Конкурс Копирайта -К2
...Симферопольский аэропорт, переполненный бесчисленными пассажирами и пронизанный криками пронырливых таксистов и квартирных зазывал, гудел, как потревоженный улей. Бесконечные объявления о прибытии рейсов из черт-знает-откуда, и отправлении еще более черт-знает-куда, хныканье одуревших от жары и усталости детей, возмущенные возгласы в очереди на троллейбус до Ялты-Алушты - в каждом уголке аэропорта суета, круговерть людей, чемоданов, баулов и прочей ерунды, сопровождающей любую поездку в отпуск на море. Всюду очереди, бешеные цены, и желание как можно быстрее вырваться из вокзального ада. Курортный сезон набирал обороты, и люди торопились, наконец, попасть на берег моря. И было уже неважно куда - лишь бы поскорей!
Спортивного вида молодой армейский майор, отстоявший в аэропортовской духоте очередь, змеящуюся через весь зал к регистрационной стойке московского рейса, легко закинул на транспортер два объемистых чемодана. Девушка в форменной одежде Аэрофлота бросила оценивающий взгляд на ладно скроенную фигуру офицера в тщательно отутюженной форме, цепко сверила фотографию в удостоверении личности с оригиналом, заодно мимолетно пролистала удостоверение на предмет наличия-отсутствия штампа ЗАГСа, приветливо улыбнулась и весело громыхнула штампом: «Счастливого пути, товарищ майор!» Протянув оформленные документы, она сделала едва уловимое вопрошающее движение подбородком: «Надолго? Удачи!» Ее огромные темные глаза смотрели на майора с нескрываемым сочувствием. «Спасибо!» - сдержанно поблагодарив, майор забрал документы и, словно споткнувшись на чем-то, с интересом посмотрел на девушку. Она была высока и стройна, ее лицо, тронутое легким загаром, в обрамлении копны каштановых, чуть рыжеватых волос и лихо посаженной набекрень аэрофлотовской пилоткой, притягивало взгляд, словно магнит. «Говорят, что пожелания красивых девушек непременно сбываются! Вернусь – расскажу!» - мягко улыбнувшись в ответ, майор неслышно выругался: «Черт, как всё не вовремя! Как красивая девчонка, так или служба, или еще какая-нибудь гадость помешает…»! «Не забудь, майор, я буду ждать!» - длинные черные ресницы махнули на прощание. - Следующий!...
Отойдя от стойки, майор снял тужурку и, перекинув ее через руку, посмотрел на красочное панно "Летайте самолетами Аэрофлота!" Стремительно прочерченная прямая линия на огромной настенной схеме воздушных сообщений, проткнувшая по диагонали весь Союз и соединившая собой Симферополь и Анадырь, заставила майора ощутить холодок между лопатками и зябко передернуть плечами – далековато, черт возьми! Нежданный негаданный перевод по службе, чтобы жизнь медом не казалась - и всё, прощай Крым. Перефразируя слова известной разбитной песенки: «...А подо мной гора Ай-Петри исчезла в дымке голубой...». И через пару дней - здравствуй, далекая и незнакомая Чукотка. Либо задушит в своих холодных объятиях, либо заставит полюбить на всю оставшуюся жизнь. Фифти – фифти, как говорится.
На все перелеты у него трое суток. Завтра вылет прямым рейсом из Внуково в Анадырь, «для прохождения дальнейшей службы», как написано в предписании. Перелет на другую сторону Земли и десятичасовая смена времени обещали перевернуть жизнь «наоборот», в полном соответствии с географией. Анадырь, находящийся сейчас почти под ногами, становился очередным этапом жизни, разделенной на «до» и «после». И как она сложится, сегодня сколь ни думай – ничего не придумаешь. Сегодня надо долететь до Москвы и повидаться с родителями. А дальше – как повезет, от судьбы за печкой не спрячешься. Негромко чертыхнувшись, майор вышел на свежий воздух и поднялся на открытую галерею, залитую полуденным июньским солнцем.
Лето еще только подбиралось к своей макушке, но гусиный клин первооткрывателей сезона уже потянулся обратно, в свои далекие севера. Солнце жгло немилосердно, и галерея напоминала сковороду, на которой в ожидании вылета дожаривались наиболее теплолюбивые пассажиры. Лениво прогуливаясь в ожидании своих рейсов, они ловили горячие лучи полуобнаженными телами, смеялись над небылицами и курьезами курортных романов, исподволь сожалея о заканчивающихся отпусках и предстоящей работе.
