Раздвоение

   Есть Явь и сон, Здесь я -- там он.
   Александр Карташов


ГЛАВА I

   Влада хоронили поздней осенью. Погода в этот день стояла отвратная. Из серого, низкого неба сыпал мелкий дождь с мокрым налипчивым снегом, и потому до кладбища решили везти покойника на грузовике в сопровождении только близких родственников. Остальные провожавшие наполнили до отказа старый автобус "ЛАЗ", выделенный на похороны, как и грузовик, админстра-цией мебельной фабрики, где в последние два года Влад работал мастером цеха. Гроб тоже сколотили в его цеху. Он был сделан из полированных досок и материей его не обивали.
   Мокрый снег с мелким дождем падал на полированную крышку гроба, сливаясь в тоненькие ручейки и те катились вниз по наклонной плоскости, оставляя на гладкой поверхности витиеватые разводы.
   Вячеслав держал над головой лежащего в гробу брата свой раскрытый зонт. Лицо Влада было спокойным и отрешенным, как и у большинства шагнувших за грань бытия. Только синюшный цвет кожи да плохо замаскированный на шее след от веревки говорили о насильственном уходе Влада за эту таинственную грань.
   Рядом, прислонившись к Вячеславу, сидела мать в черном платке с одутловатым, опухшим от слез лицом. Сейчас она не плакала, а не отрываясь смотрела в одну точку, на противоположный борт грузовика, где вжалась в скамью, подтянув под нее свои ноги в высоких сапогах-ботфортах, закутанная в черное Алевтина. Лицо свое она прятала под черным зонтиком, но Вячеслав знал, что его скорбное выражение ярко подчеркивают бордово напомаженные губы и в меру подведенные ресницы. Даже на похороны мужа Алевтина собралась, как на танцы, не забыв про макияж.
   Четверо друзей Влада и Вячеслава: Юрий, Валентин, Сергей и Виктор пристроились с двух сторон ближе к кабине, придерживая крышку гроба и венки. Их с детства связывала дружба, начавшаяся в спортивной школе в баскетбольной секции. Вместе тренировались, вместе играли в одной команде на первенство го-

   рода. Три года подряд становились чемпионами. Но потом команда распалась. Двое, Юрий и Сергей, уехали из города на Север, за длинным рублем, да так там и обосновались, обзавелись семьями, по праздникам присылая оставшейся четверке поздравительные открытки. Спортивное поприще не покинул только один Виктор Шутов. Окончив физкультурный техникум, он работал тренером по баскетболу в той же самой спортивной школе, и был своей судьбой вполне доволен. А Валентин Тряпкин после неудачной женитьбы стал периодически "запивать" по неделям, уходя из дома и ночуя то у новых приятелей -- местных пьяниц и алкоголиков, а то и просто в подъездах и подвалах близлежащих домов.
   Влад и Вячеслав неоднократно пытались его образумить. Устроили работать на Владову мебельную фабрику, но Валентин продержавшись месяц и получив зарплату, беспробудно "загулял" и был уволен за прогулы по статье. Перебивался случайными заработками на городском рынке, опустился, оборвался и не по годам постарел. Его длинную сутулую фигуру с грязными седыми взлохмаченными волосами почти каждый день можно было увидеть возле рыночных лотков, где ему иногда перепадало от "торгового стола". За эти "хлебосольные дары" Валентин бесплатно таскал тяжелые ящики с овощами и фруктами для кавказских негоциантов. Но к вечеру грузчик напивался в стельку и в летнее время засыпал внутри прилавков, подложив под голову свою старую спортивную сумку, в которой находился "неприкосновенный запас" Валентина: рваные баскетбольные кеды, майка с номером, трусы и выгоревший тренировочный костюм "Адидас", с дыркой на брюках между ног.
   В периоды кратковременного просветления бывший баскетбольный чемпион возвращался домой в свою комнату, доставшуюся ему после размена семейной квартиры, мылся, брился, приводил себя в более-менее надлежащий вид из остатков прошлого "хипейного" гардероба, т.е. наряжался в расклешенные брюки "водопады", пиджак с широкими лацканами и цветастую рубаху с длинным воротником. На ноги напяливал толстоносые ботинки на высокой платформе и разгуливал таким щеголем по городским улицам, нанося визиты подзабытым за время разгула друзьям -- Виктору Шутову и братьям. Во время этих визитов Валентин уверял о начале своего возрождения. Он говорил, что стоит на пороге новой жизни, что с прошлым покончено раз и навсегда, что его ждут большие свершения, что он завтра же шлет телеграмму Юрию и Сергею на Север и отправляется за ней следом, чтобы в романтике суровых неосвоенных земель пересмотреть свой внутренний духовный мир, стать чище и просветленней, как Будда после уединения в лесах.
   Говорить Валентин умел. Он даже сам верил в то, что говорил. Каждое слово звучало искренне. Глаза под опухшими от пьянства веками горели неукротимым огнем созидания. Длинные седые волосы грациозно трепыхались после каждого поворота головы. Худые, вылезающие из рукавов пиджака руки с громадными "паль-цастыми" ладонями, которыми меньше десятка лет назад Валентин умело хватал баскетбольный мяч, летали вдоль истощенного недоеданием тела в такт вдохновенным речам становящегося на истинный путь.
   Поначалу ему верили. Затем верить перестали. Ведь заканчивался весь этот вдохновенный апломб одним и тем же. Через неделю после начала "новой жизни" Валентина снова можно было увидеть в "рубище" среди торговых рядов рынка пьяным вдрызг.
   Периоды "буддийских просветлений" постепенно сокращались пока не составили один-два дня. Валентин нуждался в срочной реанимации, и, чтобы опередить доблестные органы правопорядка, уже собравших материал для определения бывшей баскетбольной звезды в ближайший ЛТП, трое его друзей решили отправить разгулявшегося подальше от глаз бдительных милицейских чинов куда-нибудь на природу. Местечко нашлось очень кстати. У Виктора Шутова был приятель -- пчеловод, вывозивший на лето свои многочисленные ульи в отдаленный район области, который славился гречишными полями.
   На период цветения и медосбора пчеловоду потребовался сторож, обеспеченный всем необходимым, включая палатку, продукты и даже газовую горелку. Единственное условие -- никуда не отлучаться. А так: свежий воздух, простор может и отучат от пагубной страсти к алкоголю? К тому же пчеловод обещал кое-какое вознаграждение за добросовестный труд по охране ульев от случайных медведей, потому что людей в окрестностях не предполагалось: до ближайшей деревушки из трех домов было около десяти километров. Валентин на такое отшельничество, как ни странно, быстро согласился, хотя привык к густо нашпигованным людьми местам. Но выбор ведь предстоял не очень широкий: либо бескрайные гречишные поля, либо узкие нары а бараке ЛТП за колючей проволокой. Он предпочел первый, свободный вариант, и в конце мая на грузовике пчеловода отправился в дальний путь километров за двести от своих родных мест, в четырехмесячный отпуск на полном довольствии.
   Но через две недели Валентин внезапно вернулся с отросшей бородой, пропахший дымом костра, загорелый, грязный и такой же худой, как и до отъезда. Пчеловод приехал в стойбище сторожа и дал тому трехдневный отгул, подменив его на это время.
   Отмыв полумесячную грязь, отшельник, нарядившись в свой любимый и единственный костюм, пришел в гости к Владу и Вячеславу. Возвращение отмечали чаепитием на свежем воздухе в палисаднике возле дома под раскидистой старой яблоней. От всего более крепкого, чем чай, Валентин сам категорично отказался, сославшись на здоровый образ жизни, который он вел в гречишных полях в течение полумесяца буддийского уединения.

   Пили чай с прошлогодним малиновым вареньем на маленьком столике, врытом в землю возле скамейки. Вечерело. Большое красное солнце медленно садилось за городские кварталы пятиэтажек, расположенных невдалеке от частного сектора за железнодорожной линией, где проживали братья со своей матерью. Листья яблони тихонько шевелились под слабым ветерком. В траве тонко стрекотали кузнечики. Над ухом звенели комары.
   Валентин отхлебнул очередную порцию чая и долго пристально стал разглядывать верхний край заходящего за дома солнца. Когда край нырнул за крышу, Валентин глубоко вздохнул, откинулся на спинку скамейки, достал из кармана своего реликтового пиджака пачку "Примы" и спички, закурил, глубоко затянулся и выпустил через ноздри две длинные дымовые струи, которые почти тут же растворились в теплом июньском воздухе. И снова продолжилось молчание, прерываемое сигаретными затяжками и глубоким дымовым выдохом. Видимо, у вернувшегося из одиночного затворничества уже выработалась привычка к молчаливому созерцанию окрестностей.
   Перестали говорить и братья, заинтересованно поглядывая на своего приятеля. Влад пощипывая короткую бородку, которую отрастил совсем недавно, а Вячеслав, проглотив ложечку своего любимого малинового варенья и запив его чаем, тоже подключился к общей паузе, интуитивно предполагая, что та в скором времени прервется, и молчун начнет разговор. Но Валентин продолжал интенсивно курить. Белый сплюснутый цилиндрик сигареты уменьшался буквально на глазах, пока не превратился в маленький окурочек и обжигающим огоньком не известил курильщика о своей гибели. Пальцы Валентина вздрогнули. Он откинул окурок в траву, глубоко вздохнул и, наконец, заговорил:
ГЛАВА II
   -- Не знаю, как начать? Вы мне, наверное, не поверите. Да я
и сам бы не поверил, если бы мне рассказали такое. Поэтому и
долго не решался: вдруг за сумасшедшего примите или подумае
те, что у меня был тогда приступ "белой горячки", вот и причуди
лось. Может, вообще не рассказывать? -- Валентин вопроситель
но взглянул на братьев.
   Вячеслав пожал плечами:
   -- Ну, если сомневаешься в нас, тогда не нужно было и начи
нать, поговорили бы о чем-нибудь другом. О женщинах, к приме
ру. Неисчерпаемая тема.
   Влад слегка усмехнулся из-под светлых усиков и успокаивающе махнул рукой:
   -- Рассказывай, рассказывай. Мы внимательно тебя слушаем.
И постараемся понять, как нужно. Осуждать не станем.
   
  -- Тогда, так уж и быть, расскажу подробно, утаивать ничего не буду. Сам хочу разобраться, может и вы подскажете?
  -- Ну, чем можем, тем поможем,-- снова усмехнулся Влад,-- если, конечно, не слишком все фантастично.
  -- Летающие тарелочки, надеюсь, не приземлялись? И в контакты с гуманоидами ты не вступал?
  -- Тарелок не заметил. Это точно. Хотя возможностей для посадки там предостаточно. Поля кругом да лесопосадки,-- невольно скаламбурил Валентин,-- простор невероятный. Воздух свежий, чистый, не то что наш радиоактивный, "чернобыльский". Я как выбрался из машины, так первые минуты дышал, дышал -- надышаться не мог.
   Мы выгрузились над лощинкой возле ручейка, а рядом поле и на краю его -- ульи, обзор хороший. Установили палатку, загрузили в нее продукты, спальный мешок, одеяло. Хозяин дал мне газовую горелку и ракетницу -- медведей отпугивать, как он сострил. Ну, и, конечно же, топорик, нож и прочий скарб. Обещал заехать через неделю проведать. Да в результате задержался почему-то на два срока...-- и, затянувшись сигаретой, рассказчик приступил к изложению основных событий.
   Когда хозяин укатил, Валентин стал устраиваться на новом месте. Потом побродил по окрестностям, осмотрел и пересчитал ульи. Пчелы были в отлете и поэтому ульи казались пустыми и брошенными. Да и меда там, наверное, еще не скопилось, тем более он в этом деле ничего не понимал. Прошелся в другую сторону вдоль лесопосадки по краю поля. Гречиха еще не цвела. Она, видно, только совсем недавно вылезла из-под земли тонкими кривыми стебельками. Куда сейчас летали пчелы за нектаром, он не имел ни малейшего представления. Да это его совсем не интересовало. Он наслаждался природой и свободой. Вокруг стояла удивительная тишина, нарушаемая только щебетом птиц. Над головой раскинулось бескрайнее синее небо. Солнце стояло уже высоко, хотя за полдень еще не перевалило, ведь путешественники выехали из дома на рассвете и колесили до этого места часа четыре.
   Солнце припекало. Становилось жарко. Валентин решил вернуться к палатке и отдохнуть после длительного переезда. Палатка стояла под одинокой раскидистой березой, которая прикрывала ее своей тенью. Он разделся до плавок, обмылся в ручье холодной, почти ледяной водой и, разложив на пригорке спальный мешок, улегся на него позагорать под майскими солнечными лучами. Легкий прохладный ветерок приятно обдувал тело. Валентин блаженствовал. Никогда в жизни он так себя прекрасно не чувствовал. Разве только в далеком детстве, когда ездил с родителями в лес на Троицу. Тогда он заснул у мамы на руках, и она пела ему какую-то старинную протяжную песню.
   И сейчас, разморенный солнцем и усталостью, он услышал ту же самую песню. Она лилась где-то невдалеке над полем и так нежно убаюкивала и голос так был похож на голос его матери, что полусонному сознанию показалось, будто она ожила и ходит неподалеку, распевая эту песню с непонятными словами, сливавшимися в затуманенном забытьём мозгу в череду полузабытых образов и воспоминаний. Песня лилась все дальше, удаляясь, но засыпающему казалось, что она также близка, а это только мать поет ее все тише и тише, чтобы не потревожить сон сына.
   Он заснул под песню, словно провалился в глубокий темный колодец, изредка искрящийся солнечными бликами на прохладной поверхности воды. Во сне он слышал голоса, будто кто-то разговаривал рядом.
   Какие-то лица неуловимыми чертами заглядывали в его сон. Их было два: женское и мужское. Они пристально смотрели на него пустыми без зрачков, словно стеклянными глазами. О чем-то перешептывались, вроде бы спорили. Даже погруженному в сон, ему это очень не понравилось, и он заставил себя проснуться.
   Часы на руке показывали около двух дня. Солнце пекло нестерпимо. У Валентина даже разболелась голова и он немного обгорел, заснув на солнцепеке. Про голоса и лица, проснувшись, он почти забыл. Да мало ли что привидится в дневном нестойком сне? Но на душе было все же нехорошо.
   Чтобы снять подавленное состояние, он обмылся в ручье по пояс, потом приготовил себе на костре сытный обед из тушенки и макарон, в изобилии оставленных ему хозяином. Запил все крепким чаем и прилег в тени березы с книгой в руках. Книг ему тоже была предоставлена целая сумка. Видно, укладывая, хозяин их не отбирал. Здесь оказались и классические русские романы Тургенева и Достоевского и два тома Александра Дюма, и какие-то советские детективы типа "Дело пестрых", и детективы американские чейзовского направления и даже французский сентиментальный роман. В этой груде лишь одна книжка оказалась совсем необычной: издание патриаршей ризницы под названием "Область таинственного".
   Со всем остальным Валентин более-менее был знаком в принципе. Но эта книга его заинтересовала основательно.
   Весь вечер он читал ее, как захватывающий детектив. С каждой страницей для него открывались неведомые тайны потустороннего мира, влияние духов и призраков на нашу земную жизнь.
   До того он думал, что православная церковь начисто отвергает "сказочки" о загробном мире. Она, как и адвентистская церковь, не верит в жизнь после смерти, не признавая самый главный постулат христианства -- бессмертия души. Он вообще многого недопонимал в учении Иисуса Христа. Если, например, душа бессмертна, то после смерти тела она идет в рай или в ад, в зависимости от веры или безверия, от праведности или греховности человека? То есть божий суд свершится сразу и без промедления. Согрешил, не раскаялся -- получи расплату -- вечные мучения в аду. Веровал, вел благую жизнь праведника, каялся за невольные грехи искренне и чистосердечно -- вечное блаженство в раю.
   Тогда как же с этим согласовывается одиннадцатый член символа веры о телесном воскресении всех мертвых после Второго пришествия Иисуса Христа, когда умершие обретут новые тела и соединятся со своими душами для справедливого Божьего суда. Выходит суда еще не было?! Тогда где же обитают души? Адвентисты седьмого дня говорят прямо: никакой бессмертной души нет! Все умершие просто спят в своих могилах без сновидений и воскреснут после Второго Пришествия.
   Православное вероучение говорит о каком-то Предначатии Вечного блаженства праведников и вечных мук грешников. И такое состояние определяется на частном суде каждой души. Кем? Вопросов много.
  -- Откуда такое знание материала? -- чуть иронично спросил Влад, прерывая рассказчика.
  -- Вплотную интересовался в свободное время,-- в тон ему ответил Валентин и, прихлопнув на щеке зарвавшегося комара, чуть помедлил, словно в поисках потерянной нити повествования. Затем глубоко вздохнул и, отхлебнув из чашки глоток, снова углубился в свой рассказ.
   Читая книгу "Область таинственного" он открывал для себя много интересного из жизни духов, бесов и другой нечистой силы, которая буквально роится вокруг нас. Откровенно говоря, во всю эту чертовщину он не особенно-то верил. Его больше интересовали эзотерические знания религиозных верований, чем былины о проделках бесовской мелочи. Но в книге приводились примеры, на которые стоило обратить внимание. Там же промелькнуло знакомое в обиходе понятие о "Семи небесах". Помните: "На седьмом небе от счастья..." Но есть еще ведь и "семь кругов ада". И в том и в другом случае присутствует это понятие "Семизначья". Ведь недаром Бог создал Мир и Человека за семь дней, включая выходной. У радуги семь цветов и существует понятие семи энергетических центров в теле человека, условно окрашенных в эти самые радужные цвета. А всем руководит белый чистый божий свет, который пронизывает человеческое тело и струится по специальным энергетическим каналам, поддерживая жизненные силы человека. Греховные дела или греховные мысли и сатанинский змей закупоривает эти каналы, как тромбы кровеносные сосуды, и перекрывают энергетические центры. Человек начинает болеть, не понимая причины своего заболевания. А причины в нем самом. Но, ой, как тяжело признаться даже самому себе в своих грехах и мыслях.
   Большинство людей об этом даже и не задумываются, а подчиняются своим отрицательным эмоциям и порывам. Желают другим зла, завидуют, воспылают гордыней. А это -- сатанинский грех. За него архангел Люцифер был изгнан от Божьего престола и низвергнут на Землю, которая стала его тюрьмой. И здесь он продолжает творить свои безобразия. Земля, словно экспериментальный полигон для сатанинских маневров, а люди -- солдаты двух армий, добровольно вступавшие в ряды той или другой силы. А после сражения -- сердце и душа каждого человека. Умеющий защищаться от сатанинской силы молитвой и верой -- знает, что за ним Великая несокрушимая мощь Бога. Иисус Христос оберегает верующих от искушений, которых Лукавый предлагает великое множество. Он испытывает человека на прочность и методика искушений у него самая разнообразная. Его подручные -- нечистые духи и бесы -- невидимые, но вполне разумные и злые, все время сбивают верующего с правильного Пути, а неверующего захватывают в свои цепкие лапы, питаясь его грехами, как комары кровью.
   Человек болеет и даже умирает, не поняв настоящей причины своей болезни. Погибель бессмертной души -- вот главная задача Сатаны и его сателлитов. Чем больше они утащат с собой, тем легче им будет во время Страшного Суда. От Божьего гнева они прикроются душами грешников, словно щитом, в надежде уцелеть. И поэтому работа идет на всех уровнях. В нее включены ведьмы, колдуны, знахари, маги, волшебники, астрологи, отрицательные, черные экстрасенсы...
  -- А как отличить черного от белого,-- спросил Вячеслав, задумчиво помешивая ложечкой в своей чашке,-- ведь православная церковь их не различает?
  -- Отличить, конечно, очень сложно. И здесь церковь в какой-то мере права. Те и другие говорят о добре и лечат примерно одинаково. Но сказано в Новом завете: не по словам, а по делам нужно различать людей. Энергетические знания, в принципе, доступны каждому, обладающему сверхчувствительными способностями. Но вот не у всех их сердце и душа приспособлены для бескорыстного служения Богу. Многих охватывает та самая Гордыня. Они чувствуют себя сильными, способными незримо властвовать над людьми. Они могут лечить и калечить по своему усмотрению. И калечат. Наводят сглазы и даже порчи сначала своим недоброжелателям, а потом и по заказу злых и завистливых людишек. И тут для них открывается пропасть, куда они незаметно, но неукротимо падают. Остановиться они уже не в силах. Предавши Бога раз, предают его многократно. Для них закрывается белый свет Божьего духа, а без энергетики они жить не могут и начинают воровать энергию у посторонних людей. Вот это и называется энергетическим вампиризмом. Вампирам, как наркоманам, требуются все большие дозы.
   Такие "экстрасенсы" устраивают массовые сеансы "излечения", забирая жизненные силы у многих для собственной подпитки, попутно "вылечивая" кое-кого для "наглядности" и поднятия престижа. Но это только мнимое временное излечение. Потом, позже, выздоравливающим становится еще хуже от такого "цели-тельства". Ну и, конечно, подобные "лекари" дерут с пациентов три шкуры. Еще один сатанинский признак. Ведь, что дано тебе даром, даром и отдается. Настоящий, истинный духовный человек за лечение денег не берет. Он чист душою и живет по заповедям Божьим. Но таких, к сожалению, очень мало. Особенно среди мирских людей.
   Человек -- существо слабое, подверженное соблазнам. Большинство не выдерживают испытания духовной силой и творят зло и беззаконие. Потому-то церковь с осуждением относится ко всем экстрасенсам, страхуя себя на случай ошибки и предпочитая распространение ортодоксального учения, так называемой "молочной пищи". Ведь "пища твердая" не каждому по зубам.
   Люди в духовном отношении -- дети, сосунки. Им нельзя давать в руки спичек. Они могут натворить бед. И уже творят на свою погибель...
  -- Хорошо излагаешь,-- сказал уважительно Влад,-- но мне кажется, ты отвлекся от своего рассказа про гречишные поля. Что ж там с тобой дальше приключилось? Значит, ты, начитавшись таинственной книжки, улегся спать?
  -- Заснул я довольно поздно, где-то во втором часу и проспал всю ночь без сновидений...
  -- Фу,-- разочарованно фыркнул Влад,-- я-то думал, что тут-то ночью все и начнется. Ведь недаром же ты эту книжечку прочитал. Должны быть отголоски.
  -- Не иронизируй,-- обиженно проговорил Валентин,-- в этом мире ничего случайного нет. Существует закон сохранения энергии. В том числе и духовной. Значит, не зря эта, как ты выразился, "книжечка" ко мне в руки попала.
  -- Ну, хорошо,-- Влад погладил свою бороду,-- не станем торопиться с выводами. Рассказывай, что же с тобой приключилось после экскурсии в "область таинственного"? Хотя я уже догадываюсь, что...
  -- Если догадываешься, зачем же рассказывать? Может, о бабах поговорим?!
  -- Не обижайся! Это просто естественный, здоровый скепсис. А так мы со Славкой склонны тебе доверять. Многолетняя дружба обязывает. Продолжай, больше тебя прерывать не будем. Даю слово.
  -- Слово принял. И ловлю вас на нем. Не хочу никаких пересудов и сплетен. Что пережил, то и рассказываю своим друзьям. Выводы делайте сами и про себя. Без широкого разглашения. Идет?
   Ударили по рукам. Валентин еще минуту-другую затяжисто курил, поглядывая на верхний краешек упавшего за дома солнца. Потом затушил в тарелке "бычок" и продолжил свой рассказ.

