Перед рассветом пошел снег. Мокрый, липкий, он падал и падал, засыпая следы предыдущего дня. Небольшой, черный пес лежал у пригорка. Он уже не скулил, не выл… Под ним образовалась лужа, от тающего снега. Снег падал и таял у него на спине, скатываясь мелкими каплями под брюхо. Третий день не двигаясь, без еды, он не мог даже пошевелиться - адская боль сковала его тело. Только горячим языком слизывал он тающий снег. Пес ждал… Ждал, что хозяин придет за ним (он умел ждать), но сейчас силы оставляли его. Капкан, поставленный на волка, не давал шанса освободиться самому. Его подвел запах - запах хозяина.
Малыш (это была кличка пса) был отличной охотничьей собакой, он многое умел. Хорошо брал след любого зверя, мог сутками ждать у берлоги. Он никогда не брал еду из чужих рук. И еще он был верным и преданным. И даже когда его хозяин, местный егерь Фрол, в пьяном угаре со своими дружками, где-нибудь в таежной избушке, куражась, показывал, какую власть он имеет над псом, он терпел. Не давая ему пищи по несколько дней, Фрол, раскладывал куски мяса, перед мордой и говорил ему: ну, попробуй, возьми. И он не брал. Он знал и помнил, что за это может быть. Еще в далеком детстве, будучи щенком, ослушался этого приказа. Две недели хозяйская дочка лечила его, заливая теплым барсучьим жиром его рваные раны на боках и голове. В тайге на свободе он не голодал даже зимой.
Начинало светать, пришел рассвет, и уже солнышко краешком показалось из-за небольшой тучки. А мокрый снег все падал и падал, и уже не таял на шкуре пса.
И вдруг Малыш почувствовал, учуял родной запах - это хозяин, он пришел за ним. И действительно, из-за поворота показался человек, Он был обут в широкие охотничьи лыжи, с рюкзаком за спиной. Малыш заскулил: он узнал его - это хозяин!! Человек подошел ближе, снял одну лыжину, пнул сапогом остывающего пса. «Всё равно не выживет, - подумал он, - а мне тащить его на себе семнадцать верст нет нужды». Он снова надел лыжину, и даже не освободив пса из капкана, повернулся и пошел прочь. «Не забыть бы это место, - еще подумал он,- чтоб весной прийти и забрать капкан, а то он уж и сам не помнил, где понаставил капканов-то». Не понимая, что происходит, почему хозяин уходит один без него, Малыш попытался встать, но острая колючая боль пронзила его, а черная проволока, прикрученная к капкану, не отпускала. Хозяин умел вязать мертвые узлы из проволоки и очень этим гордился. Постояв несколько секунд, пес рухнул на белый снег.
Утром, собираясь в тайгу, Иннокентий Петрович, приказав своей супруге собрать ему с собой запас еды, пошел запрягать коня. Это был огромный, вороной масти мерин с отливом седины в гриве и хвосту. Не смотря на свой рост и вес (около 7 центнеров), был он ужасно ленив. Для него постоять, уткнувшись мордой в забор, часов пять или шесть - плевое дело. Активизировался он только при виде овса и любимого овоща - морковки. Как говорил Петрович, мог за нее продать душу кому угодно. Местная детвора это знала и пользовалась. Положат пучок морковки на землю, конь голову наклонит, а дальше дело техники. За гриву и уж верхом, по пять, а то и по шесть человек усядутся на его толстой и широкой спине. Знал про все это Иннокентий Петрович. Пошумит для вида, а бабке скажет: пусть они, дескать, ему хоть жир скинут, растрясут маленько. Запряг Петрович Воронка в сани, бросил охапку соломы, туда же тулуп. Его любимица, рыжая (как две капли похожая на лису) охотничья собака по кличке Тайга, крутилась под ногами, предчувствуя скорую поездку. Она тоже, как деловая хозяйка, притащила за шиворот своего подрастающего сыночка и усадила в сани, легонько куснув его пару раз для порядку. По селу Тайга всегда ездила либо в санях, либо в телеге и когда у нее были кутята, складывала их туда же. Только за поскотиной спрыгивала и бежала рядом. А если какой-нибудь неслух пытался выпрыгнуть вслед за матерью, - тут же получал по заслугам и уже больше попыток не повторял, пока не доберутся до места. Хитрее и умнее Тайги Петрович не встречал собаки на своем веку, а уж седьмой десяток разменял. И обязан был ей своей жизнью. Когда разъярённая медведица кинулась на него и подмяла под себя, Тайга вцепилась ей в загривок и повисла на ней мертвой хваткой. Отвлеклась медведица на собаку, и уж раненый Петрович сумел дотянуться до ружья. Но медведица все-таки слегка сумела поранить ее. И с тех пор выводя хозяина на зверя, Тайга тихонько уходила в сторону.