Облокотившись на поручни, майор безразлично рассматривал шатающийся по галерее народ. Его внимание привлекли две загорелые до черноты подружки. Весело искря глазами в его сторону, девчонки о чем-то перешептывались, взрываясь мимолетным смехом. Поймав на себе откровенный взгляд одной из девушек, майор перебросил тужурку на другую руку и, равнодушно усмехнувшись очередному взрыву смеха, спустился с галереи. Здесь, в тени крон роскошных каштанов, было заметно прохладнее, и свежий ветерок доносил запахи крымской степи, перемешанные с керосиновым дыханием самолетных двигателей. Громко щелкнув, аэропортовский громкоговоритель объявил о посадке на московский борт. Ласковое море и красивые загорелые девушки в легких невесомых нарядах остались в прекрасном прошлом...
... Посадка в нагретый до состояния финской сауны Ту-154 уже заканчивалась, когда соседнее свободное место занял мальчишка лет пяти. Он тут же с восхищением принялся рассматривать майорские погоны и всякие значки на тужурке. Его глаза заблестели и, немного смущаясь, он спросил: «Дядя офицер, а у вас есть пистолет? Настоящий?!»
- Конечно! Самый настоящий! Ведь я же офицер!
- Я тоже буду офицером, когда вырасту! И у меня тоже будет настоящий пистолет! – мальчишка с надеждой посмотрел на женщину, сидящую в кресле соседнего ряда. – Правда, мам?
- Конечно, сынок! Ты обязательно станешь военным! И у тебя будет настоящий пистолет! – молодая женщина дотянулась до сына и нежно потрепала его кудрявые лохмуши. – Всё у тебя будет, сынок! Лишь бы войны не было!
Майор вспомнил свое детство и почти такие же слова его мамы: «Всё у тебя будет, сынок! Лишь бы не было войны!» Наверное, ее и не было до сей поры благодаря таким молитвам ...
- Если хотите, я могу уступить вам свое место! – майору было совершенно безразлично, где сидеть полтора часа до Москвы. – Так вам будет удобнее и спокойнее!
К великому неудовольствию мальчишки, они поменялись местами, и майор оказался по соседству с парой пожилых немцев, большим рыжебровым, с огромными рабочими руками, седовласым мужчиной, и его женой, миниатюрной миловидной женщиной с добрыми глазами. Расположившись возле иллюминатора, женщина с улыбкой наблюдала за тщетными усилиями мужа, который никак не мог устроиться в маленьком кресле. Они негромко перебрасывались короткими фразами, мягкие и душевные нотки в их голосах невольно привлекали внимание. Звуки живой немецкой речи звучали необычно, и майор невольно вслушивался в их разговор, не понимая в нем ни слова. Откинувшись на спинку кресла, он закрыл глаза и погрузился в воспоминания, разбуженные словами матери мальчика...
…
- Черт побери, Фриц, но эти проклятые дожди и холод совсем доконали меня. Мне все чаще приходит мысль, что я не переживу очередную зиму! – Отто надсадно закашлялся и негнущимися, заскорузлыми от постоянной грязи и холода, пальцами поправил на шее остатки истлевшего кашне. – Помнишь, как мы мерзли под Вязьмой? Сколько лет прошло... Я с тех пор никак не могу согреться, даже летом, в жару. Скоро опять начнутся настоящие русские морозы, а у меня не проходит кашель... И сапоги уже совсем развалились... Видимо, мне уже не увидеть своих родных...
- Не опускай руки, Отто! Надо немного потерпеть и попытаться достать несколько таблеток аспирина, они помогут тебе выздороветь. Говорят, что аспирин очень хорошо помогает при простуде. Попробуй спросить у русских женщин, может быть удастся сменять твоего скрипача на несколько таблеток или хотя бы на пару картофелин. Мы бы их сварили, и ты подышал бы над паром...
- Моя Магда так делала, когда я болел. Она все умела делать, а уж вылечить всякими травками да припарками – только дай повод! Вот только далеко она, увижу ли... Эх, на денек бы домой! Ты не слышал, когда нас собираются отпустить домой?
