете! А зачем, скажи, страдания тогда, муки? Для какой такой науки?
– А вот!.. – воскликнул в ответ Ваня и воздел кверху руки. – То Ра игра! Иго то есть Ра. Научись в неё играть, – и не будешь так страдать, а ежели ты всё ж страдаешь, то плоховато пока играешь. Ра-Отца не хай, не вопи и не мекай – а лучше рассуди да покумекай! Всем нам пораиграммы надо понять, и чертограммами их не след заменять. Ра иго ведь легко, и обычно оно тварям по силам – лишь бы к чертям игра не заносила. Да Ра и сам в нас страдает, когда в игру свою через нас играет. Вы же, черти безконные, приёмы запрещённые в Божьей игре применяете. Что, правила не знаете?
– Хэ! Правила… – презрительно скривился чертище. – Победителей не судят: кто смел – тот и съел.
– Да и подавился! – Ванька тут озлился. – Уж ты, владыка Пекла, не взыщи – а всё-таки ты неверующий.
– Это как так?!
– А вот так! Веры в тебе нету... Того, что в Ра ведёт то есть... Сердце твоё гордостью окружено да ложью опутано, и посему величие твоё – дутое. И я тебе вот что напоследок скажу: по беспутью идти – в тупик прийти, и сколько ни развращаться, а придётся-таки возвращаться...
Посмотрел Яван царю прямёхонько в очи его тёмные и увидел в глубине их тень тоски бездонной.
Но это недолго продлилося – лютое бешенство в царских очах воспалилося!
– Хорош мне тут перечить! – взревел он, сатанея. – И слышать больше не хочу крамольные речи! Я сказал! Всё! Точка!
Да по столу ладонью опять – ляп! Посуда на воздух сызнова – скок!
А на Ване не дрогнул даже волосок. Он лишь рожу скорчил по-скоморошьи, палец к губам приложил – мол, величество, не блажи! – и палицу упавшую с пола поднял да аккуратно к столу приставил, чем моментально царя на место поставил.
И в это самое время двери позади бесшумно раскрываются и за спиной у Явана шаги чьи-то слышатся, да так-то вишь звонко: цок-цок-цок-цок! Обернулся машинально Ванёк – ах ты ж мамочка! – то ж фланирует по паркету его Борьяночка! И такая она ему расфуфыристая показалася, что ни вздумать, ни взгадать, ни малеванцу намалевать! Ну, да мы всё ж попробуем её описать...
Итак, платье на ней было длинное, с красным блескучим отливом, плечи повыше груди обнажённые, а руки в перчатки чёрные по локоть облачённые. На ножках же туфельки были золоченые на высо-о-оком каблучке – они-то и цокали, а у Вани в такт каблучкам сердце ёкало. Ещё у Борьяны причёска была странная: роскошная её грива сложным образом была скручена, завита и в высокую копну сбита, так что мило торчали славные такие ушки, а вдоль них – забавные висели завитушки.
Яван, конечно, с места живо вскочил, на невесту свою уставился, а потом сделался очень весел и поклонец княжне отвесил. И та с ними поздоровалась звонким голосом: «Здравствуй, – сказала, – отец! И ты тож, Яван-молодец!»
Подошла она к царю, его ласково приобняла, в щёку бледную поцеловала, а потом на креслице присела, в Явана очами стрельнула, жемчужно улыбнулася да и спрашивает:
– А чем вы здесь занимаетесь? О чём речь ведёте?
Ну, Черняк ей и отвечает: так, мол, и так, дочка, мы с этим человеком о Ра судим да рядим, и соглашаться друг с другом не хотим…
– А-а-а... О Ра... – Борьяна равнодушно протянула. – Я в этих делах немалая дура. На начальницу ведь я не потянула, экзамен не сдала, а там сплошной был Ра... Ну, да я не особо и жалею – подумаешь! Философия ведь дело мужчин – ругаться лишняя причина.
И смехом весёлым залилась, точно колокольчиками серебряными раскатилась.
А потом к Явану оборотилась:
– А знаешь, Яван, как нас в школе когда-то про Ра учили?
– Как?
– А вот как. Он же двойственный. Во-первых, значит, вот такой: р-р-р-р-р-р!!!
И она хищно оскалилась, пальцы на руках скрючила, и словно дикая пантера зарычала.
