Восьмой барак отличался ото всех остальных. Во-первых, он находился всего в ста метрах от вновь строящегося тогда завода металлоконструкций, во-вторых, он имел конфигурацию такую, что его огибала с двух сторон дорога. Сначала она была грунтовая, ведущая к заводу, а потом ее заровняли песком и гравием, а затем заасфальтировали, причем проходила она всего в пяти метрах от входа в восьмой барак. Видимо, в перспективе планировалось его снести, почему и шоссе провели так близко от крыльца. Но потом почему-то передумали, и вместо сноса стали производить ремонт. Стали стены изнутри обивать дранкой. Причем, гвозди для дранки были большие, сантиметров пять длиной, да еще ко всему прочему – медные. Больше я таких гвоздей не встречал. Они были не круглые, стержни имели и не квадратные, а поперечные сечения. Хотя стержень и имел четыре грани, но они все были разные по размеру. Что-то я все про гвозди, ну, правда, это я увлекся из-за их необычной конфигурации. Потом барак оштукатурили, и он был заселен разношерстной публикой. Сначала его заполнили выходцы из Средней Азии. По-русски они совершенно не говорили, зато мастерски ругались по-матерному. Причем, почти всегда не к месту и невпопад. Эта была бригада, которую дирекция завода должна была обучить сварочному делу.
Но через месяц они исчезли так же внезапно, как и появились. Поговаривали, что никто из них не проявил ни желания, ни способностей. Все они рвались домой (все парни двадцати пяти в среднем лет), а тут подоспели уже готовые сварщики с Украины. А так как их было такое же количество, а жить им было негде, то выходцев с Азии в один день отправили домой.
Надо отметить, что общежитие занимало одну половину барака, а остальную часть занимали семейные, которые, как уже упоминалось, остались здесь навсегда. Они имели (каждая семья) комнату, площадью двенадцать квадратных метров, независимо от количества детей.
Анна Отрубянникова жила одна; она вообще была одиночка. Как проводила мужа в армию на фронт, откуда он, конечно, не вернулся, так и осталалась одна. Хотя и сватались к ней холостые мужчины, но после принесенного и выпитого спиртного, как правило, дело дальше не продвигалось. В чем причина - тайна, покрытая мраком. Хотя Анюта была барышня не последнего десятка. Все было при ней. Как говорят, хоть и не красавица, но женщина хоть куда. Правда, был один маленький нюанс или недостаток, как на это посмотреть. У нее было два вставных зуба из белого металла и, вроде бы, поэтому, а может, и нет, она при разговоре как-то «цыкала». То есть в ее речи всегда превалировала буква «Ц». Может, и не из-за искусственных зубов, а такой она родилась, но говорили, что до «ремонта» зубов, речь ее была нормальной. Главное было в ее характере. Она всегда говорила то, что думала. Так, последнему своему ухажеру, который пришел знакомиться с ней в восьмой барак (потом она переехала жить в город), она на прощанье, когда он собрался уходить (на самом деле он и не думал покидать ее комнату, а ждал, что она пригласит его остаться на ночь) она сказала прямым текстом:
- Вот был бы ты не дурак и имел хоть какую-то специальность (он был разнорабочим – землекопом), тогда я бы подумала, нужен ты мне или нет? Умеешь здорово водку хлестать, а мне это ни к чему. А так мне и без тебя хорошо. Иди и не приходи больше, - и вытолкала его из комнаты….
Другую комнату занимала семья из пяти человек. Мать Александра, тридцати трех лет, два сына и две дочери. Старший, Вовка, был мой ровесник, Федька десяти лет, Нюшка восьми лет и Катя – два года.
Тетя Шура, конечно, вертелась как «вошь на гребешке» (так выразилась ее соседка). Правда, ей повезло, она работала в столовой, хотя и уборщицей, но весь коллектив, зная ее тяжелое материальное положение, всячески старался помочь ей. Домой она всегда возвращалась с двумя алюминиевыми бидонами, ясное дело, не пустыми. В этом отношении ей повезло, но дети были предоставлены сами себе.