- Нет, не было разговора насчет этого. Я слышал, как начальник говорил, что после дороги нас пошлют на завод. Там будем работать в помещениях. Дорога уже почти готова, до мороза успеем закончить. Потерпи несколько дней! - Фриц обнадеживающе посмотрел на своего старого приятеля, с которым они были знакомы еще до войны. - На заводе тебе будет легче! Какого черта наци полезли в Россию? Но кто знал, во что мы вляпаемся с этим сумасшедшим Адольфом! Да, Отто, плохи наши дела, что и говорить, русские ненавидят нас...
- Есть за что... Мы строили дороги, по которым потом шли танки, чтобы убивать русских... Им есть, за что нас ненавидеть... Но должна же быть какая-то справедливость, Фриц?! Ведь мы с тобой никогда ни в кого не стреляли! Мы уже почти восемь лет работаем на русских... За что Бог так покарал тебя и меня? ...
...Глубокая осень сорок девятого года, одного из самых тяжелых и голодных послевоенных лет, постепенно катилась к первым морозам. Небольшой отряд пленных немцев, человек тридцать, заканчивал строительство необходимой, как воздух, дороги из райцентра в инфекционное отделение районной больницы в небольшой деревушке, затерянной в непролазной тульской грязи. На работу немцев приводил конвой автоматчиков. Солдаты ехали спереди и сзади колонны в колясках трофейных мотоциклов с эмблемами в виде вращающегося пропеллера, и их лица сурово выглядывали из-за турелей пулеметов, готовых в любой момент забиться в припадке смертельной очереди.
Выйдя из соседней деревни ранним утром, колонна неспешной змеей извивалась на скользкой глине десятикилометровой дороги, раскисшей от беспросветных осенних дождей. Конвоиры мрачно материли погоду и раскисшую глину, а заодно и немцев, за то, что приходилось вместе с ними месить непролазную грязь. Боясь ненароком попасть под горячую руку конвоя, немцы понимающе кивали головами в знак согласия, время от времени сбиваясь толпой возле застрявшего в глиняном месиве мотоцикла, на руках вынося его из грязи вместе с сидящими в нем солдатами.
Постепенно километры непролазной грязи оставались позади. Всё ближе и ближе приближаясь к райцентру, дорога неспешно одевалась в дикий камень, вызывая восхищение замысловатым узором брусчатки, и несколько километров колонна пленных уже легко шла по новой дороге, шлепая по мокрому камню разбитыми сапогами со смешными широкими голенищами. Все реже ругались конвоиры, и мотоциклисты, оставив колонну на окраине городка, уезжали, разбрызгивая фонтаны грязи там, где через несколько дней должны были лечь последние камни. Оставался недоделанным небольшой кусок дороги на въезде в городок, но непрекращающиеся осенние дожди и серое беспросветное небо угнетающе действовали на конвой и пленных, заставляя и тех, и других ожидать любого подвоха.
Напряжение снимала местная детвора, поджидающая конвой на окраине городка. "Фрицев ведут!" - раздавался разбойничий посвист ватаги полуголодных и полуодетых мальчишек, шантрапы и безотцовщины. Рискуя оторванными ушами, не страшась попасть под колесо, мальчишки сломя голову кидались к глухо урчащим мотоциклам, с завистью поглядывая на поблескивающее каплями дождя оружие: «Дяденька солдат, а пулемет настоящий?! ...Дядь, дай папироску!» - неслось со всех сторон. Всем было немного страшно и мурашки бегали по спине от сурового вида солдат конвоя и всамделишных грозных пулеметов на мотоциклах. Да и живые немцы, из-за которых не вернулись домой отцы большинства мальчишек, пусть голодные и оборванные, но, как ни крути, взаправдашние фрицы, вызывали неукротимое любопытство. Конвоиры с автоматами в руках ленивыми окриками отгоняли навязчивую ребятню, и так же вяло покрикивали на немцев: «Шнель, шнель, мать вашу! Не растягиваться!» Разномастный строй немцев неосязаемо, словно минутная стрелка на часах, уплотнялся, чтобы в следующую минуту снова услышать окрик: «Не растягиваться!»
- Эй, фрицы, кончай болтать! - бросил молодой конвоир, услышав разговоры в плетущемся строю. Сверкнув синими глазами, он для острастки беззлобно замахнулся на Отто автоматом. – Молчать в строю! Ферштейн?