– Это чтобы пугать. Р-р-р-р!..
– Что ж, страшно, – усмехнулся Ваня.
– Во-вторых же он такой: а-а-а-а-а-а!!!
И Борьяна до того натурально испуг изобразила – всем телом затряслась, глаза закатила, – что Яван сразу понял, что перед ним актриса ещё та.
– Очень забавно, – он сказал.
А тут и Чёрный Царь в разговор встрял:
– Слушай, Борьяна, своего отца и будь послушна, как овца! Как ни крути, а этот вот субъект – твой жених, и нам сего факта прискорбного никак не обойти. Жених! Т-твою!..
И он руками развёл раздосадованно.
– Но!.. – продолжал царь, воздев кверху палец. – Пущай он о себе не мнит, а три моих задания сполнить норовит. Выполнит их как нельзя лучше – тебя – увы, получит. Ну а не выполнит – может тогда отдыхать, ибо ему тебя не видать!
Борьяна, очевидно, таким заявлением отца осталась довольна, на Явана она зорко зыркнула и ему говорит:
– Ну что ж, дорогой мой жених, нелёгкое это дело меня заполучить. Как бы, свет Яванушка, тебе не осрамиться да домой не воротиться!
И опять, значит, засмеялась задорным смехом, точно доставила себе утеху.
– А это мы ещё поглядим, – Яваха крале говорит, – в каком виде суждено мне домой возвратиться. Я парень неуступчивый, азартный – глядишь, и поможет фарт мне…
Царь тут опять в ладоши вдарил, и появился там пирог знатный, пахнущий ароматно, с фруктами испечённый и с боками золочёнными. Прилетел – и на серёдку стола сел.
– Изволь, жених Яван, пирога отведать нашего! – предложил Черняк Ване.
А тот замялся:
– Да не, величество, благодарствую! Я как-то вашу пищу есть не решаюся – животом, понимаешь, апосля маюся...
– Что, думаешь, отравим? Хе-хе! Сей пирожок сама Борьяна для тебя испекла. Не боись – всё натуральное, с белого света лично ею доставленное.
Страсть как захотелось Ване пирога Борьяниного отведать, но всё же он за себя опасался, ибо помнил наказ дерева о пище адской. Нравы-то здесь не людские, а гадские: накормят черти какой-нибудь дрянью – и нету Вани!
Порешил он тогда от пирога поотвлечь внимание.
– А что это у тебя, величество, за знак на груди висит? – у царя он вопросил.
А у того на груди два скрещённых меча, змеиным ободом окружённых, висели на золотой цепи. Цацка такая приметная, сиявшая несусветно.
Усмехнулся владыка строгий, мечи рукой потрогал и отвечал гордо:
– Это символ наш древний – знак огня, крест! Когда мечи волшебные меж собою сшибаются, из них ведь снопы искр вышибаются.
Берёт он нож большой со стола, над пирогом его поднимает и... крест-накрест пирог разрезает.
– Видишь? – спрашивает Явана. – Это как бы наш мир, противоположными стремлениями на части разделяемый и лишь в центре, в невидимой точке, виртуально соединяемый. Понимаешь?..
Посмотрел Яван на пирог повнимательней и заметил раздумчиво:
– А можно ведь и по другому рассудить... Части креста не расходятся из единой точки, а наоборот – сходятся в ней. И как бы ни были велики противоречия, а всё ж таки надлежит им в единое течь… Так что, твоё злодейство, ежели мечи эти на палки простые заменить, да змею эту ненасытную, хвост свой жрущую, убрать к чертям, то этот символ для добрых дел можно приспособить.
– Ха! – воскликнул Черняк важно. – Не нашёлся ещё человек, который у нас символ наш отобрал бы!
А Яваха ему:
– Ну, не нашёлся, так найдётся – дай срок...
– Ладно, – произнёс царь сурово, – вы тут посидите, а мне недосуг. Дела важные меня ждут. Ты же, Яван Говяда, в гостювальню потом возвращайся и от меня посыльного дожидай – с первым заданием. Завтра поутру и приступим – чего кота за хвост тянуть! Надеюсь, ты уже успел отдохнуть?
Сказал, встал и ушёл не прощаясь.
Остались Яван с Борьяной вдвоём в той зале.
