"Ты ведь уже понял, что мир вокруг - лишь иллюзия... А я - отражение твоих самых смелых фантазий! И иным, чем ты мечтаешь, меня ты не увидишь. Но увидишь, как я создам то, о чем ты и подумать не смел или не успел, то, что сделать самому тебе пока не позволяет твоя застенчивость. И я буду ждать, когда ты присоединишься ко мне! Я - маг, я - фокусник, я - повелитель иллюзий, я - отражение твоей души и самых сокровенных её тайников. Существую ли я на самом деле? Какой я? Закрой глаза и ты увидишь... Но если вдруг тебя действительно посетили подобные вопросы, ты сможешь найти на них ответы. И с моей волшебной незримой помощью тоже! Подойди ближе. Вдохни поглубже. Посмотри мне в глаза... ты пройдешь через таинственный лабиринт, ты увидишь там невообразимое! Не бойся. В этом лабиринте ты сможешь найти нечто очень ценное... Сияющую драгоценность? Ты сможешь обрести свою душу... Но ты можешь и погибнуть. Разбив волшебное зеркало иллюзий и потеряв меня. Решайся скорее! Какой путь предстоит тебе? Что увидишь ты по ту сторону зеркала - лик Смерти или Друга, разгадав тайну лабиринта?
Приходи на наше представление, дорогой Друг! До встречи по ту сторону реальности!"
***
Джин стояла у окна, невидяще глядя на улицу. Солнце раннего утра, светившее сквозь жалюзи, отбрасывало причудливые блики на стены комнаты и кроваво-багряную стену кирпичного дома напротив. За окном пели птицы и зеленела листва. Всё было почти так же как и вчера, так же как десять и, вероятно, сто лет назад. Кроме того, что для Джин жизнь здесь закончилась. Закончилась в последней букве на каждом из листков, вырванных из блокнота и валяющихся на полу, выпавшей из сумки записной книжке с телефонами, которые ей теперь уже не понадобятся и владельцы которых более не услышат её голоса. В изгибах и тенях смятых простыней на кровати и небрежно сброшенном на пол покрывале спряталась и умерла жизнь. Не только жизнь чего-то маленького, жизнь какой то эмоции, физическая жизнь, а все сразу - целая маленькая эпоха и королевство, обладавшее невидимой, но очень сильной мощью и энергией. Она была единственной из главных героев, оставшихся в этом мире. Но это присутствие стало теперь иллюзорным - таким же иллюзорным, как и бурлящая за окном жизнь.
Ещё несколько минут и, бросив последний фотографический взгляд на место гибели её жизни, Джин выйдет на улицу и пойдет вслед за отступающим утренним туманом, который не успел скрыться от испепеляющего солнца. Она шла сквозь тень и прохладу сонной улицы, все ближе и ближе к призрачно-голубому туману, в своем алом плаще - как плывущий по темной воде символичный китайский фонарик, уплывающий в неизвестность. Ничего не видя перед собой, не остановилась она и у светофора, пронзающего туман алым глазом зловещего маяка. Шагнула на дорогу и исчезла в густой пелене.
Сколько лет назад в пронзительном визге шин мотоцикла на трассе, в складках простыней и вырванных листках, в тумане закончилась одна из глав волшебной сказки, не умершей, но уснувшей летаргическим сном... в ожидании новой главы и пробуждения. Покуда не дрогнет вновь стрелка на остановившихся в плену паутины часах.
***
Где-то далеко, в маленьком городе, таком же, как и любой небольшой городок, живущий по одним и тем же законам, жил-был юноша... Он так же как и все должен был посещать школу, делать уроки и пытаться находить общий язык со своими сверстниками, пытаться понять и приспособиться к окружающему его, когда он открывал глаза, миру. И мир этот, судя по замечаниям взрослых, находился где то очень далеко внизу - под облаками. Даже дно океана было не столь далеким и непохожим на вершины гор, чем реальность и тот мир, который действительно хотел видеть этот взрослеющий молодой человек... Но было все- таки и то, что отличало этот город от других, и происходило здесь то, что обычные горожане могли и не заметить. Здесь были невообразимые обломки старины и клочки эпох, которые, как в лавке старьевщика, соседствовали друг с другом, такие непохожие и старались смириться с современной реальностью. И рядом с зеркалом, в которое наверняка смотрелась по утрам какая-нибудь девочка викторианской эпохи, туго завивая свои золотистые (а может и угольно черные?) кудри, вполне комфортно и так тепло покоилась стопка пластинок The Beatles, Led Zeppelin, тяжелая подшивка заокеанских журналов, которые как волшебные сундуки хранили в картинках и буквах все секреты прошлого и его тайную историю, и даже фигурка Микки Мауса и статуэтка образа Мэй Вествуд. Вся эта коллекция смотрелась теперь как дружная и неразделимая семья вместе с ажурной скатертью и совсем уж музейным туалетным столиком, на котором покоилась потускневшая шелковая шкатулка на золоченых ножках и украшенная жемчугом. Неподалеку от туалетного столика, на вбитом в стену ржавом гвозде, беспомощно и печально висели пригвожденные индийские платки, дешевое подобие индейских и ацтекских амулетов, бусы и растрепанный веер. А за столиком безутешно плакала разбитая венецианская маска, потерявшая при падении половинку себя и даже никем не замеченная и не услышанная, когда, падая, издала звонкий вскрик...