- Ферштейн, герр зольдат! – Фриц козырнул конвоиру, коснувшись двумя пальцами длинного козырька истрепанной пилотки. – Ферштейн! – отозвался Отто, заглушая последние слова приятеля неистовым кашлем, бережно прижимая рукой полу шинели, где на груди была спрятана белая гипсовая тарелочка с приклеенной фигуркой скрипача, вырезанной из черного конверта для фотобумаги… Дождавшись, когда конвоир ушел вперед, Отто поправил на груди свой драгоценный груз. В нем была вся его надежда...
- Отто, у тебя есть что-нибудь еще для обмена? – Фриц с жалостью посмотрел на больного товарища. Как-никак, они уже столько лет неразлучны, и стараются поддерживать друг друга, чем только возможно. Сильный и большой Отто, не раз выручавший Фрица, в последнее время совсем сник. Болезнь держала его в своих лапах, не оставляя никаких шансов – лекарств не было.
- Нет, есть только последняя тарелка со скрипачом... Может быть, сегодня ее удастся обменять на картофель или аспирин. Если, конечно, конвой разрешит... - Отто снова закашлялся. - Видит Бог, мне необходимо лекарство… Так некстати вчера умер Дитрих, а он приносил мне черную бумагу и гипс...
- Смерть всегда некстати, мой дорогой друг. Даже здесь, в плену... Будем надеяться, что Господь не оставит нас.
...Надоевший всем дождь неожиданно прекратился, и в небе, затянутом низкими мрачными тучами, появились небольшие просветы, сквозь которые весело подмигивало неяркое солнце. Во двор большого трехэтажного кирпичного дома, стоявшего возле дороги, вышли погулять с маленькими детьми несколько женщин. Молодые мамы, разговаривая друг с другом, изредка бросали строгие взгляды на бегающую ребятню. Одна из них поманила к себе мальчугана лет пяти, застегнула ему верхнюю пуговицу пальто:
- Не обижай сестренку и не убегай далеко, сынок, скоро пойдем обедать! - Женщина улыбнулась и поправила мальчугану кепку на стриженой голове. - Не бегай по лужам, намочишь ноги и простудишься! Будешь кашлять, как вон тот фриц!
- Ладно, мам, не буду! Можно я еще немножко с ребятами поиграю?
- Гутен таг, фрау! – Огромный рыжий немец в оборванной шинели и нелепой пилотке, остановился возле женщины, возвышаясь над ней горой. Он казался таким большим и страшным, что мальчуган инстинктивно прижался к матери. – Гутен таг, фрау! – повторил немец и поправил козырек кепки у мальчика. - Зер гут янге! Гут! Нихт Фриц, мейнен наме Отто!
– Не бойся, сынок! – Женщина прижала сына к бедру и вопросительно посмотрела на немца. – Что вы от меня хотите? Зачем мне знать ваше имя? Оставьте нас в покое!
Немец вновь потрепал мальчишку по голове огромной пятерней. - Кароший Maltschik! Гут! Фрау, айтаушен аспирин, цвай картопля? - Отто протянул женщине маленькую белую тарелочку из гипса, на которой было наклеен силуэт скрипача, вырезанный из черного конверта для фотобумаги. Такие тарелочки у многих висели дома на стенках - немцы делали их десятками и меняли на одну свеклу или пару картофелин. Тяжело закашлявшись и прикрывая рот рукой, он тихо произнес: - Пожалюста, фрау!
Мальчишка стоял, замерев от страха под его огромной тяжелой рукой.
- Где ж я тебе возьму цвай картопля? У самих шаром покати! Аспирин ему подавай, немчура чертов! – Женщина позвала сестренку мальчугана и, взяв детей за руки, заспешила домой. - Подождите, сейчас поищу!
...Войдя в комнату, женщина зачем-то пошарила в пустом картофельном мешке – картошки не было, мужу обещали вечером заплатить за работу, дадут полмешка ...
- Мам, а зачем мы фрицу помогаем? Ведь они немцы и воевали против наших? Вон, ребята во дворе говорят, что все немцы – враги, их убивать надо!