Открыв ворота и выехав на улицу, Петрович подумал, что сегодня надо бы пораньше вернуться домой. Дел у него в лесу было немного: нужно было лесосеку отмерить для вырубки дров. И, тем более, что сегодня была суббота. Вспомнилась народная примета: субботний день без солнышка не бывает. И впрямь - шел густой мокрый снег, но кое-где уже тучи разрывало, отделяло друг от друга, и в вышине далеко–далеко проглядывало голубое небо. Взяв в руки хворостину (кнута или бича у Петровича сроду не было) и припугнув Воронка, мелкой рысью двинулись за село. Тайга как всегда сидела впереди. Кутёнок, улучив момент, нырнул ей в пах, и принялся наяривать молочко, пока ему это позволяли. Уже насытившись и закрыв глазки, расслабился, как его резко отпихнули. Тайга спрыгнула с саней и побежала рядом.
Выехали за село. Щенок тоже хотел было за матерью, но сытое брюшко и теплая шуба, остановили его - он передумал. Поудобнее устроившись, уткнувшись носом в свой хвост, уснул. До лесосеки - верст двадцать. Ну, к часам 11 приехали. Иннокентий Петрович, взяв с собой маленький топорик и тавро, пошел метить деревья. И подумал, что как старый остолоп, не взял из дому лыжи - снегу насыпало подходяще. Тайга, подняв мордочку, тявкнула. «Учуяла кого-то, - подумал Петрович, - но это где-то далеко и не зверь». Он давно наизусть изучил повадки собаки и точно знал на кого и как она будет лаять.
Занимаясь своим делом, он не сразу заметил, что Тайги давно нет рядом. Кутенку надоело бултыхаться в холодном мокром снегу, и он забрался в сани. «Нужно перекусить» - достав котомку, подумал Петрович, но вдруг услышал далекий- далекий лай собаки: она звала, это был призыв. Он точно знал, что пока он не придет к ней, Тайга не сдвинется с места, пусть хоть сутки пройдут, хоть двое. «Да что ж там такое! Это километрах в пяти от места, где он сейчас находился» - подумал Иннокентий. Привязав по крепче Воронка (были случаи когда конь уходил, не предупредив хозяина когда ему заблагорассудится, и тому приходилось добираться до дома на своих двоих), - пошел на лай Тайги. Кутенок было направился следом, увяз в снегу, быстренько передумал и вернулся к саням. Еще раз обозвав себя старым хрычем и пожалев о том, что забыл дома лыжи, стал пробираться сквозь кустарник туда, куда звал его голос собаки. Лай то отдалялся, то приближался. Больше часа он шел на зов по колено в снегу… «Ну вот и воротился пораньше» - подумал он. Но тут же отогнал от себя эту мысль и уже в который раз давал себе слово, что не будет загадывать наперед.
Маленьким топориком, оббивая мелкие сучья, он неожиданно вышел на лыжню. Одного взгляда было достаточно чтобы определить, куда ведет лыжня: она шла в обратную сторону от того места, где лаяла собака. Прошел по лыжне примерно с километр: лай уже слышался совсем рядом.
