Белеющее блёклыми бумажными обоями тесное помещение офиса немного оживляется жестяным шорохом перелистываемых казённых бумаг, мерным тиканьем настольных часов, вкрадчивым шелестом напольного вентилятора и беседой двух персонажей нашего рассказа – инспектора лет пятидесяти и временной сотрудницы офиса, девушки лет двадцати.
Выслушав неожиданное предложение инспектора, девушка убеждающе произносит: «Ерунда всё это...» – и усмешливо улыбается полными, красиво вырезанными губами.
Насладившись звучанием её густого голоса, украшенного необыкновенно сочными тембровыми оттенками, инспектор спрашивает:
– Почему же?
– Потому... – неохотно отзывается девушка, продолжая перелистывать документы.
– Ничего не понимаю! – восклицает инспектор, удивляясь своей собеседнице, укрытой за незримой «ватной» бронёй, абсолютно непроницаемой для его слов. – Чем же вы, Татьяна, предполагаете заниматься через месяц, когда истечёт срок вашего трудового договора? Как собираетесь зарабатывать себе на жизнь? Пойдёте наниматься продавщицей или, чего доброго, уборщицей?
Девушка лениво пожимает плечами, также лениво и, словно самой себе, отвечает ставшим незвучным голосом:
– Не знаю...
– И всё-таки?
– Ах, да не знаю я! Наверное, уеду куда-нибудь...
Несколько минут проходят в молчании. Допечатав справку, инспектор поворачивается к девушке и начинает объяснять:
– Татьяна, поймите же: у вас голос, дарование!
– Да какие там ещё голос и дарование? – сейчас же перебивает девушка, и её лицо озаряется улыбкой, в которой инспектор с явным для себя неудовольствием видит одну лишь язвительную ироничность.
– Есть у вас и голос, и дарование, и несомненный, прямо-таки выпирающий наружу, талант! И не спорьте, пожалуйста! Я, конечно, не специалист, но с уверенностью могу сказать: вы обладаете чудесным контральто. А такой голос – это редкость, поймите! Кроме голоса и таланта, у вас есть столь необходимая для певицы внешность.
Девушка насупливает крутые дуги бровей и решительно перебивает:
– Вы, Игнат Семёнович, человек со странностями! Я давно уже заметила: вам обязательно не таланты, так внешности повсюду мерещатся! Внешность у меня, кстати, самая обыкновенная.
– Потрудитесь не скромничать, а заодно уж, пожалуйста, и не возражать! – досадливо морщась, восклицает инспектор и продолжает: – У вас, Татьяна, настоящее русское лицо, вы словно вот только что сошли с полотна картин Боровиковского или Венецианова. Поражаюсь: как вы сами этого не видите, не осознаёте? Для создания образа певицы вам, по моему непрофессиональному мнению, недостаёт лишь сарафана, кокошника и, конечно, косы до пояса; да коса – это, знаете ли, дело наживное, со временем сама вырастет.
Девушка, подрагивая высокой грудью, тихо смеётся, коротко отмахивается от инспектора вскинутыми ладошками:
– Ой, да ну вас совсем, Игнат Семёнович, вместе с вашими фантазиями!.. И где же я буду петь? И что петь?
– Для начала в ресторане. Русские народные песни.
Девушка быстро, искоса взглядывает на инспектора. Ободрённый её интересом, инспектор, захлёбываясь словами, говорит, помогая себе неуклюжими взмахами длинных рук:
– Попробуйте представить следующую сцену. Полуночный ресторан переполнен публикой, изрядно навеселе от водки; всем уже надоело пить, всем уже скучно. Ну, это представить себе нетрудно... И вот выходите вы – в голубом, искрящемся инеевыми узорами или полыхающем рассветным багрянцем сарафане. Над вашей головой высится вышитый бисером, или чем его ещё вышивают, кокошник, русая коса ниспадает золотой кипящей струёй... Представили? В зале – поверьте, что так оно и будет, как я вам сейчас говорю, – над полусонными столиками сразу же словно вдруг вихрь, словно ураган какой проносится! Оркестр играет заказанную вами мелодию, вы начинаете петь...
– ...и у всех сразу челюсти отваливаются! – подхватывает девушка и озорно, заливисто хохочет, блистая жемчужными зубками и выступившими от смеха слезинками.
«Вот и смеётся она так музыкально, что и обидеться на неё, чертовку, никак нельзя!» – огорчается Игнат Семёнович и подтверждает:
– Я тоже вижу, как челюсти «падают» в тарелки. Но никто их не «подбирает»: все смотрят только на вас, все слушают только вас.
Девушка приглушает улыбку, не скрывая самоуничижительной иронии, говорит:
– Если и будут слушать, то только не меня... Да и кому они нужны, эти народные песни?
– Ах, как вы, Татьяна, ошибаетесь! Русский человек смертельно устал от попсы. Короче говоря, народ жаждет то, что он не может ни увидеть, ни услышать ни по телевизору, ни по радио, – а исполнителей народной песни уже меньше, чем тигров в дальневосточной тайге! Не верите? Тогда назовите мне хотя бы четырёх известных исполнителей, кроме двух Надежд – Кадышевой и Бабкиной. Ага, не можете! Так почему бы вам не стать третьей народной певицей, Татьяной? Для начала вам надо выучить несколько песен, основу вашего репертуара.
