Поляна была большой, чистой, без высокой травы и кустов и, не то, что бы идеально круглой, но близкой к этому. Огромная ель, росла на самом краю поляны, словно зверь, подошедший к кругу света, отбрасываемого костром и замерший на грани света и тьмы. А в центре, на небольшом взгорке высился огромный раскидистый дуб. Летом, надо думать, древесный исполин весело шелестел своей кроной и давал приют великому множеству зверушек и букашек, но сейчас больше напоминал сведенную судорогой человеческую ладонь, разверстую к небу. Ладонь поверженного - вскинувшего беззащитную руку навстречу разящему мечу. Низкие тучи, казалось, цеплялись своими космами за оголенные ветви. В корнях могучего дерева горбатой кабаньей спиной выглядывал покрытый лишайником валун.
- Это место? – поинтересовался я у затаившейся за моей спиной Джейн.
Девочка, лишь молча неопределенно пожала плечами, осматривая неприглядную картину.
- Не бзди, прорвемся, - нарочито грубо сказал я.
- Ну, сколько можно, а? – Джейн со страдальческой миной посмотрела на меня: - Я прожила пятнадцать лет, но и то знаю – от Черной Охоты не спастись. Только если ты не маг.
Она с надеждой взглянула на меня. Но пришлось разочаровать девочку:
- Я не маг.
В принципе, я не очень-то и соврал. Колдовать (по крайней мере, чтобы это хоть как-то отличалось от площадных фокусов) я сегодня если и смогу, то очень и очень немного.
-Ладно, пойдем поближе к дереву. Устроимся поудобнее. Помозгуем.
- О чем?! – воскликнула она: - Мы не спасемся! Этих тварей не убить простым оружием, их можно убить только магией! Понимаешь ты или нет?!!!
Последние слова она уже прокричала, срываясь на визг. Ну, это мы проходили. Я шагнул вперед и отвесил ей хлесткую пощечину:
- Заткнись и слушай! Я вытащил тебя с казни, вытащу и отсюда, – а про себя добавил: «Ну, или сдохну, по крайней мере, раньше, чем ты.»
Джейн держалась рукой за горящую щеку и волчонком глядела на меня. Вот и ладушки. Пусть злится – если есть злость, то нет страха.
- Пошли.
Я, извинившись перед мечом, срубил пару маленьких елок в обилии росших вокруг и кинул под корни дуба. Джейн после моего кивка уселась на одну, я – на вторую. Закрыл глаза и откинулся назад, затылком и спиной опершись о толстенный ствол, покрытый шершавой корой. Мыслей, как назло, не было ни одной. Смеркалось. До ночи еще часа два. Погони не будет. Лидиса – далеко не дура, и сама понимает, что Охота разделается с нами куда вернее, чем топор палача. И уж куда страшнее. Что делать? Что делать? Что делать?
- Умирать, - буркнула Джейн и, я понял, что твержу этот вопрос вслух.
- Черта с два!
Девочка лишь покачала головой и отвернулась. Обхватив руками колени и оперев о них подбородок, она смотрела, как окружающий лес тонет в наступающих сумерках. День медленно, но гораздо быстрее, чем хотелось, угасал. Пахло прелой листвой, влажной зимней свежестью снега. Джейн была во всем права. От Охоты не спастись и не уйти. Но побороться-то можно!
Я, превозмогая боль в натруженных мышцах и нечеловеческую усталость, поднялся и побрел в лес.
- Ты куда? – встрепенулась Джейн.
- Надо костер разжечь. А то замерзнем так, что и Охоте не разжевать будет.
- Я с тобой!
- Пошли.
Примерно через полчаса мы сгрузили под корнями дуба две немаленькие охапки хвороста. Сняв дерн, как можно дальше от крупных корней, я сложил небольшой шалашик из сухих веток и мха. Встал перед ним на колени и окружил ладонями. Через пару секунд меж рук завился легкий дымок, а потом с негромким хлопком, вспыхнул огонь.
Джейн, севшая в прежнюю позу к дереву, подозрительно сощурилась:
- Ты ж говорил, что ты не маг!
- Да какая это магия! – отмахнулся я, но взглянув девочке в глаза, увидел там нешуточный страх, и поспешил добавить: - Потом объясню.
И занялся костром. Как бы мы не хотели, в каждом из нас (у кого - глубоко, у кого – поближе к поверхности) сидит неандерталец, для которого огонь был даром небес. И когда в темноте ночи разгорается костер, этот седой от инея и пыли предок вылезает наружу, и мы часами можем смотреть на дикую, первобытную пляску пламени, разгоняющую окружающую нас темноту. Вот и Джейн, погрузившись в этот своеобразный транс, неотрывно смотрела в огонь.
А я, убедившись, что костерок не погаснет от случайного порыва ветра, несколько минут сидел неподвижно с закрытыми глазами, чтобы унять боль резанувшую затылок и разогнать радужные круги перед глазами. Клятая магия! Мне казалось, что изнутри черепа пляшет свои народные пляски десяток морских ежей. Я наклонил голову, помассировал затылок и с силой потер шею, чувствуя как медленно, словно гигантский маятник, качается земля подо мной. Маг хренов! Всего-то два боевых режима за двое суток и маленький костерок, а затылок ломит так, будто колдовал неделю напролет. Мне бы недельку помозговать над местным Источником или хотя бы поблизости от него, а потом отлежаться денек да поспать, а я тут изображаю из себя героя, хотя сам прекрасно понимаю, что вояка из меня сегодня, как из коровы балерина.
- Фреки - вывел меня из задумчивости голос Джейн. Она, положив голову на колени, смотрела на меня поверх огня.
- Да, девочка, - отозвался я.
- Зачем ты спас меня?
- Оп! – я даже немного пришел в себя от такого вопроса.
- Нет, ты не подумай чего плохого. Просто, какое тебе, наемнику из Волчьих Голов, оказалось до меня дело?
- Честно? – зачем-то уточнил я и, увидев кивок, ответил: - С похмелья был. Да и не люблю, когда детей бьют.
- А если бы мамка своего нашкодившего сына отшлепала - тоже вмешался бы? – голос Джейн был полон далеко не детского сарказма.
- Там другое. Там мать воспитывает ребенка.
- Грелдик тоже воспитывал меня – пожала Джейн плечами: - Он мог бы сразу отвести меня в тюрьму и сдать как пойманного вора. Получил бы деньги. А не стал.
- Могу отвести тебя обратно, - вспылив, предложил я.
- Не успеешь, - отрезала Джейн и снова уставилась в огонь, оперевшись подбородком о колени.
