(Из цикла: Дом 66В, кв 66. Проделки Глафиры)
Заперев дверь на ключ, она шагнула к лифту и глянула на ручные часики. До прихода мамы с ночной смены оставалось около двадцати минут, до начала первого урока примерно столько же. До летних каникул… аж две недели.
Лифт, к сожалению, не работал и ей пришлось вспомнить о лестнице.
Девушка ещё не совсем повернулась к ней, когда её глаза прочли надпись, выведенную большими жирными буквами, чёрной краской, во всю стену лестничной клетки:
Кому нужна дешёвая шлюха, звоните в кв. №207, спросите Свету П.
Она оторопела… Что это?.. Кто это?.. Зачем?..
На каждом этаже – до самого низа, а также на улице – у входа в подъезд – чернели аналогичные обращения, но ещё более хлёсткие, омерзительные и похабные. Читать их было жутко.
В школу Света, конечно же, не пошла. Во-первых, полшколы наверняка уже прочитало те мерзкие послания и с нетерпением ожидало встречи с ней. Во-вторых – мама! Что будет, когда она всё прочтёт? Страшно представить… А соседи... знакомые… Неет!.. Нет, нет… Нельзя. Сейчас ей просто необходимо побыть одной. Прийти в себя, собраться с мыслями. В конце концов, на что-то решиться. И она пошла к лесу, который зелёной стеной стоял у самого её дома.
Любимая лужайка, на которую её вскоре вывела извилистая тропинка, была покрыта изумрудной травой и пёстрыми, благоухающими цветами. Девушка, глубоко вздохнув, закрыла глаза, и на мгновение забыла обо всём. Губы её растянулись в блаженной улыбке, руки поднялись над головой…и вдруг – как иголкой укололась – вспомнила:
В квартире №207 живёт шлюха и дрянь по имени Света.
У неё подкосились ноги. И, рухнув ниц, она разрыдалась…отчаянно и горько со стонами и всхлипами. Подступивший кашель буквально душил её. Света отчаянно пыталась вздохнуть, но внезапно смолкла – то ли уснула, то ли потеряла сознание… Во всяком случае, признаки и того, и другого – абсолютный покой и слабое дыхание – были достаточно убедительными.
Примерно около полудня её привёл в чувство женский голос, доносящийся из-за высоких, густых кустов:
– А ну, кажи, хулюган нипутный, хто написал па стенкам чёрнай краскай слава чёрныи? А?.. Кажи, атродье твое, куринае! Ты?.. Тыы, падлюга. Ты!.. А як ат етага девка возьмет да расстроица? Да штось з собой сделает? А? Чуишь? Хи-хи-хи-хи-хи…
У девушки мороз пробежал по коже. Она медленно встала и, стараясь ступать аккуратно, тихо подошла к кустам. Скрипучий голос доносился именно оттуда:
– Ни наравица тибе Светучка… Сильна гордая ана. Петю нашига никак ни замичаит. Так ведь, Петинька?.. Ни драстуй, Петя, ни досвиданя. Так? Всё носам крутит, распутная, атварачуеца. Вот, Петя, и проучил её. Да, Петинька? Так ведь? Хи-хи-хи-хи-хи…
Девушка, затаив дыхание, встала с земли и осторожно раздвинула ветки.
Посреди небольшой поляны, спиной к лесу, стояла женщина. Волосы её, закрывая лицо, густыми космами падали на голые плечи. Грузное тело чуть прикрывало сильно-декольтированное, а попросту: обрезанное, от самых подмышек, платье – короткое и дырявое, тёмно-серого цвета. На земле, перед ней, белой верёвкой был обозначен круг, внутри которого стоял чёрный петух. Он стоял, не шевелясь, глядя в упор на свою хозяйку. Гребень его – алый, как кровь – торчал вертикально, а глаза-колечки горели недобрым огнём.
Свету передёрнуло. В голове промелькнула мысль: «Бежать без оглядки… Быстрее…» И она уже была готова сделать это, но тут женщина, как бы опомнившись, тряхнула головой, лицо её освободилось от волос и Света узнала хозяйку «Петиньки». Это была Глафира – соседка из второго подъезда.
Но, боже! Что это?.. Вместо глаз на петуха зловеще глядели белые склеры без зрачков. Губы же монотонно, но чётко бормотали:
– Слушай миня, Петинька – чёрнинькая пёрышка! Палитишь з утра ты к ей, атнесешь ей горюшка. Вестачку пичальнаю, тропачку пращальнаю. Над высокай кручаю, пад тяжёлай тучаю…
Слушать далее девушка была не в силах и словно обезумевшая опрометью кинулась прочь.
Дома её ждала разъярённая мать.
Истерично выкрикивая упрёки и ругательства, она дважды шлёпнула дочь – один раз по затылку, другой по плечу – зацепив ногтём ухо девочки. Из ранки потекла кровь, остановить которую Света долго не могла. Скрывшись в своей комнате, и запершись на щеколду, она весь вечер прикладывала к ранке ватные тампоны, смоченные лосьоном, но только лишь к полуночи кровотечение остановилось. Измазав всю подушку кровью, наплакавшись, и обессилев, бедолага заснула.
Под утро её сон нарушил мерный звук. Она долго не хотела просыпаться, да и не могла: веки были словно склеенные, но стук – упорный и настойчивый – всё-таки заставил её приоткрыть один глаз.
На подоконнике, у створки раскрытого окна, стоял чёрный петух и клювом стучал по стеклу. Сон как рукой сняло. Откинув одеяло, Света вскочила с кровати. Начинающийся рассвет освещал полотно дорожки, идущей от её окна. Она не поверила своим глазам. С минуту, наверное, тёрла их и щипала себя за руку, но видение не исчезло. Прямо от подоконника, на котором стоял петух, шёл мост из белого, блестящего материала. Другого конца моста не было видно из-за тяжёлых свинцовых туч, нависших над городом, но он, по-видимому, был очень далеко…
Подойдя к окошку, Света глянула мимо моста – вниз. Дворничиха баба Маша – мела двор, а её муж Николай – чертыхаясь, скоблил чёрную надпись на стене у их подъезда. Девушка резко выпрямилась и обернулась. Взгляд её упал на подушку, заляпанную красно-бурыми пятнами и ей мгновенно вспомнилось всё: чёрные буквы…мама… Из груди вырвался невольный вздох, в висках застучало молотом, и острая боль буквально пронзила череп. Она вскрикнула и, зажав виски руками, замотала головой. И вдруг ей стало легко. Ни боли, ни мысли…
– Уйду! – Прошептала она, взбираясь на подоконник; на её губах играла улыбка. – Пойду по тропочке…по мостику…за тучки…туда, где…
Света решительно шагнула на мост…без единого крика.
Читайте далее: «Бедняга мопсик», «Стеклянная паутинка», «Бешеный автомобиль», «Ужасная болонка», «Лифт в преисподнюю», «Цвети, цвети жёлтым цветом…», «Здравствуй, Глафира!»