Ну, за что, скажите, любить лето, ежели женщины, пускай и обнажены жарою почти что до Евы, напрочь отказываются носить колготы? Женская нога без колгот, а еще лучше, чулок, даже пускай и загорелая, - всего лишь просто нога и, конечно же, никакая не ножка. Весна и осень еще и тем предпочтительнее, что низ ножки, где в икрах, лодыжках, ступнях и пальцах у девяноста девяти из ста столько проблем, кои просто-таки необходимо прятать, одет в сапожок (напрасно, кстати, исключили они из своего туалета перчатки по локоть). Да и, вообще, без одежды и косметики женщина… М-да… Мудрая природа зачем так делает, что от павлина до льва, от утки до человека, самец красивее самки, точнее, самка некрасивее самца? В природе, понятно, самец количеством самок компенсирует себе отсутствие в последних достаточного эстетического качества (не здесь ли Гегель подсмотрел свой закон?), но это в природе дикой. Дикие народы так же прячут непривлекательность женщины под паранджу, и так же компенсируют гаремом, но вот что происходит с человеком цивилизованным? Именно цивилизация сделала женщину красивой и… несчастной. Мужчина, унаследовав от природы полиаморию, как рудимент, тем не менее, связан этическими ограничениями общества и религии оставаться моногамным, но как устоять, если кругом и всюду перед глазами не нога, а ножка? Врачи подсчитали, что помимо восьми-десяти непроизвольных эрекций, никак не связанных с сексуальностью, мужчина испытывает до ста!!! эротических переживаний за день, и виной всему она, ножка. Еще, понятно, попка, животик, грудь, шея, губы, конечно…, а вот глаза…, глаза в женщине переоценены, ибо, если женщина хочет покорить твое сердце, то глаза ее всегда выражают весьма короткую и конечную серию экспозиций, если можно так выразиться. Взгляд томный с поволокою, взгляд повелительно-манящий, взгляд задумчиво-зазывный, взгляд, светящийся радостью именно вам… В общем…, вполне банальный и, как я уже сказал, конечный набор инструментов. Ножка же, напротив, - нет ни одной одинаковой. Это словно отпечатки пальцев, и каждый такой отпечаток оставляет в душе мужчины след, порой и неизгладимый. «Она, пророчествуя взгляду неоценимую награду, влечет условною красой желаний своевольный рой». Это поэт написал про ножку в тот пуританский век, когда взгляду были доступны лишь…, как он там говорит?: «…летают ножки милых дам, по их пленительным следам летают пламенные взоры…», доступны были лишь следы, и лишь силой воображения. Что же делать современному мужчине, когда нет по всему горизонту ни одного азимута, направив взгляд по которому он бы не наткнулся на ножку, да ножку не под бальным платьем до пола, а всю, как есть, от бедра и до щиколотки? М-да…, если помножить сто возбуждений на триста шестьдесят пять дней, а после и лет на сорок-пятьдесят, то понятно, почему те же врачи считают, что женщина нас убивает, ибо, ну, я могу сказать только за Россию, мужчина здесь живет лет на двадцать меньше женщины. Многие скажут, что виной тому не чрезмерная частота эрекций, а всего лишь водка, но, простите, а с чего это мужик пьет-то? В том же месте Пушкин и отвечает: «Они не стоят ни страстей, ни песен, ими вдохновенных: слова и взор волшебниц сих обманчивы... как ножки их». Обман, друзья мои! Обман женской ножки – источник всех бед на земле. Но только не в моем случае.