Не найдя в себе слов и сил для возражений, я огляделся. Мир за кругом света отбрасываемого костром, сразу покрылся непроницаемой тьмой и, приходилось до боли напрягать глаза, чтобы разглядеть деревья окружающие поляну. И от напряжения сразу казалось, что мрак между стволами клубится, будто туман, и неторопливо перетекает от дерева к дереву, неотвратимо подбираясь все ближе. Я на всякий случай «обнюхал» поляну.
Лес вокруг был пуст, насколько это вообще было возможно. А вот от дуба шел слабый, но ощутимый «запах». Я вскочил (вернее попытался это сделать), прижался лбом и ладонями к стволу, и «прислушался». Но первая радость сменилась разочарованием: под дубом, метрах в полутора вглубь, еле теплились остатки Источника. Он практически исчерпал себя. Я отвернулся и сел. Джейн, не меняя позы, вопросительно посмотрела на меня, но я отрицательно мотнул головой и, она снова уставилась в огонь. Мысли у меня были самые невеселые.
Да, Источник был. Скорее всего, Беовульф оставлял его как резервный для Охоты, которая когда-то была всего лишь охранной системой. Когда-то Источник был довольно мощным, но сейчас Сила пробивалась наверх лишь по каналам одного из корней дерева, который сумел прорасти сквозь него. И всей его силы едва хватило бы на пару охранных кругов. А смысл ставить охранку, если мы и так почувствуем приближение Черной Охоты? Твою ж мать, ведь даже на «Божественный Ветер» не хватит! Да что значит «даже». На «Камикадзе» нужен минимум Посох. А ладно, что мечтать о несбыточном!
Я взглянул на девочку. Пятнадцатилетний подросток, рано потеряла отца, мать свою, судя по всему - вообще на знала, угловатая, нескладная, как все они в этом возрасте. Сил - хоть отбавляй, а вот ума и опыта – ноль. Воровка, но насколько я понял - не по желанию, а по нужде. И такая обуза! Ведь, когда придет Охота, она из человека превратится в животное, бьющееся в ужасе. И будет только мешать. Парализовать? И она будет чувствовать, как твари едят ее еще живую? Я зверь, конечно, но это лежит уже за гранью даже звериной жестокости. Усыпить? Медленно, исподволь погасить сознание – это я, пожалуй, смогу.
Закрыв глаза, я потянулся к слабо пульсирующему Источнику. Сила теплым потоком потекла под своды черепа, а оттуда колкими искрами сбежала по плечам в руки. Я медленно прочел заклинание и раскрыл сложенные лодочкой ладони. На «зрение» сил уже не было, а вот «нюхом» я почувствовал, как колючий шарик Силы воспарил над ладонями и уплыл в сторону Джейн. Замер перед ней и с дыханием ее проник внутрь. Девочка сморщилась и провела по лицу рукой как человек, которому ветер бросил на нос невидимую паутинку. Я напрягся: если Джейн чихнет – но вторую попытку ни моих сил, ни сил Источника не хватит. Заклинание и так было слабым. Хорошо если подействует, хотя бы через полчаса. Ускорить действие можно. Нужен только длинный монотонный рассказ. Три тома «Войны и мира» подошли бы. Я горько усмехнулся. Джейн скосила на меня глаза. Я кивнул ей:
- Хочешь - сказку расскажу?
Девочка посмотрела на меня как на больного, но смутить меня не удалось. С минуту, наверное, мы играли в гляделки, а потом она сдалась, пожала плечами и шепнула, прикусив губы:
- Давай.
Я прочистил горло и начал рассказ:
- Когда-то очень давно, так давно, что даже в самых старых летописях не осталось памяти о том времени - этот мир был совсем другим. В нем было гораздо больше людей, всяких разных животных и много-много чудес. Каждый человек мог разговаривать с другими людьми за многие-многие лиги от него. Повсюду висели чудесные живые картины, показывавшие то, что хотели видеть их хозяева. Было всегда светло и тепло и много-много вкусной еды и питья.
Улицы городов были многолюдны в любое время года и суток, а не только по ярмарочным дням. В мире были огромные государства с мудрыми и не очень мудрыми правителями, с сильными армиями и могучим оружием. Это был обычный мир. Там жили обычные люди. И все хотели жить. Жить хорошо, долго и счастливо. И по возможности, поменьше работая. Каждый ведь этого хочет, правда?
Джейн, слушавшая меня, оперев подбородок о подтянутые к груди колени, неопределенно передернула плечами.
- Хочет-хочет. И однажды нашелся один мастер, глава большой гильдии, который захотел воплотить эту мечту обычных людей. Но как сделать так, чтобы человек, который хочет вкусно пить и есть, сладко спать, работал меньше, а получал все, что хотел?
- Заставить работать другого, - подала дельную мысль Джейн.
Я хохотнул:
- Многие так и делали. Но этот мастер был очень добрым. И он решил сделать так, чтобы вместо человека работали механизмы. Ну, ты ветряную мельницу видела? Вот и этот человек хотел, чтобы что-то такое же делало за людей всю работу. Представь себе человека из железа, только внутри у него шестеренки крутятся, ремешки всякие колесики вращают. Он сам ходит, машет руками, только говорить не может.
- А смотрит как? – спросила Джейн, потирая глаза.
- Ну, - запнулся я: - Не знаю. Как-то. Волшебным образом.
- Нескладно получается – усомнилась девочка: - Зачем этому мастеру делать механического человека с волшебными глазами?
- Слушай, кто сказку рассказывает?! – возмутился я: - Ну, хорошо, пусть механические люди были без глаз. Мастер заводил их как часы, и как мельник рычагами поворачивает мельницу к ветру, или жернова прижимает то сильнее, то слабее - вот так и этот мастер вручную управлял этими механизмами. Одно у него получилось. Он научил своих механических слуг слышать его приказы.
- А как? – спросила Джейн и зевнула во весь рот. Долго-долго.
- Он ведь был великий мастер, - выкрутился я на этот раз:- Но как он не пытался - сделать так, что бы механические слуги правильно выполняли ту же работу, что и человек, у него не получалось. Нет, конечно, они уже могли переложить что-то с места на место, но этим, как правило, все и заканчивалось. Да и то мастер почти все время вручную управлял ими. Сделать что-то сами они не могли. А мастер хотел сделать так, чтобы человек сказал, что он хочет, а оно - раз и сделалось. Само. И тогда он поделился своей мыслью с мастерами других гильдий. Кто-то посмеялся над ним, кто-то обозвал глупцом, но пять мастеров со всего мира откликнулись на его слова. И они стали работать вместе. Долго они пытались найти выход. Лет семь, не меньше. Но ничегошеньки у них не получалось.