И, конечно, это бесследно пройти не могло. Как уж там получилось, но младший сын Федюнчик то ли расшалился, то ли хотел похвастаться перед сестренками (старший Вовка был на работе), в общем, каким-то образом сел на раскаленную плиту. Хотя и не очень, но подпалил себе обе ягодицы, так что штаны или, вернее, лоскутки шаровар приварились к мягкому месту.
Ревели трое на весь барак, пока не сбегала Анна Отрубянникова за матерью в столовую… Что сказать? …Не успели его как следует подлечить, как настигла другая напасть (одна беда не ходит!): старшего Вовку арестовали, якобы за драку (никто, конечно, этому не поверил). Во-первых, он всех и всегда боялся, во-вторых, он был избит до полусмерти, что подтверждает его слабость и немощность. Но, несмотря на все это, получил срок. Не хочется даже писать об этом, но что было, то было, ну никак по-другому не напишешь.
Потом и дети подросли, и тетя Шура состарилась, хотя надо отдать ей должное, к ней тоже сватались парни с завода. Но ничего не получилось. Вскоре они получили квартиру как семья погибшего на фронте.
Рядом с ними за стенкой была еще одна комната, которую занимала женщина с дочерью (муж погиб на фронте). Хозяйку звали Анастасия, работала грузчиком – она грузила в машины полуторки торф и развозила его по котельным фабрик города, где так же и разгружала топливо. Маленькая, сухонькая, но чрезвычайно сильная (грузчик каждый божий день должен шуровать совковой лопатой), выносливая. Еще вела общественную работу – была народным заседателем в городском суде (раньше такое было).
Но вот что хотелось бы отметить. Мать-одиночка, семья погибшего на фронте, она пятнадцать лет стояла в очереди на получение жилья под номером один. Все ее сослуживцы, подруги, товарищи по труду справили новоселье, а ей всегда отвечали:
- Не беспокойтесь, видите список – вы под номером один, скоро будем вселять.
- А как же вот Семенова, Крылова, они и работать поступили позже меня, а до меня очередь не доходит, как же так? – в двадцать какой-то раз пыталась добиться справедливости Анастасия.
- Они по другому ведомству, - отвечала каждый раз секретарша начальника, - а вы числитесь по списку внеочередников, скоро получите ордер на вселение. За пятнадцать лет хождения по мукам, выходит, не так уж часто она посещала присутственные места. Некогда было ходить, надо работать, ведь не будет же машина ждать, когда Анастасия сходит в исполком – так она понимала свою работу. Без нее же машины будут простаивать, а этого допускать никак нельзя. Норма – двадцать пять машин в смену, а иначе начальство по головке не погладит. Вот так она проработало сорок лет – это только грузчиком. А когда уже получила квартиру и вселилась в нее – радость от приобретения жилья куда-то делась. Хорошо еще, что дочь Катерина неподдельно порадовалась, и на этом спасибо.
А Катерина, когда пошла в школу, то училась по совести. Мать уходила на работу, школьница запирала комнату, которую они занимали в бараке, на крючок, садилась за стол и учила уроки. Учила, все, что задавали только наизусть. Она плохо понимала, что учительница объясняла на уроке, а дома спросить было не у кого. Самое трудное для нее были письменные задания, с ними она справлялась с трудом, и далеко не всегда правильно. Но зато устные задания она знала назубок. Все, что задавали, она учила только наизусть. Не важно, что не понимала, главное знать точно. Учительница сначала никак не могла понять ее речь. На любой вопрос Катерина мямлила что-то, а как доходило до того места, где можно уже отвечать без боязни на суть вопроса, она шпарила весь текст без запинки. Наконец учительница ее поняла и передала необычность усвоения знаний Катериной другим преподавателям.
Все-таки школу она окончила и два года отработала на фабрике. Затем поступила в техникум по финансовому профилю и долго работала бухгалтером. И даже числилась номенклатурным работником, сама, правда об этом, не подозревала, пока не пришлось делать отчет о своей работе на заседании райисполкома. Но дальше дело не пошло, пришлось менять место работы….А мать ее, Анастасия Ивановна, умерла в возрасте девяносто трех лет. Казалось бы, при таком трудовом стаже (около семидесяти лет), на такой адской работе столько не живут. Но тут, видимо, особый случай….