Конкурс Копирайта -К2
Это случилось очень давно, да, очень. Тогда еще люди моей национальности были у вас хозяевами и не помышляли о какой-то там независимости. Вы считали нас проходимцами и жульем, но ненавидели и боялись. Русского бычару, хоть бы и с золотой цепью до мошонки и пузатым ”Роллексом”, можно было испугать, ввести взглядом в стопор, сделать из него суетливую ящерку и раздавить сапогом. Потому что тогда в русских Ваньках поселились новые ощущения, например, страх того, что все теперь можно, а значит надо выбирать и решать. Глубоко поселился этот страх, в мозжечке каком – нибудь поселился. А вот наш страх – другой, он древний. Всегда снаружи обретался, в маленькой черной дыре направленного на тебя автоматного дула прятался, другого страха мы не знали. Зато валил он нас на землю запросто, без проблем, извивались мы, песок в рот запихивали, Аллахом клялись, думая при этом о мести иноверцу, о мучительной его смерти. Так что разговоры про восточную гордость и достоинство – блеф и только лишь блеф. Вы, может, удивитесь, почему я, чеченец, так свободно рассуждаю о природе страха у накачанных русских Ваньков и у нас, сынов Кавказа, но я – выродок. У меня три высших образования, я не верю в Аллаха и Магомета, мне плевать на величие своей нации, которая, в основном, состоит из хитрых и очень коварных людишек, живущих в глиняных хижинах, а при этом, заметьте, рассуждающих о великой Ичкерии и ездящих воровать в Россию на немецких автомобилях с японскими спутниковыми телефонами и американским оружием. Я – выродок, не стыжусь этого, и, наверное, по той же причине, боюсь русских. И женщин ваших боюсь, – они ветрены и верны, умны и простодушны, покладисты и непокорны, не то, что наши, похожие на снулых, оглушенных воздухом, рыб.
Но я отвлекся. Попробую ограничиться сухим изложением событий, чтобы вы поняли, почему застыл я соляным столпом и только смотрю вокруг, внезапно потеряв понимание мира, который кажется мне сейчас даже не миром, а лишь туманными соображениями демиурга.
Я был по тем временам человеком богатым, да, очень, мог позволить многое. Я любил свое дело и вел его честно, насколько это было возможно тогда, любил и людей, которые мне помогали. В основном это были русские, - мои соотечественники как-то не приживались в моей солидной фирме. Любил я корпоративы, они объединяют, знаете ли. Фирменные вечеринки закатывал я всегда в одном и том же месте – в шикарном кабаке “Клуб Т” на Красина. Вот на одной такой вечеринке все и началось, если вообще что-нибудь начиналось, ведь начало в любой жизни обязательно подразумевает и конец, а его как не было, так и нет...
БухАли тогда круто, без оглядки на приличия, но я этого не любил, хотя и удерживать никого не считал нужным. Я не помнил Анну в лицо, видел ее, конечно, но не помнил, - полторы тыщи сотрудников, поди упомни всех. Она с мужем приехала на вечеринку позже, я хорошо помню их появление в неоклассическом зале кабака с вышколенными официантами и дубообразными метрами. В красном платье была она, высокий воротник закрывал шею, в старомодных перчатках до локтя, тоже красных. Выглядела на тридцать, а там кто знает... Она вошла, нет, влетела, нет, таинственно проявилась, соткалась из воздуха, словно пятно яркой музыки, – знаете, в хороших симфонических концертах, у Равеля, Дебюсси, например, вдруг пятном возникают звуки ударных, они повисают в воздухе, вполне видимы, впрочем, кому как. Только вот все портил муж, – он тащился за ней на приличном расстоянии, лет на двадцать старше, на полголовы ниже, идиотски улыбался и был согнут, словно запятая. Но запятая хитрая, значительная такая, волокущая за собой множество придаточных предложений. Я уже тогда умел разбираться в людях с полувзгляда. Вот и увидел, что такой мужчина при всем своем убожестве тянет за собой эти придаточные предложения, из мелкоячеистой сети которых ей не вырваться. Она бы и рада, но никак. Что уж там их связывало, я тогда не понимал, но через полчаса с помощью своей секретарши Изиды Аскольдовны узнал многое. Ее звали Анна, его – Сергей Сергеевич. Она росла без родителей, мать умерла рано, отца не знала совсем. Праведными трудами получила роскошное образование. Работала у нас в отделе маркетинга, он - начальником охраны какой-то фирмы. Женаты были давно, имели ребенка пятнадцати лет, двухкомнатную квартиру и подержанную иномарку.