Пока, наконец, один из них, увлекавшийся всякими мелкими букашками, не предложил посмотреть на муравьев. Один муравей ведь ничего не может, он слишком глуп. Но если их тысячи - они строят муравейники выше человеческого роста с множеством ходов, делают запасы, охраняют свой замок, оберегают королеву. В-общем - ведут себя как люди. Вот и решили мастера сделать механизм очень маленькими. И даже если каждый из них туп как пробка, то, по воле человека собираясь в группы, они могли бы сделать очень многое. И мастера принялись думать над этим. Они создали механических муравьев и стали думать, как их уменьшить, они учили муравьев понимать слова и опять думали, как сделать приказы понятными. И додумались до того, что эти их муравьи стали такими крохотными, что простым взглядом их и не увидишь. Зато их было очень много. Так много, что собранные вместе они клубились вокруг собравшего их человека, как черный туман. И когда эти невидимые муравьи передвинули перо на столе, ликованию не было предела. Мастера так обрадовались, что решили научить этих муравьев делать себе подобных.
Джейн, осоловевшим глазами смотревшая в огонь, при этих словах хихикнула. А потом потянулась, широко зевнув, и прилегла, подложив под щеку ладошки и прикрыв глаза. И сонным голосом проговорила:
- Ты рассказывай, Фреки, рассказывай.
- А больше, собственно и рассказывать-то нечего, - прошептал я, но все же, вопреки своим словам продолжил: - Мастера научили муравьев делать себе подобных. Только это можно было сделать в особых местах. Ведь муравьям было нужно то, из чего они бы себя делали. Ну как, например, каменщику для приготовления раствора нужна известка. Только муравьям этим нужен был обыкновенный песок и еще кое-какие мелочи. И тогда эти шестеро мастеров стали учить муравьев делать разные вещи. Один учил разжигать огонь, второй залечивать раны, третий еще что-то. Но ведь муравьи-то все были одинаковы. И находились все в одном месте. И иногда получалось так, что один человек отдает приказ муравьям делать это, другой за соседним столом - делать другое. А муравьи перемешаются и не могут понять: чей им приказ выполнять, или выполняют так, что обоим мастерам аж тошно становиться. Почесали они свои умные головы и придумали. Для того чтобы муравьи выполняли приказы какого-то одного, они должны считать его хозяином. И тогда мастера поделили муравьев поровну. Кстати, муравьи эти, как и настоящие, не все были одинаковы. Первыми были созданы простые муравьи, рабочие. Но они не умели ничего делать, просто бездумно и бесцельно роились в местах, где их создавали. И чтобы управлять муравьями мастера сделали других муравьев, которые сами ничего не умели делать, но понимали слова человека и могли растолковать их рабочим муравьям. Как монахи, например. Те тоже ходят, выпятив пузо, а делать умеют только вид, что говорят с Богом. Были еще и третьи муравьи, жирные толстые, которые были заняты тем, что копили...э-э-э силы, чтобы когда нужно отдать их первым или вторым муравьям. Как купцы. Они ведь возят свои товары туда, где в них есть нужда, а если нет, то копят товары на складах. Так вот, мастера сделали так, что вторые муравьи, которые приказывали рабочим, и которых они тоже поделили поровну, знали только одного хозяина. Самого главного в том, чем он занимался. А первые, рабочие муравьи слушались только своих вторых муравьев. И тогда дело быстро пошло на лад. Муравьи послушно выполняли приказы. Их не было видно, и со стороны казалось, что стоит только человеку сказать, и раз - желаемое появляется перед ним! Чудеса? Чудеса. И когда мастерам стало казаться, что они достигли того, чего хотели решили они сделать так, чтобы и другие люди могли пользоваться этими благами. Но мастера ведь гораздо умнее обычных людей. Не могли еще тогда простые люди приказывать муравьям, слишком сложно и дорого это было.
И мастера собравшись, решили пригласить еще одного мастера. Отлично умевшего улучшать сделанные другими вещи так, чтобы это было просто, красиво, понятно. Чтобы ничего нигде не выпирало и не мешалось, - я помолчал: - Н-да. Не мешалось.., - медленно проговорил я, глядя на мирно спящую Джейн и, хмыкнув, добавил: - С тех пор им все перестало мешать. Такая вот, блин, магия.
Мне вспомнился запах паленого мяса, как пробки стоявший в ноздрях, и меня передернуло.
Джейн мирно посапывала, свернувшись калачиком. «Вот и ладушки» - подумал я. Выпрямился, потянулся занемевшим телом, хрустнул костями и, отойдя от костра, посмотрел на небо. Ни луны, ни звезд. Ночь обещала быть кромешной. Ну что ж, иного ожидать и не приходилось. Хотя капелька везения и полная луна не помешали бы.
До полуночи оставалось где-то два часа.
Страха не было. Я уже столько раз глядел в пустые глазницы Костлявой во всех ее обличьях: и когда загибался в санбате от гангрены, и когда тонул вместе с попавшим в шторм купеческим коггом, и когда впервые напоролся на меч - что, ожидая очередной встречи с ней, не испытывал ничего, кроме какой-то инфернальной усталости. Как от неприятной обязанности, которую не хочешь, но обязан раз за разом исполнять. Сначала она тебя раздражает, потом ты ее ненавидишь, а после всего, лишь устало вздохнув, встаешь и делаешь свое дело.
Я не боялся, но и умирать не хотелось: моя смерть означала и смерть этой клятой девчонки, которую судьба навязала мне и, которая сейчас мирно посапывала, по-детски подложив ладони под щеку. Я посмотрел на ее расслабившееся во сне и от того ставшее совсем детским лицо и удивился, осознав, что злюсь на самого себя. Злюсь за то, что, в сущности, по моей вине она попала на эшафот и волею судьбы, избегнув смерти легкой, пришла в лапы к смерти ужасной. Злюсь за свою неуверенность в том, что смогу отбиться от Охоты. А откуда взяться этой уверенности, если первую экспедицию Академии Охота ополовинила, а вторую заставила спасаться бегством? И это притом, что первую возглавлял сам Мерлин, а вторую Гесер, то есть главы Семей, которым магия должна подчиняться лучше, чем собственные руки и ноги.
А тут я, один, бравый мечтаю о том, что переживу ночь Черной Охоты без доспеха, без магии, без эликсиров, с одним мечом, все достоинства которого - инертность к любой магии и бритвенная острота. Мечтатель, блин! Будь против меня люди, я отбился бы и от сотни, а здесь я даже не знал скольких тварей Охота пошлет за нами.
