Имя девицы Т мы не разглашаем потому, что под ним ее не знал практически никто, кроме незаметных родителей и женщин, заведующих документами. Эта последовательность букв стала первым предметом, который с бульканьем растворился в иллюзорности. Девица Т сбрасывала их с себя, как балласт с гибнущего воздушного шара, и имела на это уважительную причину. Ее корни канонически скрывались в той эпохе, когда девица Т носила бантик на немногочисленных волосах и плохо владела речевым аппаратом. Уже тогда сознание девицы Т имело удручающую способность вычленять из окружающей действительности любые слова и события, которые были чем-нибудь неприятны. В то время, как ее ровесники расчесывали велосипедные ссадины, девица Т расчесывала воспоминания о том, как неделю назад круглый фланелевый папа рассеянно отругал ее за съеденную до обеда конфету. Родители одевали ее по сезону, регулярно кормили и водили одно время к логопеду, чтобы облагородить издаваемые юной девицей Т звуки. Поэтому изначально отпечатков неприятного внешнего воздействия на ее маленькой душе было немного, они были неглубоки и скорее забавны, как следы ветряной оспы.
Первую глубокую вмятину бисквитное сознание девицы Т получило от родственницы в шерстяных колготках, приехавшей из деревни за впечатлениями большого города. Утомительный метрополитен, необходимость запечатлевать себя на фоне различных вариантов городского пейзажа и мысли о расходах усилили природное простодушие женщины. И однажды вечером, не придавая значения тому, что девица Т проводила в той же комнате поздний смотр кукол, родственница поделилась с телефонной трубкой недавно придуманной характеристикой тихого ребенка.
- Шлепеночка, - сказала она. – Ни души, ни рожи.
Девице Т потребовалось несколько дней, чтобы интуитивно постичь значение диалектного слова, соотнести его с остальными и, наконец, обидеться. Родственница в шерстяных колготках к этому времени уже покинула большой город, увезя с собой гремящие сувениры, фотографический материал и полное незнание своей судьбоносной роли. Опаленная обидой девица Т утратила здоровый сон, аппетит и даже привычную для глаз родителей расцветку, став равномерно сероватой. Она подолгу гуляла во дворе, рассматривая пока еще очень близкую к ней землю, из которой росли пивные крышки и одуванчики. Фланелевый папа и пахнущая лаком для волос мама уже строили планы относительно раннеутреннего похода в детскую поликлинику, где выглаженный педиатр должен был развеять их опасения и порекомендовать витамины. Однако девица Т во время очередной прогулки набрела на более действенное лекарство. Полосатое и покрытое темными лысинками лишая, оно неравномерно дрожало, подчеркивая свою беспомощность. Деловито ощупав спичечные ребра под тонкой детской шерстью, девица Т унесла котенка домой. Родители покорно приняли животное, сокращавшее многокомнатность их сумрачной квартиры, и покорно лечились от лишая, ни разу не упрекнув девицу Т, о внутренней хрупкости которой они уже догадывались.
Дальше все пошло по накатанной: обнаруживая все новые острые выступы на поверхности жизни, девица Т постепенно закрывала створки своего нежно-розового внутреннего мира. С внешней стороны последовательность встреч с окружающей реальностью можно было проследить по кошкам. С угрюмой сердобольностью девица Т после каждой вмятины приносила в пахнущий выпечкой и пластмассой полумрак родительского дома прохладных после улицы шерстяных существ, как иные приносят для подслащения жизни пирожные. Первая двойка воплотилась в черное и безухое, после первого ухода из класса по требованию веретенообразной учительницы в дом явилось толстое и бесхвостое, тоже напоминающее веретено и учительницу. А первый равнодушный взгляд восточноглазого соседа по парте, выросшего потом в инженера, который иногда писал стихи, удобно прислонив блокнот к обширному животу, материализовал на диване в комнате девицы Т сразу двоих. Под натиском животных пространство квартиры сокращалось, но тускнеющие родители девицы Т не решались выгнать из дома мяукающую радость дочери. Девица Т старалась выработать на кошках равнодушие, которое в силу обстоятельств почитала наивысшей добродетелью. Она равнодушно кормила их, равнодушно гладила и равнодушно вычищала неизбежные последствия, чтобы затем выйти из дома с колотящимся от волнения сердцем и жалобно сощуренными глазами.