Я не знаю, что случилось со мной в тот момент. Со мной, человеком спокойным и вовсе не восточного темперамента. Все знали, что я никогда не танцую, но какая-то пружина распрямилась во мне, и я совершенно неожиданно для себя изменил течение благостного корпоратива. Перепуганный оркестр заиграл нечто вроде “не сыпь мне сахер на хер”, а народ притих, всеми фибрами коллективной души желая узнать, кто моя избранница. Я поклонился ей, высокомерно не спрашивая разрешения мужа взял ее мягкую руку, и увел на танцпол, где вяло топтались несколько пар. Анна не смотрела на меня, она смотрела вниз, не говорила ни слова, а я сначала бросил взгляд через ее плечо, увидел мужа, ковырявшего вилкой осетрину, и двумя пальцами приподнял ее подбородок. “Почему Вы не говорите со мной?” – спросил я. – “Потому что публичные заигрывания с начальством при живом муже неприличны? Так все видят, что это я с Вами заигрываю. Или я неприятен Вам”? Я отражался в ее зрачках весь, с головы до ног, лощеный, нахальный, модный, наглый и очень красивый. Отражение заколебалось, я вдруг похудел и стал мальчишкой, лет двадцати от роду. “Я не нравлюсь Вам, Анна”, - мой голос предательски задрожал, сорвался на высокой ноте, а она вдруг погладила меня по виску. – ”Нравитесь, Ахмат Борисович”, – ответила она, – “иначе я не танцевала бы с Вами. У меня кружится голова,” – добавила он без всякого перехода, - “пожалуйста, проводите меня до дамской комнаты”.
По несобранному паззлу взглядов мы пошли через зал, она опиралась на мою руку, а муж, – я это заметил, - жадно продолжал раскопки осетрины. Мы вышли, охрана как по команде отвернулась. Анна серьезно посмотрела на меня и вдруг рывком открыла дверь в один из небольших банкетных залов. Я плохо помню, что было дальше, – она прижалась к моим губам, от нее совсем не пахло духами, лишь какой-то неведомый мне аромат витал вокруг нее, тогда мне показалось, что это был запах свежего зеленого яблока, легкий и ненавязчивый. Мы целовались, сплетая языки, срывали с себя одежду, зная, что все это неправильно, так не должно быть, но знали, что нам не избежать друг друга и поэтому торопились. А еще понимали, что такие минуты быстры, а дальше - ненужные слова и встречи назавтра, и объяснения, и неловкость, поэтому хотели все замедлить так, чтобы это никогда не закончилось. Но все прекратилось, я оторвался от нее, уже готовый к пустым словам или пустому молчанию, но... но она вдруг прильнула ко мне, всхлипывая, прижалась сухими губами к моим, массируя мягкими подушечками пальцев мои виски... “Ты сильный и счастливый” – прошептала она. – “Тебя ждет много удач...” Я улыбнулся. - ”Ты будешь со мной, плевать на все, жизнь одна”. Она резко отстранилась от меня. ”Мы не будем вместе никогда. Это не наша судьба. Чужая. Как кино”.
Мы выдержали проход по залу к своим местам с честью, во всяком случае, мне так казалось. Еще казалось, что мне будет сильно икаться весь завтрашний день от того, что только ленивый не станет обсуждать мою первую, клянусь мамой, интригу на работе.
Я отпустил водителя, послал к чертям собачьим надоевшую охрану и пешком пошел по Садовому Кольцу мимо Кудринки к Маяковке, где жил в старом переулке и тоже старом, но вполне ничего себе доме. Произошедшее со мной, человеком, в принципе не способным на экстравагантные поступки, бередило меня и толкало к каким-то действиям, не сейчас, конечно, не сегодня, быть может, через неделю или две. Я, кажется, повторяюсь, но я не обычный чеченец. Я всю жизнь прожил в Москве, отец у меня наполовину русский. Кроме двух красных дипломов есть еще и диплом по менеджменту хорошего Британского университета. Я не подлый. Не примитивный. Я не бросаюсь на баб и ценю чувства. Не способен ударить человека, а тем более, собаку. Ненавижу оружие. Я десять лет собираю игрушечных поросят, привожу их из разных стран, торчу на барахолках, блошиных рынках. У меня есть старинные, редкие и коллекционные свиньи. Знаете ли вы хоть одного чеченца с таким уродским хобби? Поросята успокаивают, у каждого из них непременно имеется выражение лица (если можно так сказать). Женщины, которые изредка бывают у меня, очень удивляются и даже забывают о сексе, разглядывая коллекцию. Вот и сегодня я вошел в дом, не снял обуви и пальто, включил свет и стал рассматривать их. Они смеялись, грустили, висели друг на друге, и мне показалось, что ничего страшного и не случилось, что завтра никто мне перемывать кости не будет, все разрешится само собой. Один из поросят, худосочный и изогнутый, напомнил мне мужа Анны. Я обрадовался (или пожалел?), что ни одной свинки, похожей на нее, в моей коллекции нет. А следом пришла мысль, что все-таки то, что случилось, было свинством. Редким. Коллекционным.
