6 января. Четыре месяца Лёня не получал ответа на посланную рукопись, и всё спрашивал меня, как долго могут молчать, и могут ли вообще не ответить? Я успокаивал его, мол, наберись терпения, когда-нибудь ответят, стоит ли так переживать? Тем более результат можно предсказать заранее.
— Да я не переживаю, — отмахивался он.
Но на следующую встречу снова тревожно и даже испуганно спрашивал. Становилось неловко за него: неприлично так, обнаженно, показывать свою заинтересованность. Он, как бы заранее предполагает, что его творения настолько ценны, что утрата их невосполнима, хотя черновики сохранились, даже копия есть. Ни один нормальный человек не будет так унижаться, он же идет на это, и прощаешь ему, понимая, что его психика нарушена, он не совсем такой, как другие.
Через неделю он снова пришел, неожиданно. Впервые Вика пригласила его к чаю, так как испекла вкусные рогалики и захотела похвастать! И дождалась повышенной похвалы. Другой бы просто похвалил, если бы и не были вкусными.
Довольно быстро выпил три чашки и съел несколько рогаликов. Я пил медленно, раза два предлагал ещё налить, но он отказывался. Пошли в мой кабинет.
— Почему ты думаешь, что он врёт? — осторожно спросил я, кивая на книгу Солодаря.
Лёня попытался отмахнуться.
— Продажный писака.
— И ты считаешь, что правы те евреи, которые выезжают в Израиль?
— Да.
— Неужели им здесь плохо?
— А чего хорошего? Кругом национализм. Та же "Память", где собрались одни националисты. Сослали евреев в Сибирь.
Каково евреям в Биробиджане, я не знал, вернее, если верить центральной печати, то им там отлично живется, но вера в печать давно уже подорвана, могли и наврать, поэтому я не мог с ним спорить достаточно убедительно.
— Не зная подлинных выступлений членов "Памяти", нельзя так безоглядно охаивать их.
— Почему это я не знаю? Я много читал.
— Но насколько эти сообщения соответствуют истине? Можно так надергать цитат, что смысл будет противоположным.
— Ты забываешь, что я умею анализировать. Дедуктивный метод. Я много читал и сопоставлял.
Он говорил долго и безостановочно, не желая выслушать ни слова оппонента. Приходилось перебивать короткими репликами. Он на секунду замолкал, вдумываясь в смысл, и снова взрывался.
— Я прочитал Ирвинга Шоу "Лев пустыни" и поразился, насколько этот передовой писатель пропитан антисемитизмом. У всех наций эта ненависть. Евреи чувствуют себя гостями. Придет время, когда их попросят, поэтому они и уезжают на родину.
— Ты считаешь, что они правильно делают, воюя с арабами?
— А что им остается делать? Им негде жить.
Я не находил слов, так неожиданен и странен был этот ответ.
— Ты, конечно, понимаешь, о моем мнении не надо распространятся, оно идет вразрез с государственным.
— Понимаю, я и не собираюсь. Но, как можно убивать арабов?
— Конечно, это нехорошо, — коротко сказал он, стоя уже у двери.
Я попытался разубедить его, что он ошибается, будто все нации не любят евреев, но он не соглашался со мной, слишком сильна была его вера в свои убеждения.
— Как ты считаешь, откуда идут корни этой ненависти к евреям, от Нерона?
Он замахал рукой:
— Это долгий разговор.
После его ухода я постарался не думать об этом странном разговоре, чтобы не забивать голову, по телевизору шел фильм, а на следующий день на работе сопоставил его озлобленность с нынешним бардаком и его новым заявлением, что все нации унижают и не любят евреев. Можно было понять силу его ненависти, весь его характер открывал¬ся в новом свете.
Мне было ясно, что он заблуждается, даже чисто логически нельзя уделять этой проблеме столь важное значение, как это делает он. Возможно, проблема есть, но, не в такой степени и не в таком разрезе, и тот, кто ставит эту проблему, сам же в большей степени националист, чем тот, который не видит этой проблемы. Какое-то предубеждение сохранено в сознании людей, но, когда начинаешь спрашивать, почему он не любит евреев, то не может сформулировать ответ, и даже говорит глупость:
— Слишком они умные.
— Но за это надо уважать человека, а не ненавидеть, — восклицал я.
— Слишком хитрые, — продолжал Скрипкин уточнять.
