Какания или Цекания?
(о "миссии Галичины")
1
Начну с объяснения заглавия. "Какания" произошла от названия широко известной четвертой части гиперромана "Человек (или, может, все таки Мужчина?) без свойств" - именно так Роберт Музиль окрестил свое, в то время уже блаженой памяти, отечество, в котором, как известно, "одно из этих двух обозначений, k.-k. или k.-und-k. носила на себе каждая вещь и личность, и все же необходимо было владеть специальным тайным знанием, чтобы всегда уверенно различать, какие учреждения и люди звались k.-k., а какие k.-und-k.". В другом месте Музиль пишет, что Какания "погибла из-за языковой путаницы в названии".
"Цекания", от ц.-к., цесарско-королевская, - это украинский, равно как и польский, перевод "Какании". Под этой аббревиатурой функционировала галицкая действительность "при старушке Австрии".
Ирония истории распорядилась, впрочем, так, что с именем Цекании - наследницы каканской традиции - возникла еще одна неприятная, но от этого не менее действенная коннотация: "Цекания" от ЦК, Центрального Комитета КПСС - реальности, что определяла лицо Галичины на протяжении пятидесяти послевоенных лет. С тех пор две цекании здесь неразрывно переплелись. Следовательно, и в этом случае мы сталкиваемся с языковой путаницей в названии.
В последние десять с небольшим лет воскресали старые и рождались новые галицкие мифы. Ссылаться на них стало признаком хорошего тона и в самой Галичине, и за ее пределами. Мифотворчество присуще не только Галичине или Украине. Однако нигде скорость развития и общественная актуальность этого явления не были так высоки,
как здесь. Но стало ли качество произошедших перемен столь же ошеломляющим, как их количество?
Не приходиться сомневаться в том, что ядром любого галицкого мифа, как в Украине, так и за ее пределами, является австрийский миф, миф "Austria felix". "Австрийство" галичан до сих пор остается одним из патентованных способов их самоидентификации. На него охотнее всего указывают и к нему прибегают, как к чему-то основополагающему и очевидному, когда заходит речь об отличительных чертах и "врожденной европейскости " этого вида украинцев. Однако в других культурах в послевоенные десятилетия габсбургская мифология радикально переродилась, коренным образом изменив свой посыл.
Насколько сегодняшняя украинская Галичина, эта украинская носительница австрийского мифа, является настоящей, постгабсбургской Цеканией, то есть участницей изменений, произошедших в европейских культурах, а в какой степени она "ЦКания"?
Недавно, задумавшись о живучести и долговечности габсбургских артефактов в галицкой среде, я с огорчением осознал, что советское наследие по крайней мере столь же упрямо. Не удивительно, ведь любая империя - это всегда целая цивилизация, а остатки погибших цивилизаций - одни из наиболее живучих вещей на свете.
В то же время не отпускает страх: как бы культивируемый с помощью каканской мифологии характер Галичины (а это, вероятно, самая ценная часть наследства Дунайской империи) не постигла бы участь этой цивилизации, то есть как бы и он не надломился в результате языковой путаницы в названии. Думаю, что и здесь не обойтись без "специального знания о различении".
2
Музиль чеканил свое определение,чувствуя горькую иронию. Иронию - ведь неминуемость гибели Какании была ему очевидна. Собственно, весь роман - об этой неизбежности. Горькую - ведь ему, равно как и всему его поколению, поколению Рота и Броха, Цвейга и Верфеля, а позже Додерера и Герцмановского-Орляндо (упоминаем здесь только немногих немецкоязычных авторов) - было ужасно жаль этого - "с многих точек зрения образцового" - произведения истории.