Я хлебнул коньяку и завалился спать, доза оказалась чрезмерной, и я отрубился, а отрубаясь, вспомнил, что была еще и корпоративная водка. Проснувшись наутро, долго изучал свою опухшую рожу в зеркале. Анна... Она не видела меня таким. Сегодня рабочий день, приедут из Правительства, я, вероятно, не увижу ее. И завтра не увижу, надо ехать в Правительство. А хочу ли я увидеть ее, или в Правительстве интереснее? Расшибить их семью – все равно, что два пальца об асфальт. Дите будет ухожено и счастливо, она – роскошна, а этого хмыря я пристрою куда-нибудь. Боже, каким мягким было ее плечо и какими длинными пальцы, какими твердыми ее бедра... А вот интересно, ей оно надо было? Зачем она это сделала? Карьера? Все знают, что на меня где сядешь, там и слезешь, со мной такие номера не проходят. Она смотрела на меня испуганно, она боялась себя и перебарывала себя, но перебороть не смогла. Так притвориться нельзя. Она носила белье из хорошего магазина, дорогое, я, кажется, порвал ей чулок, – она носила чулки, а не колготки, нет, ну вы только представьте. Интересно, что она делает сейчас? Тоже собирается на работу, подкрашивает губы, углы которых так капризно и... черт возьми, так красиво падают вниз, делая лицо слегка обиженным. Нет, не обиженным из-за отказа любовника купить новую золотую цацку, а обиженным на жизнь, которая сложилась неплохо и, как сказала мне Изида Аскольдовна, даже довольно счастливо. Муж, (я сразу назвал его Запятой, до того он был похож на знак препинания), на людях (а от людей ничего не скроешь из того, что происходит на виду), пылинки с нее сдувал, а что ему еще оставалось делать. Меня всегда занимал вопрос, – а может ли мальчик дружить с девочкой? В том смысле, что может ли духовное побеждать сексуальное в традиционных отношениях? Вчера совсем запутался. Но, в конце концов, муж – запятая может быть интересен чем угодно, ну хоть бородавкой за ухом, год – два. Такой же срок можно плевать на мнение подруг и мамы, а потом начинаются сомнения... Когда я прижался к ее животу, она обняла меня бедрами и мелко-мелко забарабанила кулачками по моим плечам. И выдохнула, не прошептала: ”Боже, Боже мой”...
Я пошел в ванную и стал тщательно бриться, чтобы соответствовать. Интересно, кому? Эмиссарам из правительства, или ей? Ах, она не придет, она не придет, потому что знает, что теперь ей можно все. Я брился и чувствовал, что это самое все разрешу ей именно я и не смогу ей отказать, уж слишком явно сквозь напор нечаянной связи, желания, самоутверждения, сквозь всю эту лабуду, прорывалась нежность. Да, это была нежность, я мало видел ее в жизни, но все же представлял, что это такое есть. Так вот, это была именно она. “Я не умру, я просто выйду на минуту, а ты вообразишь, что умер я” – всплыли в сознании черт знает почему строчки какого-то английского поэта. Почему всплыли? Кто бы знал...
Я привел себя в товарный вид, спустился в гараж и поехал на работу. Там меня ждали сюрпризы. Впрочем, на их отсутствие я не надеялся.
Первой в кабинете появилась секретарша Изида Аскольдовна и сообщила, что из Правительства не приедут. Она положила на стол документы и довольно похабно улыбнулась темно накрашенным ртом. Ничего, правда, не сказала, а если бы и сказала, я б ничего не ответил, – слишком хорошо знаю себя. А второй... второй была Анна. Она вошла и застыла у двери, глядя в пол.
- Проходи...те, – я сделал приглашающий жест рукой. – Садитесь. Что Вы хотите мне сказать?