   Следующий день он провел достаточно плодотворно: принимал три раза в день пищу, гулял по окрестностям, читая литературные творения, загорал и периодически впадал в полуденную сонливую "сиесту". В полусне ему слышалась все та же протяжная песня. Он просыпался. Песня эхом улетала куда-то в поле и исчезала тихим шепотом за горизонтом. В таком, давно неведомом ему духовном состоянии, он проблаженствовал еще пару дней. Ночью засыпал поздно, просыпался где-то к полудню. И если в это время какой-нибудь заезжий злодей захотел бы украсть ульи вместе с пчелами, то его преступление блестяще бы удалось. Сторож из Валентина, судя по всему, получился неважный. Да и, как известно, он не сторожить туда поехал, а вырваться из греховной ямы, в которую попал помимо своей воли. После первых суток "нирваны" потянуло на спиртное. Но в округе на десяток километров не было жилья и раздобыть "дурман" не представлялось возможности. "Ломка" шла дня три-четыре. Затем потребность стала укорачиваться, пока не спряталась где-то далеко, в подсознании. Валентину неимоверно полегчало и он продолжал заниматься духовным совершенствованием, подолгу углубленно медитируя, и с каждым днем убеждался в правильности своего нынешнего положения.
   Одиночество на лоне природы благотворно действовало на его внутреннее состояние. Это добровольное отшельничество постепенно перерождало его, убирая из сердца, души и тела грязь, скопившуюся за годы мирского бытия. Он очищался.
   И вот, когда он находился на пике своего движения к Просветлению, послышались эти голоса...
   Валентин сделал еще одну паузу, прикурил потухшую сигарету и, внимательно посмотрев на братьев, снова взялся за свое повествование.
   В тот вечер он забрался в палатку довольно рано. Начал накрапывать дождик, который вызвал подзабытое легкое чувство тоски. Отшельник улегся на спальный мешок, брошенный на матрас и стал слушать, как мелкие дождевые капли тихонечко шелестят по крыше палатки, словно сотни бабочек ударяют по брезенту своими тонкими крылышками. Тоска легким сигаретным дымком уплыла в неизвестном направлении. Он стал погружаться в приятную полудрему, когда вдруг услышал за стеной палатки невнятные голоса. Дрема тут же прошла. Он прислушался уже более внимательно. Говорили двое: мужчина и женщина. Говорили тихо, но эмоционально, словно о чем-то спорили. "Кого это принесла нелегкая в такую погоду,-- подумал Валентин,-- наверное какие-нибудь туристы заблудились и вот спорят: стоит беспокоить меня или идти дальше".
   Но еще обострив слух, он различил совсем другие слова. Мужчина, а вернее юноша (голос оттеняла почти подростковая хрипотца) судя по всему пытался настаивать на своем. Девушка возражала ему мягко и сдержанно.
   Речь явно шла о нем. И было что-то неприятное в этом разговоре, словно двое убийц обсуждали детали и время своего преступления, не подозревая, что жертва слышит их диалог.
  -- Пора,-- сказал юноша,-- он здесь уже целую неделю.
  -- Рано,-- ответила ему девушка,-- слишком рано. Он еще не готов.
  -- Самое время. Дальше уже затвердеет. Не возьмешь. Я сегодня попробую.
  -- Нельзя. Он еще не достиг тонкости. Ты можешь сорваться.
  -- Дай мне шанс! Я прорвусь! Я возьму его!
  -- Сейчас это очень рискованно. Тебе не пробиться. Два-три дня подождем.
  -- Не могу я ждать! Сколько уже ждали? Второго такого не будет.
  -- Вот и нужна выдержка. Совсем еще небольшая. А потом -- другая жизнь для тебя. И у меня появится надежда.
  -- Уж я тебя не забуду. Тогда ведь мы глупость сморозили. Вот и привязаны здесь. Вот и все болит. Нет мочи!
  -- Да,-- согласилась девушка,-- боль адская. Думали ведь, облегчение, а оказалось, столько мук!
  -- Молодые были, глупые. Теперь умнее станем. Вот только бы до него добраться.
  -- Потерпи, немного осталось,-- успокоительно сказала девушка.
   Валентин схватил топорик и выскочил из палатки. Дождик мелкой водяной пылью брызнул ему в лицо. Он оглянулся по сторонам. Вокруг не было ни души, хотя голоса звучали возле самой палатки, буквально в трех шагах. Не могла эта парочка так быстро улизнуть. Не представлялось физической возможности. Ну, а если так, то далеко убежать не смогли. На обратный нырок и вылет из палатки ушло не больше считанных секунд.
   Длинный белый луч от фонаря заскользил по окрестностям. Валентин спустился в лощину, скорым маршем обежал ряды ульев и подошел к лесопосадке. Если эти ребята такие шустрые, то они могли спрятаться только здесь.
   -- Эй, выходите! -- крикнул он, осветив фонариком густые
кусты шиповника, растущего перед полосой.-- Давайте погово
рим! Незачем прятаться.
   Полнейшая тишина. Ни единого звука. Он крикнул им второй раз. Они не удостоили его ответом.
   Побродив еще немного вокруг под мелким дождиком, он вернулся в свое убежище и притаился там в темноте. Ждать пришлось недолго. Минут через десять ребята опять объявились поблизости. И снова зашептались.
  -- Он нас слышит,-- сказала девушка,-- видно из чувственных.
  -- Ане догадается? -- в мужском голосе послышалась тревога.
  -- Ему деваться некуда,-- ответила девица,-- привязан он к этому месту, почти как мы.
  -- А если все-таки убежит? -- в голосе парня послышалась тревога.
  -- Удержим, я знаю как!
   На душе секунду-другую стало муторно, но злость на эту наглую, неуловимую парочку захлестнула то чувство, и он снова, схватив фонарь и топорик, почти стремглав вылетел из палатки. Вокруг опять никого не было. Полное безмолвие. Дождик прекратился и только легкий, почти неощутимый, влажный ветерок порхал в мокрой листве лесопосадки.
   У Валентина опустились руки. Да где же эти двое? Или это слуховые галлюцинации? От одиночества. Но ведь никаких предпосылок к этому не было. Наоборот, с каждым днем своего отшельничества он чувствовал себя все лучше и лучше. И вдруг откуда не возьмись -- голоса...
   На всякий случай, но уже без надежды, он повторно обошел свой сторожевой периметр и, естественно, никого не обнаружил. Небо стало проясняться. Облака сдулись в сторону. На черном, словно отмытом бархате небес одна за другой вспыхнули разноцветные кристаллики звезд. Из-за посадки медленно, как сочный апельсин, выплывала оранжевая луна, разливаясь соком своего света по мокрому гречишному полю.
   Несколько минут Валентин смотрел на это необычное для него зрелище, потом вернулся к своей палатке, стоящей под сенью одинокой березы. На нижнем суку, параллельно друг другу висели два удавленника и плавно раскачивали четырьмя босыми ногами.
   В ужасе он замер, боясь подойти ближе. Потом, закрыв глаза и сильно мотнув головой, снова посмотрел на березу. Видение исчезло. Просто длинные, тонкие кустистые ветви сплелись в подобие людских фигур. Да еще луна их осветила соответственно. Пригрезилось? О, если бы так!
   Опасливо обойдя березу, он забрался в палатку, замер там на спальном мешке, прислушиваясь к наружным звукам. Но тишина вокруг стояла могильная. Даже соловьи, которые все предыдущие ночи заливались в посадке, почему-то смолкли.
   Еще час-другой он сидел, напряженно слушая эту тишину, затем сон сморил его и он уснул. Во сне он увидел свою маму, которая склонилась над ним, улыбнулась и тихо запела знакомую ему с детства старинную песню про голубя и голубку, погибших рядом в одних силках из-за любви друг к другу. Они погибли, но их души вечно порхают над тем местом, не в силах улететь на небеса.
   Валентин проснулся. Песня еще звучала в ушах. Она словно лилась где-то далеко и рядом, совсем близко за брезентом палатки. Он выглянул в проем входа. Брезжил прозрачный предрассветный полусвет. Восточный горизонт чуть тронулся красной каймой, а остальное небо было еще темным. В лощине и по краю гречишного поля стояла неподвижная дымка тумана. Песня лилась над полем, словно не имея источника. Она слышалась повсюду, как неотраженное эхо. Он ощутил такой слуховой эффект впервые и потому ему стало как-то не по себе. С одной стороны, это было необыкновенно красиво, но с другой -- чувствовалось присутствие каких-то неведомых, нехороших сил в раздольной старинной песне, неизвестно кем исполняемой. Хотя голос-то был женский и очень похожий на голос матери:
   Голубок с голубицей
Не напьются водицы,
Не склюют той пшеницы
Уж теперь никогда.
Голубок с голубицей
В тех силках будут биться:
Плачут мертвые птицы --
Вот такая беда
   Несколько минут он оцепенело стоял возле палатки и с невольным трепетом в груди слушал льющуюся, словно весенний разлив, песню.
   И вдруг по краю поля сквозь марево тумана, заметил две неясные еще фигуры. Они шли по тропинке в его сторону, медленно выходя из туманного облака, будто из другого измерения. Высокая женская фигура, темная с длинными распущенными волосами вела за руку маленького мальчика лет пяти-шести в коротких штанишках.
   Валентин стоял на виду, но они почему-то не обращали на него никакого внимания и не спеша шли поперек лощины, чуть-чуть в сторону от его палатки и с каждым их шагом открывались лица, и с каждым их шагом колени у него дрожали все сильнее и сильнее. С каждым их шагом он все явственней узнавал их. Мать и сына. Свою мать и себя самого, точно таких, как на старой фотографии, снятой в тот самый Троицын день много лет назад. Краем сознания он понимал, что это мираж, неизвестно как возникший, но удивительно явственный и реально осязаемый.
   Они шли, огибая холмик с палаткой, березой и не смотрели в эту сторону. Шли они по тропинке молча, держась за руки, глядя перед собой какими-то пустыми, незрячими мертвыми глазами, в которых не отражалось ничего. Глаза были черными, как провалы черепов. Особенно страшно выглядел ребенок. Детское личико, словно маска, надетая на старого карлика. Твердые, будто вымеренные шажки маленьких, чуть кривоватых ножек в новеньких сандалиях. И вообще, сходство с пластиковыми куклами, заведенными чей-то недоброй рукой, бросалось при пристальном взгляде на приближающуюся пару.
   Женщина, похожая на его мать, внезапно повернулась и, взглянув на Валентина тупым невидящим взором, как робот, механически махнула ему рукой:
   -- Пойдем со мной, сынок,-- разлилось над полем.
   И в это самое время на восточном горизонте появился раскаленный, словно электрическая дуга, край солнечного диска. Женщина и ребенок, будто по команде, прибавили скорость движения и скрылись за считанные секунды в темных кустах лесопосадки.
   Валентин присел на пенек, служивший ему обеденным столом. Колени дрожали. В голове было темно и гулко, как в пустой бочке, по которой только что ударили поленом. В глазах все еще двигались две страшные фигуры, потому что никакого умиления и далеких детских воспоминаний встреча в нем не вызвала. Ему было пусто, темно и страшно. Хотелось все бросить и бежать с этого проклятого места, сломя голову. Но он остался. Он взял себя в руки, успокоил напряженные нервы и внутренне уверился, что ничего особенного не произошло.
   Весь день провел в медитации и почти ничего не ел, только пил крепкий густо заваренный чай. Несколько раз энергетически "прокачивался", восстанавливая духовный баланс, и к вечеру почувствовал себя вполне сносно. Поужинал сваренным на костре супом, закурил и, сидя у затухшего огня, наблюдал за вспыхивающими одна за другой на небосклоне звездами.
   Но вдруг что-то неуловимое, словно шорох в кустах, отвлекло его от созерцания вечной красоты небес. Валентин взглянул в сторону березы. Под деревом стоял темный юношеский силуэт. Внезапно потухший было окончательно костер, ярко, феерически вспыхнул, осветив фигуру красным потусторонним огнем. И Валентин снова узнал. Узнал себя таким, каким он был лет в шестнадцать -- неказистым, худым подростком, подающим надежды юным баскетболистом, стесняющимся своего роста и поэтому постоянно втягивающим голову в плечи. Длинные руки опущены почти до коленей. Голова лохматая, нечесаная. Точная копия.
   Подросток, поняв, что привлек внимание, сделал шаг из-за дерева на открытое пространство в сторону костра. Валентин вскочил с земли. Ноги снова задрожали. Схватив тлеющую головешку он, как на дикого зверя, бросился на своего юного двойника. Тот, словно испугавшись, забежал за березу, слился с ней и исчез, будто влез в какое-то невидимое дупло.
   Ночь прошла бессонно. Валентин прислушивался почти к каждому шороху за брезентом палатки и заснул только под утро, утомленный ночным напряжением.
   Проснулся за полдень и как-то даже опасливо выглянул из палатки. День стоял чудесный, теплый, по-настоящему летний. Солнце сияло высоко в небе. Вокруг плыли небольшие кучевые облака.
   Валентин подобрал лежащий возле потухшего костра прокопченный котелок, опустился в лощинку к ручейку, умылся там ледяной водой и с полным котелком вернулся к своему становищу. Очень хотелось горячего чая. Охапка наломанного сушняка валялась тут же, неподалеку от костра. Снова разжечь его не представляло особого труда. Газовая горелка пока функционировала бесперебойно. Она вспыхнула голубым гудящим пламенем и Валентин на несколько секунд почему-то задержал на огне свой взгляд. И вдруг внутри пламени увидел лицо. Юное девичье с чуть вздернутым веснушчатым носом и абсолютно зелеными кошачьими глазами. Это лицо Валентин различал совершенно четко, как на экране маленького цветного телевизора.
   Пухлые губы девицы нехорошо улыбнулись, а ее лицо внезапно стало меняться, словно перетекаясь разноцветными масляными пятнами из одной формы в другую, оставаясь в том же положении.
   И вот на оторопевшего Валентина из пламени газовой горелки печальными глазами глядит его мать. Губы ее раскрываются. Слышен тихий, вкрадчивый голос:
   -- Я хочу вернуться, сынок. Помоги мне.
   У Валентина затряслись руки. Он выронил горелку. Та покатилась с пригорка в лощину, как потерпевшая аварию ракета, обжигая молодую траву свистящим огнем. Нырнула в ручей. Потухла и забулькала там газовыми пузырями.
   Его доконали. Его преследуют неведомые, явно недобрые силы.
   Или расстроилась психика? Но вот почему такие четкие галлюцинации, с совершенно конкретными образами, словно кем-то вырванными из-под сознания, из его памяти? Только зеленоглазая девица ему совершенно незнакома. Он никогда ее в жизни не видел. А может, где видел да забыл?
   Ясно становилось одно: цепочка этих видений связана с тем разговором неуловимой парочки в ночной тиши за палаточным брезентом. Только вот как?
   Весь день Валентин пытался отвлечься от своих мыслей, связанных с последующими событиями. Бродил вдоль гречишного поля, заставляя себя любоваться красотами окружающей природы. Раздевшись догола, обливался несколько раз возле ручья холодной водой из ведра. Потом валялся на солнцепеке, "выжигая" из себя неприятные ощущения. Но они все не покидали его душу. Что-то в скором времени должно было случиться. Он это ощущал каким-то шестым чувством. Оно ему подсказывало -- быстрей бежать из нечистого места. Но долг перед хозяином ульев сдерживал его эмоциональные порывы, к тому же пчеловод должен был уже приехать, проведать сторожа, да почему-то подзадержался. И потом возникает вопрос: сможет ли сам сторож выдержать четыре месяца отшельничьего одиночества, если уже через полторы недели с ним начали случаться психические срывы со слуховыми и визуальными галлюцинациями?