Впрочем, в полной мере оценить неиспользованный потенциал австро-венгерской традиции смогли только поколения, выросшие после Второй мировой. Не замутненные реальностью, очищенные от конкретного, дистилированные и стерилизованные видения Какании все сильнее удалялись и от иронии Музиля и от чувства ностальгии. Они рождали новые мифы, более уместные в послеялтинской Европе. В "малой Австрии" зрела уверенность в том, что это был навсегда теперь потерянный шанс нетоталитарно объединить народы монархии. В других постгабсбургских странах - Венгрии, Чехословакии, Польше, которые страдали и от гнета коммунистической диктатуры и от того, что их "бросила Европа" - на основе австрийского мифа формировалась наднациональная коалиция либеральной интеллигенции и общая идеология Центральной Европы. Существенный вклад в переделку каканской легенды внесла немецкая культура - прежде всего путем признания вины за уничтожение центральноевропейского еврейства и внимания к его наследию. Опосредовано, - главным образом благодаря эмигрантам из Европы - но ощутимо, эти процессы оказали влияние и на культуры, не имевшие прямого отношения к Какании: на американскую, британскую, французскую... В 1966 году итальянский интеллектуал, германист из Триеста Клавдио Магрис ввел в обиход термин "габсбургский миф", который сразу же стал общим местом "поставстрийского дискурса". В бытующих мифах о "счастливой Австриии" присутствуют константы: это два крыла легендарного габсбургского орла - аркадия и апокалипсис, "la belle epoque" и " fin de siecle". А еще - чувство "резервации настоящей Европы", то есть хранилища последних , не испорченных национализмом и коммерцией культурных ценностей, которые берут начало в средиземноморской цивилизации, в основанной на христианстве европейской общности, в универсальном принципе права. Но самые важные составляющие - это пафос антитоталитарности, как ответ двум европейским тоталитаризмам, холокосту, лагерям и, кроме того, мираж счастливого, гармоничного сосуществования многочисленных габсбургских народов, открытость по отношению к соседним языкам, культурам, обычаям и вероисповеданиям - то, что называют мультикультурализмом. Словом, сформулированный Поппером идеал "открытого общества" в противовес обществу тоталитарному, националистическому, антисемитскому - то есть догматическому, "закрытому". В соответствии с этим идеалом Галичина должна была бы представлять собой общество, построенное на универсальных культурных принципах и открытости, которая однако не вступает в конфликт, а наоборот, удачно сочетается и оттеняется географической провинциальностью, общество, которое культивирует свое особое самосознание и идентичность, но исповедует общеевропейские ценности.
В качестве носителя этого мифа Галичина и была открыта, или вернее вымышлена, международным сообществом интеллектуалов как, пожалуй, наиболее показательный провинциальный пример каканской парадигмы. В самой же украинской Галичине универсализм и толерантность этой мифологии не прижились. Можно уже с полной определенностью сказать, что Польша, утратив территорию Восточной Галичины, многое приобрела в идеологическом и культурном смыслах. Боль от потери Восточных Окраин была настолько сильна, что заставила польскую интеллигенцию выработать новый, не реваншистский и не националистический взгляд на Окраины - сформулированную Милошем и Гедройцем парадигму пограничья. А украинцы, получив территорию Галичины, лишились - не сделав этого вплоть до сегодняшнего дня - возможности изменить свою, унаследованную из истории, окопную позицию, свойственную и для "украинского Пьемонта" девятнадцатого - первой трети двадцатого веков и для националистической антисоветской оппозиции. Советский период затормозил развитие современных тенденций внутри галицкой мифологии. Запоздалый импорт постмодернистской версии галицкого мифа, которая стала уже хорошим тоном в международных политическом и интеллектуальном сообществах, произошел лишь в последнее десятилетие, да и то в урезанном и довольно неорганичном виде. Он распространился лишь внутри чрезвычайно немногочисленного интеллектуального клуба, резко контрастируя с местными, хоть и проевропейскими, но традиционно националистическими формами.
3
Святому Юрию-Змееборцу несказанно повезло. Ему трижды повезло: он одолел дракона, получил в награду деву, а от нее - еще нечто чрезвычайно ценное, нечто, что попадается исключительно редко. Он освободил деву от дракона, а она избавила его от внутренней необходимости вечно убивать драконов.
У меня есть серьезные основания опасаться, что Галичине повезло гораздо меньше, чем покровителю Львова. Борясь в течение десятилетий с драконом советизма, она чересчур уж уподобилась ему и внешне и, особенно, внутренне. Что случается с заядлыми змееборцами, мы знаем хотя бы из сказки Шварца. С тех пор, как дракон пал замертво, все очевиднее становится, что он продолжает жить - в навыках политической деятельности, в механизмах принятия решений, в стратегиях общественных злоупотреблений, и в мельчайших речевых и бытовых деталях. Причудливым, но в то же время удивительно органичным образом старое галицкое националистическое содержание за какую-то пару десятилетий приняло здесь совершенные советские формы. Поражает их чуть ли не генетическое соответствие. Та же тоталитарная бескомпромисность, та же нутряная подозрительность и враждебность к другому, та же неспособность к открытости перед миром и к модернизации. Жуткая диалектика единства и борьбы противоположностей.