Я всей кожей почувствовал, когда первые твари Охоты появились на поляне. Зябкий озноб пробежал по всему телу, заставив встать дыбом все волосы, а в грудь словно бы уперлись два обжигающе-холодных прута. Вообще-то я уже должен был корчиться от ужаса, визжать и верещать на все лады, обделавшись при этом, потому, что перед Охотой всегда шел ее Зов. Его еще называли Шепотом. Одна из уловок Охоты: показать свое превосходство, деморализовать противника, нагнать на него ужас и победить еще до битвы, заставить сложить оружие и позволить Охоте сожрать себя. Принцип Зова был действенный, но примитивный. Защита была такой же. И потому вместо того, чтобы порадовать Охоту своим страхом, я спокойно сидел и смотрел на них. Для тварей Охоты ничего не стоит одним прыжком преодолеть расстояние от опушки до нашего костра. Но они приближались неторопливо. Перетекали словно туман с места на место. Если бы Охота была живой, я бы сказал, что твари смущены моим спокойствием. На самом же деле у первого звена Черной Охоты приоритетом была разведка. Когда я поднялся, зажав Нойор в одной руке, а вторую с горящей веткой вытянув перед собой, они замерли. Но через пару секунд снова двинулись ко мне мягко, грациозно ставя широкие лапы с длиннющими когтями твари, больше всего похожие на бредовую смесь гиены, крысы, ящерицы и паука. Они не издавали ни звука. Только слабый шорох шагов. Ни рыка, ни дыхания. Вообще никаких звуков присущих живым существам. Наверное, поэтому бытовало поверье, что Черная Охота - порождение Ада.
Их было всего три. Пока три. Я шагнул вперед. Одна из тварей широко разинула пасть и лязгнула зубами. Это словно бы послужило сигналом двум другим: они одновременно взвились в прыжке. Ну, это было даже неинтересно. Одна из тварей напоролась на Нойор и грудой черного мелкого песка осыпалась на снег, зашипевший так, словно на него высыпали пригоршню углей. Вторую тварь я, что было силы хряпнул кулаком по черепу. Она отлетела в сторону, а я, зашипев от боли, еле удержался, чтобы не затрясти рукой. Ей-богу как будто каменную стену попытался проломить. Левый кулак сразу распух и на все движения отзывался резкой болью. Сломал, вояка хренов! Я заложил левую руку за спину, ловя малейшее движение тварей Охоты. Третья тварь нападать не спешила, дожидаясь пока ее товарка поднимется и подойдет ближе. Потом они синхронно стали заходить слева, будто чуяли боль пульсирующую в руке. Будь я один, я бы даже не шелохнулся, но за моей спиной мирно спала пятнадцатилетняя девочка. И волей-неволей пришлось изображать из себя дурака-героя: кидаться вперед и рубить этих тварей в капусту. Вернее, в песок. Мелкий, черный и удушливый.
Много времени это не заняло, но как только сдохла последняя тварь - сразу же на поляне возникли, словно соткавшись из ночной тьмы, еще четыре. Похожие одна на другую. Я лающе рассмеялся. Все правильно. Следующее звено будет уже из восьми единиц. Рано или поздно, несмотря на все мои потуги и догадки, Охота просто раздавит меня числом. Если не произойдет чуда. Но кроме меня, чудес здесь ждать не от кого. А в моей голове, как на зло, не было ни одной самой завалящей мысли, где это чудо взять.
Появившаяся четверка, похоже, получили четкий приказ: «Убить!». Возникнув на краю поляны, они, на мгновение, растянувшись в туманные черные полосы, оказались рядом со мной. И теперь стало не до раздумий о природе Охоты и способах ее убиения. Я едва успевал отбиваться от щелкающих челюстей и когтистых лап. Все, конечно, было бы гораздо проще, если бы у меня была та же задача, что и у Охоты. Но я-то стремился выжить, а не свалить, как можно больше тварей до того как они перекусят мной. И потому я вертелся как уж привязанный к сковородке. Именно привязанный потому, что ни отступить, ни отойти в сторону я не мог и, в мозгу постоянно звякало: «За тобой ребенок». Вот и приходилось, матерясь сквозь зубы, изображать из себя ветряную мельницу.
Куртка и штаны постепенно стали превращаться в лохмотья. По правой руке зазмеилась струйка крови от когтя полоснувшего по плечу. И хотя я по-прежнему еще успевал удерживать тварей, как можно дальше от своего горла и живота, становилось ясно, что до утра в таком темпе я не выдержу. Дыхание я еще держал. Нойор пока порхал в руках как пушинка. Но по лбу, разъедая глаза, уже тек пот, а у тварей не было ни единого признака усталости. Они все так же методично, раз от раза меняя тактику, продолжали кидаться на меня и были так же быстры и сильны, как и в начале драки.
Брехня все эти сказки про то, что перед смертью человек видит всю свою жизнь. Я не видел ничего кроме оскаленных пастей и кроваво горящих глаз. Жаль, но, похоже, только в плохих (или в хороших, но лживых) романах главный герой перед смертью думает о чем-то возвышенном и философском. О душе, о Боге, о любви и ненависти. Вранье. Ни о чем таком мне не думалось. Мне вообще не думалось. Голова была пустой до звона. Никаких мыслей. Никакого чуда. Никакого выхода. Тогда чего тянуть? Перед смертью не надышишься. «Стальным веером» отбросив подступающую Охоту, я отпрыгнул назад. Нужна хоть секунда передышки.
Господь - Пастырь мой!
Я мечом отрезал от пояса кожаный шнурок и привязал им рукоять Нойора к запястью...
Он водит меня по водам тихим...
Шагнул вперед, заводя меч за спину...
И когда пойду долиной смертной тени...
Одна из тварей взвилась в высоком прыжке, вторая бросилась в ноги…
Не убоюсь зла потому, что Ты со мной!
Джейн. Чернолесье. Ночь Черной Охоты.
Джейн понимала, что спит. Но от этого было еще страшнее. Так бывает: видишь страшный сон, темное удушье сжимает горло, руки ноги и все тело кажется каменным, неподъемным, неживым, гробом чьей-то ужасающей фантазией принявшим форму человека. И в этом окаменевшем теле бодрствует только душа и мечется в нем, корчится от тяжелого, давящего ужаса и ничего не может сделать. Кругом только мрак тяжелый, душный, непроницаемый и, он поднимается все выше и выше. Липкими, холодными пальцами стремится к шее, захлестывает распахнутый в беззвучном крике рот и…и, обычно, человек просыпается тяжело дыша, озираясь вокруг, облизывая пересохшие губы.
А Джейн проснуться не могла. Она видела смутные черные тени за гранью света, костер языками своими тянущийся к вековому дубу, словно ища у него защиты от мрака, наполненного ужасом и смертью. Сам дуб слабо светился, будто в стволе его змеились тоненькие, часто прерывающиеся и пропадающие прожилки света. Глубже под деревом слабо-слабо пульсировал меркнущий сгусток света. Тонкими нитями он еле-еле пробивался сквозь окружающий его мрак. Но и только. В неверном туманном свете Джейн показалось, что куда-то вглубь земли уходит еще одна тонкая нить. Но нет – это было только видением, обманом, навеянным меркнущей надеждой и истошным желанием жить.