По следу лыжни идти было намного легче. Солнышко, как будто оправдывая народную примету, сияло все ярче и ярче. «Ну, это теперь к морозу», - успел подумать Петрович, как вдруг за поворотом увидел Тайгу. Она сидела у небольшого бугорка, засыпанного снегом и тихо скулила. «Неужто человек?!», но подойдя ближе, увидел такую картину. В огромном волчьем капкане был зажат за переднюю лапу по самое туловище черный пес. Небольшой парок курился над ним - еще жив. Узнал Иннокентий, чья это собака и чьи эти мертвые петли. А Тайга так преданно смотрела хозяину в глаза, и отчаянно махала своим помелом (Иннокентий так иногда называл ее пушистый хвост), как будто просила прощения за то, что заставила его идти по снегу в такую даль. «Эх, и угораздило ж тебя…», - подходя к собаке и разжимая маленьким топориком капкан, сказал Петрович. С большим трудом и скрипом разжался капкан. Только успел вставить большую ветку в открытое железное хайло капкана,- хрустнул и сломался топорик. Пока ветка держала открытым капкан, осторожно вынул лапу.
Пес открыл глаза. Куда-то ушла боль, приятный запах ударил в нос, а рыжая без церемоний подошла и облизала его. Он тихонечко заскулил. Наклонившись, Иннокентий осмотрел лапу. До самого плечевого сустава была она перерублена железным монстром и держалась только на шкуре. Если не удалить,- пропадет пес, а удалить - куда он на трех лапах? Но недолго он об этом размышлял. Сняв с себя исподнюю рубаху, разорвал ее на лоскуты. Быстро, одним движением перерезал шерсть и шкуру. Пес даже не заскулил, только обнажил свои зубы: это были настоящие шилья, только у собак, в роду которых были волки, могли быть такие зубы. И раньше замечал Иннокентий, когда Фрол проходил по селу с Малышом, огромные кобели кидались на него, но стоило ему оскалится и показать свои зубки, как поджав хвосты, они убегали. Теперь увидев его оскал, понял, кто ему родня.
Крови почти не было - было омертвевшее мясо. Пока перевязывал лоскутами исподней рубахи култышку, пес лежал на боку и просто смотрел, не понимая что с ним делают. На руках не утащить. Стал ломать лапки (ветки пихты) и делать из них волокушу, связав их между собой. Вернувшись к собакам, увидел, что пес стоит на трех ногах, а Тайга жмется к его боку с той стороны, где культя. Как положить его на волокушу?! Вот еще морока, ну а бросить все и уйти - даже и мысли не пришло в голову старому таежнику. Глядит, а Малыш сам прыгнул на трех лапах на волокушу, лег и закрыл глаза. Впрягся Петрович в волокушу-то: лямки он сделал из остатков исподней, а бичёвки, хоть немного, у него всегда с собой было.
До лесосеки добрались затемно. Кутенок проголодался и с радостным лаем бросился к матери. И не понял, за что его куснули пару раз. Потом догадался - умей терпеть. Только сейчас вспомнил Петрович, что и не обедал вовсе. Снял котомку с сучка, ну, а там почти все замерзло: и пироги, как кол, и яйца, только, что сало и можно было пожевать с хлебцем. Да без чая какая еда, а костер разводить времени вовсе нет. Опять народная примета сработала. Ярко солнышко к вечеру - это на мороз. И он крепчал. Снежок уж начал поскрипывать под ногами. Воронок уже все съел (заранее была здесь у лесосеки заготовлена небольшая копёшка сена, ну, ему понемногу и давали, когда приезжали в лес), и начал хватать лапку и снег: пить-то охота. По быстрому запряг коня и, уже не страшась, перетащил культяпую собаку в сани, накрыл тулупом. Повязка промокла от крови, сочившейся из раны, и замерзала на морозе. Стала колом.
Кутенок дрожал: ему было холодно, и он хотел есть. Влезть на шубу ему мешал запах: такого резкого запаха он никогда не чуял, это было что-то новое для него и страшное. Ну, а мать, которая бежала рядом с санями, и не думала его жалеть, - она учила его терпеть. И он понял, что своим скуляжом он все равно ничего не получит. Переборов свой страх к чужому запаху, он забрался на шубу и притих.