   В таких безрадостных размышлениях Валентин провел остаток дня. Вечер снова опустил на поле свое звездное покрывало. Снова горел костер. Булькал в котелке ужин. Но есть почему-то совсем не хотелось. На душе было маетно. Тихая тьма, царившая за маленькой трепещущей сферой кострового света, ощущалась таинственно и зловеще. Валентин невольно жался ближе к огню, иногда немного боязливо оглядываясь назад в направлении березы, где вчера ему привиделся собственный двойник-юноша.
   Чтобы как-то отвлечься от нервного напряжения, Валентин включил транзисторный радиоприемник, который прихватил из палатки. До этого слушал он радио редко, совершенно случайно, а телевизор не смотрел совсем. В его городской комнатушке вышеупомянутые средства массовой информации совершенно отсутствовали. И в первые дни своего отшельничества он совсем забыл про маленькую коробочку с выдвижным прутиком антенны, которую сунул ему под подушку хозяин-пчеловод. И вот только сутки назад случайно обнаружил этот самый "транзистор". Сейчас он пригодился для отвлечения от ирреальной действительности, которая загнала его психику в тупик.
   Приемник включился с разбойничьим свистом. Валентин покрутил настройку: передавали прогноз погоды. В центральной части России сохранялась переменная облачность, без осадков, температура соответствующая этому времени года. Затем радиостанция на несколько мгновений смолкла и вдруг очень знакомым женским голосом произнесла: "Передаем концерт по заявкам наших радиослушателей". По просьбе сторожа пчелиных ульев Валентина Тряпкина прозвучит русская народная песня "Силки". И без музыкального сопровождения тот же голос затянул знакомую Валентину песню о трагической судьбе голубя и голубки.
   Приемник упал в траву и зашипел оттуда, как гремучая змея. Валентин несколько секунд со страхом смотрел на шипящий аппарат, потом встал с земли и на ватных ногах побрел к палатке. Рядом с березой, почти не удивившись, увидел высокую сутулую фигуру с длинными взлохмаченными волосами и со щетинистой седой головой. Ему на миг показалось, что он смотрится в огромное черное зеркало, когда сутулая фигура приблизилась почти вплотную. Только по обе стороны знакомого мясистого угреватого носа зияли не человеческие живые глаза, а бездонные провалы смертной тоскливой пустоты. И лишь где-то глубоко-глубоко, где-то далеко-далеко, будто в другой галактике мелькнули две искорки, две звездочки жизни, словно в пепелище потухшего костра.
   Лицо это магнитом притянуло другое такое же лицо. Они вошли друг в друга, как пловец и его отражение на воде. Но кто был пловцом, кто отраженьем, Валентин сообразить не успел. Тугой узел веревки сдавил его шею. Он захрипел и потерял сознание...
   ...Его кто-то тормошил за плечи, настойчиво, упорно, как спелую грушу. Валентин открыл глаза. Над ним склонилось незнакомое мужское лицо. Ничего общего с его ночным отражением этот человек не имел. Утренний свет бил почти в глаза и несколько секунд Валентин никак не мог признать склонившегося над ним. Затем узнавание произошло и черты хозяина пасеки проступали сквозь пелену забвения. Лицо пчеловода показалось не на шутку встревоженным. Глаза смотрели пристально и напряженно:
   -- Ну, слава богу, очнулся! -- облегченно выдохнул пчеловод,-- а то я подумал -- умер ты отчего-то.
   Валентин с трудом принял сидячее положение. В голове гудела какая-то странная, чужая пустота. Там не возникало ни одной мысли, ни одного образа, только гудящий мрак, несмотря на бьющий в глаза яркий солнечный свет.
   Валентин повернул свою голову, как полое, высосанное яйцо в тонкой скорлупе и посмотрел по сторонам. Вокруг почти ничего не изменилось. Та же лощинка с ручейком, та же лесопосадка, та же палатка под развесистой березой. Только чуть в стороне, рядом с гречишным полем и ульями стоял с выключенным мотором грузовичок. И на его ступеньке возле открытой дверцы сидел какой-то парень в тенниске и фуражке, надвинутой на лоб. Должно быть, пчеловод нанял водителя или привез на время Валентину сменщика. Правильным оказалось первое предположение, и, отпущенный на трое суток, неудачливый сторож, покатил с парнем в тенниске в родные края, оставив на своем ответственном посту хозяина-пчеловода...
   Валентин замолчал, задумчиво помешивая в чашке давно остывший чай. Молчали и братья, изредка поглядывая на своего гостя. Влад прятал в усиках чуть ироничную усмешку. Вячеслав мысленно "переваривал" услышанное. В нем боролись противоречивые чувства. Все рассказанное Валентином смахивало на алкогольный бред, в простонародии именуемый "белой горячкой". Верить в эту ахинею человеку с нормальным общепринятым мышлением было абсолютно невозможно. Живущим в материальном мире с его ежедневными заботами о поисках хлеба насущного, дико и смешно слушать о чем-то несогласованном с их обыденными представлениями о строении этого самого миропорядка. Понятия, не вмещающиеся в привычные рамки, вызывают у них раздражение, насмешки, издевательства. Да ведь и правда: сколько сумасшедших -- шизофреников и параноиков -- живут в собственном больном воображении, выдавая его за истинные события, с ними происходящие. А сколько жуликов, прохвостов, проходимцев уверяют, что они наделены и особым знанием, и "расширенным" сознанием, и энергетической силой, способной излечивать любые недуги. Только денежки платите. Некоторые отчаявшиеся платят, а те на эти деньги неплохо существуют в материальном мире, используя мир духовности. В таком вот хаосе проживаем. И смотрящие на весь этот "цирк" скептическим взглядом категорически отвергают всякое нематериальное существование в нашей жизни.
Глава III
   Скрипнула калитка и во двор величаво внес свое большое грузное тело баскетбольный тренер Виктор Шутов. На пухлом от хорошего питания лице его, под усами, блуждала добродушная улыбка. По своей натуре Виктор был эпикуреец и сибарит. Любил вкусно и обильно покушать, долго и сладко поспать. Тренировки в спортивной школе у него начинались после обеда, и потому он приходил на них вовремя, по окончании приема сытной пищи и небольшого отдыха. Такую жизнь ему организовала любящая его до умопомрачения жена -- директор продовольственного магазина, которая была старше своего мужа лет на пять, а по своим телесным объемам даже слегка превосходила супруга. На совместных прогулках по городским улицам эта пара выглядела весьма колоритно. Но такое появление случалось довольно редко. Виктор и его пассия предпочитали семейный автомобиль "ВМА^", хоть и устаревшей модели, но зато с мощным двигателем и крепкими рессорами, способными выдержать двух своих крупногабаритных пассажиров.
   За время благодатной супружеской жизни Виктор Шутов изрядно подрастерял прежнюю баскетбольную сноровку и прыгучесть. Тренировал своих воспитанников, в основном, теоретически, только изредка допуская себя до кольца. Но бросал мяч все еще метко и умело. К тому же был близким приятелем директора спортивной школы, который иногда не отказывался принять несколько объемистых свертков из рук своего подчиненного. Юные баскетболисты под предводительством Виктора Шутова звезд с неба не хватали, но и не плелись в хвосте "публичных" соревнований. А большего тренеру-толстяку и не требовалось. В свободное, от занятий с молодыми дарованиями время он обосновался на городском рынке. Но в отличили от Валентина Тряпкина, Виктор Шутов "имел свой маленький бизнес" -- торговал с лотка баскетбольными мячами и спортивной формой: трусами, майками, кедами, добытыми неизвестно где, тем более что размеры продаваемого были, в основе своей, подростковые. А баскетбольные длин-нопарые пацаны скакали по площадке на соревнованиях в застиранных футболках и трусах, годных впору разве что их прославленному тренеру-коммерсанту.
   Виктор Шутов одним ив первых в городе стал просматривать новинки западной пиратской кинопродукции, приобретя на черном рынке видиомаганитофон "8СШУ" и телевизор "8атзипї". Любил он также послушать хорошую музыку, и на досуге в кругу друзей побренчать на гитаре, что у него, надо сказать, неплохо получалось. Своей жизнью он был вполне доволен, и потому характер имел покладистый и добродушный, но слегка ироничный. Он позволял себе иногда разыгрывать приятелей, и когда те "клевали на его удочку", посмеивался над ними вместе со своей женой -- болтушкой и сплетницей. Вдвоем они частенько перемывали косточки знакомым и этим занятием утонченно наслаждались. Ведь свои маленькие радости нужны каждому человеку.
   С братьями и Валентином Шутов поддерживал дружеские отношения скорее по инерции, чем по духовному родству. Не верил он ни в Бога, ни в черта, откровенно насмехаясь над всеми проявлениями того, что не умещалось в стройную картину его матери-алистическо-пищеваритального мировоззрения. Религию он, естественно, считал "опиумом", священников -- обманщиками и хапугами. Никакого Христа для него, конечно же, не существовало, а его выдумали сами попы, чтобы "запудрить" мозги невежественным людям. Себя Виктор считал человеком с широким кругозором, верящим в достижения прогресса, а не в "бабушкины сказки" про боженьку, наказуещего за грехи.
   Чаще всего Виктор Шутов иронизировал над простодушным Валентином, когда тот при редких встречах пытался объяснить суть эзотерических знаний, и получал в ответ крупнокалиберной наводкой залп неоспоримых аргументов, почерпнутых из "Настольной книги атеиста", изданной в благодатные застойные времена. Следом летела мелкая шрапнель собственного приготовления, состоящая из насмешек, ерничанья и богохульств, ставящая своей задачей окончательно разрушить все воздушные замки, возведенные его духовным противником в виде вдохновенных речей о тонких материях.
   После нескольких таких артобстрелов Валентин стал избегать разговоров, а потом и встреч с Виктором Шутовым и, конечно, не высказал никакого восторга при появлении толстяка в саду у братьев после своего необычайного рассказа.
   Виктор вальяжно сделал всем "ручкой", а потом стал протягивать ее персонально. Жал некрепко, расслабленно, но чувствовалась -- сила в руках имеется.
   На плече у Виктора висела спортивная сумка "Адидас". Он расстегнул молнию, засунул внутрь руку и извлек на вечерний полусвет бутылку водки. Со стуком поставил ее на стол. Забрался снова и один за другим вытащил несколько полиэтиленовых пакетов с многочисленной и разнообразной закуской. Здесь оказалась и копченая колбаса, и сыр, и рыбные консервы, несколько свежих огурцов и помидоров, пластиковая бутыль "Кока-Колы" и даже буханка бородинского хлеба. В чем, в чем, а в отсутствии щедрости Виктора обвинять было никак нельзя. Тем более что встречался он со своими давними друзьями крайне редко: примерно три-четыре раза в год.
   Он плюхнулся на свободное место, отчего старая скамейка на-туженно затрещала, с трудом выдерживая такой изрядный добавочный вес.
   Из чашек на траву выплеснулись остатки чая и они наполнились водкой "Распутин".

  -- Ну, за встречу,-- мягким басом произнес Виктор Шутов, поднимая свою чашку. Влад и Вячеслав последовали его примеру. Валентин к чашке не притронулся.
  -- Ты чего, Валька? -- удивленно поднял на него "брежневские" брови Виктор,-- водка хорошая, мягкая, хлебни -- повеселеешь, а то вижу -- видок у тебя какой-то тоскливый.
  -- Видок как видок, не хуже твоего,-- в тон ему ответил Валентин,-- а водку пить не стану! Не хочу.
  -- Напрасно, напрасно,-- проворковал Виктор,-- в малых дозах -- пользительная вещица. Особенно, когда под хорошую закуску.
   И он по-барски провел рукой вдоль стола, внутренне упиваясь своей щедростью. Содержимое чашки перелилось в его широкое нутро. Следом пошла кокакольная "запивка". Дальше последовал добрый ломоть колбасы и по паре огурцов и помидоров. Братья осушили свои "чаши" и тоже принялись за закуску.
   А с Валентином происходило что-то непонятное. Он внезапно побледнел, что было заметно даже на загорелом лице. Длиннопа-лые худые руки его заскользили по столу, то приближаясь, то отдергиваясь от отодвинутой чашки с водкой. На лбу выступила мелкая испарина. Глаза жадно уставились на наполненный горячительной влагой сосуд. Зрачки расширились и стали черными и глубокими, как провалы черепа. Из полураскрытого рта сперва вырвался какой-то нечленораздельный звук, а потом раздался тонкий, совсем не Валентинов голос:
   -- Хочу, хочу! Силы нет, как хочу! Не пригубил ведь еще ни
разу!
   Трясущаяся рука схватилась за чашку и, расплескивая по столу водку, поднесла ее ко рту.
   С Валентином, видно, происходила внутренняя борьба. Словно два человека сцепились в схватке. Одному страшно хотелось выпить, другой сопротивлялся из последних сил. Победило желание. Водка, брызгая по худому щетинистому подбородку, влилась в желтозубый от курева рот. Валентин застыл, как парализованный, устремив невидящий взгляд куда-то на кусты сирени, не реагируя на общее внимание приятелей, обративших на него недоуменные взоры.
   По телу Валентина пробежала короткая судорожная волна. Лицо исказилось жуткой гримасой, глаза закатились, руки упали вдоль туловища, и Валентин, захрипев, осел на руки вовремя подоспевшего Вячеслава.
   Потерявшего сознание перенесли на веранду и положили на старый, с двумя валиками диван, на котором братья иногда поочередно ночевали в летнее время, когда к ним в гости заходила Алевтина. Выбрать одного из двоих она не могла уже второй год.
   Валентин хрипеть перестал. Он неожиданно спокойно засопел своим мясистым, обросшим редкими волосами носом и даже, как младенец, захлюпал губами, пустив изо рта на щетинистый подбородок порцию желтой прокуренной слюны.
   -- Что это с ним? -- недоуменно спросил Виктор, глядя на мирно спящего Валентина,-- эпилепсия какая? Или от водки, в самом деле, отвык за полмесяца?
   Влад ухмыльнулся в усики и искоса поглядел на брата. Вячеслав пожал плечами. Он понял смысл ухмылки и этого взгляда. Влада подмывало передать Виктору только что рассказанное Валентином. Внутренне, конечно, Вячеслав был против. Он заранее предвидел реакцию Шутова на пересказ "пасечных событий". Но в их родственном "тандеме" всегда первенствовал Влад, очевидно, по старшинству. Он появился на свет на полчаса раньше Вячеслава. И к тому же изрядная доза "Распутина" завела в голове мутноватую карусель, слегка запутавшую рациональное течение мысли, Вячеслав молчаливо согласился на высмеивание Валентина, которое непременно произойдет после своеобразной подачи "материала" из уст Влада.
   Так оно и случилось. Виктор Шутов хохотал громко и заливисто, вытирая струящиеся из узких глазных щелочек веселые слезы. Развеселился он не на шутку. А когда "врезали" еще по чашке водки, Виктор поделился с братьями своим планом, только что пришедшим в его хмельную голову.
   В траве под кустом смородины валялся свернувшись клубком серый с белыми пятнами кот по кличке "Вазелин" -- лентяй, попрошайка и воришка. Виктор нетвердой, тяжелой походкой направился к кошачьему лежбищу, извлек из-под куста обосновавшегося там Вазелина. Кот проснулся и поначалу предпринял попытку вырваться из чужеродных объятий. Но Виктор держал кота крепко и тот быстро смирился со своей участью, а через несколько минут даже громко заурчал на руках у Шутова, снова заснув.
   Виктор, поглаживая дремлющего Вазелина, отнес его на веранду и там уложил на диванный валик у изголовья спящего Валентина. Кот на секунду-другую встревоженно поднял голову, но, убедившись, что его оставили в покое, принял свою любимую позу отдыха и, блаженно замурлыкав, прикрыл желтые глаза.
   Шутов вернулся в сад, сорвал длинную ворсистую травинку и, поманив сидящих на скамейке братьев, опять зашел на веранду. Влад и Вячеслав любопытства ради последовали за приятелем, подозревая интересное развитие событий. На пороге вошедший внутрь Шутов подал знак остановиться и помалкивать. Сам же спрятался за валиком у головы Валентина, спящего затылком к двери и развалившегося рядышком Вазелина.
   Травинка в руке Виктора защекотала ворсинками по носу Валентина. Тот что-то забормотал, чихнул и проснулся, осоловело оглядываясь вокруг. И тут же Шутов растолкал дремлющего кота. Вазелин, сидя на диванном валике, принялся глубоко и часто зевать, а Виктор, сделав хитрое лицо, вдруг тихо, переливисто "по-кошачьи" заговорил за спиной Валентина:
   -- Привет тебе, о Валентин! Я, великий дух гречишных полей,
вселился в этого кота, чтобы принять тебя в наше духовное брат
ство живущих в духовках и печках, на чердаках и в подвалах, в
замках и сумасшедших домах. Идем со мной! Ты составишь нам
всем хорошую компанию. Но если тебя будут лечить и, возможно,
вылечат, ты очень огорчишь нас, своих братьев по духу. Оставай
ся с нами, о Валентин!
   После первых фраз, сказанных из-за дивана, проснувшийся ошарашено смотрел на зевающего кота, видно поверив в его чре-вовещательные способности. Но затем сомнение отразилось на его заспанном лице. А когда Вазелин перестал зевать и снова свернулся клубком, а потусторонний голос заканчивал свой последний призыв, Валентин окончательно понял, что его разыграли. Сев на диване, он увидал стоящих в дверях братьев, а за валиком заметил крупные шутовские залысины.
   Обида багряно ударила по бледным щекам Валентина. Он поднялся с дивана и, уже не обращая внимания на вылезшего из укрытия Виктора, нетвердой походкой прошел мимо расступившихся братьев, бросив им определение:
   -- Предатели! -- и, не оглядываясь, поспешил к калитке. А в
калитку в это время входила Алевтина в джинсовой мини-юбке и
в светлой блузке. Рыжеватые ее волосы были собраны на затылке
в копну, серо-зеленые глаза густо подмалеваны и оттенены. Пух
лые губы раскрашены яркой помадой. Курносый носик слегка
припудрен, чтобы скрыть небольшие веснушки.
   Валентин замер, как вкопанный, словно впервые увидел Алевтину, хотя они были знакомы больше года. С минуту он, не отрываясь, смотрел на нее и даже повернул голову вслед, когда Алевтина прошла мимо, небрежно бросив в его сторону кивок и безразличный взгляд.
   Почти пятясь задом, Валентин со сложностями открыл калитку и, забыв закрыть ее, на негнущихся ногах с трудом выбрался на улицу, и еще несколько минут стоял на дороге, словно о чем-то размышляя.
   А Алевтина легкой походкой вбежала в дом, чмокнула в губы обоих братьев и позволила поцеловать свою руку Виктору Шутову. Она, естественно, совершенно не заметила, что ее приятели были слегка смущены последствиями только что произошедшей сцены с Валентином и не отреагировали должным образом на появление "прекрасной дамы". А "прекрасная дама", начисто лишенная комплексов, вела себя соответственно. Она без церемоний потащила друзей назад в сад к оставленному ими "без присмотра" столу и, по-хозяйски усевшись между двух своих любовников-братьев, стала весело и непринужденно рассказывать о семейной жизни своей подруги Нинки, муж которой пьяница и дебошир бьет ее чуть ли ни каждый день, и она, дура, от него не уходит. Любит, говорит...
   Свой почему-то раскрытый ридикюль Алевтина поставила на стол посередине пиршеского изобилия, нисколько этого не смущаясь. Напротив, сегодня она, даже для своего бесшабашного характера, была чрезмерно возбуждена. К месту и ни к месту хихикала и громко смеялась, обольщая белозубой улыбкой, сидящего напротив Виктора.
   Между тем толстяк, начисто забывший о недавнем инциденте, извлек из "адидасовских" закромов еще одного "Распутина" и разлил содержимое по чашкам. Влад отдал свою чашку Алевтине, а сам отхлебнул водку из недопитой Валентиновой.
   Застолье продолжалось полным ходом. Все уже изрядно захмелели, и мужики решили отлучиться: освежиться и перекурить. "Перекур" находился в глубине сада и представлял собой досча-тый узкогабаритный домик. После легкого "освежения" и умывания в бочке с водой для огородного полива, Влад и Виктор остались на перекур, а некурящий Вячеслав направился по садовой тропинке к столу. Вечерняя темнота уже окончательно обосновалась в саду. Над столиком, за которым в одиночестве сидела Алевтина, горела дворовая лампочка, предусмотрительно установленная на невысоком коньке крыше дома. Вокруг лампочки роем вились маленькие ночные бабочки.
   Вячеслав почти бесшумно зашел за ствол старой яблони, стоящей неподалеку от столика, и стал смотреть на сидящую Алевтину.
   Он был изрядно "под градусом" и сейчас объяснить свою внезапную останову вряд ли бы смог. Не смог бы он объяснить, почему он покинул Влада и Виктора и затаился за деревом, подглядывая за женщиной, которую он делил со своим братом-близнецом. Это были странные отношения трех людей, которые, словно бы назло и на зависть знакомым, находились, по их общему мнению, в противоестественной связи.
   Влад и Вячеслав поначалу тоже смущались их непонятному союзу с Алевтиной, но затем как-то пообвыклись, принимая такой "подарок судьбы" как должное. В Алевтину они не влюбились, и она удовлетворяла их как любовница, с которой они общались попеременно четыре раза в неделю, распределив между собой дни. Сегодня с Алевтиной должен был спать Влад.
   Сама Алевтина относилась к этой двойной связи беспечно и даже горделиво, иногда хвастаясь перед подругами обоими "своими мужиками". Умом и образованностью она не отличалась: едва окончила восьмилетку и ПТУ. Работала намотчицей на чулочной фабрике в абсолютно женском коллективе и познакомилась там с Вячеславом, когда он, как пожарный инструктор, пришел проверять противопожарную безопасность фабрики, и занятый мастер цеха выделил Алевтину в качестве сопровождающей инспектирующего чина. "Голодный" Вячеслав сразу учуял сексуальный огонек, трепещущий в серо-зеленых глазах рыжеватой девушки, и в конце противопожарного обследования назначил ей вечернее свидание.
   Жила Алевтина неподалеку от своей фабрики в двухэтажном старой постройки доме вместе с матерью, отчимом и старой бабушкой. Отчим не обращал на падчерицу никакого внимания, но мужиков в дом водить строго-настрого запретил. И свидание решено было устроить на веранде у Вячеслава при полной конспирации, чтобы не беспокоить мать и Влада, о котором Вячеслав предупредил Алевтину заранее. Но конспиративный план сразу же сорвался. Влад, несмотря на позднее время, курил стоя на крыльце и встретил слегка раздосадованную парочку вежливым кивком головы. Пришлось Вячеславу знакомить брата с новой подругой. И, судя по реакции обоих, они друг другу понравились. Но после церемонии знакомства, Влад тактично удалился в дом, предоставив возможность оставшимся исполнить обоюдное желание, которое через короткое время было с успехом удовлетворено.
   Приятные встречи продолжались около месяца. Но однажды вечером, перед самым "рандеву", Вячеславу позвонил начальник отделения пожарной охраны майор Жаров. Горел подконтрольный инструктору склад пиломатериалов. Было необходимо присутствие Вячеслава с документами по детальным и контрольным проверкам полыхающего объекта.
   Склад тушили до утра. И когда на рассвете измученный бессонной ночью, пропахший гарью пожарный инструктор возвратился в свой дом, то на веранде на кожаном диване увидел мирно спящих в обнимку Алевтину и Влада. Влад проснулся как от толчка. Виноватыми глазами посмотрел на брата и тихо пробормотал: "Прости".
   А Алевтина, проснувшись следом, как ни в чем не бывало, вскочила голая на диване, обняла за шею Вячеслава и прижалась к нему своей пышной грудью. Влад выскользнул из-под одеяла. Его место практически тут же было занято.
   Так начались их странные отношения. Алевтина, как говорила возненавидевшая ее мать братьев, "потеряла всякий стыд". Спала с ними попеременно, удовлетворяя свою ненасытную похоть. Относилась она к обоим любовникам абсолютно одинаково, не выделяя своим вниманием ни того, ни другого. Казалось, ее в них интересовал лиш один секс, а всякие побочные нежности -- только легкая приправа к этому острому блюду.
   После нескольких месяцев "лямура де труа"* по маленькому городку поползли слухи о "противоестественных отношениях" двух парней, живущих с одной девушкой. Но времена уже были  "не те" и никаких оргвыводов не последовало.
   
* Искаженное фр. "Любовь втроем".
      