Я всегда считал себя человеком не то чтобы вовсе неверующим, но в Боге сомневающимся, и, уж точно, несуеверным, однако, в Ильин день купаться все-таки побаивался. По народным поверьям, идущим вовсе не от христианства, а от язычества, в этот день в воду возвращается всякая нечисть: черти, русалки, кикиморы… С самого Ивана Купалы они находились на суше, где Илья-пророк методично истреблял их молниями, но вот те, что уцелели…
Тот день, второго августа, я валялся на городском пляже и в воду не собирался. Рядом шумно перекрикивалась немногочисленная группа отдыхающих, которые, вставши вкруг, пытались играть в, прости господи, волейбол. Играть в волейбол вкруг, это все одно…, да это просто глумление над искусством. Красота волейбола в комбинации, в приеме и точной доводке; в пасе на выбор: первым, вторым или третьим темпом; в блоке и подстраховке; в хлестком четыре-пять; в переводе по линии; в блок-ауте; в скидке за блок или под лицевую; в пушечном на взлете, через третий за спину, пол-потолок, или, накатом, с задней линии через шестой… Простите мне термины, но я очень люблю волейбол, хоть давно уж не играю. Вдруг, будто мстя мне за критику, мячик отскочил от кого-то из игроков, и довольно ощутимо угодил мне в пах. Я согнулся пополам, довольно громко выругался и открыл глаза. Яркое солнце больно ударило и по ним. Когда же я чуть попривык к свету, то увидел прямо перед собой… О, что это были за ножки! Я, грешный, повидал всякого, но такого! Слово «идеальный» - глупое слово. Все идеальное скучно, предсказуемо, описываемо, конечно. Истинная красота в неуловимой, но, вместе с тем, неповторимой индивидуальности, которую, как раз, описать и невозможно, как невозможно описать и то, что сделалось тогда со мною. Я окаменел в глупой позе, прижимая пойманный мною мячик к своим гениталиям, и, совсем потерявши стыд, точнее, просто не обретя реальности, просто пожирал глазами эту красоту, это великолепие шелковистой и загорелой кожи, которую вышевознесенные мною колготы могли бы только испортить, даже не удосужившись взглянуть в лицо обладательницы такого божественного шедевра.
- Может вы все-таки вернете нам мячик?
Голос ее оказался столь же шелковист, как и кожа.
- Ах, простите, - очнулся наконец я и подал ей мяч.
- А с нами не желаете?
Это был не вопрос, а приказ, и я подчинился. Я встал в круге напротив нее, и выглядел совершеннешим лохом. Я, хоть и в прошлом, но профессионал, не мог толком ни отбить, ни подать, ибо глаза мои не видели мяча – лишь только эти ножки. Ах, как проигрывает мертвая скульптура живому материалу! Как тысячекратно взлетела к небесам красота ее ног лишь тем только, что находилась в движении! Кончилось все и вовсе позорно. Мячик опять угодил мне в пах, но теперь уже не накатом или навесом, а жестким прямым свингом. Под всеобщий веселый смех, я, на карачках, отполз к своему полотенцу, достал сигарету и закурил.
- Угостите? – услышал я рядом уже знакомый мне голос.
- Да, конечно…, - потянулся я за пачкой, но она взяла мою сигарету у меня изо рта и глубоко затянулась.
- Прикурите себе еще?
- Да, конечно…, - глупо повторил я и закурил другую.
- Я Лита. Дурацкое имя. Полностью – Аэлита, но уж лучше Лита. Родители…, такие… неоригинальные.
- А по-моему даже очень красиво, - я был искренним.
- А вы?
- А я просто Алеша. Алексей, правильно, но мне оба имени…
- Напрасно. Очень нежное имя, Алеша…, - нежно произнесла она, чуть протянув «ё» и мне вдруг, чудесным образом, в раз и понравилось мое имя. – Ну ладно, просто Алеша, а плаваешь ты так же, как и в волейбол играешь? – глаза ее озорно смеялись.
- Вообще-то я мастер спорта по волейболу, просто…
- Просто не могли оторвать взгляда от моих ног? – серебристо рассмеялась она. – Вы хоть понимаете, что совершенно по-хамски раздевали меня глазами в круге, хоть и снимать-то уж почти нечего. Нельзя так в упор смотреть на девушку или части ее тела. Это ее смущает. Второй раз в живот вы получили именно за это и именно от меня.
Я покраснел, но и… Мне почему-то было так легко с ней. Она укоряла без всякой злобы, а смеялась без сарказма, она…
- Так в силах ты доплыть до острова? Я хочу показать тебе кое-что, что ты никогда не видел, - перешла она на ты.
- Да я трижды могу переплыть озеро туда и обратно, я…
- Поняла. Мастер спорта по плаванью? – снова беззлобно рассмеялась она. - Тогда поплыли? Только… тебе, как Чапаеву, придется плыть на одной руке. Я хочу, чтобы ты прихватил свой и мой скарб. Завернем в пакет и ты поплывешь с вытянутой вверх рукой. Сможешь, мастер спорта?
