Пространство наполнено мыслью. Пространство руководимо мыслью. Жизнь есть пульсация мысли. Сознание фиксируется на мысли и этим живет. Сколько мыслей наполняют пространство!
– Скорость, свобода, почти полет... Свобода – значит, никаких ограничений... И в этом весь кайф. Ветер, правда, наперекор, в лицо... Но без сопротивления и свободы бы не было. Как ее почувствуешь иначе?.. Свобода – большая радость... ради этой радости она и нужна... А что лучше радости?.. Что прекраснее той радости, которую дает свобода?..
Белый пунктир разметки сливается в одну длинную полосу, относительно которой стремительно мелькают деревья и медленнее – поля за ними, а если поднять голову, то еще медленнее – облака – уже не статисты, но наблюдатели.
Страсть к свободе не затухает, даже когда на полной скорости влетаешь в поселок и до холодка в подложечке испытываешь свое бесстрашие в самых крутых маневрах. Эх, посмотри на меня мама!
– Эх, посмотри на меня мама... До чего докатился... И дорога вроде пустая, и с переходом не медлишь, но шаг за шагом – дается таким трудом... О-ох!.. Какой же идиот!.. Слава Богу, с ног не сбил! Но сердце-то, сердце... Господи... за ним еще один! Зачем земля таких носит?!..
– Зачем земля таких носит?.. Мыслимое ли дело, а ежели бы сбил старика?!.. Ишь как гонит... И закон ему – не закон... Свободы ему захотелось!.. Где это видано, чтобы полная свобода одного не обернулась бы несвободой для другого или даже для многих?.. Законы на то и существуют, чтобы каждому в любой момент его границы отмерить. Вот сейчас добавлю газу и догоню паразита, всыплю – мало не покажется!..
Проносятся мимо заборы, дома, удивленные, сердитые или обрадованные прохожие, но не уйти от надзора облаков, от опеки того, что стоит поверх земной свободы. Сейчас решается, чья мысль победит – бегущего или догоняющего, чья мысль станет определяющей в развязке погони. Вдобавок, на весы ляжет и мысль каждого, кто провожает взглядом паренька-мотоциклиста и догонялу на видавшем виды «бобике» – местного участкового.
– Ну Руська!.. Видать жить надоело, раз так гонит...
– Правильно Акимыч, догони его и врежь как следует!..
– Газуй Руська, ты – самый крутой!..
– Вот сволочи, гоняют по поселку как будто...
– Ах!.. – момент развязки шокирует всех.
Руська со всего размаху врезается в дерево и отлетает как тряпичная кукла, в которой больше нету ничего человеческого. Улица оглашается криками, топотом бегущих ног, визгом тормозов... Пространство сужается до состояния непоправимой беды.
Не каждый согласен замкнуться в бедовании и мало кто может направить мысль ради лучшего исхода дела, зато почти каждый ищет возможность как-то облегчить свое горе, а хотя бы и найти виноватого.
– Это Акимыч, гад, малого загнал! – вырывается вдруг из скопления народа.
Этот вопль исподволь заставляет разогнуться согбенный над телом кулак толпы. Стянутая к центру, она вдруг начинает рассеиваться, вытягиваясь в направлении «бобика», который неловко приютился на обочине. Участковый, занятый переговорами со скорой, не сразу опознает текущий в его сторону гнев.
– Он во всем виноватый!.. Милицию сюда вызвать!.. Он сам – милиция, ему ничего не будет!.. Тогда сами судить будем!.. – гомонит, решительно наступая, толпа.
Заметив оголтелое выражение лица Васьки-Кривого, Руслану Акимычу сразу же захотелось бежать куда глаза глядят. Отирая испарину со лба, он глубоко вдохнул, чтобы остановить страх, комом подступающий к горлу.
– Спокойно, Акимыч, спокойно! – увещевал он себя. – Надо собраться и все делать по инструкции...
– Какая, к черту, инструкция?! – паниковал в нем инстинкт самосохранения...
Трудно сказать, какое решение принял бы участковый, не донесись до него откуда-то издалека пронзительное: «Беги, Акимыч, беги!»
Бежать и догонять, освобождаться и порабощать – одно порождает другое и замыкает противоположности в круг. Метаться от одного полюса к другому – значит даром тратить энергию, значит не замечать, что истинная свобода – в центре, в том состоянии любви, которое, единственное, утверждает равновесие, непричастность ни к одному из полюсов.
