Конкурс Копирайта -К2
Зря многие думают, что состояние одиночества, особенно для женщины, подобно тяжкой болезни. И когда пытаются люди исцелиться от такого недуга, то ошибаются горько и глупо. Они не понимают, что лишь в состоянии одиночества возможна подлинная свобода. А свобода – самое сладкое, что может быть в жизни, самое безусловное счастье.
Серафима Владимировна была свободолюбивой женщиной, а потому своим одиночеством дорожила. Дорожила больше, чем прибыльной работой дантиста в частной клинике, чем двухкомнатной квартирой в сталинском доме. Дорожила куда сильнее, чем множеством подруг и знакомых, и даже чуть крепче, чем котом Мордаунтом, янтарноглазым и гордым красавцем-персом.
Мордаунта она подобрала двадцатилетней студенткой, едва оценившей вкус независимости – после первого глотка. Кот пятнадцать лет был верным соратником и единомышленником, но потом умер от старости. Такое случается. Нового бы завести – но чувствовала Серафима, что никто не сможет заменить Мордаунта в её сердце. Подруги, которым счастье свободы было столь же недоступно, как гагарам – наслажденье битвы жизни, твердили: «Время идет, срочно выходи замуж и рожай ребенка!» Слово «замужество» вызывало у Серафимы неописуемое отвращение. А вот завести ребенка показалось забавным. Крутить романы настроения не было – все-таки траур по Мордаунту – поэтому Серафима оформила удочерение на грудную девочку-отказницу. Подходящую малышку ей подыскала подруга, работавшая в Доме ребенка.
Девочка была симпатичной, спокойной и здоровенькой. Только уж очень маленькой, крошечной. Но у Серафимы фамилия была Крохина, так что получилось вполне мило: крошечная Лиза Крохина.
Детство у Лизоньки вышло теплое и уютное. Серафима вскоре после удочерения открыла для себя, что быть мамой даже интереснее, чем откармливать кота. Потому что коты живут лет десять-пятнадцать, а дети, как правило, дольше. И еще коту не требуется объяснять, что лучшее счастье в жизни – свобода: он и без вас, мои драгоценные, это знает. А ведь так хочется поделиться самым полезным из своих знаний с остальными.
Лизонька соглашалась с мамой, что счастье бывает только в свободе. Девочка вообще всегда, во всем и со всеми соглашалась. Наверное, робела, потому что была такой маленькой. В секцию бы её отдать, чтобы научилась драться и почувствовала себя сильной – но жаль нежного ребенка, жаль невинной, очаровательной хрупкости, которую так легко потерять. Да и Бог с ней, с физической силой: в женщине главное – сила духа.
Увы, к семнадцати годам быть сильной духовно Лизонька так и не научилась. А именно тогда, едва девочка поступила в местный институт на первый курс, Серафиму Владимировну насмерть сбила машина.
Виновного нашли и наказали, мамин знакомый адвокат даже добился взыскания порядочной суммы, которой Лизоньке хватило бы по крайней мере на несколько месяцев. Но при чем тут деньги, право же? Не могут они заполнить горестную пустоту в сердце осиротевшей девочки, не заслонишься ими от страха перед жизнью.
После маминой гибели Лиза ходила черная и, кажется, еще сжалась. Тамара Борисовна Жабина, старшая по подъезду, взялась опекать сироту. У Жабиной был холостой сын. И вот как-то вечерком зазвала Тамара Борисовна Лизоньку к себе на чаек и говорит:
- Слушай, девке нельзя одной быть. Неровен час - нарвешься на какого-нибудь альфонса или еще на аферюгу. Ты поди за моего Никитку. Переедешь к нам, а квартиру мы твою сдадим. Хорошие деньги получать можно будет.
Лизонька слушала соседку и только кивала, но про себя ужасалась и ужасалась. Никитка в иные моменты напоминал ей здоровенного борова, в иные - питекантропа.
Надо бы отказываться, но как объяснишь? Еще обидится Тамара Борисовна. Лизонька собралась с духом:
- Нет, извините, у меня есть уже жених.
- Это кто же? – вскинулась соседка.
- Куратор мой, Валентин Игоревич.
Куратор Лизиной группы, Валентин Игоревич, был молод и холост, красив и весел. Соседка его не знала, правда, и девочке не поверила, но можно попробовать убедить её наглядно.