- Ничего, – она подняла на меня глаза, в которых снова отразился я, холодный, нахальный и лощеный. Это отражение вдруг сбило с меня всю спесь, я почувствовал, что молчать или говорить чушь никак нельзя.
Я встал, вышел из-за стола и положил руку на ее холодное плечо.
- Мы сделали вчера глупость, Аня, - голос мой был тих и неуверен, я понимал, что говорю неправду. Это была не глупость, а пусть нечистое, неправильное, несвоевременное, но все же слияние, не только физическое, которое не дает, как правило, ничего, но и другое извлекшее из глубин новую данность, плохую или хорошую, но с которой надо было что-то делать.
На ее ресницах появились слезы, она не достала платок и не стала вытирать их.
- Ахмат Борисович, я виновата, - заговорила она хрипло, будто простужено, а может, от слез. – Я не ищу карьеры, я принесла заявление об уходе, так надо... Вы же подпишите его, да?
Я присел перед ней, положил руки на ее колени, обтянутые телесными чулками.
- Боюсь..., – слова давались мне туго, - боюсь, я не смогу без тебя, Аня. Почему, ну почему у меня все не так? Я собираю игрушечных поросят, читаю Ростана и Петрарку, люблю старые фильмы, сплю с женщиной, только если она хоть в чем-то близка мне, не хожу с друзьями в бордели изредка надираюсь в одиночестве, глядя на своих поросят. Я единственный раз сделал то, чего не стоило делать, а теперь должен платить за это?
- Платят за все – сквозь слезы улыбнулась она.
- Думаешь? Зачем ты это сделала?
- Я хотела Вас...давно...
- И это все?
И тут она разрыдалась окончательно. Слезы текли и текли, смывая косметику, размывая черты лица, делая ее совсем некрасивой и очень жалкой. Их ее сбивчивого рассказа сквозь слезы я узнал следующее.
Мать родила ее в семнадцать лет, отцу было столько же, он исчез сразу, мать через год. Аня жила с теткой, потом одна. Замуж за того, кого я метко (как мне кажется), окрестил Запятой, вышла в девятнадцать. Как познакомились – не рассказала. Он бывший военный, подводник, безнадежно ущербный с мужской точки зрения. Она узнала об этом только после свадьбы, но обиделась, потому что была девушкой праведной, неопытной и радостей секса не испытавшей. А мужа боготворила, а главное, очень, очень хотела ребенка. Он сразу предложил ей взять из детдома. Они и взяли, теперь парнишке было пятнадцать. Довольно быстро Запятая озверел совершенно, - думаю, это был единственный для него путь хоть как-то компенсировать свою полную мужскую ущербность. Ребенку он пророчил военную карьеру, в этом духе и воспитывал, Анну же ни в грош не ставил. Целыми днями они молчали, а если Анна осмеливалась спросить о чем-то, то утыкалась в полный недоумения взгляд. Выпивал Запятая не часто, но по-черному, трехдневные запои были обычным делом. Тогда Анна прятала его от сына, запирала в комнате, сама носила водку похмеляться, иначе последствия могли быть невероятны. Она на себе таскала его в ванную, когда парнишка был в школе, переодевала, и только тогда он хоть о чем-то говорил с ней. Слова эти были для нее пустым звуком, она и сама знала это. Запятая был единственным мужчиной в ее жизни, ребенок – а что ребенок, - все равно чужой, как не привяжись к нему. Мальчик рос очень похожим на Запятую характером и от этого еще более чужим для Анны. Бывало, что Запятая Анну и поколачивал, она никогда не понимала за что, и когда это произойдет. По лицу не бил, чтобы не оставить следов – кто знает, что придет в голову женщине, пусть даже такой изломанной, как Анна. Каким образом умудрялся он при этом неплохо зарабатывать, да еще слыть на работе человеком мягким и незлобивым, - оставалось загадкой.
Все это я выслушал и уяснил для себя с большим трудом, - фразы прерывались всхлипами, слова вставали не на свои места, но, наконец, Анна умолкла. Что я мог сказать ей? Ничего. Чем утешить? Да ничем. Поэтому я лишь спросил, спросил то единственное, что мог: “Анна”, - спросил я, - “это была месть?”
Она посмотрела на меня снизу вверх.
- Нет. – ответила спокойно. Подумав, добавила: “Мне не за что ему мстить. Разве возможно мстить дождю за то, что ты промок”?
- Тогда зачем ты сделала это?
- Я очень хотела.
- Ты любишь меня?