- Понимаешь, какое дело, сынок, были они врагами, пока война была. Мы их победили, и теперь они пленные... А лежачих русские не бьют, ты же знаешь… Поэтому давай ему поможем, а добро всегда вернется добром! Вот увидишь! Жалко мужика! Они тоже голодные, а дорогу делать - много сил надо… Отнеси-ка ему пару свеколок, все равно больше нет, а папа принесет, завтра дадим ему немного картошки... И еще, возьми вот эти таблетки, скажешь - аспирин, запомнишь? Отдай ему, пусть лечится, а то помрет еще...
Мальчуган был совсем маленьким, и весь его мир еще был поделен на своих и чужих, на наших и немцев. И хотя маму он любит больше всего на свете и сделает все, о чем она попросит, ему все равно кажется, что мама напрасно отдает таблетки этому рыжему пленному немцу, а тем более, впридачу еще и вкусную сладкую свеклу... Жизнь неожиданно поворачивалась к нему своей новой, неизведанной стороной. Теперь для него на многие годы станет загадкой поступок его матери, единственной женщины, которую он боготворил. Ему многое в жизни предстояло узнать и понять, и первый шаг к познанию был сделан. Этот шаг приведет его к пониманию трагедии Бабьего Яра, Холокоста и гибели шести миллионов своих соотечественников. - Ладно, мам, сейчас отнесу!
... Спустя месяц, в ненастную снежную ночь ранней зимы сорок девятого года, красная заводская эмка мчалась по новой мощеной дороге, везя рыдающую от горя молодую женщину и ее полумертвого, задыхающегося от дифтерии сынишку в инфекционную больницу. Каждый оборот колеса отсчитывал оставшиеся минуты его жизни. Директорский шофер летел над дорогой, моля Бога о помощи. На одном из поворотов машину занесло на мерзлой дороге, и она, дико визжа сигналом, застряла в сугробе на обочине. Шофер бросился к недалеким домам, где в длинном бараке, на окраине деревни жили пленные немцы. - Товарищ командир! Дайте немцев машину вытащить, там у меня малец помирает, в больницу надо! Вот ведь незадача, километр не доехал! – умолял шофер начальника конвоя.
Десяток пленных немцев, подгоняемых конвоиром, увязая в снегу, бегом отправились к дороге. Среди них был и Отто. Он узнал женщину и ее сына. Не дожидаясь, пока машину вытащат из сугроба, Отто подхватил мальчишку на руки и они, вместе матерью мальчишки, где бегом, где задыхающимся шагом заспешили в недалекую уже больницу. В ту вьюжную декабрьскую ночь, на счастье, все сложилось – и заводская директорская красная эмка, и только что построенная пленными немцами дорога, и помощь благодарного Отто, и врач, оказавшийся на удивление трезвым...
...
Раздавшийся из динамиков призыв стюардессы пристегнуть ремни, заставил майора вернуться в действительность. Самолет, засвистев двигателями, готовился к взлету, тут и там слышались щелчки застежек. Сосед, неловко повернувшись, слегка задел майора локтем. Невольно взглянув на своих попутчиков, майор встретился глазами с женой соседа. Она улыбнулась, что-то сказала мужу, и он, повернувшись к майору, на довольно приличном русском попросил извинения.
- Прошу прощения за мою неловкость, герр майор! Я никогда не могу найти эту чертову застежку!
Небольшой акцент напомнил майору случай из далекого детства, когда да он впервые увидел немца, говорящего по-русски. Большого рыжего оборванного солдата, который говорил именно с таким акцентом, коверкая русские слова. С тех пор прошло много времени, и вновь рядом с майором оказался рыжебровый немец, с огромными рабочими руками и седой головой.
Майор, принимая извинения, коротко кивнул в ответ, и вся экзотика взаимных улыбок разом испарилась, оставив в голове, промытой годами марксистско-ленинской подготовки, мысль о том, что немец, скорее всего, знает русский язык с тех пор, когда воевал в России. Воевал...стрелял....жег...
Коротко взревев двигателями, самолет вздрогнул и покатился в самый конец аэродрома, вздрагивая распластанными крыльями. Небольшая остановка – и, резко набирая скорость, самолет взлетел, с каждой секундой унося майора всё дальше и дальше от оставшейся в прошлом привычной жизни в полную неизвестность. Не было смысла думать о предстоящих переменах. Пусть всё будет так, как будет!