— А кто тебе мешает проявлять хитрость?
Действительно, среди, великих людей очень много евреев, и трудно найти объяснение, что их нация умнее других. Кто-то сказал, что из-за того, что они беспрестанно подвергаются гонениям, они вынуждены становиться лучшими. В этом есть свой резон. Но он не объясняет все случаи.
Может быть, причина в том, что они дружнее русских? Мы, какая-то беспамятная нация; русский русского никогда не выручит из беды, не протянет руку помощи, и даже, как бы отдает приоритет другим нациям, не замечает своих, а другие нации более дружнее, они тянут друг друга к своей высоте.
Можно вспомнить, КАМАЗ, где начальники сплошь татары, русские очень редки. И, возможно, права "Память", возрождая понятие русского достоинства, о котором совсем забыли, возвеличивая другие нации, свою не замечая. Отсюда гибель русской архитектуры и истории.
Леня считает русских антисемитами только лишь за то, вернее, и за то, что есть пословицы и поговорки про евреев.
— Ты же не думаешь, что я антисемит?
Он промолчал, и я не понял, что это за молчание, согласие или уход от ответа? Я никогда не давал повода для упрека в антисемитизме, понимая, что собеседник может быть евреем. Сколько раз принимал за русского, а он оказывался евреем. Лишь однажды, забывшись, сказал что-то осуждающе, где героем был еврей, и тут же спохватился, вспомнив, что не выяснил вопрос о его национальной принадлежности. Он тогда никак не прореагировал на мою оплошность, но, видимо, запомнил.
Год назад он как-то сам нелицеприятно отозвался о евреях, и я подумал, что будь он евреем, то так не смог бы сказать, и несколько успокоился. Даже почему-то уверился, что он не еврей. В этом сказалась моя характерная черта — доверчивость. Хотя Вика всегда говорила, что он еврей, а я защищал, мало ли что, фамилия такая.
Спросить в лоб — стеснялся. Какая разница, лишь бы человек был хорошим.
А оказывается, разница есть, и очень большая. И, прежде всего потому, что он видел эту разницу, для него она существовала и угнетала. Другие, как бы не замечали, что они евреи, даже говорили, что они русские, и им верили, потому что людям приятно верить.
В начале разговора он всё упоминал какого-то-человека, из которого евреи выкачали всю, кровь. Я догадался, что он проверяет мою реакцию на реплику, своеобразный тест, провоцирует, чтобы потом торжествующе воскликнуть: А я что говорил! Ты самый настоящий антисемит, коль веришь в эту чушь.
Не видя моей реакции, он стремился выжать её, снова повторив сообщение. Мне надоело, и я отреагировал:
— Но им это совершенно и не нужно.
— Ну почему же, ритуальное убийство. Я читал: во время войны немцы выпустили на английском языке книгу об ритуальных убийствах евреев и забросили в Англию. Кровь невинного христианина капают в мацу, и тогда она становится то, что надо, — сказал он с веселым блеском в глазах.
Я растерялся, не мог понять, говорит ли он правду, или провоцирует? Я ничего не мог оспаривать или утверждать, был некомпетентен, так как никогда этим не интересовался, был далек от всех еврейских вопросов. Может быть, и в самом деле у них есть такой обряд? Если бы это сказал русский, я бы оборвал, чтобы не говорил чепухи, когда не знает, но он-то, наверное, знал что говорит.
Он всё больше переставал мне нравиться, если раньше я приписывал его странности каким-то психическим отклонениям, душевным заболеваниям, то националистическая постановка вопроса многое меняла. Дружить с таким человеком я уже не мог, который уверен, что все нации ненавидят евреев и оправдывают уничтожение арабов. Это все равно, что оправдать фашизм. Но как быть с его откровенностью? Он открылся мне, видимо, считая, что я не использую во вред его откровенность. Даже не знаю, что делать? Предоставлю идти своим путем, однако, с моей стороны уже будет настороженность.
С начала года работаю на кардане, так решили контролеры, каждый работает по месяцу, так как футболиста уволили за прогулы, и ставить больше некого. Очередность разыграли в жребий. Мне выпал третий номер, Стасу — четвертый. Работа муторная, но никуда не денешься, надо работать. Ерина, желая показать власть, придирается: то не так сделал, это. Я психанул, и сказал:
— Прежде чем что-то требовать, надо научить.