Спасение девицы Т в это время еще готовилось сумрачными учеными, не умеющими строить длинные предложения и заменяющими их кружевом терминов и цифр. Девица Т ничего об этом не знала и каждый вечер, засыпая на хрустком матрасе, с тоской думала о предстоящем дне. Ей заранее было известно, что он, подобно всем остальным, оставит в контейнере ее души воспоминания о жаре покрасневших щек, застенчивом оцепенении и жгучей обиде от недовольного взгляда обитающей в очередях старухи или хихиканья усыпанного значками школьника, который, возможно, просто давал выход еще юной глупости. Выхватывание из повседневного полотна мелких неприятных моментов отнимало много сил и времени, поэтому остальные действия обычно оставались как пунктирная наметка. Девица Т серела, хирела и в глубине своего хрупкого сознания радовалась тому, что становится все более незаметной. Родители качали присыпанными сединой головами, выпивая на кухне чай, и бережно советовали девице Т дискотеки, пешие походы, кружки для утомленных жизненной скукой и прочие способы общения со сверстниками. Однако девица Т не могла последовать этим советам даже в неизбежные моменты тоски по обществу себе подобных.
Спаситель девицы Т, безгрешной невестой которого она была всю свою незаметную жизнь, был эфемерен и носил импортное имя Интернет. В припадке любовной нежности девица Т порой чувствовала, как остро ему не хватает нескольких букв "х", чтобы утвердиться в истории, бросив якорь в древнем Египте. При всей своей вынужденной мудрости он был трогательно молод. Так же, как и девица Т, он никогда не заговаривал первым. Он был безбрежен, как океан, порочен, как рано поумневший ребенок, и содержал в себе только ничем не разбавленную иллюзию. Придя к нему через заунывные песнопения модема, девица Т поначалу робко взирала на раскинувшуюся перед ней даль, не решаясь приблизиться. Она раскладывала на тронутом благородной желтизной компьютере пасьянсы, каждый раз ставя на кон небольшое желание, и лишь изредка открывала окно с огромным количеством букв и картинок. Увядающие родители тихо говорили, что при постоянной работе модем подпитывается их рационально поделенными деньгами, и девица Т испуганно выскакивала из Интернета, чтобы спустя несколько часов вновь приоткрыть форточку в волшебный мир. Как ничем не выдающий себя лазутчик, она запоминала местность, узнавала, что земли Интернета поделены на сайты, форумы, чаты, блоги, и везде есть свои обитатели, напоминавшие паспорт – немного текста и фотография в одном из верхних углов, запечатлевшая не обычное лицо, а облик неведомой виртуальной личности.
