Глеб Артханов. Зеркальный ковчег. 192 с. – 2011 (Б-ка журнала «Невский альманах»).
Миф поэзии Глеба Артханова – об опустошении города: «Вновь потерял Ленинград Многие тысячи тысяч», которому авторский перевод «Бхагавадгиты», великого наследия индийского эпоса, части «Махабхараты», находит попытку оправдания: «Воплощенный в этом теле вовсе не подвержен смерти. И поэтому, Бхарата, ни о ком скорбеть не должно». Так оживают и трансформируются в человеческой памяти образы близких ушедших людей, и тех поколений, которые метафизически воплотятся для новой жизни. И в этом парадоксальном мире между скорбью и возможностью вечного просветления находится лирический герой Г.Артханова, пребывая формально вне структурированного текста – как в переводе эпоса – или растворившись в нем в лирике современности:
Зола и мгла! Как это много! –
Зола, пропитанная болью.
И пустота на месте Бога,
Которую зовут любовью.
Что означает для автора это ключевое, символическое понятие – «пустота», в его мифе, где каждая деталь грозит раствориться в небытии, не будучи скрепленной призрачным ритмом, иллюзорной рифмой, а главное, не став мгновенно запечатленной авторским творящим видением на всей картине Вселенной, отражающей орнамент всебытия и всевремени как водяной знак. Собственно, что знаменует собой это раскосое видение, обочь, по касательной: смотря в ничто, но зря целое? Само оно – метафора прозрения за тем, что мелькает окрест проносящегося состава:
И небеса, как назло, неустойчивы,
И неустойчив проклятый вагон.
И бестолковая все бестолковщина
Гонит от отчима из дому вон.
Неустойчивость (невнятность) – это она толкает словно строфу в спину, обрекая то на падение, то на взлет, синусоида шаткого порой синтаксиса.
Если Петербург – «новая земля», то Балаклава – пространство исконно мифологическое, и не случайно в лицах современниках проступают лики героев, как в поэзии Н.Гумилева:
Наш капитан из тавров-лестригонов,
До пят просмоленных дымами всеми,
Что подняли мечи во время оно
На чужака, на грека Одиссея.
Глеб Артханов – бунтарь. Уже три десятка лет его судьба связана с переводом «Бхагаватгиты», повествующей, что нас окружает иллюзия – майя. Обретение бессмертия через преодоление иллюзии и самоотречение – одна из целей йогического созидания:
Став Брахманом, просветленный не скорбит, не вожделеет,
Тварей равно почитает, емлет высший дар служенья.
«Над чудесами Гиты я просидел несколько лет… Дома образовалась целая лаборатория по производству стиха», – вспоминает автор, двуединый в ипостасности поэта и интерпретатора.
Как мне кажется, сегодняшний сборник поэта – некая попытка осознания родового наследия, не случайно образы отца, матери, сына столь часты и символичны в его строках. Но здесь и стремление осознать род человеческий как единое целое. Опираясь на отечественное литературно-философское наследие и древнейшие традиции пра-языка, мерцающего за современным переводом эпоса – пракрита, где мышление было неразрывно с его поэтическими свойствами, только впоследствии поэзия и философская мысль стали изгоняться, из речи постарались сделать инструмент и механизм внушения и порабощения, в эпоху монотеистических религий.
Покой монастырский целебный
Здесь теплит из сумерек Русь.
Но как от тоски непотребной
Спасаться – судить не ряжусь.
Поэт стремится передать высшее Знание, как в мимолетных слепках сердечных томлений, так и в медитациях самоотречения:
Знанье – выше упражнений, выше знанья – размышленье,
Бескорыстность действа – выше. Ею мир ума вершится.
Есть законы мира, а есть законы лирики. Они не всегда совпадают. Стихотворение создается «Из равновесья дики сил» (Е.Боратынский). Постижение знаний создания поэтического произведений равновелико познанию акта сотворения Вселенной. Но какие изменения при этом претерпевает сам поэт, становясь инструментом гласа свыше, слова пророческого? Нет пророка в своем отечестве – эта истина, видимо, была еще добиблейской, «Ведь в собственном доме и слышать меня не хотят», – горько признается лирический герой. Тогда ему словно ответствует Всевышний, который в «Йоге размышлений» утешает Арджуну, напоминая о бессмертии Духа, принявшего Слово:
Ибо он – нерассекаем, несжигаем и незыблем…
Вездесущ и безначален, непреоборим и вечен.
Поэт Артханов порой напрямую задает вопрос о смысле жизни, вопрошая близких, читателя, ветер: «Как мне жить, чтобы не умереть?.. Мы попрятались все, кто куда, Сговорились, что все мы бессмертны…» Этот путь – становления человека, обретшего свободу от рабства, навязанного ему миром, порабощения изначального, – проходит сложная, прихотливая, цветущая поэзия Глеба Артханова. Его муза – бескорыстная воительница и паломница по священным страницам древности и незаписанным еще строкам настоящего и будущего. Потому что нет смерти, а есть только вспышки сознания посреди сияющего Ока Вечности.
Опубликовано:
Невский альманах, СПб. №3-2012
Новая немига литературная, Минск. №3-2012