Ирина Тубина
ЗЯТЬ
У стариков дымила печь. Баба Маня привычно и споро вынула два кирпича и стала выгребать золу, которая, как ей казалось, забила дымоход, дед сидел в кресле совершенно безучастный к происходящему. Старый пиджак наброшен поверх майки, а худые руки бессильно лежали на коленях. Он молча наблюдал за работой супруги, иногда закрывал глаза, словно от чудовищной усталости. На столе лежали таблетки от астмы, что привезла из города дочь, их дед принимал точно по часам. Дед начал жадно втягивать воздух, руки на коленях подпрыгивали..
Баба Маня собирала на полу золу и сердилась. Ей было жалко своих трудов: всего месяц назад побелила печь и кухню, а стенки закоптились и печь в темных полосах. Она подошла к окну и еще больше рассердилась: на новые ситцевые занавески осела копоть, а после стирки они не будут такие яркие и нарядные. И палисадник с еле проклюнувшейся травой не радовал глаз. Май был холодный. Утром дорога серебрилась от инея, а днем холодные ветры выдували последнее тепло. Май из тех, про которые говорят: «Май – шубы не снимай. Май сена дай, да сам на печку полезай». А печка то, как раз и не топилась, печка дымила.
Дед достал из кармана пачку дешевых сигарет и закурил. Это взорвало бабу Маню:
- У-у змей, у-у змеиное отродье, и так задыхается, скорую помощь ночью вызывала, а дымит, как печь.
Дед отмахнулся рукой, словно на жужжание мухи:
- Буду курить – помру, не буду курить - тоже помру!
Бабка не на шутку разозлилась:
- А хоронить тебя кто будет? Денежки на похороны скопил?
Дед отвечал спокойно:
- Дети схоронят, зароют, плетень подпирать не оставят.
Баба Маня век считала себя экономной хозяйкой, лишнего не покупала, на мешок и то не одну заплату посадит, любую вещь вычинит, да на изнанку вывернет и еще раз вычинит. А любую копеечку отложит на «черный день». Не было так необходимых в крестьянском хозяйстве сепаратора и холодильника, телогрейку с плеч не снимала, а пальто только в большие
праздники надевала, зато на книжке денег хватило бы на новые «Жигули». И вот в один год что скоплено на «черный день», чтобы и поминки как у людей и детям что-то оставить, превратились в пыль. Цены менялись, чуть ли не каждый день, росли и росли, только продавцы успевали ценники менять.
Брякнула щеколда и в дом вошел зять Виктор. Баба Маня спросила его:
-Ты обедать будешь?
- Не откажусь, - охотно согласился он, придвинул табурет и сел к столу.
Баба Маня налила в тарелку щей и тоже присела за кухонный стол.
-А ты на чем приехал? - спросила она Виктора.
-На «КПТ-4», - с улыбкой сказал Виктор.
КПТ-4 или Копыта Четыре называли белую хромую, давно списанную лошадь. Виктор делал прививки и лошадь продали Виктору-ветеринару очень дешево. Виктор ее вылечил и стал ездить верхом, собирая насмешки. Даже родной брат кричал ему:
-Что-то ты КПТ-4 не смазал – стуку много, скорости нет.
А племянник еще добавлял:
-Клячу казахи на махан купить хотят, три рубля дают!
Знакомый мужик приветствовал так:
-Что за рыцарь печального образа?!
На ветучастке, где работал Виктор, предлагали сменить КПТ-4 то на самокат, то на колесо от «Мерседеса». Так что насмешек он из-за своей КПТ-4 наслушался вдоволь и перестал обижаться, а только улыбался и сам же подшучивал над собой : «Моя КПТ не от солярки работает, а свое горючее сама возит с дальних покосов».
Баба Маня подливала щей Виктору и расспрашивала:
-К Генке печнику ездил?
-Да запил Генка, неделю пьет, а что ему - ни кола, ни двора, сложит печь и неделю гуляет.
Тут оживился дед и, словно припомнил:
-А отец мой, царство ему небесное, славился, как хороший печник, разные печи клал и голландку и русскую, а я вот не выучился. Эх, ты бы, Витька, выучился печки класть, раньше многие умели, а теперь раз-два и обчёлся.
Виктор даже обиделся:
-А мне-то зачем печки уметь класть? Я – ветеринар. Ко мне идут, и днем, и ночью и начальники, и торгаши, и даже милиционеры: «Ну-ка Виктор Иванович выручай, спасай.» Мне и так что хочешь достанут и сделают.
-Это так, ты – в почете, - согласился дед. - А вот у Генки-печника скотины нет и ты ему вроде бы и не нужен.
-Нужен – уверенно сказал Виктор,- вот пропьется и придет ко мне.
Виктор хитро улыбнулся:
-У меня всегда первачок стоит.
-А милиция теперь за первачок не штрафует? - спросила баба Маня.
Виктор хвастливо сказал:
-А милиция меня не обидит…
В прошлом году на 1 мая я перебрал, а тут приехал какой-то новенький молоденький мильтон. Он-то и забрал меня в вытрезвитель. Да еще бумагу написал. Из-за бумаги и уволить могут. Сейчас столько беженцев из Казахстана, найдут другого ветеринара. И многие поймут, что тот ветеринар мне в подметки не годится, а так для острастки за дружбу с зеленым змеем уволят. Работать сейчас трудно, да и не лежит душа к другому делу. Я понимаю бессловесных пациентов моих. И, как говорят, не хочу судьбы иной. Вот такие переживания…. А через день тот же милиционер приезжает домой, корова у него заболела. Милиционер хоть и молодой, а семейный и всего-то богатства у молодых – корова. Ну я тоже гордый и говорю: «Верни ту бумагу, что мне на работу накатал». Милиционер чуть не плачет: «Я ее своему начальнику передал, как же я ее верну?» А я на своем: «Твое дело». Делать нечего, как бедный мильтоша танцевал перед своим начальством, он бумагу ту мне принес, а я поехал корову его лечить.
Виктор сидел развалясь, сам собой несказанно довольный и продолжал
-Я теперь завязал, не пью, детей поднимать надо, но если в праздник и я переберу, то милиционеры меня не в вытрезвитель, а домой отвозят.
-Виктор поднялся из-за стола:
-А Генку-печника я доставлю в лучшем виде и кирпич я давно припас. Под навесом лежит.
-Ну, Витя, на тебя одна надёжа, - сказала баба Маня – я болею, а дед совсем задыхается, негодные мы ни на что.
Дед добавил:
-Я за свой век много поработал. И одеть было нечего, и ели что придется, и война, и после войны. Пусть теперь молодежь работает.
-Правильно батя, отдыхай, - сказал Виктор и вышел.
Через неделю Виктор привез и кирпич, и глину, и самогон, и Генку-печника. Генка развалил печь и стал класть по-новому, любовно поглаживая каждый кирпич. И лишь иногда поглядывал на стеклянный сервант, где томилась непочатая бутыль.