Начальство по местам службы "сексуального трио" не стало раздувать пожар, тем более что ничья семья не подверглась разрушению и потерпевшей стороны просто не существовало.
   Их оставили в покое, кроме завистливых подруг Алевтины, которые советовали ей выйти замуж за кого-нибудь одного из двух. Того же требовала и Алевтинина мать. Мол, дочь опозорила ее на весь город. Стыдно выходить на улицу. Соседи смеются в лицо. Поначалу Алевтина отмахивалась, затем стала зло отругиваться. Но мать ее доконала окончательно, и Алевтина решилась на шаг...
   Стоя за яблоней, Вячеслав увидал, как Алевтина из своего, стоящего посреди стола открытого ридикюля достала маленький медицинский пузырек, открутила пробку и на несколько секунд в нерешительности замерла с ним в руке. Пузырек дергался то влево, то вправо, пока не опрокинулся в чашку Вячеслава.
   Эта странная манипуляция слегка удивила хозяина чашки, но Вячеслав был сильно пьян, и хмельной угар увел течение мыслей по другому направлению. Физиологическая тяга к Алевтине под действием паров спиртного захлестнула все остальные чувства и мысли. Ему захотелось ее упругого тела в своих объятиях. Ему захотелось услышать ее грудной глубокий стон... Но сегодня была не его очередь, и он решил уговорить брата уступить ему право этой ночи.
   Легкий толчок в спину заставил его обернуться. За спиной в полутьме стояли Влад с Виктором и хмельно улыбались.
  -- Нехорошо подглядывать за девушками,-- сказал Виктор Шутов с добродушной миной на полном усатом лице.-- У них есть свои маленькие секреты.
  -- Пошли рассекречивать нашу девушку,-- двусмысленно подхватил Влад и первый вышел на освещенное пространство. За ним последовали оставшиеся.
   Алевтина сидела, скромно потупив взор и положив руки на соблазнительные круглые колени. Влад подошел к "скромнице" и уселся рядом с ней на место, где раньше сидел Вячеслав. Подоспели Вячеслав и Виктор. Толстяк разлил остатки "Распутина" по чашкам.
  -- За что будем пить? -- спросил Виктор, поглядывая на Алевтину.
  -- Давайте выпьем за любовь,-- девушка подняла взгляд от созерцания собственных коленей.
  -- Хороший тост,-- поддержал ее Виктор,-- за любовь, так за любовь!
   Все подняли чашки. Вячеслав чокнулся с Алевтиной, Виктором и прикоснулся к чашке брата. И вдруг перед глазами всплыл медицинский пузырек, опрокинутый в эту чашку. В его чашку. Влад поднес ее к губам...

   -- Не пей! -- проговорил Вячеслав. Но проговорил почему-то
еле слышно. Влад не разобрал слов. И выпил. До дна. Вячеслав
пить не стал, а поставил полную чашку на стол. Но этого никто не
заметил.
   Виктор и Влад опьянели окончательно. Захмелела и Алевтина. Сладкими от шоколада губами она сначала поцеловала Вячеслава, а затем "присосалась" к Владу. Тот, отвечая на поцелуй, левой рукой ухватился за крутое бедро и полез под мини-юбку. Судя по всему, предстояло "второе действие". Виктор даже сквозь алкогольный туман правильно сообразил о себе, как о "четвертом лишнем". Он тяжело встал со скамейки, протянул большую толстопалую руку Вячеславу, хлопнул другой по плечу целующегося Влада и, ухватив сумку, двинулся к калитке. И в эту же минуту, словно по заказу, по темной, неосвещенной улице брызнул длинный свет автомобильных фар, скрипнули тормоза, мягко заурчал на холостом ходу двигатель. Через несколько мгновений брякнула щеколда на калитке и в свете дворового фонаря показалась крупногабаритная фигура жены Виктора -- Зинаиды. Увидев идущего навстречу пьяного мужа, она грузно, но шустро подбежала к нему, обняла за плечи и бережно повела к выходу, приговаривая грубоватым низким баритоном:
   -- Сейчас в постельку ляжем баиньки,-- Виктор стал мять ее
за толстый глютеус...
   Парочка на скамейке продолжала страстно целоваться. Вячеслав, закрыв за Виктором и Зинаидой калитку, захотел тихо пройти в дом. Но на крыльце его остановил томный голос Алевтины:
   -- Не уходи, Славик, останься с нами.
   Это предложение Вячеслава удивило, но он все же вернулся и сел рядом, по другую сторону от своей подруги. Рука Влада шарила под юбкой. Светлая женская кофточка расстегнута и большие груди соблазнительно вывалились из нее, как две белых дыни. Вячеслав удержаться не смог. Он прижался губами к ближайшему от себя коричневому соску.
   -- Принеси одеяло и подушки,-- жарким шепотом проговори
ла ему на ухо Алевтина.
   Голова кружилась от алкоголя и предвкушения сладострастия. Шатаясь, словно в дым пьяный, Вячеслав зашел на веранду, схватил в охапку красное ватное одеяло, две цветастые подушки и вернулся во двор. Алевтина и Влад уже стояли, прижавшись друг к другу на небольшом травянистом пятачке, спрятанные по пояс кустом смородины. Алевтина была на голову ниже Влада. Она обнимала его за шею руками, а он самозабвенно целовал ее в пухлые губы.
   Вячеслав подоспел вовремя. Целующаяся парочка уже успела раздеться догола. Одеяло постелено на траву, подушки брошены сверху. Вячеслав замер в нерешительности, не зная, что предпринять дальше.
   
   -- Раздевайся,-- тихо, но страстно прошептала Алевтина, на
секунду оторвав свои губи от губ Влада.
   Вячеслав не заставил себя долго ждать. Обнаженные они втроем улеглись на одеяло. Дворовый фонарь хорошо освещал их рассеянными лучами. Ночь выдалась теплой и тихой. Братья прижались с двух сторон к упругому женскому телу, млея от сладострастия. Алевтина позволила им делать с собой все, что мужчинам заблагорассудится. Они брали ее попеременно и одновременно вдвоем. Кое-какие позы она сама им подсказывала с умудренностью опытной женщины, хотя было-то Алевтине всего двадцать два года.
   Часа полтора на одеяле посредине садовой лужайки происходило неописуемое переплетение двух мужских тел с одним женским. Вздохи, вскрики, поцелуи, неясное бормотание, короткие горловые фразы и в конце концов -- совместный тройной стон, переходящий в сдавленный женский крик.
   Когда страсть отхлынула, все трое почувствовали предутренний холодок своими разгоряченными телами. Спать пошли на веранду. Почти в изнеможении упади на разложенный пополам диван и мгновенно заснули, едва успев укрыться своим "сексуальным" одеялом.
   Вячеслав проснулся от мягкого прикосновения внизу живота. Рыжеватые волосы Алевтины тепло щекотали ему кожу. Лицо скрывалось в этой густоте. Алевтина сосредоточенно погрузилась в свое занятие и, только почувствовав ответную реакцию проснувшегося, оторвалась от него, чтобы игриво перескочив Вячеслава, усесться на него, повернувшись спиной. Вячеслав тоже сел на диван, чтобы не мешать спящему Владу. Бурный акт продолжался минут десять, пятнадцать и хорошо смотрелся в зеркале платяного шкафа, стоящего напротив дивана. На веранде было уже светло. Часы-ходики показывали половину восьмого. И к тому же наступала суббота. Торопиться некуда. Через короткий промежуток повторили еще. И, наконец, уставшие, улеглись в объятиях друг друга рядом со спящим Владом.
   Алевтина поцеловала Вячеслава в нос. Несколько минут молчала, прижимаясь теплой, мягкой грудью. Потом тихо на ухо прошептала совершенно неожиданное:
   -- Это в последний раз, Славик. Я... замуж выхожу...
Вячеслав удивленно отодвинулся от женщины. Переход от
   нежной после близости эйфории к неприятному сообщению был слишком неестественным.
  -- Замуж? -- растерянно повторил вопрос Вячеслав,-- а за кого, если не секрет?
  -- За брата твоего,-- в тон ему сказала Алевтина, тоже отодвигаясь от Вячеслава. Тот чуть не упал с дивана. С чего это она решила, что Влад возьмет ее замуж? Особенно после вчерашних ночных экзальтации.

  -- Он что тебе сделал предложение? -- спросил Вячеслав, садясь на диван и оглядываясь в поисках своей одежды. С похмелья немного болела голова, но в нее все же пришла мысль, что Алевтина пошутила о предполагаемом замужестве, чтобы зачем-то позлить его.
  -- Не сделал, так сделает,-- беспечным тоном проговорила девушка, жеманно потягиваясь всем телом.
  -- Ведь правда, Владик, ты хочешь на мне жениться? -- добавила она уже в сторону проснувшегося Влада.
  -- Да, очень хочу, Алечка,-- произнес Влад каким-то деревянным, чужим голосом.
   Вячеслав оглянулся на брата. Тот полулежал на диване и пристально, не мигая смотрел на Алевтину широко раскрытыми глазами. Черные зрачки расползлись до невероятных размеров, полностью растворив в себе радужную оболочку. Вячеслав не узнал своего брата. Перед ним был совершенно другой человек, словно за одну ночь его подменили.
ГЛАВА IV
   Дело приближалось к свадьбе. И вдруг за неделю до нее Алевтина внезапно исчезла. Ни у родителей, ни на работе о ее местопребывании никто ничего не знал. В день исчезновения, утром, Алевтина, как всегда, пошла на фабрику, но до места своего труда она не добралась. Кто-то перехватил ее по дороге. Влад выл и метался по дому, как зверь по клетке. В последний месяц он изменился до неузнаваемости. Из веселого, ироничного тридцатилетнего парня превратился в угрюмого, нервного, вспыльчивого типа, зацикленного прямо-таки на маниакальной любви к Алевтине, возникшей внезапно после той памятной ночи.
   В то же утро они подали заявление в ЗАГС, и с той поры Влад практически не отходил от своей невесты, отпуская ее только на работу. С Вячеславом брат практически порвал отношения, ограничивая их односложным утренним кивком головы при встречах возле ванной или на кухне.
   Мать видела перемену, произошедшую с одним из ее сыновей и, естественно, во всем обвиняла Алевтину, которую еще больше возненавидела. А та вела себя с наигранной беспечностью. В открытую целовалась с Владом даже в присутствии матери и Вячеслава. Каждую ночь за тонкой стенкой, разделяющей комнаты братьев, слышался надрывный скрип диванных пружин, протяжные женские и мужские стоны. Потом тихонько скрипела дверь, в ванной лилась вода, шлепали по полу босые ноги. И только затем все затихало.
   И до того времени Вячеслав никак не мог заснуть. Да и как тут заснешь, когда душу переполняют и терзают сомнения, тоска, ревность. Он чувствовал какой-то явный подвох в этой внезапной страсти своего брата. Но понять перемену, произошедшую в нем, пока не мог. Иногда только неясно появлялась тень догадки, но она также быстро исчезала из сознания, оставляя лишь смутное беспокойство. Все чаще и чаще в мозгу всплывал и снова тонул тот маленький пузырек. Вячеслав пытался уловить связь его содержимого, вылитого в чашку Влада, с переменой в поведении брата. Но тут, словно кто-то невидимой рукой растворял логическую конструкцию мыслей, уводя их в другое направление.
   Это состояние было странным и необъяснимым. Будто в голове возникала заслонка, блокирующая именно этот мысленный ручеек, не трогая остальные.
   Накануне исчезновения Алевтины Влад был почему-то особенно раздражительным. Он за ужином нагрубил матери, и она тихо заплакала, выйдя из-за стола, что совершенно не образумило сына. Он даже крикнул вдогонку уходящей в свою комнату старушке:
   -- Не мешай нам жить, а то пожалеешь!
   Алевтина одобрительно похлопала Влада по плечу. "Изгилялись" потом они на своей широкой тахте, должно быть до изнеможения. А ведь могли и на террасе этим заниматься: погодные условия вполне позволяли. Но нужно было обязательно за тонкой перегородкой, чтобы он все слышал...
   А следующим вечером Алевтина не вернулась домой с работы. Влад сразу затосковал, до заката солнца чуть ли ни каждую минуту глядел в окно. Когда совсем стемнело и терпение его истощилось, жених отправился на поиски невесты. Вячеслав не стал составлять ему компанию, да Влад его об этом и не просил. Он вернулся через два часа с черными расширенными зрачками на сером, постаревшем лице.
   -- Нет ее нигде! -- пробормотал он с порога пустым голо
сом.-- А милиция только через двое суток станет разыскивать.
Я повешусь, если с ней что-нибудь случится! -- вдруг заорал он и
стал биться в истерике. Вячеслав держал его за плечи. Мать тихо
плакала в уголке, сидя на стуле.
   Через два дня к ним в дом явился милицейский лейтенант с дерматиновой папкой в руках. Он долго, дотошно и скучно расспрашивал братьев и мать о пропавшей, записывая шариковой ручкой на казенном бланке показания и по лицу его было видно, что ему ровным счетом наплевать на Алевтину. Он просто делает свою рутинную работу и, конечно, никого не разыщет.
   Влад не находил себе места, кусая пальцы, бил кулаком по дверным косякам и выл, выл, как раненый волк: злобно, жалобно и натужно.
   На работе он взял отгулы. Весь день сидел дома. Совсем ничего не ел, а к вечеру шатающейся походкой шел к матери Алевтины. Возвращался поздно, каждый раз пьяным вдрызг. Бросался, не раздеваясь, на диван в своей комнате. Вячеславу слышно было, как он колотит по подушке кулаками и сдавленно воет, наверное, тоже в подушку, кусая ее зубами.
   Субботним вечером, почти через неделю после исчезновения, калитка со скрипом распахнулась и Алевтина, живая и невредимая, появилась на пороге дома. Увидев ее, Влад чуть не упал в обморок. Он побледнел, закачался и если бы не вовремя подвернувшийся стул, наверняка свалился бы на пол. Потом бросился к стоящей в дверях Алевтине и осыпал ее поцелуями.
  -- Вернулась, вернулась, вернулась!..-- однообразно повторял он, целуя свою невесту. Та холодно, механически обняла его за плечи и чмокнула в лоб. "Как покойника",-- мелькнуло в голове у стоящего позади Вячеслава.
  -- Мы тебя везде искали,-- бормотал Влад,-- хоть бы позвонила или предупредила. Волновался я.
  -- Не могла я тебя предупредить,-- Алевтина чуть-чуть снисходительно улыбнулась пухлыми губами.-- Внезапно все получилось. Одноклассница со мной на дороге встретилась. На машине. Торопилась очень. В деревне у нее бабка померла. А мы с выпускного не виделись. Вот и поехала я с ней. Ну пока то да се -- похоронили, поминки -- неделя и пролетела. Но все равно я к свадьбе успела. Или раздумал?
  -- Да что ты, Алечка!-- Влад обнял ее и прижал к себе.-- Завтра и поженимся. Продукты заготовлены. Платье с костюмом имеются. Ты звони своим подругам, а я Витьке позвоню. Жаль вот Валентина нет. Ульи все охраняет...
  -- Здесь он,-- странным тоном проговорила Алевтина,-- видала я его сегодня. Приехал на побывку,-- сказала и глубоко, сладко вздохнула, отвернувшись от Влада и потупив взор. Но тот, возбужденный, ничего не заметил. А Вячеслав "засек" и ему стало немного не по себе от этого вздоха. Так Алевтина никогда еще не вздыхала. Не могла она так вздыхать.
   ...Метрах в трехстах от здания ЗАГСа Шутовский "ВМ\\Ь>, в котором ехали молодые и свидетели, внезапно простуженно чихнул мотором и замер на дороге, перестав повиноваться раздосадованному Виктору. Тот выбрался из автомобиля и, укрываясь от нудного, совсем не летнего дождя японским зонтом, одной рукой полез в капот, сделав попытку сразу найти внезапный дефект. Но "блицкриг" не удался и на помощь водителю из обширного нутра автомобиля вылезли Вячеслав и Валентин -- побритый, подстриженный, надушенный и даже в своем допотопном костюме, какой-то почти элегантный и помолодевший.
   На эту положительную перемену сразу же обратили внимание все присутствующие в доме, когда Валентин вместе с Виктором, заехавшим за ним, появились в дверях. Даже говорить Валентин стал как-то по-другому, по-юношески, высоко напрягая голос.
   Дождь в тот день заладился с раннего утра. Он монотонно сыпал по крыше, колотил, как по клавишам, по зеленым листьям деревьев сада какую-то тоскливую мелодию. И, казалось, на дворе стоял не июль, а поздняя осень, и настроение было совсем не праздничное, свадебное, а щемяще-тревожное в предчувствии чего-то недоброго. Во всяком случае, такие ощущения испытывал Вячеслав и мать, которая поделилась с ним "плохим сном" про черную женщину, закрывшую своим покрывалом Влада.
   Сам же Влад был с утра по-деловому собран, неразговорчив, основательно готовясь к церемонии бракосочетания. Он неоднократно примерял черный костюм, снимал его, подглаживал утюгом лацканы и брюки. Снова надевал и несколько минут стоял, рассматривая себя в зеркале. Только иногда он бросал влюбленные взгляды в сторону своей невесты, которая опускала долу зеленые очи, делая вид, что занята подгонкой свадебного платья. Лишь когда появились Виктор и Валентин, Алевтина выскочила к ним навстречу и расцеловалась с каждым.
   Вячеслав снова заприметил, что с Валентином невеста целовалась дольше, обняв его за шею и прижавшись всем телом.
   Надежды на прекращение дождя к полудню развеялись с новым потоком воды из низколетящих, словно серые аэростаты, туч. Пришлось ехать "вступать в законный брак, хоть природа допустила сегодня преступный брак",-- как остроумно выразился Виктор Шутов, забираясь в свой крупногабаритный лимузин вместе с подругой Алевтины, ею самой, Владом, Вячеславом и Валентином, вся компания легко уместилась внутри автомобиля, мотор почти бесшумно завелся, заработали "дворники", разгоняя со стекол дождевые струи. От руки Виктора ожил магнитофон, замурлыкав что-то мягкое, английское, лирическое. Плавно покатили. Да не доехали совсем немного. Заглохли и остановились.
   Мужчины, кроме Влада, стали возиться в моторе, не находя причины остановки. Некоторое время Влад терпеливо сидел на заднем сидении в окружении двух дам. Потом они с Алевтиной вылезли под дождь.
   -- Мы пешком пойдем,-- заявил Влад, прикрывая невесту зонтом,-- а то время уже поджимает. Кто со мной в свидетели?
   Валентин из солидарности остался с Виктором, а Вячеслав, подцепив под руку свидетельницу Галю, потопал с ней по лужам вслед за женихом и невестой.
   Невеста, прижав к роскошной груди букет желтых роз, приподняв подол длинного свадебного платья и ухватившись за Влада, безуспешно пыталась, не замочив ноги в белых туфлях-лодочках, преодолеть бегущие вдоль дороги и по тротуару буйные ручьи. Промокший Влад по-рыцарски подхватил Алевтину на руки и стоически понес ее достаточно увесистое тело к зданию ЗАГСа, маячившего сквозь пелену дождя. Шел он с трудом, не разбирая дороги, набрав полные ботинки воды. Неподалеку от дверей "брачной конторы", когда, казалось, трудный путь с грузом на руках уже завершен, Влад неожиданно поскользнулся и вместе с Алевтиной плюхнулся в грязную лужу, образовавшуюся в ямке от выбитого асфальта.
   Они поднялись из лужи мокрые, как представители домашнего отряда пернатых. Платье Алевтины из белого мгновенно превратилось в серое с разводами. Невеста, осознав свое трагическое положение, зло, матерщинно заорала на Влада, замахнувшись на него букетом роз, в котором при падении сломалось несколько цветков. Мокрый и грязный жених стоял, опустив голову, как провинившийся пес, безропотно слушая ругательные обвинения своей суженой. Подоспели Вячеслав и Галина. Подруга стала утешать разревевшуюся Алевтину, Вячеслав отвел Влада в сторону.
   -- Ну, что делать будем? -- спросил он, отряхивая костюм
брата.-- Может отложим церемонию? Я договорюсь.
   Влад искоса, угрюмо посмотрел на Вячеслава.
  -- Я на ней женюсь сейчас! Понятно? Не завтра, не послезавтра, а сейчас! Может ты ее хочешь подхватить вместо меня? -- вдруг ревниво, подозрительно, с ненавистью в голосе добавил он.-- Вот только бороду отрастишь и под венец. Не отказался бы?
  -- Семейные узы я с ней заключать не собираюсь,-- ответил Вячеслав,-- хочешь жениться -- женись. Теперь мое дело -- сторона. Только, чувствую я, житья у вас нормального не будет. Что-то в твоей внезапной любви неладное... нечистое...
  -- Ты мне завидуешь! Ты тоже ее любишь, да она меня выбрала. Вот ты и ревнуешь! Все равно она твоей больше не будет! Моя она, до гроба моя!
   Алевтина, видно, поуспокоилась и сама в сопровождении подруги подошла к братьям.
   -- Ну, мы нынче будем жениться или сохнуть пойдем до
мой? -- обратилась она сразу к обоим.
   В вестибюле ЗАГСа оказалось пустынно. Этим и воспользовались молодожены, худо-бедно приведшие себя в порядок. Торжественное бракосочетание состоялось вовремя, по всем правилам советской бюрократии -- с пожеланиями, напутствиями и напоминанием о семье как о ячейке государства. Звучал марш Мендельсона. Выстрелила в потолок бутылка принесенного Вячеславом шампанского. Но перед этим Алевтина почему-то долго не могла надеть кольцо на разбухший, должно быть, от воды палец Влада...
   Перед подъездом бесшумно работал мотором Шутовский "ВМ\\Ь>. Виктор и Валентин поздравили молодых в машине. У Вячеслава на душе было муторно.
ГЛАВА V
   Жизнь семейная затянулась петлей на шее Влада холодной октябрьской ночью. Только днем Вячеслав обнаружил его висящим на чердачной балке, одетым в спортивный костюм и новые кроссовки. Обнаружил совершенно случайно -- просто заметил приоткрытую дверь на чердак. И это показалось подозрительным: чердак он закрывал сам пару дней назад, когда лазил залатать дырку в шифере крыши.
   То, что Влад ушел рано утром из дома, ни у кого не вызвало подозрений. В последнее время он где-то подолгу пропадал. Появлялся поздно ночью пьяным и устраивал ревнивые скандалы Алевтине, потом валялся у нее в ногах, вымаливая прощение. Алевтина охладела к Владу окончательно и бесповоротно, видно, сразу же после свадьбы. Даже внешне с ней произошли странные перемены. Она похудела, постройнела и как-то даже помолодела. Изменилась ее походка: в ней появилась какая-то подростковая угловатость, словно молодая женщина в полном соку возвратилась вдруг в девичий нескладный возраст. Волосы ее еще более порыжели, а глаза стали отливать изумрудной, пронзительной зеленью. В характере все больше и больше проявлялись мягкость и приветливость, что никогда не было свойственно эгоистичной и расчетливой Алевтине. Она становилась и внутренне и внешне совершенно другой женщиной. Вячеслав это видел, должно быть видел и Влад. Внезапно возникшая любовь у него также внезапно вылилась в неприкрытую ревность и связанную с ней подозрительность. Он стал подозревать Алевтину в измене. Встречал ее после работы, таскался за ней по подругам, устраивал сцены, уловив мимолетные взгляды мужчин.
   Но больше всех Влад подозревал Алевтину в связи с братом. Он не позволял жене оставаться хоть на несколько минут наедине с Вячеславом. Все время пытался выяснять с ним отношения. От подобных выяснений Вячеслав всячески уклонялся, что еще больше раскаляло Влада. Он превращался в невыносимого ревнивца. Но объективно для этого был повод -- резкое охлаждение Алевтины.
   Все чаще и чаще после закатанных им сцен муж проводил ночи на верандном диване, укрывшись тем самым красным ватным одеялом, оставив жену в одиночестве на семейном ложе. Алевтина увиливала от выполнения своего супружеского долга и это окончательно утвердило Влада в мыслях об измене. Но формальных поводов для разрыва пока что не было. Алевтина жила в доме мужа, никуда ни днем, ни вечером не убегала, внешне вела благопристойный образ жизни, словно чего-то или кого-то ждала...
   Желтым, солнечным, сентябрьским воскресным днем в калитку вошел молодой темноволосый человек со спортивной сумкой на плече. Алевтина сидела на веранде и читала какой-то толстый роман про любовь, что за ней никогда раньше не замечалось. Влад, Вячеслав и мать на огороде убирали картошку. Алевтина в этом трудовом процессе не участвовала. Вячеслав с двумя полными ведрами картошки направился к сараю, когда хлопнула калитка, и молодой человек, высокий и спортивно сложенный, вошел во двор. Вячеслав его не узнал. Зато узнала Алевтина, выбежавшая из дома с книгой в руках. Она бросилась к вошедшему на шею и стала целовать его в губы и щеки. Незамеченный Вячеслав поставил ведра на землю и с удивлением наблюдал сцену встречи с незнакомцем. Незнакомый молодой человек слегка повернул голову в сторону, и Вячеславу открылись знакомые, но удивительно измененные черты своего старого друга Валентина Тряпкина.
   Валентин сбросил лет десять-пятнадцать. Седые волосы его потемнели, морщины разгладились, сутулость обернулась прежней баскетбольной долговязостью. Гречишные поля омолаживающе подействовали на ветерана мяча и бутылки, превратив его в цветущего юношу.
   Эти удивительные перемены во внешности Валентина так поразили Вячеслава, что он в первые минуты не заметил поведения Алевтины. Но потом обратил внимание на ее страстные объятия и ответный долгий поцелуй помолодевшего приятеля. Подозрение, появившееся еще во время свадебного застолья, где Алевтина уделяла больше внимания Валентину, чем своему мужу, вылилось в неоспоримую уверенность. Эти двое измененных внешне знакомых питают друг к другу более чем дружеские чувства.
   Ревность Влада теперь должна будет обрести конкретные формы. До развязки недалеко, коли любовники, не скрываясь, целуются во дворе дома законного мужа. Но пока, к счастью, Влад вольного поведения своей жены не увидал: картошку он выкапывал на огороде за сараем.
   Подождав, пока встретившиеся немного успокоятся, Вячеслав как ни в чем не бывало двинулся в их сторону. Валентин, увидев его, упругой походкой подошел и обнял за плечи. От него пахло свежестью, чистотой и дорогим одеколоном. В руках чувствовалась сила и цепкость. И заговорил он совсем не похожим на свой голос юношеским тенорком:
  -- Отбыл положенный срок и возвратился к вольной жизни! -- игриво, по-военному доложил Валентин, приложив пальцы к темноволосой голове.
  -- На глазах меняешься,-- проговорил Вячеслав немного завистливо, а потому с ироничной улыбкой на губах.
   От этих слов Валентин почему-то засмущался, покраснел и бросил косой взгляд на Алевтину. Та тоже потупила свои зеленые очи.
   Привлеченный долгим отсутствием брата, на тропинке, ведущей от огорода к крыльцу, показался Влад с лопатой в руках. Увидев гостя, он воткнул лопату в землю и нехотя подошел ближе. Несколько минут пристально разглядывал еще более покрасневшего Валентина и вдруг выдал фразу, от которой присутствующие шокированно оцепенели:
   -- Валька! А ведь это не ты! Подменили тебя на гречишных полях! И ее подменили.
   