– Послушай, Ваня, – спрашивает княжна у богатыря, – а почему у вас в Рассиянии люди такие придурковатые? Такие... ну вроде тебя?
– А в чём эта дурость выражается?
– В чём-в чём... Да во всём! Ты думаешь, я ничего не знаю и просто так болтаю? О, не беспокойся – я почти всю Землю облетала и всякого народу повидала. Вот в других странах люди вроде как люди: у них и храмы пышные для моления, и святые места для поклонения, и обряды всякие строгие, и символы разные от бога... А у вас поди и нет ничего. Где ни попадя, когда хотите, собираетесь и дурью какой-то маетесь. Бога вы ни о чём не просите, жертв ему не приносите – знай себе шумите, как дети малые, и прям комедию какую-то ломаете. И что вам это даёт? Может, вы идиоты?
Яваха тут как заржёт. За живот он схватился и так со смеху покатился, что аж прослезился.
– А ты думала, мы умные? – наконец он остановился. – Не-а. И впрямь сложнолихие творить мы не умеем, и даже уметь не пытаемся. Просто жить стараемся! Нет у нас ни домов высоких, ни дорог широких, а стоят в лесах дремучих – у-у-у! – избушки на курьих ножках, и пролегают меж ними узкие такие дорожки. Так что мы дикари... зато не гнём спину от зари до зари. Работаем, Борьян, для пропитания и кой-какого одеяния.
– Э-э, Яван, – покачала пальчиком Борьяна, – что-то ты от меня скрываешь! Не договариваешь... Признайся – видно есть у вас тайна вековечная, чтобы жить-поживать беспечно?
– Да нет, Борьяна, нечего мне от тебя скрывать, потому что никаких сокровищ, в вашем понимании, мы не имеем. У нас всё открыто: и дома, и души... Тот поймёт, кто имеет уши!
– Ну, это и я знаю, что вы бедняки распоследние! – воскликнула княжна высокомерно. – Песни поёте, а в лачугах живёте.
– А вот и нет, – Яван ей в ответ. – Мы очень богатые. Беду мы не мыкаем и почём зря не хныкаем. А всё потому, что Бога живого ни в лишний хлам, ни в мёртвый храм не заключаем. Мы Ра в душе носим, поэтому ни у неба, ни у земли ничего не просим, ибо они и так нам принадлежат, а мы – им. На том стояли и стоим... А святые места... Так у нас всё священное – и холмы, и долы... У нас везде дом. Можно спать и под кустом. Мы люди крепкие, закалённые: в снегах рождённые, дождями сечёные, ветрами сушёные, солнцем опалённые... И не страшны нам никакие враги, покуда нам края свои дороги;! Вот и весь тебе, Борьянушка, ответ, только вот не знаю – поймёшь ты, али нет...
И в эту самую минуту княжна притихшая глазами вдруг повела, руку вверх быстро выбросила, точно незримую муху ловя, и действительно – что-то как будто поймала. У неё в руке появился шаричек кругленький небольшенький – ну чисто собою глаз, сверкающий как алмаз.
Нахмурилась Борьяна, брови собольи сдвинула и с негодованием воскликнула:
– Ах так?! Ну, братец, держись! Я тебя предупреждала, чтобы не смел за мною подглядывать? – Предупреждала. Говорила тебе, что в глаз получишь? – Говорила... Вот и не обессудь, хитрый лис – на;, лови!
И как запустит кругляшку в стенку ближайшую!
Ударилось волшебное око о дубовую доску, с писком назад отскочило, на пол упало да и пропало.
– Что это было, Борьяна? – спрашивает милаху Ваня.
А та ему:
– Да так, пустяки... Наши с братцем разборки. Шутим... Ты внимания, Вань, на сии фокусы не обращай – а лучше пирогом угощайся!
А Ваньша, хоть ему пирожка вкусить неймётся, а всё ж таки мнётся.
Борьяна тогда большущую кусочину ему на тарелку положила и с вызовом в голосе заявила:
– Ежели моей выпечки сейчас не отведаешь – обижусь, так и знай!
А-а, думает тогда Яваха – была, не была! Трём ведь смертям не бывать, а одной не миновать! Ежели сия чертовочка прекрасная его тут отравить задумала, то кто ей помешает позже это сделать? Любимым надо доверять... Отломил он себе кусочек маленький и в рот его отправил.