Красные, будто от погасающего пламени всполохи то и дело пробегали сквозь мрак, казавшийся плотным, непроницаемым, от того - живым и, согласно этим вспышкам к Джейн тянулись щупальца тьмы. То тонкие почти незаметные, как шелковая нить, то толстые, как отожравшиеся слизняки и непроницаемо черные. Только в глубине словно бы наполненные тем же пламенем, что пылало во мраке вокруг. Но на пути их каждый раз вставал этот странный наемник. Джейн видела лишь его силуэт, размытый и неверный, непрестанно движущийся, будто в диком страшном танце. Ни одного лишнего движения, ни одного мига промедления. Он, будто сам став мраком, стремительно перетекал вокруг клочка земли освещенного гаснущим костром. Меч в руках был невидим, но, затмевая мрак, на клинке отражался свет, шедший от костра и дерева. И Джейн надеялась бы на его силу, если бы не видела, что мрак одерживает верх. Вроде бы незаметно, но быстро, очень быстро подбираясь к дереву, костру и к ней. И меч все чаще ловил щупальца лишь в последний миг, когда они почти касались ее. Очень скоро Джейн почувствовал на себе их касания. Сначала одно, затем второе, потом сразу несколько щупалец обвили ее ноги и, хотя это уже казалось невозможным – смертельным холодом стали подбираться вверх к горлу. И Джейн поняла, что это и есть Смерть.
Ужас, нахлынувший на нее, смог невозможное: она шевельнулась. Вернее лишь слабо дернулись пальцы не ее холодной и неподвижной, будто мертвой, руке. Коснулись теплой коры и посиневшие губы будто сами, в последней мольбе, в последнем предсмертном вдохе шепнули:
- Спаси…
Но спасения не было. Щупальца захлестнули ее лицо. Ужасная боль, огнем пробежала по телу, ярчайшей вспышкой резанула по глазам…
И пала тьма.
Арканар. Ночь Черной Охоты.
Джозеф повис всем телом на толстенном канате, привязанном к языку главного колокола церкви Всех Святых. Канат пошел вниз, и звонарю пришлось еще раз перехватиться, прежде чем где-то далеко вверху раздалось тяжелое и низкое:
- Бом!
И в ту же секунду отозвались колокола на всех соседних храмах, часовнях и соборах. Звонкое медное многоголосье гнетущим набатом повисло над городом, подняв со всех крыш голубей и галок, а жителей города вжать головы в плечи и истово креститься. Еще ни разу Черная Охота не врывалась в город, но приход ее под стены Арканара чувствовали все. Собаки, из бездомных и тех, кого хозяева не пустили в дом, в дикой панике бились в двери и выли, вторя колоколам, птицы парализованные замирали там, где их заставало появление Охоты. Кошки забирались на самую верхотуру и, съежившись в комки вздыбленной шерсти, пережидали там ночь. А утром не в силах слезть, орали во все горло на дымоходах, головах горгулий и флюгерах. То-то бывало работы проклинающим все трубочистам!
И потому же звонарь всем своим тщедушным телом повисал на канте и звонил, звонил, звонил! Не столько во исполнение приказа владычицы Арканара Лидисы Мудрой, сколько чтобы не слышать звучащий в ушах неумолчный, сводящий с ума и леденящий шепот, который стылой водой вползал в его уши, когда Черная Охота приближалась к стенам города. И хоть за всю историю Охота ни разу не проникла в город – Джозеф звонил, звонил и молился, почти кричал, широко разевая рот, лишенный языка и не слышал себя за надрывным звоном колокола.
Ветер, изо всех сил трепал громко хлопающие стяги Лидисы на шпилях всех башен и сильными порывами, пытался погасить факелы, зажатые в руках стражников. Солдаты, выставленные по всей стене, чувствовали себя ничуть не лучше остальных жителей города. Только горошины с заклятиями удерживали их строй. Но десятники знали – к утру не у одного из них появится седина в волосах. А ведь ночь Черной Охоты только началась. Мрак, окруживший Арканар, давил на плечи, сдавливал горло, заставляя сердце биться все чаще и чаще, а глаза судорожно напрягаться в безуспешных попытках что-либо разглядеть.
Рваный, чтобы придать своим людям храбрости, а более всего потому, что дальше стоять неподвижно становилось просто невыносимо, прошелся по за строем. Рядовые, мимо которых он проходил, вздрагивали, услышав его шаги за спиной, но оборачиваться боялись. Причем не десятника боялись, а до дрожи, будто от этого зависела их жизнь – боялись отвести взгляд от тьмы, клубившейся за пределами стены.
Десятник открыл было рот, чтобы проклятиями подбодрить своих солдат, но не нашел слов и только пожевал губами. Порыв ветра погасил один из факелов и несчастный солдат, которому почудилось невесть что выронил деревяшку и, та зардев алыми углями упала во тьму за стеной. Все зачарованно глядели, как она падает, как коснувшись земли, подпрыгивает, разбрасывая искры, и гаснет. Рваный обрадовавшись возможности выместить свой страх на другом, отвесил оплеуху незадачливому солдату. И не рассчитал: рядовой качнулся, держать за отбитое ухо, «поплыл» на подгибающихся ногах и рухнул бы туда же куда и факел незадолго до того. Но Рваный схватил его за шиворот, развернул к себе и ткнул носом в сугроб наметенный ветром.
- Имя рядовой! - проорал десятник, разглядев в неверном дымном свете, что глаза солдата прояснились. Но совсем в сознание рядовой еще не пришел, ибо проблеял:
- Чего?
В другое время он упокоился бы в благословенном беспамятстве очень надолго, но в сейчас Рваный волю злобе не дал:
- Имя рядовой!
- Грош, господин десятник! – проорал солдат, очухавшись.
- Утром явишься на гауптвахту. Я там буду наряды раздавать. Ясно?
- Да, господин десятник!
- Встать в строй! – рявкнул Рваный, только сейчас осознав, что до сих пор вжимает рядового в сугроб. Грош метнулся в строй и замер. Даже снег забыл со щеки и шеи стряхнуть.
Рваный поморщился поднимаясь. Запустил руку под обшлаг куртки и потрогал повязку на животе. Украдкой взглянул на ладонь и зло сплюнул. Рука была в крови. Дырка, которую проделал в нем чертов латро, снова открылась. Десятник затянул пояс, порылся в кошельке и, достав горошину, хлопнул Гроша по плечу. Рядовой скосил на него глаза.
- Держи. Твоих осталось только две.
Грош благодарно кивнул и отправил горошину за щеку.
Рваный набрал воздуха в грудь и проорал:
- Бдим, сучье вымя! Если у кого еще что упадет - сам лично пришибу!
Строй подтянулся. Рваный подождал, а потом рявкнул:
- Не слышу!