— У тебя четвертый разряд.
— Что вы хотите этим сказать? Уж не лишить разряда вы меня хотите? Я же вам говорю, что не знал, какие у вас порядки? Мне не надо повторять по несколько раз, достаточно, если один раз скажете. Поставьте синяк, если вам уж так хочется, вы всё время грозитесь, что поставите "синяк".
— Я же шутила. Неужели вы шуток не понимаете?
— Это шутка? Тогда давайте вместе посмеемся.
И ей и мне этот разговор подействовал на нервы, долго не могли успокоиться. На другой день встретились, как будто ничего не было, с повышенной предупредительностью друг к другу. Ничего, пусть будет ей уроком, а то она думала, что я могу всё стерпеть, тем более сейчас и Лада в ее подчинении.
Удивленно было спросила:
— Неужели Пихтовников всё объяснял, когда ставил на «точку»?
Эта её фраза выдала её, она сама понимает, что объясняет мало. Просто ставит человека, говорит ему минимум знаний, как работать, а там сам набирайся ума. Если допустишь брак, то сам же виноват, в другой раз будешь умнее. Этот подход к новичкам по всему заводу. Все учатся на своих ошибках, а потом злорадно со стороны наблюдают, как новичок делает брак.
Видимо, она все же согласилась с моей правотой, потому что утром подошла и объяснила весь процесс работы на заднем кардане. В первые дни моей работы контролером, она относилась ко мне хорошо, внимательно.
У неё привлекательное лицо, немного в теле. Однажды на дежурстве ДНД даже шел рядом и охотно с ней разговаривал. Как-то из Ростова Света прислала нам посылку яблок, и одно яблоко я принес ей и дал в БТК.
Видимо, она решила перейти от слов к делу, дать мне почувствовать, кто на кардане хозяйка. Ни к какому другому контролеру она больше так не придиралась, как ко мне. И я не мог понять причину такого поведения. Обычно так поступают, если человек неприятен.
Некоторые женщины любят взять мужчину под каблук. А женщины, получившие власть становятся нестерпимы. Такой была Ерина. Однажды в столовой № 6 я с изумлением видел, как женщины в белых халатах подхалимски лебезили перед своей непосредственной начальницей. Это было отвратительное зрелище. До этого я никогда не видел подобного унижения. Мужчины не способны на столь откровенное лизоблюдство. А начальница всё это воспринимала спокойно, должным образом.
Часто во время работы подходит Скрипкин и останавливается возле меня, для затравки разговора подкидывает какой-нибудь вопрос. Я завожусь, а он слушает.
Наша дружба началась с того, что я, прочитав интересную статью в Литературке, дал её ему, когда он раздевался по-соседству в раздевалке, он откуда-то перевелся к нам, и мне понравился его интеллигентный вид. На следующий день он поблагодарил за статью, мол, понравилась, мы обсудили тему, и после я снабжал его газетой, чтобы не выбрасывать в урну.
— Если всё у нас так плохо, то, что же есть хорошего? – спросил он.
Действительно, есть ли у нас что-то хорошее, с чего бы можно взять пример другим странам? Не может быть, чтобы не было! Что же? Здравоохранение? Паршивейшее. На своей шкуре испытал. Не могут поставить банальнейший диагноз. В детстве не распознали у меня воспаление лёгких, лечили от другой болезни, и чуть в могилу не загнали. И недавно ставили пять диагнозов.
Просвещение? Никуда не годное. Я слишком хорошо знаю учителей, многих из них нельзя на пушечный выстрел допускать к школе, например, таких как моя мать.
Так можно перечислять до конца. Лишь в единственном, мы на должной высоте – это космос. Как говорят: с голым задом, зато летаем в космос. И ещё, возможно, военное обеспечение. Но только не воинская дисциплина. Так что гордится нам нечем. Может ли гордится урод, у которого лишь одна рука здоровая?
Все встретили с ликованием переименование, вернее, возвращение прежнего названия города – Набережные Челны. Свешникова сказала, что если надо будет дать деньги на переименование Куйбышева в Самару, она первая даст.
Когда читаю о ленинградской блокаде, то каждый раз прихожу в гневное недоумение: Неужели нужны были эти жертвы? Неужели нельзя было вывезти стариков и детей? Ведь вывозили же во время блокады ценный паркет, станки, оружие! Неужели это ценней человеческой жизни? Многих вывезли, но ещё больше оставили.