Этот край, считающий себя наименее советским и наиболее европейским во всей Украине, этот несчастный, доведенный до отчаянья, одраконившийся Юр страдает из-за отсутствия зеркала, в котором мог бы разглядеть свое лицо. Не стоит и говорить об очевидном: страх узреть в этом зеркале свои архаические черты (в которых желанные европейские партнеры Галичины давно заподозрили моральную неустойчивость), этот страх и эта неспособность коренятся в до предела окостеневшем и от того хрупком чувстве общности. О его путаности свидетельствует монументальная карьера двух галицких персонажей: Франко и Бандеры. Именно их памятники наиболее часто ставят в галицких селах и городках. С помощью логики трудно примирить друг с другом Франко и Бандеру. Еще труднее - Бандеру и митрополита Шептицкого. Но в том то и дело, что об идеологической четкости и политической последовательности не может быть и речи. Речь об идентификации с архаической фигурой отца, благодаря которой смогла бы уцелеть эта не созревшая для открытости идентичность.
4
Все же зеркало, в которое мог бы заглянуть галицкий бедолага-Юр, существует. Свое отражение оставил он в галицких мифах последних 50-ти лет.
После Второй мировой войны в период восстановления советской власти и террора против "украинских буржуазных националистов" принадлежность к галицкой культуре воспринималась ее носителями, во-первых, как сознательная, хотя и замаскированная, оппозиция режиму и, во-вторых, как сопротивление насаждаемому властью "европейскому" стандарту. Последнее было в основном распространено в кругах интеллигенции, передаваясь от родителей к детям. В этой атмосфере возникали взаимопонимание и общий язык. Несмотря на преследования, галичанство стало предметом тайной гордости, стигматами - опасными, но почетными. Различия между "советскими" и "галичанами" были видны невооруженным глазом и ошибиться тут было невозможно. Принадлежность к "тайному ордену", которая культивировалась в галицких семьях, была на протяжении всего советского периода достаточно надежным средством сохранения идентичности, не только галицкой, но прежде всего украинской, отголоски этого различимы до сих пор. Эта обмирщенная принадлежность объединила галицкое общество после выхода из подполья, в самом начале национального возрождения, но, в то же время, стала основой разделения "восточников" и "галичан".
Во времена хрущевской оттепели, в основном благодаря свежей памяти о "лесных братьях", галичане были обречены играть роль среды, которая "автоматически" должна была обеспечить связь с диссидентством. Недаром именно к Львову тяготели самые известные шестидесятники, именно здесь обкатывались культурные стратегии оппозиции.
На рубеже восьмидесятых и девяностых галичанство - хранитель национальных ценностей - снова становится решающей силой движения к государственной независимости и отчасти к демократизации. Важную роль при этом сыграли ссылки на традиции парламентаризма и на создание галичанами национальных структур власти во времена Австрийской империи - словом, пьемонтизма - и вместе на бандеровщину и Украинскую Повстанческую Армию. Крылатым становится выражение "галичане создали Украину".
В первой половине 90-х, когда с особенную остроту приобрел вопрос о выборе внешнеполитического курса Украины, из Галичины стали распространяться мощные импульсы проевропейской ориентации. Прозападное лобби в украинской политике также формировалось в основном из галицких общественно-политических элит. Украина стала считать Галичину своим "локомотивом в Европу". Доводы в пользу прозападного курса тоже главным образом заимствовались из галицко-австрийских мифологем.
Таким образом на всем протяжении 90-х и на политическом и на бытовом уровнях проявлялась амбивалентная природа украинского галичанства: с одной стороны, галицкие элиты стали последовательными проводниками на государственном уровне политики и практики украинизации, а с другой - такими же ярыми лоббистами прозападного курса. Иногда эта двойственность приводила к конфронтации, иногда оба направления поддерживались представителями одних и тех же групп. Например, именно Галичина больше всего сделала для развития польско-украинского взаимопонимания, партнерства и культурного взаимодействия.
На этом фоне наиболее скромно - и по количеству, и по влиянию - выглядят приверженцы заимствованного универсального идеала, что содержится в галицком мифе, но так и не смог заметно развиться на местной почве. Впрочем, окрашенная политикой логика "нового открытия" и реконструкции своей идентичности привела по крайней мере часть интеллектуалов к пониманию - эту современную галицкую украинскую идентичность не создать без использования всех прежних национальных составляющих, которые и породили некогда галицкий феномен. Так появилась программа воссоздания мультикультурализма. Она коснулась и искусства. Были написаны, переведены или переизданы показательные в этом отношении тексты, происходили художественные акции и перформансы, изготовлялись артефакты, основывались журналы. Следует сразу сказать, что программа эта реализуется нелегко, не без внутренних противоречий. И самое трудное - это практика настоящей, живой культурной открытости: легко быть мультикультуралистом в отношении мертвых культур и толерантным к исчезнувшим (истребленным или депортированным) этносам. Легко быть семитофилом по отношению к "тем, довоенным" идеализированным галицким жидам, труднее не быть антисемитом применительно к нынешним, реальным "советским" евреям. Легко любить выселенных галицких поляков, но чрезвычайно трудно, практически невозможно современных "москалей".