Руслан Акимыч бежал недолго: не уйти ему было от молодых и быстроногих, одержимых азартом догнать и принять участие в акте «справедливого» возмездия. Нырнув в первую же незапертую калитку, он резким движением задвинул засов и, тяжело дыша, стал искать глазами, куда бы приземлиться. Самые рьяные его преследователи тоже были озадачены необходимостью одоления возникшей на пути преграды. Они шумно дергали ручку калитки, продолжая выкрикивать угрозы уже не только в адрес участкового, но и поминая недобрыми словами хозяйку двора, которая растерянно стояла на крыльце.
Когда Ладик вышел на шум, он сразу же заметил, как потускнела аура бабушки. Бабушку явно страшила неоднозначность сложившейся ситуации. Она продолжала стоять, ничего не предпринимая, но едва Ладик двинулся в сторону шумных и обозленных людей, чтобы поговорить с ними, утишить, она тут же крепко схватила внука за руку.
– Баби, не бойся они не зайдут! – успокаивал ее Ладик. Он знал, что никто не одолеет стража, стоящего у ворот. И хотя человек в белой до полу рубахе никому, кроме Ладушки, не был видим, власть его была такова, что никто не посмел бы не то, что ступить во двор, но даже отворить калитку.
– Баби, пойдем вместе, поговорим! – сжимал бабушкину руку Ладик.
– Стой тут, сама поговорю! – решительно взялась за грабли бабушка и направилась к забору, над которым уже торчали головы осаждающих.
«Убийца, убийца!» – продолжали скандировать за забором... В какое-то мгновение Ладику показалось, что бабушкина походка стала менее уверенной, словно она внезапно переменила свое первоначальное решение. Так и случилось. Грабли вдруг полетели наземь, и пожилая женщина, как-то по-особенному распрямившись, решительно распахнула калитку. Под прицелом недобрых взглядов она вошла в толпу и негодующе бросила: «Заходите во двор, кто хочет еще одной смерти!»
Черная злоба тучей опускается на головы людей. Она закрывает проход в прекрасную страну высоких помыслов, путь в которую лежит через сердце. Она разъединяет сердца, нарушая естественное тяготение людей к самому широкому сотрудничеству друг с другом, с силами природы и мирами надземными. Человек потерял ощущение своей истинной природы, забыл об истоках своего истинного Я и, словно в потемках, бредет по жизни на ощупь. Человек убивает и убиваем.
Не только злобные действия, но и злобные помыслы несут отравленные стрелы, посягая на жизнь того, кто не защищен светлым мышлением или временно оступился. Неисповедимы пути мысли, неведом результат ментального членовредительства. Ладик знал об этом и, сожалея о невежестве человеческом, думал, что тому, на кого сейчас обрушился молот ненависти соседей, необходима помощь.
Едва осмотревшись в чужом дворе, Руслан Акимыч поспешил добраться до автомобиля, который хозяева оставили неподалеку от крыльца. Укрытие, конечно, было так себе, но выбирать не приходилось, – ноги слушались плохо, в горле пересохло, а сердце и вовсе отбивало морзянку незнакомого алфавита.
– Где правда? Поступаешь согласно закону, хочешь спасти, предупредить... и ты же виноват... Тебя же считают преступником... А может, и впрямь, виноват? Закон человеческий и закон божеский не всегда идут в ногу. Кто рассудит?.. А Руську-то не вернуть...
От этих невеселых мыслей сердечный ритм и вовсе сбился, в груди заныло, в душе потемнело так, как будто ее внезапно покинула надежда – светлая примета беспрерывности жизни, источник всяческого оптимизма. Участковый, сидевший на заднем сидении, как на лавочке, бочком, теперь завалился на спину и часто задышал. Из глаз его тихо потекли слезы.
Замешкавшись у запертой двери машины с той стороны, где находилась голова Акимыча, Ладик вдруг отметил про себя, что в салоне посветлело. Он перестал дергать ручку и прильнул лицом к стеклу.
– Брось, Акимыч, не терзай себя... Не виновный ты..., – говорил Русик, склонившись над тезкой. – Я сам, дурак, виноват... Цену свободе не знал...
Будучи теперь бесплотным, дух юноши легко перемещался туда, где о нем думали. Эта способность только что ушедшего человека – отвечать на страстный призыв с земли – для Ладика не была тайной, он мог видеть и слышать отлетевшие души, как и предвидеть безуспешную попытку Русика отереть с лица участкового слезы. Но не ошибка, обычная для перешедшего границу и полагающего себя все еще живым, заставила Ладика улыбнуться. Радость рождалась от сопереживания освободившейся душе, которая обрела, наконец, свободу – от уз земли, от неразличения мозгового и сердечного знания, от изнурительного метания между полюсами... Добро и зло теперь стянулись к центру круга и превратились в свет, который, устремляясь кверху, стал путеводной нитью для восходящего...
– Баби, он его простил, я сам видел!