Посвящению и постижению предшествовал один из самых неприятных моментов в жизни девицы Т, который она в течение нескольких недель перекатывала в памяти, замирая от скорбного стыда. В дрожащих внутренностях метро, где она сидела на самом краешке лавки, компактно сжавшись и спрятав глаза в книге, над девицей Т нависли люди. Один из них, женщина, был отягощен зреющим ребенком, у которого только сегодня начало формироваться лицо. Другой, проявляя ответственность, потребовал от девицы Т уступить место его расширенной подруге. Девица Т, для которой любая форма была грубой, всю дорогу до дома жалобно извинялась перед саднящим отпечатком обидчика, оправдываясь тем, что не могла видеть книгу и расширенную женщину одновременно. Дома, извинившись перед кошками и уже не фланелевым, а трикотажным папой, она закрылась в своей комнате, чтобы погреть ушибленное сознание. На столе мерцал монитор компьютера, не пытавшийся доказать свое превосходство над девицей Т ни отягощенностью, ни ответственностью. Девица Т, подобно романтическим сомнамбулам, встала, подошла к нему, выслушала песнь модема и, как в холодную прозрачную воду, нырнула в чат. Разноцветные буквы встретили ее радостно, как будто именно ее не хватало на их веселом вечере, и прислали много счастливых круглых лиц. Ободренная девица Т уже хотела им пожаловаться, хотя на собственном опыте знала, что жалобы лишь углубят царапины на ее душе. И тогда, движимая лишь мудростью интуиции, пышно зеленеющей на ее внутренних трещинах, девица начала писать буквам от имени ответственного за ее сегодняшние раны. Его устами она назвала себя "приятной девушкой" и стала извиняться за недоразумение при горячей поддержке разноцветных букв. Некоторые ответные буквы складывались в обидные слова, но они соскальзывали с бисквитного сознания девицы Т, не оставляя ни малейшего следа. Впервые за много лет она почувствовала мягкую теплую радость, и это была не кошка. Девица Т поняла, что в этом мире, носящем упрощенное древнеегипетское имя, можно существовать, не существуя, входить в него, не впуская его в себя, и быть кем угодно, потому что он безболезненно растворял в себе то, что так долго мешало ей жить – ее слишком хрупкую личность.
Первые ночи с Интернетом по банальным законом бытия были самыми пылкими. Девица Т сколачивала уютные, как скворечники, почтовые ящики, смотрела фотографии и маленькие фильмы, запечатлевшие жизнь никогда не существовавших людей, и неустанно продолжала свой род. Она создала множество более смелых, более веселых, более красивых и менее живых девиц Т, щедро раздавая им крупинки своего имени, пока от него ничего не осталось. Маленькие существа, нащипанные из бисквитного сознания девицы Т, быстро и радостно взрослели, становились на крепкие ножки и начинали новую, полноценную и безболезненную жизнь. Они имели собственное мнение и совсем ничего не боялись. С девицей Т их роднила только любовь к кошкам, и часто они уходили от дома так далеко, что пропадали среди букв и картинок, а девица Т лишь смахивала счастливую материнскую слезу. Живые кошки, удрученные голодом, водили вокруг нее громкие хороводы. Прекрасные ночи, как это часто бывает, грубо обрывались вторжением старшего поколения, которое считало денежные жертвы Интернету несоразмерными.
Однако остановить растворение девицы Т было уже невозможно. Тоскующие родители, оставшиеся на другой стороне, спустя некоторое время заменили модем менее властным божком, серым, тонким и длинным, через который проходило больше Интернета и меньше денег. Девица Т заметила его существование только тогда, когда одна из прежних меховых ее спасительниц в припадке охотничьего азарта ранила божка. Затем кто-то ублажил его, и монитор компьютера вновь наполнился беспримесной иллюзией.
Девица Т обращала все меньше внимания на травмоопасную жизнь вне монитора. Люди в ней были конкретнее и агрессивнее, зелень деревьев и небо – тусклее, разговоры – путаней и бессодержательней, и даже у кошек пушистые волоски торчали не так отчетливо и мило. Где-то там осталась деятельность, за которую девице Т выдавала деньги красногубая женщина-бухгалтер. Девица Т уже не помнила, в чем заключалась эта деятельность и почему она должна ею заниматься. На личном телефоне девицы Т поселился паучок, оплетя его нежной, как плесень, сетью. Жил только черный блестящий собрат телефона в комнате родителей, по которому с далекими, слабыми голосами изредка велись исполненные смирения разговоры. Девица Т к этому времени изучила все закоулки волшебного мира и поняла, что наивысшее счастье она испытывает, когда два плода ее сознания затевают между собой спор, а то и потасовку. В такие моменты она чувствовала себя особенно неживой.