   Алевтина вздрогнула, отшатнулась и замерла с ужасом в изумрудных глазах.
   -- И меня, наверное, подменили,-- добавил Влад и, опустив
голову, тяжело, по-старчески прошаркал мимо в дом.
   Алевтина днем часто и надолго стала уходить куда-то, ссылаясь на длительные и безуспешные поиски новой работы. С чулочной фабрики она уволилась, разочаровавшись в монотонной производственной рутине. Ей нужны были другие, свежие ощущения и Вячеслав догадывался, где она их черпает. Догадывался и Влад. Его ревность, как и следовало ожидать, теперь целенаправленно вылилась на помолодевшего Валентина. В периоды обостренных приступов Влад убегал с работы и, видно, часами сидел в засаде возле дома, где проживал Валентин, подстерегая ушедшую на "поиски работы" Алевтину. То, что она проводит время у Валентина, Влад не сомневался, но поймать жену "с поличным" ему ни разу не удавалось. От этого он бесился еще больше. Стал часто напиваться, устраивал по пьянке дикие скандалы, убегал из дома на всю ночь. Приходил измученный, угрюмый, бросался навзничь на диван и лежал на нем неподвижно, закусив, как удила, край цветастой подушки.
   Видеть эти мучения было невыносимо, но помочь брату Вячеслав ничем не мог. Он решил поговорить с Алевтиной и, улучив момент, когда Влад, по своему обыкновению, отсутствовал, он зашел в комнату брата. Алевтина сидела в кресле и читала очередной толстый роман. Она еще больше похудела. От прежней секс-бомбы остались только утончившееся черты лица, которое местами покрылось мелкими рыжими веснушками.
   Услышав шаги вошедшего, Алевтина оторвалась от чтения и взглянула на Вячеслава травянистой зеленью своих глаз. Вячеслав попросил разрешения и сел на краешек семейной тахты. Долго молчал, не зная с чего начать. Потом поинтересовался, какую книгу читает Алевтина. Алевтина небрежным жестом повернула том обложкой к Вячеславу и он прочел название: "Область таинственного". Что-то знакомое мелькнуло в его голове. Где-то он слышал про эту книгу? Вдруг вспомнил: Валентин упоминал о ней во время своего необычайного рассказа в тот незабытый июньский вечер.
  -- Мистикой стала интересоваться? -- спросил Вячеслав, показав Алевтине свою эрудированность.
  -- А тебя разве никогда не интересовала потусторонняя жизнь? -- Алевтина пристально поглядела на Вячеслава и, отложив на столик книгу, переменила позу, закинув ногу на ногу в длинной ниже коленей юбке. Короткие "мини" она перестала носить сразу же после замужества.
  -- Ну, в этих интересах Валентин твой преуспел,-- сделав ударение на местоимении "твой", ответил Вячеслав,-- а нам, простым пожарникам, нужно огонь тушить земной, а не небесный. С этой бы жизнью разобраться. Куда уж до потусторонней!
   -- Знакомо ты рассуждаешь, но обывательски узко. Нужно
знать, что там за той чертой,-- глаза Алевтины сузились, превра
тившись в две зеленые полоски.
   И эта перемена во взгляде неприятно подействовала на Вячеслава. Будто его ударили короткой электрической вспышкой. Все тело на несколько секунд охватил какой-то паралич. Нельзя было пошевелить ни ногой, ни рукой. Но потом все также быстро отошло, как и появилось. Глаза, напротив, снова вернулись в свое обыкновенное округлое состояние.
   Вячеслав попытался ухватиться за нить разговора и, с трудом выговаривая слова, сказал:
  -- Ну, кто за той чертой побывал назад не возвращается и ничего нам не расскажет. А у нас одни догадки и домыслы.
  -- Бывает, что и возвращаются,-- тихим голосом сказала Алевтина и умолкла, не продолжив фразы. При этом плечи ее слегка передернулись, словно от внутреннего озноба.
  -- Я пока таких не встречал.-- Вячеслав чуть-чуть усмехнулся краешком губ.
  -- Не каждый их встретить может. У них ведь тела другие, а сознание прежнее, только наложенное на сознание обладателя этого тела. И уж тут, кто кого переборет, тот и станет править телом.. Прежний или новый хозяин,-- Алевтина откинулась в кресле, закрыла глаза и глубоко вздохнула, будто вспомнила о чем-то грустном.
  -- Вот в этой книге описано,-- она ладонью дотронулась до черного тома,-- как мучаются души самоубийц после смерти. Их же не пускают ни на одно из семи небес и они привязаны к месту самоубийства. Все сидят, все слышат и страдают невероятно. Боль мучительная. Прямо физическая. Кто повесился -- веревка все время давит, кто застрелился -- сердце или голова разрываются постоянно, кто отравился -- желудок горит огнем. И нет спасенья от этих мук, кроме как случайно отыскать другое тело, и не всякое, а со слабой защитой. И захватить его нужно вовремя, а то не сумеешь прорваться -- тонкая материя...
  -- И ты этому всему веришь? -- Вячеслав удивленно поднял брови.
   Валентин тогда плел нечто подобное. И Алевтина туда же. Сговорились, наверное, в постели?
  -- Верю? -- в свою очередь горько усмехнулась Алевтина и, после долгой паузы, снова заговорила, закрыв глаза:
  -- Ведь надо же чему-то верить. А здесь так убедительно написано. Даже случай один приведен. Мальчик с девочкой полюбили друг друга. Им лет по шестнадцать было. А родители их врагами были лютыми. Запретили им даже близко подходить друг к другу. Но они все равно тайно встречались. Мальчик был из простой семьи, а девочка -- дворянка и ее хотели выдать замуж за дворянина. Но она убежала со своим мальчиком далеко от города, где они жили. Отец девочки отправил за ними погоню. Погоня шла по пятам. И влюбленные не захотели даваться живыми тем, кто преследовал их. Они бежали среди полей к деревушке, где жила родственница мальчика. Но поняли, что до той деревни они не сумеют добежать непойманными. На холмике над глубокой лощинкой стояла одинокая молодая береза. И девочка решила, что лучшего места не найти. У девочки была с собой длинная шелковая лента. Они решили ею воспользоваться. Но когда петли уже были завязаны вокруг их шей, а середина ленты заброшена через березовый сук, мальчик вдруг испугался и расплакался. Девочка его долго уговаривала, целовала, пока он, наконец закрыв глаза, не прыгнул в лощину. Девочка тут же прыгнула вслед за ним. Задохнулась. Перед глазами поплыли сначала красные круги, затем все стало черно и глухо. Но слух до конца не пропал. Потом внезапно восстановилось зрение, словно с глаз сошла темная пелена. Девочка снова стала видеть, но видеть не так, как прежде -- только впереди и чуть сбоку. Она видела все вокруг -- это было удивительно. Девочка увидела поле, холмик, березу и каких-то двух людей, висящих на суку над лощиной. Сначала она их не узнала, а когда узнала, горло снова сдавила петля ленты, которая никогда ее затем не отпускала. Больно было ужасно.
   Она видела, как на лошадях подъехали слуги отца. Как они снимают с березы два тела, как кладут на лошадь и увозят. И ей очень стало жалко себя. Она пожалела о своем глупом поступке. Но было уже поздно. Девочка начала оглядывать себя. Увидела свои руки, они были прозрачными, словно из воздуха и сквозь них просвечивалась земля, как через чистую воду. Никакой одежды на ней не было. Тело было совершенно голое и прозрачное. Она висела над землей, не касаясь ее ногами. Боль в горле не отступала. Но девочка все равно решила сделать шаг и шагнула, не наступив на землю. Получилось. Она продвинулась на метр, хоть и с трудом, как впервые маленький ребенок учится ходить. Потом пошло лучше. Она продвигалась вдоль лощины и вдруг заметила висящего невдалеке в воздухе прозрачного мальчика. Он тоже увидел ее и бросился по воздуху навстречу. Но обняться они не смогли. Их что-то оттолкнуло, словно невидимая стенка. И удержало в нескольких сантиметрах друг от друга. Внезапно в голове у девочки зазвучал голос мальчика. Он жаловался ей, что горло сильно давит петля. Они смогли мысленно переговариваться. Что им дальше делать они не знали. Решили уйти от этого страшного места, где им все напоминало о собственной смерти. Отправились в путь, но далеко уйти не смогли. Шагов через семьдесят они уперлись в такую же невидимую стенку, похожую на ту, что их отделяла. Пошли в другую сторону и там опять стена. Их словно кто-то запер в невидимой тюрьме. А в центре ее стояла береза.

   Тогда был май, потом пошли незаметные дни. Мальчик и девочка теперь не ели и не спали. Им не было ни холодно ни жарко. Если бы не давящая боль в горле, они могли бы существовать даже неплохо, приспособились бы. Но эта боль...
   Изменилось для них и само время. Оно стало похоже на речку в горах: то невероятно быстро мчалось, то вдруг медленно текло или совсем останавливалось, как вода в озере. Люди в том месте почти не появлялись. Только изредка кто-нибудь проходил по тропинке летом, а зимой не было никого совсем. Лишь один раз они видели невдалеке бой на конях между солдатами в погонах и без погон в остроконечных колпаках с красными звездами. Человек сто столкнулись в поле. Рубились саблями и стреляли из ружей, потом куда-то друг за другом ускакали. На поле остались убитые. И от них стали отделяться голые прозрачные тела. Хотя был уже поздний вечер, в небе появился яркий белый свет и прозрачные тела убитых притянулись к нему и улетели высоко в небеса.
   Девочка и мальчик смотрели и им очень хотелось вот так же улететь вверх, где для них будет другая, прекрасная жизнь. Но их кто-то не пускал в ту жизнь. Они опять остались в своей невидимой тюрьме.
   Годы мчались и текли, а мученья их не заканчивались. Ох, как плохо им было! Теперь они понимали, что такое "вечные муки". Они готовы были все отдать, чтобы эти муки для них кончились. Но что они могли отдать?
   Но однажды к ним прилетел ангел с красными, как утренняя заря, крыльями. Черные вьющееся волосы и бледное красивое, гордое лицо. Он опустился возле невидимой преграды, потрогал ее рукой и поманил длинным пальцем девочку и мальчика. Когда они приблизились, ангел, не раскрывая рта, заговорил с ними и предложил спастись от мук переселением в другие тела.
   "Это ваш шанс начать все сначала. Ведь вы не успели пожить".-- "А что взамен?",-- спросила девочка, которая стала догадываться, кто этот ангел.-- "Душа,-- ответил ангел и усмехнулся,-- каждый отдаст ее добровольно".
   Они долго думали. Ангел терпеливо ждал. Придет ли когда-нибудь освобожденье от мук? Неизвестно. А тут реальный шанс заново прожить прерванную жизнь. А души? Они их и так уже потеряли. И они согласились. Ангел махнул им рукой и исчез в черном вихре.
   А на следующее утро приехала грузовая машина. Из нее вышли двое мужчин. Потом один уехал, а второй остался...
   Алевтина замолчала, оборвав свой рассказ. Долго сидела в кресле, закрыв глаза и откинув рыжую голову. Вячеслав тоже молчал, не зная, нужно ли говорить и что говорить? Сказочка, которую рассказала Алевтина, была, конечно, любопытной и настраивала на кое-какие размышления. Но никакой практической пользы понять, например, их отношения с Владом и Валентином -- эта история Вячеславу не давала. Хотя, похоже, связь какая-то была. Это Вячеслав чувствовал интуитивно. Зачем Алевтина пересказала случай из книги, выдуманный каким-то писателем-мистиком? Он ведь очень хорошо стыкуется с приключениями Валентина на гречишных полях. Явно просматривается сговор двух любовников, чтобы обдурить мужа и его брата. Но цель? Развод? Но и так к нему все движется без вмешательства "потусторонних" сил. С другой стороны -- налицо помолодевшие лица двух главных действующих лиц этого мистификаторского трагифарса. Отчего они так изменились? Может от внезапной пылкой страсти друг к другу? И откуда эта самая страсть взялась? А тут еще Влад со своей болезненно-ревнивой любовью...
   Опять в сознании всплыл медицинский пузырек. Что Алевтина вылила в чашку? Лекарство какое-нибудь? А зачем? И Вячеслав решил спросить напрямую, чтобы разгадать мучившую его загадку.
   -- Аля,-- он дотронулся до руки неподвижно сидящей в крес
ле Алевтины. Рука ему на ощупь показалась неестественно холод
ной, прямо ледяной. Алевтина вздрогнула от прикосновения, от
крыла глаза и непонимающе стала оглядывать комнату, словно не
узнавая ее. Таким же не узнающим взглядом она посмотрела и на
Вячеслава. Только через несколько секунд глаза "включились" в
реальность, взгляд обрел осмысленность.
   -- Аля,-- повторил Вячеслав,-- можно мне тебя спросить?
Алевтина молча кивнула головой.
   -- Помнишь тот вечер в июне? Ну, когда мы втроем...
   Алевтина снова кивнула. На бледном веснушчатом лице ее отразилась работа мысли. Словно она с трудом вспоминала ту памятную ночку.
  -- Ты тогда только что пришла и одна за столом сидела, когда мы в сад отошли. Так вот, я раньше ребят вернулся и видел из-за яблони, как ты что-то из пузырька вылила в чашку. А потом водку из нее Влад выпил. Ты не скажешь, что в том пузырьке было?
  -- Не знаю,-- пробормотала Алевтина,-- это у ...нее нужно спросить. А... она скрывает, не говорит...
  -- Кто... она? -- не понял фразы Вячеслав.
   Алевтина не ответила, только слабо махнула рукой и снова, закрыв глаза, откинулась в кресле. Наступило тягостное молчание. Вячеслав понял, что должен уходить. Он так и сделал: поднялся с тахты, вышел из комнаты и... нос к носу столкнулся с Владом. Тот был изрядно во хмелю, но среагировал моментально, ухватив своего брата "за грудки".
   -- Я так и знал! -- заорал Влад, брызжа слюной в лицо Вячес
лаву,-- ты ее... пока меня дома нет! Убью, гад! -- замахнулся и
ударил Вячеслава в лицо. Боль обожгла губу. Влад замахнулся вто
рой раз, но тут Вячеслав его опередил и, вложив всю силу в локтевой рычаг, как его учил знакомый тренер-боксер, саданул Влада "под дых". Влад отлетел к противоположной стене коридора и ударился головой о тумбочку с телефоном, коротко вскрикнул и потерял сознание. Вячеслав испугался. Он бросился к лежавшему брату и стал тормошить его, стараясь привести в чувство.
   Привлеченная шумом, из комнаты вышла Алевтина, из своего уголка выглянула мать. Увидев картину побоища, всплеснула руками и бросилась, причитая, к Владу. Через минуту-другую Влад открыл глаза и удивленно посмотрел на склонившихся над ним близких.
   -- Что уже утро? -- спросил он, отрывая голову от тумбочки
и оглядываясь по сторонам.-- Как же я здесь свалился? Ничего
не помню. И одетый я... по-осеннему. Вроде вчера жарко было.
Голова страшно болит. Напоил Витька какой-то гадостью. А на
этикетке "Распутин". Поддельный какой-нибудь?
   Влад с трудом поднялся на ноги и встретился взглядом с Алевтиной.
  -- Что-то не совсем узнаю девушку,-- с любопытным недоумением проговорил муж, разглядывая собственную жену. Затем удивленно приподнял брови:
  -- Алевтина? Как же ты так изменилась... за одну ночь.-- Влад мотнул головой, словно отгоняя наваждение и снова поглядел на Алевтину.-- Бред какой-то, словно она и не она. Или я все еще сплю?
  -- Славик! -- Влад сжал руку брата.-- Здесь что-то не так. Ты же помнишь вчерашнюю ночь? Алька ведь другой была...
  -- И ты был вчера другой,-- в тон ему ответил Вячеслав,-- наконец-то, вроде, в себя пришел?!
   Алевтина молча смотрела на мужа, и на губах ее блуждала неясная улыбка. Будто Алевтина знала ответы на вопросы Влада, да не хотела говорить. Она так и ушла назад в комнату, не проронив ни слова. Дверь за ней с тихим скрипом закрылась. Влад посмотрел на белый квадрат закрытой двери, но следом не пошел, а придерживаясь рукой о стенки коридора, двинулся через веранду на крыльцо.
   Сад уже сбросил листву и стоял раскинув голые ветви, неподвижный и темный. Осенний вечер прикрыл его влажной, холодной тряпкой тумана, застрявшей рваными клочьями в кустах смородины. По серому, набухшему дождем небу, летел на юг запоздалый одинокий грач. Влад замер на крыльце, глядя широко раскрытыми глазами на эту унылую картину.
   -- Осень,-- пробормотал он, дико оглянувшись на стоящего
сзади Вячеслава,-- как же так? Осень? Ведь вчера же июнь был?!
   Вячеслав пожал плечами. Что он мог объяснить брату? ...А наутро Влад повесился на чердаке, заночевав на холодной веранде. Потом Вячеслав нашел под подушкой записку: "Тоска рвет на части. Рвет надвое. Наверное, я сошел с ума. Жить невозможно. Простите и прощайте"...
   На девятый день, после поминок, немного пьяный Вячеслав лежал на своей кровати в каком-то туманном полусне. На душе было муторно. Брат накануне ночью приходил к нему во сне, садился на стул и плакал тягучими черными слезами, которые страшно маслянисто текли по мертвым белым щекам, окрашивая рыжеватую бороду в траурный цвет. На шее также черной жуткой полоской виднелся след от веревки.
   "Мне больно, больно...-- шептал Влад, не раскрывая рта,-- помоги мне, Славик!.." -- и протянул к нему руки...
   Вячеслав проснулся с холодной испариной на лбу. За окном еще было темно. Капли мелкого осеннего дождя липли к стеклу и катились, как черные слезы. Вячеслав опасливо взглянул на стул. Влад по-прежнему сидел там, сгорбившись и опустив руки. Пальцы Вячеслава задрожали, долго не находя выключателя лампы. Она вспыхнула ярко, ослепив лежащего на кровати. Когда глаза привыкли к свету, Вячеслав снова посмотрел на стул. Там валялась только груда его одежды, похожая на склоненного человека. От сердца немного отлегло, но тень сна еще давила на его душу тяжелой каменной плитой недоброго предчувствия.
   На поминки пришли все знакомые Влада. Виктор Шутов явился с супругой, наряженной в шикарный черный бархат. Были здесь и несколько человек с работы Влада. Валентин и Алевтина сидели рядом, но через угол стола и старались друг на друга не смотреть. Но это у них не очень хорошо получалось.
   Поначалу церемония проходила скромно и скорбно. Все выпили по рюмке, затем по другой, по третьей. Не пили только двое сидящих через угол стола. Остальные, в конце концов, напились вдрызг и, очевидно, забыли по поводу каких событий собрались.
   Затянулась песня, сперва нестройно, а затем усилилась и полилась бурным пьяным потоком по дому. Особенно старались супруги Шутовы. Зинаида голосила низким баритоном, а Виктор подпевал ей высоким тенором, бренча на Владовой гитаре.
   Мать тихо плакала у краешка стола, утирая слезы кончиком черного платка. Вячеславу было противно, и он неоднократно пытался встать и уйти, но сидящий рядом Валентин удерживал его своей сильной, немного шершавой ладонью.
   Зинаида было принялась танцевать, но тут Вячеслав окончательно не выдержал. Он вскочил из-за стола и закричал на развеселившуюся даму в черном бархате:
   -- Вы, мадам, на поминки пришли или на гулянку?
   Зинаида обиженно дернула толстыми плечами, стащила со стула своего драгоценного супруга и пара гордо, не простившись, удалилась из дома. За ними потянулись и остальные. Все были смущены. Крик Вячеслава возвратил их к реальности.