На следующий день Лизонька, ломая пальчики от волнения, подошла после занятий к преподавателю:
- Валентин Игоревич, выручите меня, пожалуйста.
- С удовольствием выручу, а в чем дело?
Рассказала Лизонька о своей беде. Валентин Игоревич посмеялся, но согласился помочь.
И в тот же вечер, в час назначенный явился Валентин Игоревич к студентке с цветами и шампанским. Конечно, заглянула и Тамара Борисовна – на чаек Лизоньку позвать. Тут же и была представлена жениху.
Жабина ушла зеленая от злости. Валентин Игоревич стал открывать шампанское, чтобы отпраздновать победу. Лиза нюхала розы, пахнувшие духами и дождем ноября. Бокал бледно-золотого вина выпила залпом, и перед глазами комната закружилась в быстром вальсе. Куратор потянулся к лицу девочки, её губам стало горячо и мокро, и она поняла, что так мужчина целует женщину.
Утром проснулись они в Лизиной розовой постельке. Как только девочка открыла глаза, Валентин Игоревич взял её за подбородок и проговорил сурово:
- Извини, про эту ночь лучше забыть.
- Почему?
- Потому что у меня есть невеста. Мы уже заявление в ЗАГС подали. А ты будь умницей и помалкивай. Тебе же не нужны проблемы в институте?
Ушел Валентин Игоревич. Лизонька лежала, глядя в потолок и гадая, почему так щемит сердце, почему даже думать сейчас стыдно, противно, немыслимо.
В институт девочка ходить перестала – не только из-за Валентина Игоревича. Лизонька заболела, кажется: по утрам начало тошнить. Она испугалась и позвонила маминой подруге – врачу. Краснея, рассказала про глупую ночь с Валентином Игоревичем. Та велела ей срочно идти к гинекологу. Посоветовала своего знакомого.
Лизонька чуть со стыда не умерла. Только делать нечего – тошнота по утрам вымотала, отняла последние силы.
Врач определил, что девочка беременна. «Ну что, - спросил, - на аборт?» Слово звучало противно, но Лизонька хотела одного – чтобы тошнить перестало.
- Давайте на аборт, - и спохватилась. – А это больно?
- Анестезию сделаем.
После аборта – опять болезнь и тоска. Выхаживала её мамина подруга-врач. И только девочка оправилась немного, стала мамина подруга, Мария Осиповна, намеки делать. Дескать, гинеколог Лизочкой весьма заинтересовался, все спрашивает, как самочувствие. И нельзя ли им встречу организовать. «Лизонька, ты подумай, он мужчина серьезный. Денег достать может, разведенный, квартира своя. Переедешь к нему, твою квартиру сдадите. И заживете!»
Удивительно – в тонком лице интеллегнетки Марии Осиповны, пока она убеждала девушку, проступали размыто-грубые черты Тамары Борисовны Жабиной. А Лизонька вдруг всем сердцем и душой возненавидела навязываемого гинеколога. Работа у него мерзопакостная… Да не в том дело, в конце концов – но почему опять за нее решают, за нее определяют, как ей жить? Она же свободный человек!
По крайней мере, мама говорила, что каждый человек рождается свободным, и что в свободе – наивысшее, самое сладкое, самое бурное счастье. А Лизонька ни разу не удосужилась – или не осмелилась – попробовать этого счастья. Вечно пряталась за чужой спиной, подчинялась, слушалась. И радости в своей жизни не ведала.
…Поезд зеленым стрижом мчался по апрельскому лесу. Лизонька ехала в город с красивым замысловатым названием, которого не помнила точно. Ей было достаточно, что она ехала в Свободу.
В отсеке плацкартного вагона напротив девушки сидел лохматый парень в кожанке. И больше не было никого, а рядом с парнем лежала на полке гитара. Он был музыкант и ехал в город Свободы петь бардовские песни и песни из советского кино.
- Я хочу петь с вами! – заявила вдруг Лизонька. И не испугалась, и не смутилась ни капли, когда музыкант с внимательным удивлением посмотрел ей в глаза.
А над поездом летела на облаке Серафима Владимировна с Мордаунтом на руках и радостно улыбалась.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №21202180637
Рецензии
http://www.proza.ru/comments.html?2012/02/18/637