- Нет. Я всего лишь мечтаю о тебе.
Она встала с кресла, мне захотелось прикоснуться к ней, погладить мягкую кожу шеи, утешить ее, как ребенка, который понял, что Дед Мороз – обман всей его жизни, что дальше придется как-то крутиться без сладкой мечты, увериться в том, что все взрослые врут, потому что к ним Дед Мороз никогда не приходит и жить, в общем, незачем. Но я не утешил ее, не погладил по шее и не прикоснулся к ней, даже спрятал руки за спину подальше от соблазна. Увы, я не мог ничего.
Она подошла к зеркалу, которое зачем-то висело в моем кабинете, вытряхнула из сумочки разные женские причиндалы и быстро навела марафет, начисто скрывший следы слез на лице. Обернулась и внимательно посмотрела на меня. Было странно, но глаза ее улыбались.
- Ты не заморачивайся, - тихо произнесла она. – Любая отдала бы все, чтобы оказаться на моем месте. Ты выслушал меня, а ведь это так много. Но если бы ты знал все…. – она замолчала. Я до сих пор не могу простить себе, что пропустил последние слова мимо ушей.
- Анна, я люблю тебя, - эти слова я и не думал произносить, но они выскочили сами. – Я избавлю тебя от Запятой, это в моих силах, твой сын станет моим и не пойдет в военное училище, мы родим ребеночка, девочку…
Она приложила палец к губам и покачала головой.
- Это невозможно, Ахмат.…Прости и не строй прожектов насчет моей персоны. Нам больше нечего дать друг другу. Подпиши мое заявление. А Запятую возьми к себе и сделай замом по кадрам. Он хороший работник и умный человек.
Она ушла. Да, она ушла. Я знал, что больше не увижу ее. А хотелось, да, хотелось. Видеть ее, слышать голос, делать ей маленькие подарки, утешать в дурном настроении, веселить, спать с ней, в конце концов, что тут непонятного, черт возьми? Я никогда не думал о том, что такое любовь. Я избегал ее, как все умные люди избегают препятствий, но теперь… Я сжал голову руками и в который уже раз увидел Анну такой, какой довелось мне увидеть ее за краткое наше знакомство, – распущенной, утоляющей страстное желание, нежной, безразличной, плачущей и совсем, совсем несчастливой. А может, и счастливой. Но без меня.
- К Вам Сергей Сергеевич Смиртяков, – услышал я бесстрастный, но с некоторой ноткой назидательности голос Изиды по селектору. – Очень просит принять, - в этой фразе я услышал уже откровенную издевку.
- Подслушивает, сука, - безразлично подумал я. – Уволю к чертям собачьим. – Просите, – буркнул я в селектор.
Прежде чем войти, Запятая поскребся, не постучал, а именно поскребся в дверь. Когда он нарисовался на пороге кабинета, сморщенное его лицо было залито медовой улыбкой, а вся фигура закручена более, чем когда либо. ”Смотри, какая вышла загогулина” – подумал я ельцинскими словами. Казалось, он кланяется мне всеми частями тела и всеми же частями тела улыбается. Я молча указал ему на стул и сухо осведомился, что привело его ко мне в мои неприемные часы.
- Милейший господин Асланов, - начал Запятая, утвердившись на стуле и уперев в ковер ноги, обутые в саламандровские ботинки прошлого века, - наш разговор коснется лишь одного, о чем Вы, конечно же, догадываетесь. Он коснется стремительно возникших в вашем замечательном коллективе сплетен касательно моей драгоценной супруги и Вас. Я понимаю, более того, уверен, что они не имеют под собой ни малейшего основания. Анна страдает мигренями, у нее закружилась голова, и Вы проводили ее до дамской комнаты, у которой и подождали, чтобы сопроводить назад во избежание неприятностей. Но многие, да многие, почти все знают, – он вдруг приподнялся на стуле и приблизил свое нечистое лицо к моему, - что произошло там на самом деле. Вы совершили адюльтер, с моей драгоценной супругой, нарушили заповедь и не будет Вам за это прощения ни от меня, ни от Господа.
Я поморщился.
- Скажите, Смиртяков, а Вы всегда так пафосно выражаетесь? Зачем?
- Я? – удивился он. – Пафосно? Не замечал. Но пафос всего лишь словесная шелуха, покрывающая пустоту. Вот и мы с Вами посчитаем пустотой то, что произошло на корпоративе. При одном условии, Вы уж позвольте, - он хихикнул и снова потер кулачки. - Вы никогда более не появитесь в жизни моей супруги. Она счастлива, верьте мне, и Ваше вмешательство может только ухудшить ее положение. А если Вы будете благоразумны, все наладится... со временем. Он снова хихикнул. Мне стало противно.