   Вячеслав ушел к себе в комнату и плюхнулся на кровать, оставив мать и Алевтину убирать со стола. Валентин взялся помогать, конечно, не без умысла. Но если бы Вячеслав знал, какой это был умысел! Прошло около часа. Вячеслав неподвижно лежал на кровати и смотрел в потолок с муторной тошнотой в душе. Словно его тянуло на рвоту, но он знал, что мутит не в желудке, а в душе.
   Дверь в соседнюю комнату скрипнула. Кто-то зашел в нее и уселся на тахте. Вячеславу все хорошо было слышно, будто перегородка, разделяющая комнаты, исчезла или стала тонкой, как бумага. Раздались голоса. Говорили Валентин и Алевтина.
  -- Значит, ты его переборол?! -- утвердительно спросил женский голос.
  -- Значит, так оно и вышло,-- ответил мужчина,-- ваш план удался наполовину.
  -- И как он там? -- грустно поинтересовалась Алевтина.
  -- Молчит, не высовывается. Ну, а у тебя, я вижу, наоборот?
  -- Она иногда дергается, но я ей разгуляться не позволяю.
  -- Что же дальше делать будем? Любовники из нас не получаются. Ты же знаешь, что я -- не он. А выпустить его я не хочу. Скоро он совсем растворится.
  -- Мне его очень жалко. Ведь когда влезли, думали легко обойдется. А ты -- вон какой сильный оказался!
  -- Уж какой есть. Вам выбирать не приходилось. Рисковали.
  -- Да, тут уж обижаться не приходится. Каждый играл за себя. И кто-то выиграл, а кто-то проиграл.
  -- Вообще-то ты мне нравишься,-- сказал Валентин.-- Может что-нибудь у нас и получится? Позже.
  -- Может быть,-- задумчиво ответила Алевтина.-- Мне нужно только пообвыкнуть, да эту Алевтину заглушить. А то ее похоть так из меня и лезет. Еле сдерживаюсь. Особенно по ночам.
  -- А Владу ты не уступала, тренируя волю? -- в голосе Валентина прозвучала ирония.
  -- Ну, он мне в наследство достался за ее глупость. Что натворила, дура! Угробила парня. И я вроде в этом виновата. Совесть мучает.
  -- А он ведь здесь где-нибудь? -- неожиданно произнес Валентин.
  -- Естественно,-- сказала псевдо-Алевтина,-- я ведь чую его. Он в этой комнате. Нас слышит и видит. По своему опыту знаю.
  -- Прости нас, Влад,-- слегка запнувшись, вымолвил Валентин.
  -- Прости,-- как эхо повторила женщина...
   Вячеслав слушал разговор, затаив дыхание. Он стал кое-что понимать в странной цепи событий, развернувшихся на его глазах за последние полгода. И эта беседа его помолодевших знакомых совершенно не похожа на глупый розыгрыш. С такими вещами не шутят. Но и до конца поверить в необычайное перевоплощение Валентина и Алевтины Вячеслав не мог. Выработанный с годами материалистический подход к жизни не позволял. И, так называемый здравый смысл тоже. Этого не может быть потому что... не может быть никогда! И хотя факты, можно сказать, налицо, прежний уровень мышления не давал в них глубоко поверить. Вячеслав, как утопающий за соломинку, хватался за него, но высокая волна иной жизни уже поглощала его беспомощную душу...
   После ухода Валентина Вячеслав почти сразу же уснул и снова увидел во сне сидящего на стуле, возле кровати, Влада. Влад протягивал к нему руки. В глазах стояла боль и скорбь.
   -- Я хочу вернуться, Славик! Помоги мне! -- шептал Влад,
как и первый раз, не разжимая губ.
   Вячеславу даже во сне стало страшно. Усилием воли он заставил себя проснуться и увидел черный человеческий силуэт, сидящий на краю кровати.
   Переход из сна в явь еще не завершился и страх сна еще больше вспыхнул в душе. Ночь властвовала в комнате. Только тусклый свет уличного фонаря феерически матово освещал окно. На этом блеклом фоне силуэт женщины выглядел достаточно контрастно. Женщина наклонилась над Вячеславом и тихо горячо прошептала:
   -- Войди в меня. Я хочу...
   Только тогда Вячеслав узнал перерожденную Алевтину. Она оказалась абсолютно обнаженной. Да и он по привычке спал без всего. Почувствовав мужскую реакцию, Алевтина оседлала Вячеслава и задвигалась на нем, негромко и утробно постанывая. И это была уже другая женщина: не та буйная, бесшабашная "секс-бомба", около полугода назад соблазнившая братьев-близнецов. В нынешней "Алевтине" чувствовалась неведомая, почти девичья скромность и неумелость, словно любовный акт ей оказался в новинку после многолетнего опыта.
   Вячеслав держал Алевтину за талию и вдруг, сместив руки, почувствовал ее тугой, шаровидный живот. Алевтина была, несомненно, беременна и Вячеслав догадался, когда это могло случиться. Образ брата снова всплыл в его сознании ясно и четко, как на объемном экране какого-то невидимого телевизора. Влад смотрел на совокупление брата со своей вдовой и в глазах его стояла смертная тоска и горела жгучая ревность. Он рвался к Вячеславу, но упругая незримая преграда мешала ему. Внезапный глубокий стон Алевтины подтолкнул Вячеслава. Он перестал сдерживать себя и выплеснул все, что копилось в нем за месяцы практически монашеской жизни. Голова сильно закружилась от сладостного ощущения кульминации любви. Контроль был потерян. Защитная перегородка лопнула, словно мыльный пузырь. Влад ворвался в тело брата...

ГЛАВА VI
   Ад существует в душе человека. Это Вячеслав понял на следующее утро. Он проснулся с тоской в душе. Долго лежал в постели, вспоминая минувшую ночь. Ночь припоминалась с трудом, будто все произошло в полузабытом сне. Куски, обрывки, склоненное, черное, как у негритянки, женское тело и Влад, бьющийся о невидимую преграду вокруг Вячеслава. Дальше провал. А сейчас тоска, разрывающая душу. Смертная тоска.
   В глубине сознания постепенно зашевелился сначала, как далекое эхо, затем стал расширяться поток мыслей и чувств, отдаленный от мыслей и чувств Вячеслава, трепещущей тонкой перемычкой. Смыслового значения и конкретных ассоциаций мозг пока не улавливал. Но что это были чужие мысли и чувства Вячеслав понял сразу. Чужой голос что-то невнятно повторял с надрывом, причитал, кричал и по-звериному выл, вызывая на половине сознания Вячеслава страх и панику. Паника поглощала другие чувства.
   Вячеслав вскочил с кровати. Ощущение раздвоения не проходило. Наоборот, оно усилилось, как будто в голове одновременно на полную мощь "включились" две радиостанции и они наперебой передают какие-то абсолютно различные сообщения.
   Пора было идти на работу. Но какая уж тут работа, когда в голове такое творится. Превозмогая страх и панику, Вячеслав дошел до телефона и позвонил в диспетчерскую пожарной части. Сообщив, что он заболел и не придет сегодня на службу, Вячеслав умылся, побрился, оделся и все-таки решил выйти из дома. "На улице, среди людей, будет легче",-- решила его половина разума. Вторая что-то нечленораздельно бормотала уже все более знакомым голосом. Вячеслав узнал этот голос. Голос своего брата -- Влада.
   Улица не принесла предполагаемого облегчения. Непонятные, тоскливые мысли Влада разрывали сознание, делая одну попытку за другой поглотить разум Вячеслава. Вячеслав понял, что нужно сопротивляться этой агрессии и стал усилием воли отгонять чужие мысли. Но попытки успеха не принесли, а наоборот, почти с каждой минутой в нем словно бы формировался второй очень похожий на него и совершенно не схожий с ним человек, упорно захватывающий жизненное пространство. Оно расширялось с каждым шагом Вячеслава на центральной улице города. Он словно шел без цели, углубившись в борьбу двух сознаний в самом себе. С ним кто-то здоровался. Он отвечал кивком головы. На улице было уже довольно холодно. С белесого, низкого неба медленно падали крупные снежинки. Но дорога вдоль тротуаров, разжиженная проезжающими машинами, оставалась грязной и расхлябанной. Вячеслав несколько раз незаметно для себя сходил с тротуара и попадал ботинками в эту грязь. Вздрагивал, словно очнувшись, и снова возвращался на тротуар.
   Скрипнули тормоза, и ничего не соображающий Вячеслав грудью уперся в раскрытую дверцу какого-то легкового автомобиля. Знакомый голос вывел его на минуту из жуткого раздвоенного состояния.
  -- Куда путь держите, сэр? Могу подвезти,-- Виктор Шутов сидел за рулем своего лимузина и насмешливо улыбался, глядя на Вячеслава. От вчерашней вечерней обиды не осталось и следа. Отходчив был Виктор.
  -- Что-то ты, вроде, как пьяный -- шатаешься по всему тротуару. Похмелился слишком круто? Садись,-- Виктор гостеприимно хлопнул ладонью по бархатному креслу рядом с собой.
   Вячеслав сел в автомобиль, пытаясь изо всех духовных сил удержать просветление разума. Но удалось это ему не надолго. Влад снова заболоболил на своей половине непонятной тоскливой скороговоркой. Вячеслав тряхнул головой. Мысли перепутались, словно монеты в копилке. Затем снова расползлись по разные стороны головы.
  -- Да что с тобой, Славка? -- испуганно проговорил Виктор.-- На тебя же страшно смотреть. Лицо почернело. Заболел, что ли?
  -- Видно, и в самом деле заболел,-- пробормотал Вячеслав,-- что-то со мной не так. С головой что-то. Вроде бы Влад там сидит...
   Виктор несколько секунд молчал, уставившись на Вячеслава, как на прокаженного. Затем проговорил с насмешливой досадой:
   -- Вы все тут с ума посходили, начиная от Валентина, кончая
тобой. Чую и Влад свихнулся, потому и повесился. Вирус какой-
то, что ли? В больницу тебе надо, к психиатру. Таблеточек попь
ешь, укольчиков поделаешь -- покойный от тебя и отвалится.
Поехали в поликлинику. У меня знакомый врач есть. Выпишет
тебе успокоительные,-- закончил Виктор, переключая скорость и
трогая автомобиль с места...
   Врач-психиатр оказался крошечным плюгавеньким человечком в больших очках на бледном подвижном лице. Он снизу вверх взглянул из-за стола на вошедших двух высокорослых мужчин, узнал Виктора Шутова и, растянув тонкие губы в улыбке, вложил маленькую ладошку в волосатую лапу баскетбольного тренера.
  -- Ну что, какие проблемы? -- спросил он, глядя из-под сильно увеличенных очковых линз на посетителей,-- чувствую больничный лист необходим?!
  -- Да нет, Альберт Митрофанович,-- почему-то смутившись, сказал Виктор,-- тут совет ваш нужен, консультация. Вот у друга моего беда случилась: брат... умер. Мы все вместе играли в одной команде. Дружили. Он женился недавно. И вот такое несчастье. Славик о нем сильно переживает. И что-то ему чудиться стало. Да  ты сам расскажи, Слава, что с тобой,-- обратился Виктор к Вячеславу. Вячеслав, запинаясь, стал рассказывать, пытаясь сосредоточить свою половину сознания. Влад на своей половине неясно и гулко бормотал какие-то бессвязные фразы.
   Альберт Митрофанович слушал внимательно, сняв очки и прищурив маленькие, совершенно слепые глазки. Вячеславу показалось, что врач его совсем не видит. Выслушав рассказ о последних утренних событиях, психиатр несколько минут барабанил тоненькими, почти детскими пальчиками по стеклу на столе. Потом проговорил про себя что-то вроде: "БиаИз ташасаИит" и стал писать какой-то рецепт, снова напялив на нос очки:
   -- Попьете вот этих таблеток, три раза в день по паре перед
едой. И дней этак через десять приходите ко мне за больничным
листом. Надеюсь, закроем его окончательно,-- и протянул для
пожатия свою маленькую ладошку. При этом он смотрел куда-то
в сторону от Вячеслава в угол кабинета.
   Вячеслав стал пить таблетки, выписанные врачом-психиатром, но лучше себя не почувствовал. Наоборот: тупость и затор-мозка ощущений дала возможность Владу постепенно захватывать все новые уголки сознания Вячеслава, как безжалостный агрессор захватывает территорию чужой страны, а армия той не оказывает ему сопротивления, деморализованная повальной наркоманией.
   Состояние Вячеслава заметила Алевтина и Вячеслав ей все рассказал. Та несколько минут размышляла, зябко потирая руки с длинными ухоженными пальцами. Потом подняла на Вячеслава свои изумрудные глаза и тихо проговорила:
   -- Это я во всем виновата. Нынешняя и прошлая. Все равно
какая. Гублю уже второго. А все похоть. Нужно вам, ребята, по
мочь. Только вот смогу ли? Всего одна возможность, да и та очень
подозрительная. Но делать нечего. Одевайся, Вячеслав Василье
вич! Поедем в соседний город. Покажу я тебя одной даме: может
быть она тебе поможет? Но кто знает,-- задумчиво закончила
Алевтина, или та, которая в ней сейчас находилась.
   Вячеславу теперь было уже все равно. В последние дни он жил, словно в густом тумане, почти ничего не соображая в своих действиях и поступках. Большую часть дня он просиживал на кровати, опившись таблеток и чувствовал уходящее по капле собственное сознание.
   Он и Алевтине рассказал о случившемся, с большим трудом подбирая слова в паутине чужих мыслей и эмоций, уже никак не справляясь с присутствием Влада.
   Вячеслав сонамбулически оделся и вслед за Алевтиной вышел во двор. Вокруг уже царила настоящая зима. Легкий морозец, тихо падающий снег на несколько минут возвратил Вячеслава к действительности. Он будто вынырнул из вязкого тумана на свет. Оглянулся по сторонам. Деревья осыпал иней и свежий снег. Небо было высоко и прозрачно, как случается только ранней зимой после первой пороши.
   По свежему хрустящему снежку прошли до автобусной остановки и несколько минут ждали в компании таких же потенциальных пассажиров. Подошел автобус, все втиснулись в него и поехали, сжавшись плотной массой. В теплом салоне автобуса смешались запахи одеколона, духов, человеческого пота и бензиновых паров. Автобус оказался старым, очевидно, неоднократно побывавшем в ремонте. Он пыхтел и фыркал мотором.
   Вячеслав стоял рядом с псевдоАлевтиной, одетой в длинное черное демисезонное пальто прежней Алевтины. Пальто ей было немного велико. Лицо под красной вязаной шапочкой, тоже раскрасневшееся после прогулки, в автобусном тепле снова постепенно бледнело. Ярче выступили веснушки. Зеленые глаза внимательно и грустно смотрели на Вячеслава. Что-то теплое и нежное шевельнулось в его душе. Он нашел руку девушки и тихонько сжал ее в своей. Та ответила на его жест таким же пожатием.
   Они вышли из автобуса рука об руку, часто заглядывая друг другу в глаза, кажется не соображая куда идут. Прошли так пару кварталов, когда Алевтина, словно придя в себя, стала оглядываться по сторонам.
  -- Где-то здесь,-- неуверенно пробормотала она,-- нет, кажется, вот за этим желтым домом? Память девичья. Позабыла все, глупая тетеря! Выходи, подсказывай, куда идти? -- неожиданно сказала она неизвестно кому-то третьему. И на несколько секунд замолчала, словно прислушиваясь к себе самой.
  -- Так,-- проговорила Алевтина,-- все ясно! Налево, третий дом, первый этаж.
   Когда свернули за угол в лицо неожиданно подул сильный холодный ветер, словно стеклянными осколками прокалывая кожу. И будто от этого внезапного порыва в голове у Вячеслава снова все перевернулось. Краткий период просветления рухнул в еще более глубокий раскол сознания. Утихомирившись на время, Влад опять вырвался наружу и закричал на своей половине что-то тоскливое и горестное. Вячеслав споткнулся и только рука Алевтины удержала его от падения.
  -- Что, опять плохо? -- спросила Алевтина, придерживая Вячеслава под мышки и прижимая к себе. И вдруг тихо и ласково зашептала в ухо:
  -- Ну ничего, миленький, держись. Все будет хорошо. Я тебя не оставлю. Никогда. Пойдем,-- и коротко поцеловала в щеку. Вячеслав, с трудом переставляя ноги, пошел рядом со своей старой и новой подругой. Прошли два серых трехэтажных здания. Встречный ветер не унимался, бросая в лица горсти колючих снежинок.
   Свернули во двор третьего дома, зашли в темный подъезд, открыли дверь и попали в небольшой коридор, освещенный тусклой лампой в плафоне. Справа, на обитой деревянной рейкой двери, висела табличка: "Центр нетрадиционной медицины". За этой дверью оказался вестибюль. Мягкий свет из настенных бра лился на интерьер, украшенный по стенам картинами непонятного для Вячеслава содержания с концентрическими кругами и треугольниками, похожими на орнамент. Над ними из горшков по тонкой проволоке тянулись длинными стеблями на противоположный край вестибюля комнатные цветы причудливой конфигурации. На узорчатом полу стояло несколько журнальных столиков и кресел. В некоторых креслах сидели люди. Они без любопытства посмотрели на вошедших и снова откинулись на спинки.
   Вячеслав тоже уселся в одно из кресел, а Алевтина, не раздеваясь, пошла дальше по вестибюлю, переходящему в коридор с дверями по бокам. Она на несколько минут в нерешительности замерла, словно что-то вспомнила, потом подошла к одной из дверей, постучалась и открыла ее решительным движением.
   Время, которое Алевтина провела внутри, показалось Вячеславу бесконечно долгим. В нем не на шутку разбушевался Влад, предпринявший очередную попытку отвоевать для себя еще один кусок "жизненного пространства" сознания брата. Вячеслав отбивал эту атаку, как мог, из последних сил. Силы таяли с каждым новым "наступлением" Влада.
   Наконец, в коридоре показалась фигура Алевтины в распахнутом пальто. Алевтина позвала Вячеслава к себе взмахом руки. Тот сбросил свою зимнюю куртку прямо на кресло и, пошатываясь, будто пьяный, пошел на жест. Дверь в кабинет осталась приоткрытой, Вячеслав оперся на руку своей подруги и они вместе вошли в небольшую комнату. Картины, при взгляде на которые рябило в глазах и кружилась голова, висели и здесь в каком-то выверенном беспорядке по нескольку штук на каждой стене. За столом возле окна сидела женщина лет пятидесяти в белом халате с пронзительным взглядом черных оливковых глаз на совершенно белом мраморном лице. Она была красива той завораживающей восточной красотой уже зрелой женщины, когда та и манит и отталкивает одновременно, как стоящая на хвосте кобра.
   Женщина без улыбки взглянула на вошедших и молча указала на кушетку у стены. Алевтина сняла пальто и уселась рядом с Вячеславом, держа его руку в своей.
   Женщина в белом халате надела на нос очки и принялась сквозь них разглядывать Вячеслава, словно просвечивая его насквозь какими-то невидимыми лучами. Ему уже стало не по себе с двух разных сторон: и изнутри, и снаружи. Он затрясся и вцепился в руку Алевтины. Влад в голове закричал с дикой болью и отчаянием в голосе. Горло сдавила какая-то тонкая незримая ладонь с холодными крепкими пальцами. Вячеслав захрипел, задыхаясь. Ладонь тут же ослабила хватку, но до конца горло не отпустила.
   