- Так точно, господин десятник! – раздался нестройный хор голосов.
- То-то же, - буркнул Рваный и зябко повел плечами. Повязка, намокшая от крови, холодила живот. Холодало, из мрака за стеной в свет факелов стали залетать несомые ветром снежинки. Сначала мелкие и редкие, а вскоре снег повалил большим хлопьями.
- Еще этого не хватало, - прошептал Рваный. Через полчаса он тронул одного из своих солдат за плечо.
- Да, господин десятник!
- Иди погрейся. Через пять минут сменишь.
Рядовой просиял глазами на посиневшем от страха и холода лице и буквально ссыпался вниз по лестнице к кострам. Рваный встал на его место, потеснив четырех соседних солдат. Через пять минут оттаявший боец вернулся, доложился и десятник отпустил следующего. Через час он вышел из строя, отвязал от пояса флягу и скупо отпил. Крепчайшее вино живительным теплом протекло в желудок. Рваный отскреб намерзший на щеках лед и скомандовал:
- Бдим, сучье вымя! Ночь только началась!
В ту же секунду до него донесся истошный, нечеловеческий вопль, резко оборвавшийся. Снег прекратился, словно отрезанный ножом. И в уши Рваного вторгся низкий, глухой, почти неслышимый шепот. Он был тих, но за ним десятник не слышал ни воплей солдат, ни своего рыка. Ни одного связного слова не разобрать было в нем, но стоило прислушаться и казалось в мерном, будто прибой, гуле начинало звучать:«Впусти-впусти-впусти». Шепот сводил с ума, вытеснял из сознания все, кроме самого себя и давил. Давил. Давил. Рваный нечеловеческим усилием сжал челюсти раскусывая горошину. Ледяная игла пронзила череп, и шепот стих. Десятник осознал себя стоящим у края стены, с дрожащими руками, до крови вцепившимися в камень.
-А-а-а! – донесся до него крик из ночной тьмы и, повернувшись, Рваный увидел, как метрах в пятидесяти солдат вскочил на парапет и шагнул во тьму, заполненную багровыми отсветами. Десятник попытался вспомнить, кто командовал там, но голова после шепота и горошины соображала туго. Рваный знал только одно: в его десятке этого допустить нельзя.
- Стоять сучье вымя! – проорал он своим бойцам: - Кто еще прыгнет вниз, того я и в аду достану! Держать строй, вы****ки! – выдержал паузу, дав подчиненным услышать его: -Не слышу!
- Да, господин десятник! Есть, господин десятник! – проорали его подчиненные и, Балурд кивнул.
Наклонился нал парапетом и взглянул вниз. Зрелище было не для слабонервных. Все пространство за городской стеной было заполнено тварями Охоты. И ладно бы они просто стояли бы, так нет – твари перетекали одна в другую, меняли форму, являясь то в обличье паука со множеством глаз, то свивались как клубок могильных червей, скользких и блестящих, то уподоблялись змеям, привстав на хвосте и задрав голову. И смотрели. Неотрывно смотрели вверх своими багрово полыхающими глазами.
Десятник с силой потер лицо. Прислушался, попытавшись в набатном звоне разобрать звон часов на ратуше, но не смог. Ночь обещала быть долгой. Часов до трех ночи Рваному придется в оба глаза следить за собой и за своими рядовыми. Отслеживать тех, кто поддастся зову Охоты. Раздавать горошины и зуботычины. Поддерживать дисциплину.
А после трех часов Черная Охота снова попытается перевалить через стены. И тут жарко придется всем. И рядовым, и десятникам, и полковым магам, и лекарям. Ибо вспучившись подобно пене, Охота как туман поднимется вверх, замрет где-то на середине стены. Ибо даже отродиям Ада есть предел и земля, доселе покрытая ими, обнажится, и только под самой стеной будет клубиться туман, стремящийся забраться вверх. И из него то тут то там будут выпрыгивать Твари. Иным из них повезет приземлиться за парапетом стены, и только мечи и стрелы, специально приготавливаемые магами и выдаваемые только на эту ночь, спасут людей от самой Смерти.
- Стоим, сучье вымя! – скорее себе самому, чем солдатам рявкнул Балурд:- Весь карнавал еще впереди! Зато утром все бабы в городе будут счастливы задрать перед своими защитниками подолы! А, Грош? – Рваный легонько ткнул кулаком в спину рядового. Солдат покосился на десятника и натужно рассмеялся.
- Не дрейфь, боец! Которую Охоту встречаешь?
- Вторую, господин десятник!
- О! Уже считай ветеран. Скольких засранцев зачал в прошлый год?
- Не знаю, господин десятник…
- Он в сортире два дня после той ночи сидел – обосрался, - подал голос рядовой стоявший рядом с Грошем.
- А ты откуда знаешь? – усмехнулся Балурд.
- А рядом сидел, - заржал рядовой…и осекся, глядя на десятника. А Балурд услышал, как в, на мгновение прервавшийся набат, три раза ударил надтреснутый колокол ратуши.
- Мечи наголо! Лучники товсь! – краснея от натуги, проорал Балурд, будто в кошмарном сне видя, как над поднявшимся мраком взвивается нечто бесформенное, на лету становящееся то змеей, то чем-то похожим на волка, то пауком. И следом – еще один кусок тьмы, непрестанно меняющий облик. И если первую тварь сбил метким выстрелом лучник, то вторая, хоть не допрыгнула до стены, но сумела длинным тонким щупальцем обвиться вокруг шеи Гроша. Никто ничего не успел сделать и, падая, тварь уволокла истошно орущего солдата за собой. Стоило несчастному коснуться тумана, как крик его перешел в визг, невозможный для человеческого горла и резко оборвался. Как и тот, что слышал Балурд в миг появления Охоты. Звука падения тела не расслышал никто. Рваный зябко передернул плечами:
- Где колдуны?! – но проклятия проглотил, ибо ощутил, как за спиной повеяло холодом. Оглянулся и глухо рыкнул от злости. На специальном помосте за ним мрачной тенью возвышался маг из замка. Солдаты приободрились, но Балурд-то разглядел, что на его участок опять поставили девчонку. Пообещав себе, что если выживет в эту ночь, то обязательно выбьет ротному все еще не сгнившие зубы, десятник вытащил меч, выданный сегодня утром полковым магом. Поморщился: этой зубоковырялкой только остатки мяса из зубов Охоты доставать. Но по опыту знал – на стене, в плотном строю двуручником особо не помашешь. Да и плохо помогала обычная сталь против Охоты – после того, как убитая тварь сдыхала, меч рассыпался тотчас едкой мелкой пылью. Одну Тварь убить можно, Охоту победить – нельзя.
Молния, голубым всполохом разорвав ночную тьму, опалила его щеку и две твари, не успев достигнуть стены, рассыпались мелким удушливым песком. Балурд благодарно кивнул магессе и встал в строй.