На небе зажглись первые звезды, хрустел снег под копытами Воронка. Тайга то запрыгивала на сани, то спрыгивала. А кутенок все думал и думал, ну когда же ему дадут поесть. Это был его первый урок терпения и он ему не очень нравился. К полуночи добрались до дома. Распрячь Воронка и насыпать ему овса было дело одной минуты. Сено в кормушке лежало с утра. А напоил он его у колодца по дороге домой. В теплой, еще не остывшей бане, стояла чашка с едой для кутенка и Тайги, приготовленная хозяйкой.
«Куда ж мне его поместить», - думал Петрович. Было бы лето - другое дело. Ну и решил: к теленку в стайку. Сходил в дом, принес теплого молока, налил в чашку и поставил перед Малышом, но тот отвернулся. Понял Петрович - из чужих рук брать не будет. Открыв дверь, позвал Тайгу. Та, как будто ее только и ждали, тут как тут: заскочила в хлев и давай лакать из чашки молоко. От такой наглости Малыш оторопел, вскочил на три своих лапы, грудью закрыл чашку и, наклонив голову, мгновенно вылакал все молоко. Тайга подошла и снова бесцеремонно облизала его, собрав все капельки с морды. Не один раз применял Иннокентий такой приём в жизни, когда приученная собака не берет из чужих рук еду, и всегда побеждал инстинкт. «Ну, будет жить!», а завтра решил сходить к хозяину и пусть решает, что делать с собакой.
Утром на зорьке, подоив корову, Валентина Ивановна (или бабка, как называл ее Петрович) зашла в закут, что бы напоить телка, и увидела лежащую на подстилке собаку. «Господи, опять кого-то приволок, - подумала она, - ну не может он без этого!» Кого только не приносил Иннокентий в дом! Козлят, оставшихся без матери, лосенка, которого потом не знали, как выпроводить в лес. Он две зимы подряд приходил в огород, где стоял зарод с сеном, как к себе домой. Благо живут они у околицы, рядом с лесом. Три года жила утка без крыла, такая злая, что и собаки не надо. Приходилось провожать гостей всякий раз, от ее гостеприимства бывало не отобьёшься. А уж по двору ни коту, ни кошке ходу не было: если заметит кого - спасение только бегством в сени или предбанник. Всех и не перечислишь. Напоив телка, подошла поближе, чтоб рассмотреть квартиранта и увидела обмотанную культю вместо лапы, в кровавой повязке. Молча повернулась и вышла.
Петровича разбудило ворчание бабки. Еще немножко полежав, подождал когда она выйдет, чтоб не попадаться ей на глаза, встал, оделся. Он за 48 лет, что прожил со своей бабкой, не то что хорошо знал характер, а выучил его наизусть. Главное - первые пять минут не показываться ей на глаза, когда она ворчит. Прихватив с собой баночку с мазью и нарвав полосок (пришлось разорвать старенькую простынь), Валентина Ивановна вернулась в закут, где лежал Малыш, и без всякого страха начала разматывать кровавое тряпье. Не зря в народе говорят – заживет, как на собаке. Рана немного затянулась, и из нее сочилось сукровица. Обмазав хорошо тряпицу прополисовой мазью (благо пчелы были свои и коровье масло; мазь она готовила всегда впрок), приложила к ране и ловко перевязала лоскутами. Потом подумала, сходила в дом, взяла холщевый мешочек, разрезала посередке лямки и ловко одела его на культю, завязав тесемки на спине собаки, и все это без единого слова. Малыш не понимал, что с ним происходит: от этого человека исходил такой приятный запах, и еще, что-то такое, чего он не знал. С человеческой добротой он столкнулся впервые. Перед ним поставили небольшое корытце, наполненное вареной картошкой с отрубями и приправленное молоком. Когда человек вышел, он уже без церемоний съел всю пайку, улегся на мягкую подстилку и закрыл глаза. Такого блаженства он не испытывал с самого детства, с того момента, когда его бесцеремонно оторвали от матери и отдали в руки хозяина. При одном воспоминании о хозяине у Малыша встала дыбом шерсть, и появился оскал, про который говорят - волчий...