Часто буквенные существа надолго оставались в мониторе, чувствуя симпатию к своим собратьям, сотканным из сознания девицы Т. Когда их становилось особенно много, они строили новые города, получавшие названия из букв латинского алфавита. Бесплотные создания резвились в них, хвастались картинками, текстами и другими игрушками, вместе ходили в кино – его, за полную иллюзорность, Интернет с радостью пускал в себя. Иногда кто-нибудь позволял себе очень резкие буквы, и его выгоняли за пределы города, а потом ходили на его поселение войной, в которой погибали только существа с картинок, да и то редко. И, самое главное, какими бы резкими буквы не были, девица Т нисколько не боялась, что они поранят ее нежный внутренний мир, потому что он был растворен в иллюзорности, и у него были отважные защитники – ее дети. Несколько раз девица Т даже заставляла буквенных существ нападать на себя, но ничего не чувствовала, продолжая пребывать в блаженном неживом оцепенении.
Мама девицы Т больше не пахла лаком для волос, теперь еле ощутимым облаком ее окружал запах лука, нежной кожи и увядших глоксиний, которые она разводила в тщетных попытках истратить заботу. У нее начало портиться зрение, но она знала, что по правилам хорошего тона о болезни можно сказать кому-нибудь только тогда, когда она станет неизлечимой. Побочным эффектом от глазных капель, посоветованных воздушным старичком со второго этажа, была одна необычная особенность. Порой краем глаза вянущая мама видела не шершавую поверхность реальности, а то, что за ней скрыто. Например, влюбленная парочка школьников в поле бокового зрения матери девицы Т страстно целовалась, хотя на самом деле благопристойно держалась за руки. А продавщица в придомовом магазине каждый день убивала тяжелым кассовым аппаратом пахучего человека в вязаной шапке, у которого не хватало десяти рублей для чего-то важного.
Однажды, зайдя в комнату девицы Т, неслышная мягкая мама остановилась в нерешительности, потому что открывшаяся ей картина не совпадала с той, которая еще до дверного скрипа возникла у нее в голове. Она ожидала увидеть окно со скелетиками комнатных цветов, кошек, в позе деревянной уточки закрепившихся на всех поверхностях, одежду на диване, лежащую так, будто в ней кто-то играет в шалаш, стопочку тарелок на столе и свою немного запыленную дочь, освещенную голубоватым компьютерным светом. Мама девицы Т действительно увидела все это, за исключением дочери, от которой осталось только промятое в необходимых местах кресло. Она окликнула дочь, услышала ответ и поняла, что видела угол, где сидела девица Т, лишь краем глаза. Мама девицы Т улыбнулась, собрала тарелки и ушла, чтобы покормить валидолом опасение, которое обсасывало изнутри ее ребра. Если бы она знала, почему же бесстрастное боковое зрение показало ей такое, то, наверное, долго мяла бы в руках телефонную трубку, моля о совете и ценных рекомендациях. Но она вряд ли что-нибудь бы изменила, потому что даже ангелы уже опустили руки. Они послали девице Т огромное количество знамений, но только одно она заметила, поскольку видеоролик с ним попал в Интернет. Множество буквенных существ успели истолковать его и найти несоответствия, поэтому для девицы Т не существовало никакой необходимости добавлять к их мыслям еще и свои.
Иногда девица Т не успевала заплатить за свой древнеегипетский рай, и он пропадал, оставляя ее наедине с кошками и своим небольшим телом. Тогда девица Т протирала красные глаза, надевала что-нибудь и шла наружу – убедиться, что жизнь блекла и неказиста, и тихонько отпраздновать победу над неудобно устроенной реальностью. Она покупала журнал, в котором тоже были буквы, и сидела с ним на лавочке или прохаживалась вместе с женщинами, которые везли перед собой упакованных детей. Только в транспорте реальность была еще упруга и сильна, поэтому туда девица Т не заходила, опасаясь получить новое саднящее впечатление. Она чувствовала, что смелые и свободные буквенные существа пристыдили бы ее за это, поэтому выбирала маршрут, на котором не было автобусных остановок или станций метро. Ощущение собирающегося обратно тела было неприятно, и девица Т считала минуты до того момента, когда снова сможет броситься в бездну иллюзорности.