- Господин Смиртяков, - громко произнес я, воздвигаясь над столом, - Подите вон. Если мне станет известно, что Анне причинен хоть какой-нибудь вред, Вас ждут проблемы. А возможности мои не малы.
- Да я знаю, знаю, - захихикал он, - знаю, что не малы. Где уж мне бороться с Вами, но увы, увы и ах, в стране существует закон, а я человек, весьма склонный к сутяжничеству. Буквоед. Вам будет весьма сложно что-либо инкриминировать мне. Но! - поднял к потолку желтый палец с обгрызенным ногтем. - Но! Если Вы хоть на секунду возникнете в жизни моей законной супруги, да! супруги! – она пожалеет, что родилась на свет. Ее жизнь станет невыносимой. Но я уверен, - лицо в одну секунду заулыбалось всеми своими складками, - я уверен, что благоразумие победит, и никто в нашей семье не услышит о Вас никогда.
- Да услышали бы, не сомневайтесь, - вздохнул я, - только вот Анна мне запретила. Видимо, она очень сильно любит Вас, или вы связаны некоей тайной, мне неведомой.
Его лицо закаменело, на нем отразился слоистый и скользкий страх, клянусь, я заметил это, но он сдержался, пожал плечами и пошел к двери. Я увидел, что пиджак на нем очень стар, края рукавов обтреханы, а брюки обвисли на заднице и блестят. Дверь закрылась за ним.
Кто скажет мне простыми словами, сентиментальными или пафосными, любыми, что я мог сделать? Есть цепи, звенья которых соединены намертво не нами, значит и не нам пытаться их разъединять. Да и невозможно это.
Прошло четыре года. Я женился на прелестной женщине, у нас родилась дочь. Вспоминал ли я Анну? Вспоминал. Думал о ней. Мечтал даже. Потом все стало забываться. А потом я встретил Анну снова.
Было воскресенье, жена с дочерью умотали в цирк. Звонок в дверь удивил меня, – я не ждал никого. Но дверь открыл и увидел Анну. Она мало изменилась, только была очень плохо одета.
- Здравствуй, - тихо произнесла она, глядя мимо. – Ты еще помнишь меня?
- Помню.
- Мне нужна помощь. Сергей окончательно спился, его выгнали отовсюду. Сын уже лейтенант, но он не хочет нас знать. Я ушла с работы, чтобы ухаживать за Сергеем, мы живем на его пенсию. Врачи сказали, что я должна увести его далеко, в деревню, быть может, это что-то исправит. Сейчас есть возможность купить по дешевке дом в глухомани. Мне нужны деньги. Сорок тысяч рублей. Я буду работать там учительницей и вышлю тебе. Не сразу, конечно. Ты поможешь мне? У меня нет никого, кроме тебя.
Я потер рукой лоб. Я знал, что сейчас скажу глупость, потому что люблю жену и дочь, а Анна любит своего мужа. И сказал.
- Послушай, зачем тебе уезжать? Я завтра же сниму тебе квартиру, и найду работу. Только ты брось его, зачем тебе этот алкоголик, он же зверь, ты найдешь себе нормального мужика, ты красива, у тебя будет семья.
Она опустила глаза, потом посмотрела на меня.
- Мы не будем видеться, Анна, - заспешил я, - я не буду тебе звонить, обещаю, только ты брось его, брось, перед тобой вся жизнь, он убьет тебя, он зверь...
- Я не могу его бросить. Я знаю, что он зверь, но не могу.
- Но почему ты должна помогать ему?
- Должна. Потому... Потому что он мой отец.
Она взяла визитку, которую я уже давно крутил между пальцами, и стала медленно спускаться по лестнице. А я стоял и стоял в прихожей, пока далеко внизу не хлопнула дверь. Потом услышал, что с первого этажа на лифте поднимаются жена и дочь.
- Мама, я хочу рыжего клоуна, а белый мне не понравился, он грустный, - услышал я капризный голос дочери. – Купишь рыжего? Я буду хорошо себя вести. Правда-правда.
*Название новеллы заимствовано из песни Андрея Макаревича
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №21201191316
Рецензии на произведение «4. С. С. Смирнов 2. Кто тут прав, кто не прав...»
http://www.proza.ru/comments.html?2012/01/19/1316