М-м-м! Вкус был – восхитительный! Никогда ещё слаще пирожка Яваха не едал-то.
– Ва-а! – восхищённо он восклицает. – Да ты, Борьяна, я гляжу, и стряпать мастерица, не токмо красавица!
А та довольная такая восседает: пришлась Яванова похвала ей по нраву. Ваня же словно запамятовал про возможную отраву: знай себе вкуснятину уплетает. Прямо на глазах пирожок тает...
– А сама отчего не кушаешь? – поинтересовался у невесты Яван, с аппетитом кусок жуя.
А Борьяна ему заявляет с ехидной усмешечкой:
– Я, Вань, на диете... Неполезны мне пироги эти. Знаешь, как говорится: не ешь много теста, а то на боках не будет места. А я ведь не дура – свою фигуру блюду.
И рассмеялась весело.
Ваньке тоже смешно сделалось. Он аж поперхнулся с пересмеху, закашлялся, но шустрая княжна не дала ему подавиться, с креслица привстав и по спине ему ударив.
Отхлебнул Ваня молочка, на невесту свою посмотрел благодарно да и заявляет в волнении явном:
– Ты, Борьяна, девушка очень славная! По глазам вижу, что умная, по делам знаю, что смелая, да вдобавок ещё и кухарить умелая... И характер у тебя весёлый и живой – похожий на мой. Люба ты мне не передать как, с самой речки Смородины образ твой мне в душу запал. Совсем без тебя я пропал, на других девушек гляжу, а их не вижу – ну нету тебя мне ближе! Да ради тебя, черноокая, я горы готов свернуть, лишь бы твою душеньку на свет белый возвернуть! Только... без твоего на то согласия я увозить тебя не стану, ибо не приемлет моя душа ни насилия, ни обману. Так что... коли я тебе не люб, коли точишь на меня зуб – вот так сразу и скажи, правду в сердце не держи!
Посмотрела княжна прекрасная на Явана взором проницательным, усмехнулась весьма загадочно да и говорит шутейным гласом:
– Ну что же, друг Ванечка, хоть и речешь ты запаленно, а слышать такое мне приятно. Впервой ведь я слышу, чтобы кто-то искренно в любви мне признавался, до сих пор меня лишь купить да покорить пыталися. Хм! Неужели, Ваня, ты и взаправду мою особу так любишь?
– Люблю! Ещё как люблю! – и Яван по груди себя кулаком вдарил. – Вот с места мне не сойти! Клянусь!
– Ой ли, Ванюша? Так ли уж я тебе люба? Что-то не сильно верится... А вспомни-ка... на калёном-то мосту... чуть было меня не пристукнул, а?.. И прибил бы, ей-ей прибил бы, бугай ты этакий, ежели бы я не исхитрилася и мёртвою не притворилася. Ха-ха-ха-ха!
Яван было взгорячился и возражать ей принялся, путаясь в словах и доказывая страстно, что это он-де на рыцаря зол был ужасно, а с ней, милушкой, он бы не сражался...
А Борьяна между тем усмехнулася, перчатки атласные с белых ручек стянула, пальчики на правой руке гибко извернула и принялась что-то на них рассматривать. Пригляделся невзначай Яван – батюшки-светы! – то ж перстенек Праведов у Борьянки на большой палец был надет.
– Ага! – воскликнул богатырь поражённо. – Так вот у кого перстенёк, мне дарованный! Откуда он у тебя, Борьяна?
– А вот не скажу, – пришло на ум ей повредничать. – Купила, нашла, едва ушла, хотела отдать, да не смогли догнать! Ха-ха-ха!
И, сняв перстень с пальца, с преувеличенным тщанием стала его рассматривать.
– И на что тебе, Ваня, такая дешёвка? – спросила она недоумённо. – Перстенёк-то – тьфу! – бросовый. В приличном обществе такой и на палец стыдно надеть.
– Прошу тебя, Борьяна, – перебил насмешницу Яван, – отдай перстенёк! Дорог он мне – и всё.
– А вот не отдам!
– Отдай!
– Не-а.
– Добром прошу...
– О-о-о! И что ты мне сделаешь, коли не отдам? – ещё пуще чертовочка изгаляется.