Потом мама перестала пахнуть луком и стала видеть совсем плохо, поэтому врачи решили полечить ее глаза вблизи. Вздыхающий папа, шурша пакетами и хрупкими суставами, снарядил девицу Т навестить ее, чтобы передать ритуальные яблоки с черными пупками, дрожащий бульон в банке и апельсин, символ солнца в больничной бесцветности. Девица Т не могла противиться семейному долгу, но у нее сразу же вспотели ладони. Сопровождаемая страхом перед новыми душевными ссадинами, она вошла в грохочущую суету метрополитена.
В вагоне девица Т сначала не решалась открыть глаза, сжимая холодный, как в ванной, поручень. Она вспоминала свои многочисленные "я", их веселые лица, заостренные уши, красные волосы и длинные зубы, их пушистые хвостики, и думала, как много пройдет серого времени прежде, чем она вновь рассыплется на них. Потом, качнувшись на повороте, девица Т посмотрела вокруг и обнаружила, что побочный эффект от маминых капель передался и ей. А возможно, он был и не побочным эффектом, а бесполезным даром, который передавался в семье девицы Т из одного смиренного поколения в другое. С растущим облегчением она, чуть повернув голову, видела вокруг не замотанные в ткань оболочки людей, а тех, на кого они расщеплялись, попадая в древнеегипетские океаны. Кашляющий мальчик был мускулистым кентавром, на груди которого горел латинский девиз с ошибкой точно в середине. Пресная рыхлая женщина, читавшая вместе с ребенком книгу, была двумя голубоволосыми юношами, любившими друг друга прямо на сиденье. Ребенок был могучим рогатым демоном, из ноздрей которого валило пламя. Заткнутая плеером девушка в поле бокового зрения представала бледным эстетом в берете, с томиком Камю в тонких, как сигареты, пальцах. И только старики оставались запертыми в своем теле и снисходительно смотрели на незнающую молодежь.
Радость девицы Т длилась недолго. Она вдруг испугалась того, что реальность расслаивается. Покинув вагон, она вскочила в поезд, едущий в обратную сторону, чтобы вернуться к своему волшебному окну и не оказаться навсегда на полной опасностей и скуки стороне. Небольшой человек в очках и с портфелем толкнул ее, сказал что-то, нацеленное в самую нежную часть ее мягкой души, и предстал в поле бокового зрения казаком с хоругвью.
Спотыкаясь обо все, что торопливо бросали ей под ноги отчаявшиеся ангелы, теряя яблоки и туфли, засеивая асфальт мелочью, девица Т добежала до дома, оттолкнула в прихожей трикотажного папу и закрылась в своей комнате. Папа, услышав из-за двери знакомое щелканье, вспомнил несколько слов из своей молодости, залитой слепящим солнцем черно-белых фотографий, и ушел на кухню пить чай. Звякая ложкой о чашку и успокаиваясь, он смотрел в окно и думал о том, что и его сознание когда-то напоминало глазурь на торте, но упорной работой, которая заняла основную часть его жизни, он укрепил его и вымешал до густого серого теста. Он также подумал, что необходимо поговорить об этом с девицей Т, раз она не заметила разницы между семейным долгом и общением с буквенными существами.
Папа постучал в дверь девицы Т, но ему никто не ответил. Поскрипев на пороге, он вошел и увидел ту же картину, которую незадолго до этого застала его супруга. Девицы Т не было ни в умятом кресле, ни на диване, ни даже в углу, где когда-то в детстве она проводила смотр кукол и сортировала саднящие воспоминания. Кошки тоже не валялись на своих местах. Плотной меховой толпой они обступили лежащий на полу серый провод, по которому струились иллюзии. Подрагивающей рукой отец девицы Т разогнал кошек и встал на четвереньки, чтобы как можно ближе изучить провод. Он был теплым и пах, как девица Т, из-за чего морщины на лице папы сложились в горестный узор. Папа не мог себе представить, как он объяснит все милиции. Кошки мурлыкали, терлись о провод и облизывали его, а он слабо, удовлетворенно шевелился – это последние фрагменты бисквитного сознания девицы Т утекали по нему в иллюзорность.