Не дожидаясь, когда вернется бабка, Петрович вышел на улицу и направился к Фролу, что бы рассказать ему о собаке. Подойдя к воротам, постучал. Это был, пожалуй, единственный дом в селе, в котором двери были заперты на засов днем и ночью. На стук отозвался громкий, злобный лай волкодава, сидевшего на длинной цепи, которая тянулась от крыльца до ворот. Подождав минут пять, он опять постучал. Дернулась занавеска и кто-то выглянул. Прошло еще несколько минут, потом раздался скрип открываемой двери. Вышел хозяин: в валенках на босу ногу , рваном трико, через которое выглядывало голое тело, в фуфайке накинутой на плечи.
- Чего пожаловал в такую рань? - спросил у Петровича вместо приветствия.
- Ну, раз пришел - значит по делу, - ответил тот. - Вчера ездил в лесосеку, пес твой попал в капкан.
- Да знаю я, - перебил Фрол Петровича. - Ружья не было с собой, а то б пристрелил, чтоб не мучился.
От такой наглости и цинизма Фрола по всему лицу Петровича пошли красные пятна, но он сумел сдержать себя в руках. Ведь Фрол знал, что капканы (которые он ставил) запрещены законом, да и ружья ему не полагалось, - его выгнали с работы и наложили запрет на оружие после того, как был пойман с поличным на браконьерстве.
- Так что же теперь делать с собакой? - спросил Петрович. В ответ последовал такой мат (сам он никогда не матерился, считал это большим грехом), что у Иннокентия все перевернулось внутри, и захотелось дать по-русски, со всего плеча, в эту сытую и наглую рожу.
- Давай я тебе патрон дам, если свой жалко. На кой хрен ты его тащил в деревню? Все равно он уж больше ни к чему не годен! Еще возится с ним…
- Так забирать ты пса не намерен?
- А на кой он мне?! Ты подобрал - сам и вошкайся.
Сплюнув через плечо, повернулся и пошел во двор. Было слышно, как пнул пса, и тот с визгом, гремя тяжелой цепью, заскочил под сени.
Пришел домой. На столе уже стоял готовый завтрак, но Петрович сразу прошел в горницу и включил радио. Валентина Ивановна повернулась и что-то хотела сказать мужу, но, увидев его лицо, поняла - не время, сейчас лучше не подходить. Отойдет сам все расскажет. Почти полвека проработал, в своем лесничестве, в должности лесника Иннокентий, но смирится с человеческой наглостью, жестокостью по отношению к природе не мог. И стреляли в него, и травили его скот, обливали соляркой заготовленное на зиму сено. И не было у него даже в мыслях желания хоть на миг бросить все и уйти, отойти в сторонку. Вся жизнь его прошла в тайге. За такую красоту, подаренную людям Господом, одной человеческой жизни, считал он, было мало.
Прошло более полугода и уж весна плавно переходила в лето, Малыш привыкал к новой жизни. Он чувствовал свободу, его никто не бил, не садил на злую, колючую цепь, которая сдавливала горло. Кормили его досыта, а хозяйка, жалеючи его, нет- нет, да подливала ему молочка. Давно зарос шов на культяшке, и Малыш бегал на трех лапах не хуже, чем на четырех. Износил уж не один холщевый мешочек. Ему сшили из мягкой кожи и подкладки что- то вроде сбруйки. И, когда Петрович собирался в тайгу или на реку, пес сам брал в зубы сбруйку и подходил к бабке - это было его безграничное доверие к ней. Иногда он ложил голову ей на колени и блаженно закрывал глаза. И ее запах, такой вкусный, пахнущий молоком, напоминал ему время, когда он был щенком. Замечал Петрович, что иногда вдруг казалось бы ни с того, ни с сего у Малыша поднимался, вставал дыбом загривок и появлялся волчий оскал. Но вскоре все стало понятно: мимо двора проходил Фрол.