Мысли снова переключились на соседа. На вид ему было лет около 65-ти, может быть немногим более. Значит, возраст соответствует. Интересно все-таки, подумал майор, откуда фриц так хорошо знает русский язык? Собственные лингвистические познания майора застряли на уровне «читаю и пишу со словарем», а потому всякий чужестранец, говорящий по-русски хотя бы пару слов, вызывал чувство обостренной зависти. Словно услышав чужие мысли, немец повернулся к соседу:
- Вы, наверное, хотите меня спросить, откуда я знаю русский язык? - Немец мягко улыбнулся. - Сначала воевал в России, а потом был у вас в плену. Я очень долго жил в России, почти пятнадцать лет. Строил дома и дороги, недалеко от Тулы. Теперь мы с женой приезжаем сюда каждый год в отпуск. На неделю в Ялту, а потом на неделю в Тулу. Там живет мой хороший друг, с которым мы вместе были в плену! В 45-м году у него в Дрездене во время бомбежки погибла вся его семья, жена и трое детей. Янки разбомбили дом, в котором они жили... А сейчас мы с фрау Магдой летим к нему в гости! А вы тоже летите в гости?
- Нет, к сожалению! Но неподалеку от Тулы бывал и я. После войны наша семья жила там. В небольшом городке, Лаптево назывался. Не довелось там бывать? Я был совсем маленьким, когда к нам приводили на работу пленных. Они работали на дороге, а потом строили вокзал и дворец культуры.
- Лаптево? Мы там долго работали, несколько лет. Там был завод, и мы строили для него, как у вас говорят, дворец культуры, большой, с колоннами и парком! Потом строили вокзал, больницу, дорогу... Тяжелые были времена... Многие из моих товарищей умерли...- Голос немца дрогнул, и он протяжно вздохнул, не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями. - В то время я был молодой и сильный, но однажды тяжело заболел и едва не умер от болезни. Слава Богу, какая-то русская женщина пожалела меня и дала мне лекарство... Это было совсем давно, зимой сорок девятого года... Она помогла мне, и, к счастью, однажды мне довелось помочь ей... - Сосед вновь замолчал, его глаза стали влажными и он с горечью произнес: - Но я тогда даже не спросил ее имени...
- Я знаю эту женщину, ее зовут Софья! А вас, должно быть, зовут Отто?
Немец с изумлением смотрел на майора:
- Господин офицер, откуда вы это можете знать?
- Она моя мать! А потом вы несли на руках ее больного сына... Это был я. Мама мне рассказывала... О лекарстве и "цвай картопля" за гипсовую картинку со скрипачом!
- Магда, посмотри на господина офицера! Он знает то, что было со мной тридцать лет назад! Это тот самый мальчик! Не может быть... не может быть... Его мама тогда спасла мне жизнь! – Отто, не замечая, продолжал говорить по-русски. - Магда, дорогая, этого не может быть!
Ничего не понимающая супруга Отто с недоумением смотрела на мужа, пытаясь понять, чем он так взволнован. Наконец, Отто справился с волнением, и начал что-то очень быстро говорить по-немецки, изредка бросая на майора восхищенные взгляды. Выражение лица фрау Магды менялось от недоумевающего до удивленно-восхищенного! Майор с интересом наблюдал за их разговором, с трудом улавливая отдельные знакомые слова названий.
- Нет, это невозможно! Столько лет... – Отто снова заговорил по-русски, обращаясь к майору.
- Да нет ничего невозможного – этот гипсовый скрипач по сей день висит на стенке маминой комнаты! Она сохранила его в память о моем спасении. А вашу пятерню я до сих пор чувствую на своей макушке! Уж очень я вас тогда боялся!
- Так это была ваша мама! - Его лицо выражало высшую степень изумления. - Она спасла меня тогда, в сорок девятом! Она жива?
- Да, живет в Москве, через пару часов я ее увижу! Мы не виделись уже почти год!
- Не смею вас просить, господин майор, но могу ли воспользоваться случаем и увидеть вашу маму? Это возможно?
- Нет ничего невозможного, герр Отто!
...Спустя несколько часов они, маленькая хрупкая женщина и огромный рыжебровый немец, также, как тогда, в сорок девятом, молча стояли друг перед другом...
- Гутен таг, фрау Софья! Айтаушен аспирин, цвай картопля?!
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №21201210529
Рецензии на произведение «9. Г. Крук. Цвай картопля»
http://www.proza.ru/comments.html?2012/01/21/529