Ради чего это было сделано? Напрашивается единственный ответ – наплевательское отношение к людям-винтикам. Некому задуматься о людях. То же самое творится и в наши дни. Например, недавно в «Комсомолке» напечатали: разведчиков-строителей вывезли на отдаленную точку и забыли о них. Лишь когда бригадир пешком добрался до базы, вспомнили, что забыли доставить им продукты. И эта история повторяется едва ли не каждый год.
Первая новогодняя неделя была необычайно теплой +4. В Москве за сто лет это рекордная температура. 8 января резко упала до -16. 11 января температура поднялась, днем -2.
У нас в стране какое-то извращенное понятие о гуманизме. Возможно, не в стране, а в печатных органах, которые диктуют свои условия, а народ вынужден подчиняться, хотя и не согласен. То и дело объясняют народу, что преступника нельзя наказывать сурово, мол, никогда наказание не шло на исправление морали и самого преступника, лишь ожесточало. Следуя такому силлогизму можно прийти к выводу, что преступника не надо вообще наказывать, в крайнем случае, погрозить пальчиком, и то осторожно, чтобы не обиделся.
Другое дело — как наказывать? У нас всех валят в одну кучу: растратчик сидит в камере с убийцей, вор с мошенником, происходит взаимное обучение, которое идет только во вред государству. Нужен дифференцированный подход, чтобы происходил не только обмен опытом, но и преступник знал, что выйдет на волю только тогда, когда полностью выплатит вдове и ее детям компенсацию за убитого отца, государству — за причиненный ущерб, человеку — за увечье. Только этим и должен исчисляться срок.
Выплатил долг — выходи на свободу, а может быть, и вообще не нужна тюрьма для определенной категории. На свободе больше заработают и быстрее выплатят, и государству меньше забот и дешевле. Сейчас же за увечье человек получает мизерную компенсацию, и став на всю жизнь инвалидом, получает нищенскую пенсию от государства, а преступник очень скоро выходит на свободу, и жирует в свое удовольствие.
Так к кому же проявлен наш хваленный гуманизм? К преступнику, но не к жертве. Убийца сплошь и рядом получает от трех до семи лет, но за хорошее поведение выходит раньше. И здесь наш гуманизм?
У меня какая-то атавистическая вера в печатное слово. Два года назад напечатали, мол, это не правда, что после указа о борьбе с пьянством нечем стало выдавать зарплату. Я сразу поверил. Конечно! Какая чепуха! Какая может быть связь? И лишь только недавно узнал, что связь прямая. Водка давала такую прибыль, как ни одна другая отрасль страны.
Один налог с оборота от продажи алкогольных напилков в ХI пятилетке составил 169 миллиардов руб. Каков же тогда сам оборот? Наверняка, в несколько раз больше. А ВНП за 86 год всего 587 миллиардов. То есть не было бы водки, государству нечем вообще было расплачиваться с рабочими, а так очень просто, и голову ломать не надо. Споили — получили его денежки, выплатили, что он напортачил с пьяна, и опять напоили. По 13 литров водки на человека. Чем мы гордились? Умением спаивать народ? Которому не нужны качественные, товары, была бы только водка.
На заводе вдруг поняли, что нечем выдавать зарплату. Решили продать триста автомобилей, с условием выплаты до 8 января. Конечно, все с радостью согласились. И рабочие получили деньги вовремя.
Газеты и журналы пестрят статьями, что нет товаров для удовлетворения нужд, между тем как склады ломятся от залежалых товаров и заводы продолжают выпускать ненужную продукцию. Всё как встарь. Экономят копейки и транжирят миллионы. В такой бесхозяйственности я против повышения цен. Народ должен видеть, что не только ему приходиться затягивать пояс, а всё получается наоборот. Повышение цен облегчит жизнь административной системе, им не надо думать, как улучшить жизнь народу, всё решилось одним махом, до следующего раза, когда снова понадобится вводить повышение, чтобы уменьшить дотации. Порочный круг.
Считается, что с января завод полностью перешел на хозрасчет, однако, ничего не изменилось, все работают по-прежнему, без заинтересованности, свою зарплату получим — стараться незачем.
продолжение: http://www.proza.ru/2014/04/30/795