- Стоять, сучье вымя! Держим строй! Маг с нами! Всем кто выстоит от меня по проститутке и бутылке «Старого Вилли»! До рассвета продержаться! Не слышу!
- Да, господин десятник! Есть, господин десятник!
Очередная тварюга соткалась из мрака перед ним. «Это моя», - оскалился Балурд. Дальше мир превратился в щелкающие челюсти, всполохи молний, рев огня, удушливый песок, и отблески огня на коротком лезвии меча.
Когда рассвело, и этот медведеподобный десятник занимавший место четверых, а сражавшийся за восьмерых солдат, воздев к небу меч изъеденный коррозией, хрипло прокричал девиз Семьи Повелителей Драконов, подхваченный на соседних бастионах:
- Per Dragons! – Олане захотелось сесть и разреветься от нечеловеческой усталости. Но вместо этого она собрала остатки воли и физических сил, поправила капюшон и полы плаща и, спустившись с помоста, пошла к замку мимо кланяющихся ей солдат. И видя их опустевшие колчаны и мечи, выглядевшие так будто лет пять в земле пролежали – магесса понимала, что это ночь они пережили благодаря не столько магии, сколько стойкости и мужеству простых смертных. Потому, что ближе к рассвету (точнее она сказать не могла) канал Источника отрубило начисто. В первую минуту она растерялась настолько, что пропустила трех тварей и если бы не десятник рыкнувший:
- Одноглазый, Полштыка – держите мага! – неизвестно шла бы она сейчас по каменной мостовой или уже переваривалась бы Охотой. Только услышав эту команду и увидев испуганные лица солдат замерших у ее помоста, она собралась, подключилась к посоху и смогла вести бой дальше. Благодарности к солдатам Олана не испытывала, в конце концов защищать ее – их прямая обязанность. Но испуг, непонимание произошедшего, гнев на десятника посмевшего усомниться в ее силах слились в такую бурю, что если бы были Силы, Олана убила бы кого-нибудь.
- Ты не знаешь что случилось? – раздался рядом знакомый голос. Олана «принюхалась», но осознав, что даже на это нет Сил, она сбила шаг, отвела рукой капюшон и встретилась взглядом с Майком точно так же смотревшим на нее. Олана ужаснулась, осознав, что выглядит почти так же как он. Глаза ввалились, обесцветились и потускнели, на осунувшемся лице острыми гранями проступили фамильные скулы. А походка, долженствующая быть величественной, стала неровной и спотыкающейся.
- Нет, - только и смогла ответить магесса.
«Чуть не сдох сегодня» - донесся до нее слабый отзвук мысли Майка. Но даже на мысленный ответ сил не было. Олана только кивнула.
Они шли по улицам города, на которые выбирались первые из смелых.
- Да здравствуют маги! – грянул кто-то почти над самым ухом здравицу. Олана даже не взглянула на кричавшего. Черная апатия, бич всех магов начинала захлестывать ее с головой. Плакать уже не хотелось. Хотелось лечь на мостовую и умереть. Только на остатках воли и родовой гордости Олана добралась до замка, на подгибающихся ногах добрела до своей комнаты, и не в силах раздеться – в плаще рухнула на кровать
Арканар. Цитадель Лидисы. Тронный зал. День после Черной Охоты.
Госпожа Лидиса была в ярости. Гире Бофан - мэр Арканара видел свою госпожу и в добром и в отвратительном (что случалось, увы, гораздо чаще) расположении духа, но сейчас, вздрагивая всем телом при каждом ее слове, он не знал: то ли молиться о спасении своей души, то ли завидовать начальнику городской стражи и начальнику гарнизона, которые вошли в широкие двустворчатые двери вместе с ним и сейчас впаянные в стену по обе стороны от дверей являли собой фрески олицетворявшие Агонию и Смертельный Ужас.
- КАК ЕМУ УДАЛОСЬ УЙТИ?! - бургомистр почувствовал, как от голоса госпожи пятки примерзают к полу: - Где были твои люди?!
Бофан возблагодарил Господа за то, что выдернутый сегодня утром из постели запыхавшимся герольдом успел в приемной ее Магичества перемолвиться, трясясь от страха, с начальником стражи, у которого по той же причине зуб на зуб не попадал. И справившись с нервной икотой, поспешил вставить слово в гневный монолог госпожи:
- Г-г-госпожа, мои люди почти взяли его, но вмешался этот наемник из Волчьих Голов.
Тонкие брови госпожи сошлись к переносице:
- Какой наемник?
Бофан слишком поздно осознал, что сболтнул лишнее и стоял, разевая рот, как рыба вытащенная из воды, и вздрагивая всем телом от вернувшейся икоты.
Лидиса, впившись ногтями в подлокотники, подалась вперед:
- Какой наемник?!
- Его к-к-казнили в-в-ч... ик!..ера утром. - проблеял Бофан, истово молясь, чтобы госпожа не заметила лжи.
- Что?! - глаза госпожи сузились, крылья ее прекрасного носа затрепетали, а лицо стало хищным как у изготовившейся к прыжку пантеры, и Гире Бофан понял, что если останется сегодня жив, то это-то и будет настоящим чудом: - Почему ты докладываешь об этом только сейчас?!
- Г-г-госпожа, но... ик!.. вы никого не...
- Молчать, - сквозь зубы процедила госпожа Лидиса. Она выпрямилась на троне. Холеные ногти процокали по подлокотнику: - Ты провинился Бофан.
Мэр почувствовал как неведомая и непреодолимая сила поднимает его над полом и несет к госпоже. И когда госпожа, подцепив указательным пальцем его подбородок, заглянула в его глаза, Бофан заверещал.
- Молчать, - повторила госпожа. Визг стих. Бофан лишь разевал рот в беззвучном крике. Мир растворился в сводящей с ума боли. Гире казалось будто холодные, обжигающе холодные пальцы прикасаются к его обнаженному мозгу, словно что-то ищут. И каждое прикосновение ледяной иглой пронзало спинной мозг, заставляло судорожно вздрагивающее тело исторгать из себя мочу и фекалии, и уносило частичку рассудка.
И хоть глаза агонизирующего Бофана закатились, госпожа Лидиса все смотрела. Она не слышала судорожных всхлипов легких, сотрясаемых спазмом при каждом касании, не чувствовала гадостного запаха экскрементов исторгнутых умирающим телом. Она искала.
Бофану казалось, что пытка продолжалась бесконечно. Боль была такой, что даже сердце стало сбиваться с ритма. И в тот момент когда он понял, что умирает, ледяные пальцы нашли то, что искали и вонзились в мозг, вытаскивая необходимое им...