– Ах так! – нашёлся наконец Яваха. – Я же тебе серёгу твою отдал, не пожадничал, а ты видно такая скупая, что на простой кусочек металла позарилась. Что, Борьяна – чертовское нутро в тебе взыграло? У вас, у чертей, и так вроде всё есть, а вам вишь ты – всё мало!
Не без умысла тайного Ванька дочку царскую эдак подначил, ибо захотелось ему её испытать, червоточинку адскую в её душе выявить... И что же? Удалось. Ещё как удалось-то! Полыхнула вдруг в очах дивы злоба огнедышащая, и всё лицо её некрасиво исказилося, будто сама душа в ней преобразилася.
Приосанилась она гордо, Явана презрительным взором смерила, перстенёк в воздух подкинула, поймала его ловко да и говорит ехидно:
– Ну что ж, женишок любименький – бери свой перстень незавидный! Мне такого барахла и даром не надо, противный ты Яваха Говяда! Но!.. С одним условием я верну его. Я безделушку твою в кулаке зажму, и ежели ты его разожмёшь, то перстенёк возьмёшь, ну а ежели нет – то навсегда привет!
Стиснула она перстень в кулаке загорелом и чуть ли не под самый нос Явахе его подносит.
Что ж, делать нечего – как тут откажешься? Взялся Яван за Борьянин кулачишко левой своей ручищей, а правою лапой попытался пальчики на нём разогнуть... Да только что это? Ну и дела! Как словно клещи оказалась у девушки длань.
Четверть силы Яваха приложил – оказалося мало сил!
Пол-своей силы он прилагает – княжна атлету не уступает!
Три четверти богатырской силы ситуация сия попросила – начала чёртова кукла слегонца уступать: пальчики стали у неё дрожать.
Что ж, пришлось тогда нашему витязю на силушку более не скупиться, и на полную катушку приложиться. Разогнул он кулачок девичий, хоть чуток попотел, перстенёк у неё забрал и на мизинчик себе надел.
А невестушка посрамлённая как подскочит тут на резвые ножки, а в глазищах её бездонных ярь растревоженная полыхнула, будто у дикой кошки.
– Ах, ты так! Ах, ты так, значит! – чуть ли не рыком она зарычала. – Ы-ы-ы! Ы-ы-х!..
А Ваньку смех неудержимый разбирает, глядя как чертовочку злоба распирает. Крепился он, крепился, а потом смехом как закатился...
Борьяна тогда кувшин хрустальный со стола – хвать! Размахнулась угрожающе, намереваясь, без сомнения, в Явана его запустить, а потом передумала внезапно да как шваркнет посудину об пол со всего маху! А сама повернулась в негодовании и прочь устремилась от Вани. Не дюже эстетично, надо заметить, она двинулась, только: тыц-тыц-тыц-тыц! По паркету, значит, полированному... А одна каблучина на туфельке золочёной у неё – раз! – и подломилась. Чуть было её княжеское высочество на пол не завалилась. Не стала Борьяна далее ковылять, сорвала она туфельку порченную со своей ноженьки, рожу ярую скорчила и на сей раз с превеликою охотою ею в жениха запустила.
И попала! Да точно же как! Яваха едва-едва отвернуться успел, как ему в спиняку подарочек прилетел. Аккурат попромеж лопаток. А вслед за первым и второй туфе;ль не замедлился. Хорошо ещё, что шкура львиная Яванов тыл оберегала, а так бы быть в том месте синякам – как пить дать быть бы!
Чертовка же презрительно фыркнула, очами напоследок зыркнула и вон босиком выскочила.
А Яван вскоре смеяться завязал, туфельку с пола взял, отделке красивой подивился, понюхал её даже – не, не пахла, – и вот какая забота ему на ум тут запала. «Ну, допустим, – он рассуждал, – выведу я девицу сию красную с ада – и какая мне с того будет радость? Сила притяжения у прекрасной княжны действительно великая, но с другой стороны и сила отторжения у этой стервозы поболе будет, чем у козы... И как тут поступить, чтобы не сглупить? Хм...»
Посидел Ваньша трошки, покумекал немножко, а потом молочко допил, крякнул, скатёрку забрал да и дал оттуда тягу. «А, – махнул он рукою – была не была! Разберёмся!.. Главное в сих местах – прави держаться, не будет тогда повода и жалиться».
И словно думам своим в подтверждение, оставил Ваня свои рассуждения, затянул песню бравую и на выход зашагал.