  -- Лечение будет долгим,-- сказала женщина в белом халате,-- на вас серьезная порча. Ее сразу не снимешь. Придется основательно поработать. Вы знаете наши условия? -- обратилась она к Алевтине.
  -- Да, что-то смутно припоминаю,-- Алевтина слегка усмехнулась,-- пузырек тут у вас один, вроде бы получала за определенную сумму.
  -- Прейскурант висит на стене,-- женщина показала пальцем на рамочку в углу возле двери.-- Сейчас мы провели диагностику. Придете через два дня в это же время.
   Алевтина даже не взглянула на прейскурант, а потащила Вячеслава из "центра" на улицу. Там снова шел тихий снежок, но Вячеславу от восстановления погоды на этот раз легче не стало.
   Раздвоение его сознания после посещения экстрасенса приобрело странное, словно законченное состояние. Влад прочно обосновался на своей половине, пока не делая новых попыток агрессии.
   Между двумя братьями образовалась какая-то плотная, непроницаемая преграда, и мысли Влада уже не воспринимались Вячеславом, как рвущийся на берег морской прибой. Они разбивались о дамбу, но эта "дамба" полной безопасности берега не гарантировала. Установилось равновесие, которое хозяину тела облегчения не принесло. На душе было так же тоскливо. Да еще на горле обосновались холодные, липкие пальцы, похожие на удавку. Была ли это воображаемая Владова "веревка", на которой он повесился в ту злополучную ночь или женщина-экстрасенс зачем-то вцепилась в него мертвой хваткой, Вячеслав пока еще не понимал.
   Он шел по зимней улице радом с Алевтиной, держал ее за руку и пытался сосредоточить остатки собственного "я" на окружающем. Но это у него плохо получалось. Он был "располовинен". Горло давила удавка, хотя дышал он без затруднений.
   Алевтина окружила его заботой. Она готовила ему еду и кормила прямо-таки с "ложечки". Пытаясь отвлечь его, читала вслух старые французские романы, взятые в какой-то библиотеке. Романы были в основном про рыцарей и любовь. Начитавшись, новая Алевтина делалась немного похожей на прежнюю. Любовью они занимались почти ежедневно. Во время этих занятий сознание Влада, словно бы затухало и съеживалось, давая свободу эмоциям брата. В минуты близости Вячеслав тоже забывал о чужом присутствии и был почти счастлив, держа в объятиях Алевтину. Она с каждым днем ему нравилась все больше и больше и схожестью и несхожестью с той, спрятанной в глубине ее подсознания силой воли захватчицы тела его прежней любовницы. Он чувствовал, что влюбился. Именно о такой женщине он мечтал всю жизнь. Но присутствие в голове Влада не давало до конца насладиться ощущением счастья. Влад бился в "своей" половине, как дикий тигр в клетке, большее время суток.
   На ночь Вячеслав выпивал снотворное и проваливался в пропасть сна, прижавшись к Алевтине. Но все чаще и чаще просыпался среди ночи от давящего ощущения в горле. Он хрипел, задыхался, словно в агонии, а подняв над головой руку, чтобы найти выключатель, явственно и осязаемо чувствовал деревянную крышку гроба. От ужаса его трясло. Он пытался разбудить Алевтину, но и по бокам ощущал деревянную преграду. Влад в голове тоже "просыпался", и все более наращивая темп, "орал" и бился в "перегородку". Вячеслав кричал от жутко-явственного кошмара. Сонная Алевтина включала свет. Наваждение развеивалось. Но Влад не унимался. Алевтина плакала, обнимая Вячеслава и гладя его, как ребенка, по голове. Из соседней комнаты прибегала испуганная мать.
   Со дня гибели Влада она резко постарела, у нее началась бессонница и она "выплакала себе все глаза". Потеряв одного сына, мать страшно боялась за участь другого. Она все еще винила во всем Алевтину, но та изменилась сама, изменила свое отношение к свекрови, и от внимания старушки не ушло, что ее невестка стала совсем другой: из дерзкой самовлюблённой развратницы она постепенно превратилась в мягкую, добрую, приветливую женщину, немного помолодевшую неизвестно по какой причине и похудевшую, наверное, по причине беременности, которая тоже не скрылась от внимательного материнского взгляда. Она в душе, конечно, осуждала Алевтину, не успевшую похоронить мужа и тут же нырнувшую в постель к его брату.
   Мать видела, что Вячеслав заболел какой-то странной болезнью и что Алевтина ухаживает за нам, как любящая жена. И в душе пожилой женщины бурлили, смешавшись, противоречивые чувства. Она не знала, как вести себя и что думать об этой череде бед, поразивших ее семью. И она почти все дни и ночи напролет плакала и молила Господа о милости. Мать зачастила в церковь и простаивала там всю вечерню, тратя на свечки половину своей пенсии. И молилась, молилась, молилась...
   Вячеслав решил не ходить больше в экстрасенсорный центр. Очкастая дама в белом халате ему очень не понравилась, и он сильно подозревал, что "удавка" на его горле -- это ее "работа". Алевтина оказалась с ним полностью солидарной. Она вспомнила про тот медицинский пузырек, который ее "предшественница" получила у этой же самой очкастой дамы, как "приворотное средство". И вот что из этого вышло.
   Как дальше существовать в таком состоянии Вячеслав не знал и Алевтина не могла ему подсказать. Она теперь лишь пыталась сглаживать душевные муки своего фактического мужа, в котором слились ее два последних любовника-брата.
   
   Со времени вселения в него Влада, Вячеслав перестал бриться и к декабрю оброс небольшой бородкой. Сейчас он стал Владовой копией и все чаще путал оба сознания, сидящие в нем. Больничный лист врач-психиатр, Альберт Митрофанович, продлил еще на две недели, выписав кучу успокоительных средств и транквилизаторов. Вячеслав их иногда пил, чтобы только успокоить нервную систему. Для целей искоренения его состояния эти препараты оказались бесполезными.
   Однажды поутру к Вячеславу зашел, вроде бы проведать, Виктор Шутов. Вид у него был на удивление мрачен и хмур. Им всерьез заинтересовалась налоговая инспекция, хотя он уверял, что тряпично-баскетбольный бизнес приносит ему скорее моральное, чем материальное удовлетворение. К тому же, по принципу "беда не приходит одна", в магазине жены Виктора, Зинаиды, обнаружилась огромная недостача. В результате семейство оказалось на грани разорения и тюрьмы.
   Виктор сумрачно пил "Русскую водку", закусывая ее принесенными с собой солеными огурцами и проникновенно рассказывал Вячеславу про свои беды, совершенно не интересуясь состоянием больного.
   Заглянул и помолодевший, подтянутый, стройный Валентин Тряпкин. Он узнал о случившемся от встретившей его случайно на дороге Алевтины, с которой он поддерживал дружеские отношения. Валентин работал учителем физкультуры в школе и сразу же после уроков прибежал к Вячеславу.
  -- К божьей целительнице тебе надо идти,-- сказал Валентин, расспросив подробно друга,-- у нас с Алевтиной ведь тоже самое произошло, только я того, кто в меня вселился, поборол. Правда, не сразу, но достаточно быстро. Сильнее его дух оказался. А Алевтина наоборот -- сломалась быстро. Дух этой девочки Лизы, был сильнее. Теперь она в теле Алевтины, и в тебя, видно по всему, влюбилась. Да ты, я чувствую, в курсе. А у нас с ней было то всего один раз,-- неожиданно произнес Валентин, снизив голос.-- Не понравилось ей со мной почему-то. Видно, тогда еще тебя приметила. Ты не в обиде?
  -- Нет,-- односложно ответил Вячеслав.
  -- Ну, тогда нам надо идти. Знаю я одну женщину целитель-ницу. Известная в округе. Нужно к ней обратиться. Другого выхода нет. Влад сейчас с тобою почти на равных. Ведь вы братья, да еще близнецы. Вот и перебороть друг друга не можете. Но он одержимым после приворотного средства стал. Способен в любой момент прорваться через ту перегородку, которую тебе экстросен-ша в "центре" поставила. Не сумела она ничего больше, только энергию твою сосет. Ауру твою пробила и присосалась, как пиявка. Чувствуешь, где?

  -- Да, на горле,-- Вячеслав уже свыкся с ледяными пальца-ми-удавкой, хотя понимал, что слабеет с каждым днем от этого удушения.
  -- Я обрезать это подключением не могу, хотя и пытаюсь с тех пор, как сюда пришел,-- сказал Валентин, сосредоточенно хмурясь,-- тут нужен человек более сильный, чем я и... эта дама.
  -- Ну что же, пойдем к твоей целительнице,-- проговорил Вячеслав, с трудом поднимаясь с кровати и одевая брюки с рубашкой, аккуратно повешенные Алевтиной-Лизой на стуле. Сама она за полчаса до прихода Валентина, отправилась по магазинам, посещение которых доставляло ей большое удовольствие. Мать седела у себя в комнате и наверняка плакала и молилась. Приближались "сороковины" Влада. В коридоре одели куртки, спортивные шапки и вышли во двор.
   Зима уже по-настоящему засыпала землю снегом и сковала еще не сильным, но основательным морозом. Снег поскрипывал под ногами, холодный ветерок обжигал щеки короткими ударами. Вячеслав не любил зиму. Ему всегда хотелось жить где-нибудь на юге, в более мягком климате, чем среднерусский. Зима вовсе не бодрила его, а словно затормаживала жизненные процессы, вводя организм в полусонливую полуспячку. И если бы не ежедневное утреннее хождение на работу, то он бы мог спать в зимние дни почти что до обеда, ложась в кровать чуть ли не сразу после захода солнца. Будучи в прошлом, можно сказать, профессиональным спортсменом, в зимних видах спорта был практически беспомощен: на коньках не стоял ни разу, на лыжах ездил без охоты и мог передвигаться на них прилично лишь благодаря прошлой школьной физкультурной подготовке. Мороз и холодный ветер раздражали Вячеслава и он искренне радовался оттепелям, перепадавшим иногда в разгаре зимы. Приход холодной зимы ожидался им с безысходной грустью, как приход старости ожидается людьми среднего возраста, прожившими молодость и понимающими неизбежность дряхления. Сейчас он, как дряхлый старик, шаркал рядом с юным Валентином по засыпанному снегом скользкому тротуару и чувствовал, что с каждым шагом промерзает не только снаружи, но и изнутри, словно включенный холодильник, поставленный на мороз. В голове, стуча друг о друга, звенели голосом Влада острые сосульки. И еще они бились о тонкую перегородку, будто об оконное стекло, норовя расколоть его хрупкость и ворваться ледяными снарядами в маленький, теплый уголок, где тлели угольки сознания, которое хотело жить.
   Вячеслав хотел жить, хотел любить женщину, пришедшую к нему словно из дальней дали, из другого мира, из другого измерения. Ее в том вина или нет, но все в его жизни перевернулось. Он был выбит из привычного жизненного уклада и попал в неведомые ему обстоятельства, о которых раньше не имел ни малейшего представления.
   
   Расскажи кто-нибудь полгода тому назад о его нынешнем состоянии, он счел бы рассказчика за фантазера или сумасшедшего. Теперь, очевидно, за сумасшедшего принимают его. Слух об его болезни уже расползся по городу. Наверняка постаралась языкастая Зинаида с подачи своего благоверного супруга. Виктор Шутов по-другому и не мог определить произошедшее с его друзьями. "Групповое помешательство", "сдвиг по фазе", "съехавшая крыша" -- такую "диагностику" люди типа Шутова ставят подобным явлениям, отталкиваясь от своих закостенелых привычных представлений о внутренней человеческой жизни. По научному подобное мировоззрение называется "вульгарным материализмом". Так приучили мыслить. Стереотипы ломаются не сразу.
   Валентин, шедший чуть впереди, свернул в переулок очень знакомый Вячеславу: этим маршрутом тот каждый день ходил на свою пожароопасную работу. Вот показались раскрытые ворота части, из которых торчали красно-белые носы пожарных машин. Возле них прогуливался с озабоченным видом начальник охраны майор Жаров. Он был облачен в теплую камуфляжную куртку и шапку с кокардой. Увидев идущего навстречу своего подчиненного, майор поменял на лице озабоченность на солидность. Сделал несколько шагов навстречу, пожал руки Вячеславу и Валентину, которого, естественно, не узнал, хотя был с ним знаком.
  -- Когда на службу, Вячеслав Васильевич? -- спросил Жаров, в упор разглядывая инструктора. В голосе его звучали нотки недоверия к идущему по улице, а не лежащему в постели больному.-- Поликлиника, вроде бы, не в этой стороне.
  -- К частному врачу я иду,-- Вячеслав устало вздохнул,-- новые методы лечения.
  -- Вы только больничный лист не забудьте оформить у государственного врача,-- назидательно проговорил Жаров и, сделав полуоборот на каблуках, стал снова озабоченно оглядывать колесо тяжелого пожарного ЗИЛа.
   Друзья завернули за угол части. Впечатление от этой встречи у Вячеслава осталось малоприятное. Своего начальника он недолюбливал за въедливость, прямолинейность и придирчивость. И потом, если слух о "помешательстве" инструктора достигнет того же самого Жарова (а что может написать в больничном листе психиатр?), то Вячеслава наверняка уволят с работы за профнепригодность по состоянию здоровья. А ему этого очень не хотелось.
   Еще один поворот, и перед взором открылись ряды старых полуразвалившихся бараков, понастроенных здесь и в других местах города в период индустриализации. Тот период давно канул в Лету, а мрачные, черные бараки все еще кособочились на окраинах и кое-где почти в центре, мозоля глаза своим жутким видом. Здесь жили люди. По утреннему морозцу бегали в расположенный неподалеку деревянный, давно нечищенный "нужник", упивались ледяной, взятой из ближайшей колонки водицей, топили для "сугреву" расползающиеся по швам печурки, от которых очень часто случались пожары. И жители бараков этим пожарам даже радовались, надеясь, что им, погорельцам, дадут хорошее жилье. Но надежды их не сбывались. Пустующих комнат в близлежащих бараках было предостаточно.
   Вячеслав подумал, что Валентин ведет его в одну из этих развалюх, но тот, как скопище разбитых кораблей, обошел их стороной, и они вышли на берег почему-то еще не замерзшего пруда. На противоположной стороне стоял одинокий домик, покрашенный в ярко-зеленый цвет. На коньке крыши золотом сиял небольшой православный крест, а за невысоким забором, тоже зеленого цвета, возвышалась застекленная теплица, сверху осыпанная мелким, только что напавшим снежком, а изнутри, видно, покрытая испариной. Теплица с торца примыкала к самому дому и словно являлась его продолжением.
   Валентин первым вошел в калитку. Громко, голосисто залаяла выскочившая из будки лохматая собачонка. Боковая дверца в теплице приоткрылась и из нее выглянуло женское лицо в светлом платочке. Лицо Вячеславу показалось очень знакомым. Он его где-то видел совсем недавно, но уже забыл, где? Словно память о том месте встречи кто-то стер невидимой рукой.
   Женщина со знакомым лицом приветливо улыбнулась и, поздоровавшись, махнула друзьям рукой, приглашая зайти в теплицу. Валентин, а следом и Вячеслав зашли за дверцу.
   Внутри теплицы царствовало лето. Цвели розы, астры, тюльпаны, соединив в своем красочном благоухании все летние месяцы сразу. Между цветов, гудя на низкой ноте, деловито летали пчелы и бесшумно порхали неведомо откуда взявшиеся бабочки-махаоны. Рядом зеленели грядки с молодыми пупырчатыми огурчиками. В отдалении кое-где краснели помидоры.
   Теплица отвечала своему названию -- здесь было очень тепло. Вошедшие почти сразу же вспотели, сняли шапки и расстегнули куртки. В теплом воздухе пахло медом и еще чем-то неуловимым, похожим на церковный ладан. У Вячеслава приятно и сладостно закружилась голова. Влад на своей половине затих, почти окончательно, только изредка еле слышно бормоча что-то непонятное.
   Хозяйка теплицы еще раз улыбнулась мягкой доброй улыбкой. Красивые, немного восточные глаза ее, словно излучали свет и тепло. Так, во всяком случае, Вячеславу показалось может оттого, что под крышей теплицы ярко горела многоваттная лампа, отражаясь в зрачках уже немолодой, но еще достаточно красивой женщины.
  -- Ну, какая у вас беда? -- спросила хозяйка, внезапно потушив улыбку и уже серьезно глядя на Вячеслава и Валентина. Никто из них еще не успел раскрыть рта, как женщина их опередила:
  -- Сходите в церковь. Исповедуйтесь и причаститесь. Тогда только буду вас лечить. Никогда ведь на исповеди не были?!
   
  -- Да я вроде бы сам справился,-- проговорил Валентин,-- это вот у него тяжелое положение. Душа брата в нем сидит. Ему нужно помочь.
  -- Оба приходите. И женщину свою приводите после исповеди. Ей ведь тоже нелегко.
  -- Откуда вы про нее знаете? -- удивился Вячеслав.
  -- Господь раскрыл мне глаза,-- улыбнулась целительница,-- вижу скрытое.
  -- Вы ясновидящая? -- с недоверием в голосе спросил Вячеслав.
  -- На все воля Божия,-- тихо сказала целительница и перекрестилась.
ГЛАВА VII
   Несмотря на морозное утро, церковь оказалась заполнена людьми. Стояла она на самой высокой точке холма старой части города, окруженной с трех сторон двумя речками, одна из которых впадала в другую. Возвели эту церковь в позапрошлом веке и повидала она за свои два столетия немало. Одно время здесь несколько десятилетий располагался городской музей. Но затем музей был "эвакуирован" в соседний детский сад. Художники покрыли церковные стены свежей росписью, и служба возобновилась.
   Валентин, Вячеслав и Алевтина, или Лиза, как звалась ее вселившаяся в тело Алевтины душа, стояли в небольшой очереди на исповедь перед священником, держа в руках по листу бумаги, на которых накануне вечером ими были записаны собственные грехи. Грехов у всех троих оказалось предостаточно. Лиза-Алевтина, кроме записи на бумажке, решила исповедоваться настоятелю церкви устно и доверительно. Грех на ней висел очень большой. На Валентине вроде бы такой грех не "висел", но он решил просить отпущения грехов не только своих, но и отрока Алексея, душа которого была подавлена его духом. Вячеслав стоял в очереди последним. Он только что заказал поминальный молебен по Вла-ду, поставил свечки у лика Спасителя и, неумело крестясь, помолился за неприкаянную душу брата, сидящую в нем. Влад на своей половине плакал и что-то скороговоркой причитал. Сегодня был сороковой день его кончины.
   Тугая удавка на горле Вячеслава несколько ослабла во время его неумелой молитвы, но все же отпускать не хотела.
   В церкви стоял приторный запах горящих свечей и ладана. Образы святых угодников, пророков, апостолов глядели со стен в колеблющемся свете свечей проникновенными глазами. Высокий купол, как огромный колокол, гулко резонировал звуки, создавая в храме неясный и таинственный глухой шум, похожий на далекий рокот морского прибоя. С каждой минутой пребывания в церкви на душе становилось все более спокойней, и Вячеслав пожалел, что не приходил сюда раньше.
   В церкви он был всего раз, когда хоронили отца, погибшего в шахтном завале. Тогда Вячеславу и Владу исполнилось всего по десять лет. Очевидно, отец тайно верил в Бога и в больнице перед смертью попросил мать отпеть его в церкви, расположенной километров за двадцать от их города, в старинном поселке, стоящем на берегу их городской реки, только ниже по течению. В той же церкви крестили их, близнецов, после рождения.
   Отпевание Вячеслав помнил плохо. Гроб с неподвижно лежащим отцом, голос священника, произносящий какие-то фразы на незнакомом языке, темнота и приторный свечной запах... Влада почему-то не отпевали.
   Вячеслав уже стоял почти рядом с батюшкой, который долго и удивленно слушал исповедь Лизы-Алевтины, когда две знакомые крупногабаритные фигуры оказались в его поле зрения. Атеист-безбожник и циник-насмешник Виктор Шутов вместе со своей драгоценной супругой бродили по церкви с целой охапкой свечей, ставя их во все подсвечники подряд, крестясь, как заведенные автоматы слева направо, путая католицизм с православием.
   После исповеди, причащения и утренней службы по сухой морозной дороге пошли пешком к целительнице. Шли молча, почти не разговаривая. Валентин чуть впереди, Вячеслав с Лизой за ним следом. Супруги Шутовы в середине литургии откровенно заскучали и ушли из церкви. Они так и не заметили стоящих чуть сбоку, среди плотного скопления прихожан, своих знакомых. Вячеслав чувствовал себя гораздо лучше. Влад притих, только еле всхлипывал и невнятно бормотал. Лиза держала Вячеслава под руку. Иногда их взгляды встречались и в зеленых глазах молодой женщины вспыхивали, словно теплые снежинки, яркие искорки. Она еще плотнее прижималась головой к мужскому плечу и чему-то улыбалась. Но потом снова становилась серьезной и, шагая рядом с Вячеславом, задумчиво хмурила рыжеватые брови, иногда свободной рукой дотрагиваясь до своего круглого живота, который стал уже проглядываться даже через зимнее пальто Алевтины. Свою беременность Лиза воспринимала двояко: радуясь, как обыкновенная женщина, жаждущая детей, и страшась, словно девочка-подросток, "залетевшая" по неопытности. Ребенок уже стал шевелиться и действовал очень интенсивно, что вынуждало Лизу часто просыпаться по ночам, прислушиваясь к этому шевелению со страхом и радостью.
   Валентин, немного сутулясь, возглавлял движение. Он шел не спеша, чтобы беременная Лиза и "подсаженный" больной Вячеслав могли за ним поспевать. Он не оглядывался и не заговаривал с идущей позади парой. Он думал о чем-то своем, зажав ладонью в кармане, купленный в церкви православный крестик. Они все трое купили по такого крестику, но не надели почему-то постеснявшись окружающих, а несли крестики в карманах. Символ православия мягко грел ладонь буддиста Валентина и от этой теплоты по телу будто текли живительные соки. Дух мальчишки Алексея почти растворился в нем, как растворяется капля крови в стакане чистой воды. Но молекулы его неприкаянной души порхали в сознании Валентина, словно утренние отблески ночного сна, неясного и полузабытого и все же зримого и реального. От этого присутствия перерожденному бывшему пьянице и сторожу пчелиных ульев становилось не по себе. Он вспоминал ту секунду, когда в него вселилась душа Алексея. Как она целый месяц боролась с ним, даже заставила заманить в гречишные поля Алевтину и вселить в нее душу Лизы. Как он буквально сражался с Алексеем, освобождал день за днем захваченные тем пространства его сознания, пока безжалостно не выгнал чужой дух из самых затаенных уголков своей головы. Но он по-прежнему тут, в нем. Ведь Валентин удивительно помолодел, стал бодрым и... непьющим. И за это он благодарен Алексею. Погибшая душа спасла душу живую.
   Наконец друзья подошли к незамерзающему пруду и вступили за калитку перед зеленым домиком с крестом на коньке. Внутри теплицы все также ярко светила лампа. На лай собачки из боковой двери выглянула голова целительницы. Видно, большую часть времени она проводила здесь, среди цветов, бабочек и пчел.
   -- Заходите,-- улыбнулась целительница, оглядывая при
шедшую компанию.
   Мужчины, пропустив Лизу вперед, спустились вслед за ней по трем ступенькам внутрь теплицы, целительница оглядела каждого по очереди своими проникновенными глазами и нахмурилась, глядя на Вячеслава и Лизу.
   -- Пойдемте в дом,-- тихо сказала она, и первой направилась
к двери, видневшейся в конце теплицы. Все пошли следом. Вяче
слав, идущий позади Лизы, вдруг заметил, что одна из бабочек-
махаонов, порхавших возле цветов, уселась на плечо проходящей
мимо куста роз целительнице и отлетела в сторону только возле
самой двери.
   Один за другим через эту дверь попали в светлую чистую комнату с палевыми занавесками на больших окнах. Мебели в комнате было немного: два дивана, стоящих под углом друг к другу вдоль стен, стол с четырьмя придвинутыми стульями, книжный шкаф, полный старых по виду и явно не художественных книг. Крашенный пол устлан ковровой дорожкой.
   Но первое, что бросилось в глаза Вячеславу -- это занимающий весь восточный угол комнаты иконостас с ликами Спасителя, Богоматери и святых. Возле иконостаса стоял семисвечник с оплывшими свечами. Горела только лампада возле иконы Иисуса Христа.

