Закат выглядел багряным. Солнце лежало на брюхе облачной перины. Уже знакомая деревня показалась вдали. Мы не были здесь каких-то пару месяцев, за это время всё зазеленело, травы заколосились, а в кустах расцветшей сирени перепевали друг друга соловьи, борясь за сердце возлюбленной. Подъехав к дому, мы заметили, что собака даже не залаяла, она подняла на нас печальную морду и отвернулась, переполненная тоской.
Мы зашли в дом. Было тихо, лишь лампадка возле образов по-прежнему не гасла. Пахло свежезаготовленными сборами, которые сохли, подвешенные пучками, и ещё чем-то еле уловимым. Лилиями... да, точно, лилиями, и я понял почему.
- Тук-тук, кто в домике живёт? - радостно воскликнул Марик.
Я остановил его жестом: не время шутить. Постучался в комнату Петровны. Она лежала на кровати, и я еле её узнал. Похудевшее лицо обтягивала тонкая, полупрозрачная, как мне показалось, кожа. Она слабо застонала, вглядываясь в мои черты.
- Отче, приехал! - и протянула мне руку, пытаясь улыбнуться.
- Приехал, родная, приехал. Я поцеловал её руку, привыкшую к трудам и заботам, покрытую старческими пятнами и морщинками.
- Дождалась, слава Богу!.. Мне нужно тебе многое сказать.
Зашёл Марик, тихонько постучав о дверной косяк.
- Добрый вечер, Мария Петровна! - Марик сразу же изменился в лице, оценив обстановку. - Что случилось с Вами? Где Агнешка?..
- Девонька в поле пошла, бурёнку привести, помощница моя золотая! - от мыслей этих лицо старушки засветилось любовью. - Чтоб я делала без неё, родимой?! - она печально вздохнула.
Я продолжал держать её руку в своих ладонях и ощущал, как мало осталось в ней сил, старался подпитать энергией.
- Берегите её, голубку мою, сынки! Нет у неё никого кроме вас в целом свете, - глаза Петровны наполнились слезами, она сделала глубокий вдох. - Что ж я делаю, глупая баба? Вы же с дороги, сынки, голодные поди, а я вас тут у кровати мурыжу! Сходи, Марик, погляди на печи, может чего и осталось с обеда.
- Не голодны мы, не беспокойтесь...
- Иди Марик, делай, что говорят!
Его сразу как ветром сдуло.
- Слушаю тебя, - я преклонил голову к Марии, чтобы она не тратила сил.
- Прими мою исповедь!
- Ты же знаешь, Петровна, отстранён я от служения по известной тебе причине.
- Это ты себя можешь обманывать, Эрик, а Бога не проведёшь, никуда твоя благодать не делась, вся при тебе! Господь щедроты Свои не забирает, мы сами отказываемся от них. Ты вот думаешь, что путь твой сложен впереди, а на самом деле ты его уже прошёл, когда в семинарии корпел над книгами, и по ночам молился. Заслужил ты то, что имеешь, и никто от тебя этого не отнимает. Отец всегда на твоей стороне, помни это. И пока жив Он в сердце твоём, не оскудеет рука дающего, - она устало откинулась на подушку и даже на какой-то момент провалилась в забытье.
Открылась, так знакомо заскрипев, дверь, и вошла, звякнув ведром, Агнешка. Я услышал её голос, такой родной. Она радостно поприветствовала Марика.
- Молоко парное! Агнешка, ты доишь корову?!
- Научилась, куда ж деваться, Петровна уже не может... - её голос дрогнул.
Мне невыносимо хотелось её увидеть, но я не смел пошевелиться, чтобы не разбудить Марию, ей нужны были силы для исповеди.
- Эрик приехал?
- Мы вместе.
Она рванулась в спальню, но Марик остановил:
- Не ходи туда, не велено.
Агнешка какое-то время помаялась у дверей, но, послушав его, отошла, и они на полтона тише заговорили на польском, делясь друг с другом новостями.
Пока Петровна спала, я читал молитвы и псалмы о её выздоровлении: пусть слабая, но надежда ещё была, что её удастся вернуть, и жизнь продлится ещё какое-то время. Эта женщина стала нам всем родной, и мысли о том, что она уходит, причиняли сильную боль.
"Но не моя воля, а Твоя да будет! Ибо Ты один Благ, и лишь Ты один ведаешь, что лучше для нас. Аминь."
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/08/06/749