– Зачем же учить? – удивляется девушка. – Я знаю народные песни: ещё школьницей пела в хоре нашего Дома культуры.
– Оказывается, вы всё это время из себя этакую несведущую изображали! – обрадовано восклицает инспектор и думает про себя: «Слава богу, кажется, соглашается!». – Тогда, как говорится – ура и вперёд!
Девушка взглядывает на часы.
– Скоро рабочий день закончится, – замечает она, откладывает в сторону папку с просмотренными документами, придвигает к себе другую. Через минуту добавляет: – Никаких «ура»: не буду я петь.
«Лыко-мочало – начинай сначала!» – вздыхает про себя инспектор и спрашивает:
– Почему же?
– Смеяться будут.
– Кто же?
– Все.
Инспектор в отчаянии берётся обеими руками за голову.
– Горе мне с вами, Татьяна! Да во время вашего дебюта посетители ресторана будут рыдать, они будут аплодировать стоя! Да вас из ресторана на руках вынесут! Да вас на любую сцену приглашать начнут, вот увидите!
– Рыдать будут, – это вы, Игнат Семёнович, правильно сказали, – невозмутимо замечает девушка. – И что меня вынесут, угадали – ногами вперёд.
Горестно вздохнув, инспектор выговаривает девушке:
– Невозможный вы, Татьяна, человек! Ну зачем старательно демонстрировать заниженную самооценку, если я точно знаю: всё это мнимо, всё это не так!
Девушка перелистывает документы; кажется, только на них она обращает своё внимание.
– У вас, Танюша, природный талант народной певицы! Ваш чудный голос – это алмаз, которому ещё предстоит заблистать всеми гранями обработанного бриллианта, – отечески увещевает инспектор, – бриллианта, которому суждено украсить собой не дурацкий колпак безнациональной попсы, а корону русской музыки... Ну почему вы отмалчиваетесь?
– Я же сказала: не буду петь...
– Вы губите свой талант! Это преступление!
– Способность к пению у меня, может быть, и есть, а вот с талантом вы, Игнат Семёнович, явно перехватили... – задумчиво говорит девушка и снова взглядывает на часы. – О, пора домой собираться!
Наскоро поправив перед зеркалом короткие русые волосы, промолвив: «До свидания, Игнат Семёнович», она уходит. Инспектор вздыхает, говорит себе: «Не отступлюсь, завтра начну разговор сначала!» – и надевает свою старомодную шляпу.
Вечером Игнату Семёновичу звонит приятель Блинохватов, приглашает в ресторан.
«По какому поводу гульба, спрашиваешь? Так ведь у меня, Игнатушка, юбилей – полтинник припожаловал! – весело, хмельно кричит приятель, заглушая своим гулким басом невнятный перезвон сталкивающихся рюмок и разухабистую музыку. – Так что не вздумай отказываться! Мы ждём тебя за столиком!»
Игнат Семёнович косится на бумаги, только что разложенные им на своём домашнем рабочем столе и старается как можно бодрее крикнуть в телефонную трубку: «Иду!»
Ресторан скоро надоедает Игнату Семёновичу бестолковой суетой, натужным весельем, показным размахом – неизменным, а потому скучным однообразием. После каждого велеречивого тоста он поднимает рюмку водки, улыбается подвыпившему юбиляру, ставит рюмку на прежнее место и продолжает прерванное тостом увлекательное занятие: размазывает вилкой горку крабового салата из центра тарелки, выписанного розами, к её фигурным краям с золотым ободком, после чего перекладывает обратно в центр и снова размазывает по краям. «Сколько можно пить? Давайте танцевать! – начинают капризничать дамы, утомлённые долгим сидением за столом. – Мы желаем танцевать!» Положив вилку, Игнат Семёнович приподнимается, намереваясь, по своему обыкновению, уйти «по-английски» – и тут раскатываются трелями невесть откуда взявшиеся балалайки. Низкий женский голос с непередаваемой силой и грустью запевает «Степь, да степь кругом...»
Игнат Семёнович замирает: «Татьяна?!» Сейчас же садится, тревожно оглядывается по сторонам: слушают ли? не смеётся ли кто? Но смеяться некому: вокруг всё так тихо, словно ресторан в одночасье обезлюдел. «А? Что?» – басит успевший задремать Блинохватов и трясёт головой. «Тише! Не мешай слушать!» – толкают его довольно невежливо в бок. Татьяна заканчивает песню, раскланивается и глядит поверх голов прищуренными глазами, чуть побледневшая, необыкновенно красивая и без кокошника, в простом платье. Блинохватов, заглушая закипевшие аплодисменты, громко, на весь ресторан, изумляется: «А голосище-то какой!» – грузно поднявшись, возглашает «Браво!» и просит: «Спой нам ещё!»
Игнат Семёнович, стараясь не попасть на глаза Татьяне, пробирается к выходу.
«Если бы она заметила меня, удивилась, наверное, или разволновалась – вот и пропал бы так удачно начавшийся дебют! Завтра расскажет о своём успехе; поздравлю, ну а потом... нет, не берусь предугадывать её судьбу – этак, чего доброго, и сглазишь ненароком!» – размышляет он, шагая домой уже задремавшими улицами своего маленького, затерянного в сибирской глуши, городка.
2010