Вывозка пчел из зимника прошла успешно, как полагал Петрович: сын на тракторе с телегой помог и вывести, и установить улья (улки) с пчелами в летнем лагере на пасеке, - это примерно десять километров от села. Запряг Воронка в телегу, сложил скарб, еду для собак (Тайга и Кутька остались на пасеке, караульными), флягу с водой, постель для себя (зачастую оставался с ночевкой в лесу). Малыш уже наряженный бабкой в сбруйку, сидел возле Воронка, Тайга, забравшаяся в телегу, с нетерпением ждала отправки. Кутька вырос: теперь это был сильный, молодой, горячий пес - в телегу ему больше не полагалось - и он всегда плелся позади или с боку. Малыш, хоть и на трех лапах, но иерархию держал. Кутька это на себе испытал не единожды, поэтому вперед не совался. «Ну, с Богом!» -сказала бабка, открывая ворота.
До места добрались без приключений. Сложив весь инвентарь и вещи, от небольшой сосенки до вагончика протянул проволоку и, зацепив карабин, пристегнул Кутьку. Тайга была на свободном ходу, но без Кутьки она никуда не пойдет. Накормив собак и оставив им много корма на утро, повернул Воронка в сторону дома. Тайга метнулась было за ними, но услышав призывный лай Кутьки, покорно вернулась обратно. Солнышко стало уходить за горизонт, высокие стройные сосны отбрасывали длинные черные тени, и от этого казались еще длиннее. В лесу быстро темнело. Тайга первая почувствовала запах дыма, который тянулся со стороны поля и становился все сильнее и сильнее. Прямо на пасеку шел пал -- это вал огня и дыма. Горело все: сухая трава, мелкие сосенки… Они так быстро и мгновенно вспыхивали от корней до макушек, - горели как свечки. Тайга металась от Кутьки к небольшому болотцу. Пасеку заволокло дымом. Огонь шел… нет, он бежал, летел со скоростью ветра, и все ближе и ближе подбирался к вагончику и улкам. Не зря Петрович считал Тайгу умной. Подбежав к Кутьке, который тяжело дышал высунув язык, натянув карабин, (это небольшая цепочка с застежкой), Тайга начала копать нору. Быстро сообразив что к чему, Кутька стал помогать матери и развил такую скорость, ему позавидовал бы экскаватор, благо почва была сырая. Углубившись в землю на сколько позволял карабин, Кутька уткнулся носом в сырую землю и затих, а Тайга все рыла и рыла вокруг, отбрасывая задними ногами сырую землю и ею засыпала сухую траву вокруг, в том числе и Кутьку. Загорелся вагончик и сухая трава под ним. Тайга бросилась в болото и легла между кочек в воду. Вдруг Тайга поняла, что дым больше не лезет в нос и глаза. Ветер, сначала несшийся на них, переменил свое направление и теперь уже дул в обратную сторону, к Амылу. Выбравшись из болота, она побежала к вагочику. На его месте стоял железный каркас. Сосенка, за которую Петрович привязывал проволоку, сгорела и свободный конец ее болтался кольцом возле того, что осталось от вагончика. Буквально в полуметре от ульев огонь отвернуло; он ушел в ущелье. Зарево освещало остатки вагончика, болото и кончик хвоста, который торчал из норы. Кутька от страха так глубоко залез в нору, что застрял. Тайга подошла к нему и стала рыть рядом. Вскоре хвост зашевелился и с трудом стал двигаться назад, а потом показался и сам хозяин. Грязный, со взбившейся шерстью, весь в земле, Кутька кинулся к болотцу и, тяжело дыша, стал лакать воду. Проволока больше не держала его, только карабин тащился по земле. Напившись, Кутька подошел и лег возле матери. На небе погасли звезды, и вскоре солнечный лучик заиграл на верхушке сосны за болотцем. Начинался новый день.