Понятно, что я напрочь забыл про всякие суеверия, про Ильин день… Я думал только о том, что самая красивая девушка, что я встречал, с самыми красивыми ногами на земле, позвала меня на остров, куда мало кто и плавал. Точнее, плавали, но на лодке, однако, на сам остров никто не высаживался, не потому, что довольно неудобные подходы к крутым да илистым берегам его, а… дурная слава тянулась за этим островом. То по весне какой рыбак сгинет, лодка есть, а рыбака нету; то какой юнец, перед девчонками кичась, решится сплавать за кувшинками, а после его труп всплывал где-то у пристани, однажды, в лютую зиму, перешел туда по льду любитель подледного лова, так только по весне и нашли замороженного. Мне казалось, что все эти слухи специально распространяются владельцами побережья озера, дабы привлечь побольше туристов, ибо никто не видел ни тех рыбаков, ни того охотника за кувшинками, ни прочих утопленников.
Мы собрали наши вещи в пакет, прошли по берегу в такое место, где со спасательной станции нас не было видно и поплыли. Я легко справился с задачей и пакета не замочил. Дно у острова было илистым, но под илом был твердый песок, идти, однако, пришлось даже дольше, чем плыть. Пока мы шли, Лита успела сплести венок из кувшинок, и теперь выглядела совсем мифической нимфой. Если честно, меня уже давно просто трясло от известного желания и лишь прохладная вода хоть как-то еще успокаивала плоть. Вода…, и еще некоторый странный страх. Нет, не суеверный. Просто…, я, конечно, не урод, но и не… В общем, логике не поддавалось, почему такая красавица вдруг позвала с собой на таинственный остров, где не будет никого, кроме нас двоих, именно меня. Мы устроились на самой вершине острова, откуда были видны все пляжи, лодочная станция, корпус пансионата и перебравший рыбак, что дрейфовал в своей резиновой лодке, обнявши во сне удочку, словно любимую женщину. Прогулочных лодок не было. У них там был сегодня какой-то профилактический день, когда все лодки вытаскивались на берег, обсушивались и обмазывались дегтем, гудроном или чем там им положено, чтобы не протекать.
Странно… Времени, показалось, прошло совсем немного, но над озером уже начал стелиться легкий туман, а солнце встало так низко над дальним лесом, что, чудилось, загораются верхушки елей. Пляжи опустели а птицы, против вечернего обыкновения, перестали петь вовсе.
- Какая странная тишина, - шевельнулось во мне даже и нечто похожее на страх. – Тебе не кажется, Аэлита?
- Странная? – тихо отозвалась девушка. – Мне больше нравится слово волшебная. Ты никогда не думал, что мир, весь, от макушки до хвоста, не то, что мы видим? То, что люди, не находя разумного объяснения, величают странным, на самом деле, есть чистой воды волшебство. Волшебству, в отличие от странного, не нужно никаких оправданий – достаточно только верить. Но верить, как люди верят в бога – это не вера, а трусость. Верить из страха – свинство. Любая вера на земле, что основана на испуге – не вера, а только лишь испуг, как есть, в чистом виде, - голос ее, по мере, как солнце, с неимоверной быстротой скатывалось за лес, становился все тише и таинственнее, но и тишина делалась столь глубокой, что даже шепот начинал звучать, как орган. Ночь не опустилась, а будто обрушилась на остров, небо заволокло тучами, что и от звезд нельзя было ждать подмоги. Я всерьез испугался. Я не трус, если дело о жизненных ситуациях, но здесь явно творилось что-то совсем далекое от реального мира.
- Алеша, - вдруг обняла она меня за плечи и потянула назад, повалив на спину. – Дай мне руку.
Я был парализован. Она взяла мою руку и положила себе на колено.
- Видишь? Теперь, когда кругом мгла, и ты уже ничего не можешь делать глазами, ты видишь? Видишь красоту моих ног? Смелее! Поднимайся выше!
Я повиновался. Рука моя скользнула вверх и… Она была теперь без всего. Страх, тьма, все исчезло! Слепые глаза мои уже не видели, руки лишь чувствовали огонь, огонь страсти, что горел даже не во мне, не столько во мне, сколько в ней.
- Скорее! Спеши! Успей до…, Ах!.. Алеша! – вонзила она в мою спину ногти и стала раздирать кожу в кровь. – Да! Да! Ты! Ты мой! Ты… мой… спаситель.
Тут она обмякла и, будто даже потеряла сознание. Такого…, такого короткого, но и такого безумного соития у меня никогда и не было. Я чувствовал усталость такую, что будто продлилось это всю ночь. Я перевернулся на спину и… вдруг увидел над головой бездонное звездное небо. Из-за леса поднялась полная луна и осветила волшебным своим светом таинственный, странный этот остров. Я приподнялся на локте и посмотрел на Аэлиту. Фантастика! Волшебство! Нет предела прекрасному, ибо то, что я видел днем, и рядом не стояло с той красотой, что видел теперь. Мне вновь захотелось ее. Я погладил ее по щеке, шее, груди…, рука сама устремилась вниз…
- Подожди, - оказывается, она совсем и не спала. – Подожди Алеша, - взяла она мою руку и поцеловала в ладонь, потом каждый палец с мизинца до большого, потом обратно, и прижала руку к груди. – Спасибо, что успел.