На полке за прилавком который десяток лет (а кто-то и столетие) пили чай куклы разного происхождения, возраста и рас. Но между ними никогда не было войн и споров, потому что души их здесь сплавились воедино, связанные общей судьбой и погребенные под слоем пыли, придающим им потусторонний вид, от которого становилось не по себе.
А в другой части города находилась крохотная библиотека, которая трепетно хранила в себе ту же ауру, что и лавка брошенных и забытых сокровищ. Стоящие здесь на полках книги выглядели как тысячелетние фолианты с заклинаниями безыменных колдунов, врачевателей и Бог весть кого ещё. И точно так же здесь можно было найти фантастические сборники детских сказок, брошюры со стихами Джима Моррисона и Джона Леннона, театральные программки начала века и даже билеты в кабаре с портретами танцовщиц, которым посчастливилось оставить о себе хотя бы такую хрупкую монохромную память... И можно было даже очень аккуратно воспользоваться старым патефоном, стоявшим в соседней маленькой комнатушке, обитой деревом и скрытой за тяжелой истертой портьерой, послушать старинные вальсы или американский джаз 30-х годов. И это было волшебно! Кто сказал, что невозможно изобрести машину времени? Ведь она уже здесь!!! И даже не одна и даже почти в каждом городе наверняка можно отыскать свою машину времени! Ведь не зря же столько столетий люди так бережно передавали всё это из поколения в поколение? Зачем учить историю по учебникам, если она вся здесь: в батальных сценах грандиозных сражений, в портретах монархов и зарисовках повседневной жизни горожан, сделанных бедными художниками, в стихах и песнях, в старых газетных вырезках и журналах, кричащих о новом чуде - синематографе или первом полете на Луну?
Чаще всего именно в одном из этих мест вы бы и могли встретить юношу по имени Себастьян... он бы застенчиво вам улыбнулся и, учтиво поклонившись, проскользнул мимо, зажав под мышкой пару старых книг, пластинок или старую куклу, ни на что более не похожую.
***
Бесконечно свободный теперь и столь же безбрежно несчастный, неспокойный дух Валентина мог видеть всё и знать всё, а время его, кажется, было по продолжительности равно перевернутой на бок восьмерке... Но при этом он бесконечно сожалел о совершенных им при жизни ошибках, ужасаясь её скоротечности и мечась в отчаянии, пытаясь своими чарами оградить оставшиеся в этом городе и мире, живые душой, но немые и беззащитные как старики, свидетельства старины, всевозможные символы, схоронившие в себе от непосвященных гармонию и красоту, символы свободы и равенства, навсегда сокрытые от слепых глаз прохожих, ежедневно упирающихся в них невидящим взором. И почти никогда теперь не чувствовал он легких ледяных или горячих уколов где-то в глубине себя, там где было бы его сердце, если бы он по прежнему оставался живым человеком. Лишь изредка доносились до него чьи-то мысли и голоса, неожиданно произнесшие его имя или вдруг откуда-то его обдавало потоком безотчетных и беспричинных с его стороны эмоций - печали, презрения к чему-то неведомому или вдруг радости и ностальгии. И он со временем понял, что это то, что чувствуют, думая о нем, другие, живые люди -кто-то незнакомый, кто вдруг вспомнил его и подумал о нем. Что было причиной подобных мыслей и чувств, он сразу узнавать не мог. Но предполагал, что кто-то, возможно, изредка ловил его песни или вдруг бросал взгляд на его фото... Или на его имя на скромной черной плите на кладбище, спрятанной глубоко в прохладной тени старой ели, куда даже полуденное солнце не показывало свой сияющий лик, боясь колдовских чар и славы, украсивших теперь причудливым рисунком его имя. Как на могильной плите, так и в устах людей, которые теперь почти не говорили о нем. Но слава всё равно осталась, рожденная однажды и навеки, обретшая свой неповторимый сизый цвет. Как ночной туман над морем, убаюкиваемый светом Луны - прекрасной и холодной... Которая не была теперь такой далекой, как когда-то, кажется тысячу лет назад, когда он совсем юным убегал на мост - полюбоваться с противоположной стороны города ею и мерцанием огоньков опрокинувшегося в призрачно черную воду города...