Медленно кружат хлопья оборванных мыслей. Огонь неохотно танцует, ленится. Надо подбросить веток. Стрекочет кто-то в тиши. Черная вода за спиной, гладкая. Кажется неподвижной. Не спать. Огонь погаснет. Небо молча позволит мне слиться с травой. А тому, кто меня придумал, только дай поиграть с красками. Потом то стряхивай облака с лица, то высыпай песок из одежды, то отрывай пальцы от дождя. А он только фыркнет: «Дурочка!» и сунет меня в лодку. Или в самолет. Когда я только подумаю о свободе. И решу идти по тропе, которой не видно за краем его холста между живыми деревьями. Интересно, он знает, что они живые? Слышит музыку ветра? Хотя откуда тут взяться ветру. Ветер за краем.
Я помню его игривым и дерзким. Тогда он рисовал при свете дня, смело смешивал краски и широко стлал мазки, а сверху брызгал на полотно, и кисть звенела в его руках. Ночами пел и пил, стоял на голове, глядел с разных точек на свои творения и поднимался все выше, к потолку, вылетал в окно, возвращался, смеялся.
Но трухлявое время проникло в часы и календарь, стало правильным и строгим. Он все чаще задумывался, стоя у полотна с дрожащей кистью, и откладывал её в сторону. Стал носить на лодыжках тяжелые браслеты, и больше не взмывал под потолок. Закрасил все холсты черным и белым, только со мной полотно оставил, изредка играя зеленью и синью. Еще реже – немного красного.
Никто не приходит к нему. Никто никогда не видел его последнего творенья. Некому сказать, что это шедевр, могущий соперничать с реальностью. Откуда же я это знаю? Мне нашептали травы. Набормотал костер. Снова кто-то стрекочет. И однажды, гуляя по нарисованной воде, я увидала на ней свои следы. А потом провалилась и потекла, сквозь камни и ветки. Там, внизу, качаются водоросли и снуют малые рыбешки, которых он не рисовал. Значит, мы все настоящие.
Огонь гаснет. Мне не хочется кормить его живыми ветками. Чувствую – пора. Сейчас. Выйти за край. Не по тропе. Неважно: понизу, поверху, сквозь. Во мне только одно побуждение – двигаться. Небо – земля – вода – травы. Каруселью.
Я дышу. В комнате под ногами твердый пол. Моргаю. Плачу. Смеюсь. В приоткрытую дверь тонко влетает ветер.
Тот, кто меня придумал, молча стоит рядом. Касается пальцами моего лица. Меня окутывает мягкой волной с царапинками. Что-то бухает в груди. Сердце?
Что там, за дверью? Тоже картина? Что, если все, все нарисовано тем, кто меня придумал? Или кем-то еще. А вдруг нет?
«Иди. Дурочка…» Он грустно улыбается.
Я шагаю в просвет.