   Целительница, первой войдя в комнату, трижды широко перекрестилась на иконостас и поклонилась ему в пояс. Лиза повторяла ее жест, но наклонилась, только опустив голову. Валентин перекрестился, но кланяться не стал. А у Вячеслава даже рука не поднялась. Он почему-то постеснялся наложить на себя крестное знамение. Влад в голове затаился, слегка всхлипывая и больше никак себя не проявляя.
   После того, как гости сняли свою верхнюю одежду в прихожей, они снова вернулись в комнату и уселись на диване. Вячеслав держал Лизу за руку. Холодная женская рука заметно подрагивала. Лицо побледнело. Веснушки выделились рыжеватой звездной россыпью. Зеленые глаза потемнели. Лиза явно чего-то боялась.
   Между тем целительница, поставив новые свечи в семисвеч-ник, зажгла их, неслышно прочитала какую-то молитву и взяла со столика под иконостасом большой серебряный православный крест -- распятие.
  -- Встаньте! -- проговорила она, держа перед собой крест. Сидящие на диване поднялись. Лиза оперлась на руку Вячеслава, словно у нее закружилась голова. Она была почти в полуобморочном состоянии. Может, ребенок сильно зашевелился? Целительница осенила крестом стоящих и на этот раз громко произнесла:
  -- Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Слава тебе Боже наш, Слава тебе,-- и стала, отчетливо проговаривая каждое слово, читать молитву "Отче наш" несколько раз подряд.
   Вначале Вячеслав не чувствовал в себе никаких изменений. Но затем в туманной, тяжелой "грязной" голове словно закапал чистый, прозрачный источник. Сперва робко, едва уловимо, но постепенно набирая силу, он заструился, очищая ту половину сознания, где Вячеслав был еще хозяином. Родник превращался в ручей, потом целый поток живой воды стал биться о незримую преграду, разделяющую надвое мир чувств и мыслей попавшего в беду человека. Преграда шаталась, трещала, но не рушилась, удерживаемая чьей-то невидимой рукой. Та же рука затягивала на шее петлю-удавку после каждого расслабления ее "водным потоком". На незримом, но вполне ощутимом уровне шла жестокая битва. Поле битвы -- душа человека. Это сражение длилось несколько минут, но Вячеславу они показались столетиями. Он словно мчался в потоке времени, меняя свои обличья, а в его бессмертной душе Тьма вставала против Света. Две силы сталкивались в смертельной схватке, которая не прекращалась ни на мгновенье, и человек сам решал, на чьей стороне его сегодняшняя жизнь. Многие его воплощения шли по пути Тьмы, многие стремились к Свету. Они имели право выбора и они отвечали за каждый свой поступок, каждую свою мысль. Они совершали тяжкие грехи: убивали, грабили, воровали, насиловали, лжесвидетельствовали, лгали, хитрили, распутничали, пьянствовали. Они желали смерти другим, затаивали злобу, ненависть, завидовали, стяжали, скупились, гневались, обуревались гордыней.
   Но они же спасали людей от смерти, отдавали нуждающимся свое добро, искренне и чисто любили, были честны и правдивы, их мысли теплились участием и добротой, они жертвовали ради ближних своей жизнью, они были смиренны, кротки и милосердны. Их сердца переполнялись любовью к Богу и они жили по заповедям Божьим.
   Вячеслава разрывало Раздвоение между Злом и Добром, между Тьмой и Светом, между сатаной и Богом. Две силы словно два магнита тянули его, каждая в свою сторону. Он вводился в искушение Тьмой, но его манил Свет. Он метался, он изнемогал и все же он сделал шаг. Шаг к Свету. Удавка на горле разорвалась и пропала. Дышать стало легче. Перегородка в голове лопнула и осыпалась мелкой пылью. Душа Влада превратилась в легкое облачко и с тихим вздохом облегчения вылетела из Вячеслава. Сжатое в тиски сознание освободилось и вернулось в свои привычные берега. Поток мыслей и чувств захлестнул Вячеслава. У него, как от переизбытка кислорода, закружилась голова и он чуть не упал на диван. И только близость Лизы удержала его от падения.
   С Лизой же происходило нечто совсем странное. Целительница стала читать молитву Честному Кресту:
   -- Да воскреснет Бог, и расточатся вразы его, да бежат от лица
его ненавидящие его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает
воск от лица огня, тако да погибнут бесы от лица любящих Бога
и знаменующихся Крестным Знамением...
   Большое серебряное распятие приблизилось к Лизе. Та в страхе отшатнулась от него, сделала страшное нечеловеческое лицо и вдруг закричала тяжелым мужским басом:
   -- Уйди! Не подходи! Не пущу! Она моя! -- А целительница,
будто не обращая внимания на этот жуткий крик, все читала и чи
тала твердым голосом молитву Честному Кресту и, наконец, при
ложила распятие к лицу Лизы. Молодая женщина с баса перешла
на тонкий визг. Зеленые глаза ее закатились, закрылись, изо рта
пошла пена. Лиза упала на диван, увлекая за собой еще не при
шедшего в себя Вячеслава. Он снова стал терять сознание. В голо
ве помутилось, но это был не обморок. Его словно внезапно затя
нуло мягкой силой в глубокий сон. И он заснул на плече у спящей
Лизы и во сне видел Влада, который летел все выше и выше по ра
дужной спирали... Он летел и улыбался счастливой улыбкой. Его
муки кончились. Его пустили на Небо...
   Сквозь томительное, тягучее и сонливое пробуждение Вячеслав слышал тихий женский голос. Голос целительницы. Она что-то рассказывала кому-то невидимому, сидящему, очевидно, с ней за столом. Не открывая тяжелых век, Вячеслав стал прислушиваться к рассказу. Он, видно, начался совсем недавно:
  -- Ведунья у нас мать была. Боялись ее все в округе. Нечистой
силе душу продала. Угрюмая была, нелюдимая. Но могла и выле
чить иногда кое-кого. Но редко к ней лечиться ходили. Все боль
ше злые люди захаживали: кто приворожить хотел кого, а кто и
порчу навести. Не отказывала. Деньги брала, а потом неделями
по дому от боли каталась, словно не она, а на нее ту порчу навели.
И так каждый раз. Знала же прекрасно, что назад все зло возвра
щается. А не могла удержаться. Бесы работу требовали. Вот Бог
ей долго детей и не давал, а дал, видно, с умыслом. Родила она нас
с сестрой неизвестно от кого, да и в таком возрасте, что уж и баб
кой поздно становиться, не то что матерью. Говорят, побывал у
нее в доме какой-то заезжий человек, а потом, она, уже старуха,
двойню родила. Радоваться бы ей только. Но не любила она нас.
Почти впроголодь держала, гулять на улицу со двора не пускала,
за малейшую шалость била собачьей плеткой. Я терпела, как мог
ла, а сестра несколько раз пыталась убежать из дома, но мать за
пирала ее в чулане, где бегали мыши. А я, из солидарности с сес
трой, шла в заточенье добровольно. Страху в этом чулане было
много.
   Старая мать все чаще и чаще стала болеть. Видно, злые дела ее окончательно доконали. Она подолгу лежала в постели, словно в бреду повторяя имя какого-то Хозяина. Мы тогда не знали, кто был этот "Хозяин". Нам тогда с сестрой было лет по пятнадцать. Мать умирала долго, мучительно. Казалось, все ее тело сухое и старое перекручивается адскими болями. Она кричала, выла, как волчица, звала смерть. Но та не шла, и мать сутки напролет орала нечеловеческим голосом. За эту неделю мук она ничего не ела и не пила. Мы с сестрой не отходили от ее постели и страшно боялись ее. Но под вечер в пятницу я пошла в магазин, а сестра осталась с матерью. Когда я возвращалась назад и подходила к дому, то увидела странную картину. Окно в том месте, где стояла кровать с умирающей матерью, вдруг резко отворилось. Даже стекла раскололись вдребезги. И из окна с криком вылетела какая-то черная, похожая на ворону птица. Дрожа от страха, я забежала в дом и увидела: на кровати лежит мертвая мать, а рядом с ней стоит сестра с кружкой в руке.
  -- Она пить у меня попросила,-- сказала сестра,-- и когда воду выпила, кружку вернула, закричала и тут же умерла.
  -- Птицу черную видела? -- спросила я.
  -- Нет, только окно вдруг само собой открылось. Стекла повы-летали, будто кто его плечом выбил,-- сестра испуганно смотрела то на мертвую мать, то на раскрытое окно.
  -- Что-то со мной нехорошее,-- через несколько минут сказала сестра,-- и словно кто-то сидит во мне.
  -- Ну, это от испуга,-- так я ей тогда ответила.
   После смерти матери сестра стала резко меняться. Все больше углублялась в себя. Становилась нелюдимой и злой. Что-то бормотала ночью каким-то старушечьим голосом. Я поняла -- колдует. Мать ей силу свою передала вместе с кружкой. Меня сестра возненавидела. Я боялась, что она со мной что-нибудь сотворит и ушла из дома, забрав свои вещи. Поступила в медицинское училище. Окончила его и стала работать в больнице фельдшером. Однажды, в начале августа я возвращалась ночью из больницы с вечерней смены. Тропинка вела вниз к мостикучерез речку. По той тропинке я ходила часто и все же каждый раз робела: мало ли лихих людей бродит по ночам. Обычно, все обходилось. Но в тот вечер, подходя к мостику, я увидела идущего мне навстречу мужчину. У меня подкосились ноги. Я остановилась, не в силах сделать ни шагу. Мужчина приближался. Он подошел вплотную и оказался молодым и красивым. Улыбнулся приятной улыбкой и тихо проговорил: "Лечить будешь". Обошел меня. Я оглянулась. За спиной никого не было. Перед сном я впервые в жизни помолилась. А во сне мне снова пригрезился этот юноша: "Поезжай в Сергиев Посад,-- сказал он,-- исповедуйся, причастись, затем зайди в монастырь. И там все узнаешь".
   Наутро я отпросилась на три дня с работы, взяла билет на поезд и с пересадкой в Москве поехала в Загорск, или Сергиев Посад, как назвал его тот юноша из сна.
   В соборе исповедовалась, причастилась, отстояла заутреннюю и уже собиралась уходить, когда, словно случайно, взглянула на висящую рядом со мной на стене икону. С иконы на меня смотрел тот самый юноша. "Великомученик и целитель святой Пантелеймон",-- прочла я надпись под иконой. У меня часто забилось сердце. В монастырь я не шла, а бежала. Как будто кто вел меня. Я знала, куда идти. Зашла в ворота, поднялась по лестнице и пошла по длинному коридору вдоль дверей, где жили монахи. Меня никто не остановил, хотя монастырь был мужской. В конце коридора, из приоткрытой двери, я вдруг услышала свое имя. Остановилась, вся дрожа. Заглянула за дверь. В келье, увешанной иконами, сидел старый седовласый инок.
   -- Заходи! -- громко сказал он.
   Я зашла и упала перед ним на колени. Инок благословил меня на лечение Божьими молитвами и передал серебряный крест. Он имеет чудодейственную силу. Изгоняет бесов. Лечит всякие болезни. Вот и сейчас сила Креста Господнего совершила чудо. Изгнана нечисть из ваших душ. Теперь найдут они -- покой и смирение во Христе...
   Чьи-то шаги послышались в прихожей, целительница прервала свой рассказ. Вячеслав с трудом приоткрыл глаза. В дверях комнаты стояла женщина в дорогой норковой шубе и такой же шапке. Темные, немного азиатские глаза женщины источали гнев и ненависть. Целительница поднялась из-за стола, за которым она сидела вместе с Валентином, и сделала несколько шагов навстречу вошедшей, встав спиной к иконостасу. Руку она положила на серебряный крест, лежащий рядом на столике.
   -- Зачем ты пришла, сестра? -- тихо, но твердо спросила це-
лительница. Вячеслав, еще шире раскрыв глаза, смотрел на двух
женщин, стоящих напротив друг друга. И вдруг он заметил, что
они совершенно непохожи. Нет, черты лиц, как у многих близне
цов, оставались сходными, но внутренние струны их душ боль
шую часть жизни играли разные мелодии, и потому напротив сто
яли два совершенно чужих человека.
   Вячеслав узнал в незваной гостье ту экстрасеншу из центра "нетрадиционной медицины", куда он ходил вместе с Лизой.
  -- Ты мне мешаешь,-- сказала женщина в шубе,-- ты мне не даешь жить так, как хочу я. Нам не ужиться с тобой здесь, в этой жизни. Я должна убить тебя. Моя сила мне поможет. Призывай свою!
  -- Опомнись, сестра,-- проговорила целительница, протягивая к ней руку,-- ты пошла по злому пути. Я просто лечу тех, кого ты портишь. Ты сама себе создала такую жизнь. И не вини в этом меня. Покайся, вымоли у Господа прощение, а я уж тебя давно простила.
  -- Я в твоем прощении не нуждаюсь! Ты перекрываешь мне подпитку, отрезаешь энергетику, а потом меня же еще и прощаешь!
  -- Но ты живешь за счет чужой энергии. Ты -- вампир. Люди после твоих сеансов болеют еще больше и приходят ко мне. Что же мне их прогонять? Совесть не позволяет. Ведь у тебя ее нет. Нет и сострадания к людям.
  -- Хватит мне читать мораль. Мне давно уже все ясно. Или ты или я!
   Лицо женщины в шубе побагровело. Белки глаз тоже стали красными и страшными, черные зрачки расширились. Они уперлись в стоящую напротив целительницу. Та качнулась, отшатнулась, и с видимым трудом, перекрестилась. Рука ее ухватилась за серебряный крест. Но крест будто потяжелел. Целительница несколько минут, несмотря на все усилия, не могла его поднять перед собой. А черные зрачки все буравили ее, как два сверла. Видно по всему, целительница почти потеряла сознание. Губы ее шептали молитву, светлые глаза закрылись. И вдруг, словно из последних сил, рука с крестом вытянулась вперед. Крест засиял радужными бликами. Вячеслав их ясно видел. Они преломлялись, как сквозь призму, расщепляя белый Божественный Свет на семицветье радуги -- щита. Черный взгляд ударился об этот радужный цвет, отскочил от него и рикошетом полетел назад, пославшей этот убийственный заряд зла и ненависти.
   Женщина в шубе вздрогнула, как от сильного удара в грудь, схватилась за сердце, захрипела и медленно сползла по косяку двери на пол, где замерла неподвижно с широко открытыми, застывшими черными глазами. Ее лицо из багрового превратилось в фиолетовое.
   Целительница сделала насколько шагов в сторону, и с трудом найдя на ощупь стул, в изнеможении села на него. Ее руки тряслись мелкой дрожью. Она, не отрываясь, глядела на мертвую, тихо и горестно повторяя: "Бедная сестра, бедная сестра..."
   Вдруг какая-то яркая, беззвучная вспышка привлекла внимание. Сидящий все это время, как парализованный, Валентин вскочил со стула. Оглянулась и целительница. Взглянул туда и Вячеслав. На подоконнике, распушив перья, сидела невесть откуда взявшаяся черно-серая ворона. Она зло косила пуговицей глаза и настойчиво стучала клювом в стекло.
   -- Нужно ее выпустить,-- проговорила целительница отре
шенно, словно ни к кому не обращаясь,-- и скорую помощь надо
вызвать: здесь сердечный приступ случился...
   Валентин подошел к окну и боязливо сторонясь вороны открыл форточку. Вороне словно только это и нужно было. Она вспорхнула на форточку и с гортанным криком вылетела наружу, где густыми хлопьями валил снег. Черная птица мгновенно исчезла в белой мгле.
   Валентин, обойдя мертвое тело, скрылся в прихожей. Целительница тяжело поднялась со стула, подошла к иконостасу, упала перед ним на колени и, осеняя себя крестным знамением, стала тихим шепотом молиться. По ее лицу текли слезы.
   Рядом с Вячеславом застонала и зашевелилась Лиза. Вячеслав оглянулся на нее и встретился с широко открытыми зелеными глазами. В них плескались отголоски прежнего страха. Но затем они стали пропадать, как испаряются капли воды под жарким весенним солнцем.
   -- Я осталась! Я здесь! -- радостно сказала Лиза и прижалась
лицом к плечу Вячеслава. Он погладил ее по густым рыжим воло
сам.
ГЛАВА VIII
   Шутовский "москвичок" медленно пробирался по улицам города сквозь мартовскую распутицу. Виктор скорость не прибавлял, боясь попасть на дороге, залитой весенней талой водой, в какую-нибудь колдобину и повредить рессоры старенькой, купленной по дешевке, машины. Свой "ВМ\\Ь> он продал еще зимой, рассчитываясь с долгами жены и выплачивая налоговые штрафы. На груди Виктора висел большой позолоченный православный крест. Шутов, не стесняясь, носил его поверх свитера. Он стал считать себя верующим. Вячеслав сидел рядом с ним, держа в руках букет роз. На заднем сиденье примостился Валентин с коробкой конфет и бутылкой "Шампанского".

   Ярко светило весеннее солнце. С крыш неудержимо сыпалась капель. На высоких тополях в парке, за родильным домом, горланили грачи. Затормозили возле центрального входа. Вячеслав и Валентин выскочили из машины и по сверкающим лужам побежали к дверям.
   Несколько минут ожидания в вестибюле и вот показалась сияющая Лиза с аккуратно запеленатым свертком на руках. Сверток сопел и причмокивал. Позади в белом халате шла медсестра и несла на каждой руке еще по одному такому же свертку. Они тоже сопели.
   -- Распишитесь в получении,-- шутливо сказала сестра,-- два мальчика и девочка.
   Валентин "обменял" детей на конфеты и "Шампанское". Вячеслав принял одного из рук Валентина и расцеловал Лизу. Она счастливо утопила лицо в мягкие головки роз.
   Вышли на крыльцо роддома. Весна брызнула на них солнечными лучами, птичьим гомоном, говорливой капелью.
   На просохшем островке асфальта, чуть в стороне от крыльца ворковали и нежно "целовали" друг друга два белых голубя. Чуть дальше важно прогуливался третий. Увидев людей, голуби дружно сорвались с земли и, хлопая белоснежными крыльями, стали набирать высоту, пока не исчезли в весеннем, бездонном небе.

1997 год