6
Приглядимся поближе к молодому движению галицкого сепаратизма, к этой, по меткому выражению Костя Бондаренко, "идее без идеологии". Похоже, он и является попыткой нового синтеза, который старается объединить в странном сплаве галичанина Шульца и галичанина Бандеру.
Мне понятен (я ведь и сам принадлежу к старинному галицкому роду) этот рефлекс дистанцирования от современной украинской политики, этот пафос "обиды".
Очевидно, что галицкий сепаратизм вызван провалом добрых намерений галичан развить национальную культуру, провести демократические реформы, построить гражданское общество на принципах федерализма, интегрироваться в Европу - всех этих азбучных требований либерализма. Но эта ярко выраженная обиженность сепаратизма - не лучшая предпосылка для создания того нового, в котором мне пришлось бы жить. Наибольшие же подозрения вызывает у меня готовность к радикальным изменениям форм без каких-либо изменений содержания, без того, чтобы подвергнуть сомнению самого себя, критически пересмотреть мировоззрение галицкого общества, его политические стратегии, не вписывающиеся ни в какие стандарты. Удручают поспешность и старательность в перенесении всех изьянов постсоветской большой Украины в небольшую Галичину, с добавлением к ним еще и своих собственных. Эта смесь еще не переваренного старого и еще не съедобного нового в галицких мифах и делает невозможным продуктивный синтез.
Наряду с очевидной бесперспективностью галицкого сепаратизма в реальной политике я отмечаю в стремлении к автономии по крайней мере два положительных обстоятельства: во-первых, оно может усилить крайне необходимую дискуссию на темы децентрализации и развития местного самоуправления. Во-вторых, радует отказ от всеукраинского мессианства, непременно присутствовавшего до сих пор во всех галицких концепциях, и готовность принять на себя (и только за себя) политическую ответственность.
Но я должен сделать несколько серьезных предостережений. Почему отказ от мессианства должен немедленно смениться презрительной обособленностью, а не диалогом?
Именно здесь пригодилось бы послание из мифической Какании.
Если уж придерживаться "австрийской" галицкой мифологии, то почему не в современной версии, последовательно и до конца, во всей ее универсальной полноте? Для чего выбирать замкнутость Аркадии, Эдемского сада, неотъемлемый признак которого, по словам Милоша, - стена, отделяющая от "чужих"? Почему бы не отважиться на радикальный идеализм взамен безнадежной изоляции? Не окажется ли он - в том числе и политически- более плодотворным, чем цинизм?
Пора, я убежден, отбросить смехотворные претензии на собственную исключительность и мессианство и сформулировать программу реформаторских импульсов.
Почему не попробовать, руководствуясь принципом поликультурности, не ограничиваться заботой о мертвых культурах, а перенести ее на культуры живые?
Все мы - и украиноязычные и русскоязычные либерально-демократические круги - одинаково терпим от правящего режима. Время, не поступаясь украинской языковой культурой, но и не рассматривая ее как политический ориентир, увидеть в идеологически близких русскоязычных гражданах Украины партнеров в деле реформации нынешнего режима.
Время изменить свои закостенелые националистические и антисемитские навыки, пора начинать об этом публичную дискуссию. Пора признать и разобраться в неприятных для нас эпизодах недалекого прошлого, в частности в сотрудничестве с обоими тоталитарными режимами.
Легендарный опыт украинского парламентаризма и создания общественных институтов при Австро-Венгрии мог бы возродиться в современной Какании в оппозиционных негосударственных организациях и движениях, при развитии самоуправления.
Мифология "европейской" Галичины могла бы способствовать созданию серьезных, свободных от коррупции, стратегий в сфере образования, механизмов поддержки интеллектуалов и людей искусства. Ведь признаком провинциальности является неспособность не вырастить, а именно содержать и удержать таланты.
Наконец, провозглашаемая любовь к Галичине и ее наследию могла бы вызвать к жизни привлекательную модель современной украинской культуры. Эта культура интегрировала бы достижения различных культур, руководствуясь ответственностью перед ними. Трепетное отношение к особенностям галицкой архитектуры могло бы обеспечить ее охрану и реставрацию взамен безоглядной унификации, осуществляемой "пластиковыми инвесторами".
Для этого нужно многое. Все это очень трудно сделать. Но начало могло бы быть не таким уж сложным: надо просто вспомнить традицию, вспомнить в полном объеме. Ведь "все, что не является традицией - это плагиат".
С украинского
Оригинал:
Критика, 7-8 (57-58), 2002
http://krytyka.kiev.ua/articles/s2_7_2002.html