- Да что я успел-то? - недоумевал я ее странным словам и несколько злясь, потому, что вовсе не разговаривать мне хотелось, а руке вовсе не хотелось задерживаться на груди.
- Погляди направо, - чуть показала рукой Аэлита.- Видишь там? Ну…, блестит.
Я последовал взглядом ее руке. Там, метрах в трех, что-то тускло серебрилось.
- Что это?
- Возьми в руки. Глаза, как я уже говорила, много врут.
Я встал, сделал пару шагов и поднял с земли… О, боже! Это был огромный, весь в чешуе рыбий хвост. Точнее, лишь кожа в чешуе. Он отвратительно пах рыбой и болотом. Я бросил его в омерзении и отер руки о грудь.
- Боже, Аэлита, что это! – не верил я ни глазам, ни чувствам, которые подсказывали мне, что ответ на поверхности.
- О да, - села на земле Аэлита. – Если бы чуть раньше, или секундой позже, то тебя, Алеша, уже не было бы и в живых, а я бы вновь будоражила бы страхами это озеро. Ты сядь. Сядь рядом и верь всему, что я скажу. Без страха и сомнений. Просто верь.
Я повиновался. Все известные потуги мои, как рукой сняло.
- Когда-то давно, когда еще города здесь и не было вовсе, а только маленькая деревенька, полюбила я одного парня. Звали его Алеша. Смешной такой…, - положила она голову мне на плечо. – Он был не только твой тезка, он был еще и красив, ровно, как ты, милый. Сладили наши родители по приданому, да и свадьбу устроили на Красную горку. Помещик-то наш годами тут не являлся, а в тот день, как бес его привел, подкатил, да и прямо на свадьбу, да и… Слышал ты о праве первой ночи? В общем… Алеша мой, зарезать-то барина зарезал, да только поздно. Не поспел вовремя, как ты сегодня. Ну… Алешу моего в острог, а я… Тогда берега здесь были крутые, обрывистые. Это теперь песочек да пляжи. В общем, думала, что все так и решится. Не решилось. Я в беспамятстве была. Очнулась на этом острове, огляделась – ничего не пойму. Ну а как взглянула на ноги, так и… Нет моих ноженек, а вместо них только вот то, что ты только что бросил от себя. И такое вот мне было наказание назначено за самоубивство мое, чтоб заманивать всякого, кого Алешей зовут, да и топить. Многих уж я с тех пор погубила…, да не сама, не по своей сути, а так назначено было... С Иванова по Ильин день, только эти вот сорок дней и дано мне было на ногах ходить. Но вот ровно в полночь, после Ильи-пророка… Ежели раньше или позже, не в полночь кончит мой новый суженый, то…, то доставай утопленника, а я опять в хвосте и чешуе весь год до летнего солнца. И не было мне никакого исходу, и жалко мне было каждого, но с каждым и надежду лелеяла…, ан вот с тобою и вышло, наконец. Теперь и отпустит меня рогатый. Не в его я уже власти. Вон и светает уж…, пора. Прощай, и спасибо тебе, любимый. Мне уж триста лет как пора на небо. Спрошу Его там, а зачем Он так со мною и с Алешей? Почему попустил подобное? Меня, венчанную пред ликом Его, обесчестил, суженого в каторгу? Зачем? Пойму скоро, да только тебе не передам. Ты одно только помни, Алеша, что страх, это не вера. Вера – это любовь.
С этими словами она поднялась, спустилась к берегу, и… нырнула в розовеющую уже рассветом воду. Лишь в последний миг сверкнули над гладью озера умопомрачительные ее ноги, ноги, которых больше не встретить мне никогда.
Я начал свой правдивый рассказ о ножках с мыслей весьма фривольных, но и не просто так. Спятил ли я после, или поумнел (часто меж этим грани почти и нет), да только уверен теперь, что в ножках женщины заложена сила куда как более совершенная, чем тупая вера. Такая сила и смерть и грех победить может, но и убить тоже. Главное – все делать вовремя, ровно в полночь в Ильин день.