Вернувшись вечером домой с пасеки, Петрович еще долго возился под крышей сарая: готовил себе на завтра инструмент. Малыш вылез из вольера и улегся под сарай: ему было жарко. Легкий, уже почти летний ветерок, доносил запах дыма. Вышел Петрович, по привычке задвинул засов вольера, не видя, что Малыш лежит под сараем. Вошел в дом, вскоре там погас свет. Ветер усиливался, гарью пахло еще сильнее. Сквозь сон Малыш уловил еще один запах, и этот запах все усиливался, приближался. Он открыл глаза: ни с чем и никогда не мог перепутать он этот запах: «Хозяин!». Обойдя сарай с другой стороны, Малыш тихо опустился на землю и пополз. В темноте он ощутил, как человек перелез через изгородь из жердей, направился к сараю, где находился скот и сложенное на осень сено для скотины. В руках у него был какой-то предмет, и от него шел резкий запах. Как только хозяин поравнялся с ним, Малыш стремительно прыгнул, словно в схватке со зверем, с самым страшным зверем, сбил с ног, встал над ним и в тишине раздался звериный вой.
Проснувшись, Петрович подумал, что ему, что-то померещилось во сне. Но душераздирающий, звериный вой вновь повторился. Быстро накинув на себя рубаху, схватив фонарик, выскочил из дома. «С огорода!» - мелькнула мысль. Забежав в огород, фонариком высветил лежащего на земле человека и стоящего над ним пса. Шерсть дыбом стояла на загривке, глаза горели зеленым огнем, и настоящий волчий оскал дышал в лицо лежащему на земле человеку. Подойдя ближе и посветив фонариком прямо в лицо лежащему, он узнал его.
- Убери собаку, - прохрипел Фрол.
- Зачем? - спокойно ответил Петрович. - Пусть он сам поквитается с тобой за твою доброту, а я пока за участковым схожу.
Не успел он договорить, как Малыш со всего маху прыгнул на него и сбил с ног. Почувствовав, что собаки нет над ним, Фрол мгновенно вскочил и тут грянул выстрел. Вытянув руки, Фрол упал к ногам лежащего на земле Иннокентия. Все произошло так мгновенно, с такой быстротой. «Уж не сплю ли я?!» - подумал Петрович. И вдруг услышал, что за забором кто-то хрипит. Вскочив с земли, кое - как нащупав в темноте фонарик, кинулся к изгороди. Посветив за забор, он увидел лежащего на земле человека, из горла хлестала кровь, а в руках он держал обрез.
А Малыш уже мчался по дороге, ведущей на пасеку. Постучав соседу, у которого в хате горел свет, кое-как наспех объяснил, что случилось, и хотел бежать за участковым милиционером, но в этот момент к дому подъехала машина председателя сельского совета, из которой вышел участковый и с ним еще два человека в штатском.
- Кто-то хотел сжечь вашу пасеку, - сказал участковый, протягивая руку для приветствия.
- Сгорел только вагончик, улья остались целы.
- А собаки, собаки-то как?
- Целы твои собаки, трупов нет..
«Малыша, тоже где-то нет» - мелькнула мысль
- А у нас одни трупы - сказал Петрович и подвел их к лежащему на земле, из горла которого уже не было слышно хрипа.
Перевернув тело кверху лицом, все узнали в нем сына Фрола - Игната. На его шее зияла рваная рана. Клок мяса был вырван вместе с веной и позвонком. Так рвал Малыш, когда догонял свою добычу. Догнав зверя, вскакивал ему на спину (сохачу, маралу, козе, кабарге и даже медведю), зубами вырывал клок вены или перегрызал лен, и спокойно спрыгивал со своей жертвы. По следу крови хозяин находил обессилившего зверя. И этому научил его хозяин. Там, за забором, тоже был зверь. Если б Малыш промахнулся, огонь из той палки, которую держал в руках Игнат, достал бы и его, также как он достал старого егеря - друга Петровича, Ивана.
Малыш бежал, летел по дороге ведущей к пасеке. Запах гари становился все сильнее. И вдруг он почуял, что к запаху гари примешался живой запах – Рыжая… Эту он узнал бы из тысячи запахов! Он остановился. Тайга тоже почувствовала его, и пробежав еще метров сто, увидела Малыша, сидевшего на краю дороги. Подбежав, деловито облизала, как будто обцеловала, и села рядом. Какое-то неведанное раньше чувство охватило пса, не он мог понять, с чем столкнулся, что творится с ним. Он замер, прислушиваясь к себе, уткнувшись носом в густую шерсть Тайги. Так их и застал Кутька, тащившийся позади матери с карабиновой цепью на шее.