Госпожа Лидиса сидела, подперев рукой подбородок и задумчиво постукивала ногтями по подлокотнику. Она не замечала ни безмолвных слуг унесших хрипевшее и бившееся в агонии тело мэра, ни капелек крови на ногте левого указательного пальца и подоле своего платья. Ничего. Холодная ярость мешавшая думать схлынула, уступив место рассудку. Что случилось, то случилось и с этим ничего поделать нельзя. Поэтому необходимо думать о том, что ей в этой ситуации сделать следует. И вот это-то было самое неприятное. Своими силами Источник ей не восстановить. При одной мысли об опустевшей комнате внизу под самым фундаментом замка, ей снова стало как-то очень не по себе. Нет, совсем без Силы она не осталась. Были еще, положенные каждому магу третьего поколения, посох и книга и еще парочка артефактов, о которых знала только она. Но Сила заключенная в них не шла ни в какое сравнение с мощью Источника. Это все равно, что вместо огромного двуручника дать человеку столовый нож. Лидиса зябко перебрала плечами, и чтобы хоть как-то успокоиться встала, спустилась по ступенькам тронного пьедестала, и вышла из зала.
Движением мизинца остановив у дверей ликторов, двинувшихся за ней следом, Лидиса прошла в свои покои. Затворив за собой дверь, она налила в высокий, отлитый из тончайшего стекла, бокал вина, села в кресло и задумалась.
О том, что произошло ночью, она старалась не вспоминать. Хватило и одного раза: когда она в холодном поту и с чувством неотвратимой беды проснулась под утро. Первая мысль была об Источнике и, в панике выбравшись из постели, она выбежала из своих покоев, не замечая ни обратившихся в статуи ликторов, ни бледневших при виде ее и старавшихся исчезнуть, где это только было возможно, слуг. Сбежав вниз по лестнице, ничего не видя в кромешной тьме замковых подземелий, она не понимая, что вслух произносит команды, одну за другой открывала двери, простое прикосновение к которым убило бы любого. Даже ее. И только когда в очередной комнате она со всего маху врезалась грудью в невысокую каменную колонну, а что-то острое расцарапало ей щеку, она остановилась. Огляделась, ничего не понимая, выкрикнула заклинание (от которого предательски подкосились ноги!) и, в комнате повис плазменный шар. Увидев, что небольшая пирамида источника, стоявшая на базальтовом пьедестале, словно бы заполнена тьмой, Лидиса поняла, что опоздала.
При воспоминании о том, что было дальше - ей становилось стыдно. Потому, что это было ничем иным, как истерикой.
Сколько времени она провела, рыдая над источником, грозя кому-то сжатыми до боли кулаками, она не помнила. Но справившись с собой и загнав подальше бушевавшие в ней ярость и гнев, Лидиса первым делом отослала в окрестности Арканара «стекляшек» с приказом найти того, кому она обязана умершим Источником. Но ни одна из «следящих» не нашла ни его самого, ни его следов. Только та, что была отправлена в Чернолесье, доложила о Всплеске. Лидиса поначалу насторожилась, но потом вспомнила о том, что сегодняшняя ночь в простонародье зовется ночью Черной Охоты, сдавленно зарычала, и в бессильной ярости раскрошила ни в чем не повинный хрустальный шар.
После этого госпожа Лидиса решила дать выход своему гневу и приказала доставить в замок мэра, начальника городской стражи и командующего гарнизоном города. Увидев бледные и пропитые рожи двух последних, госпожа Лидиса отправила их на тот свет тот час же, а вот несчастный Бофан прожил чуть дольше потому, что ей нужно было узнать, как сбежал похититель ее Силы. Если честно, она не хотела убивать Бофана: он был трусом, но умным и преданным трусом. Город под его началом богател, а значит, богатела и она. Но когда Бофан посмел ей перечить и лгать, Лидиса во второй раз за день потеряла над собой контроль, и Бофан умер.
Лидиса откинулась на спинку кресла и вздохнула:
- Теперь еще и бургомистра нового искать!
Но это было меньшей из забот. Главной головной болью стало сейчас другое. Как ни хорохорилась, как ни пыжились сама перед собой Лидиса, она понимала: чтобы восстановить Источник придется идти на поклон к отцу. И это почти триста лет спустя после того, как она ушла от него, громко хлопнув дверью.
- Дорого же ты мне обошелся! - сказала она в пространство и, опустив взгляд, с недоумением уставилась на подол платья окропленный кровью. Затем дважды хлопнула в ладони и бросила тут же возникшему герольду:
- Доложи лорду Стенли, что я его жду.
Слуга поклонился и исчез, словно дематериализовался.
- Джон! – позвала госпожа Лидиса и позволила себе улыбнуться, вошедшему мажордому: - Слуги хорошо вышколены. Я довольна Вами.
Если бы она обрушила на него водопад – это меньше изумило бы слугу, умевшего хранить невозмутимый вид, даже когда в четыре часа утра госпожа в одном исподнем с растрепанными волосами мчится мимо него, завывая от страха.
- Благодарю Вас, моя Госпожа! – наконец сообразил поклониться управляющий: - Госпожа желает еще что-нибудь?
- Скоро сюда придет лорд Стенли, - проговорила она.
- Я понял, моя Госпожа, - еще ниже поклонился Джон: - Все будет исполнено. – и выпятился за дверь. Через несколько секунд служанки внесли большие вазы со свежими фруктами, пыльные бутылки вина и два подноса с жареной дичью.
Лидиса все это время стояла у окна и в задумчивости теребила кружевной платок, глядя на окрестности Цитадели. Утром пал густой туман и белым маревом повис, закрыв все вокруг. Только кое-где торчали из него верхушки елей, да голые ветви дубов, похожие на скрюченные подагрой пальцы. В дверь постучали.
- Да, Джон.
- Лорд Стенли к высокой госпоже, милостью господа нашего владычице Арканара и окрестных земель Лидисе Мудрой.
Лидиса уже давно привыкла к подобным возвеличиваниям себя, но нынешний мажордом умел так величественно произнести всю эту белиберду, что у нее самой разворачивались плечи, голова поднималась выше, а взгляд наполнялся царственным величием.
- Проси…
Джон вышел, а минутой спустя в комнату, плотно затворив за собой двери, вошел нынешний фаворит Лидисы, взлету своему обязанный родителям, наградившим его смазливым личиком, должной степенью наглости и изрядной долей ума. Решив сразу брать быка за рога, вернее свою госпожу за чувствительные места Грей кошачьим шагом подкрался к ней, приобнял под грудь и замурлыкал на ушко что-то нежное. Лидиса позволила ему в нужной степени разогреться и командирским тоном спросила:
- Потери гарнизона.
Надо отдать ему должное: Стенли практически сразу отчеканил:
- Восемь человека: десятник и семь рядовых. Маги уцелели, но крайне истощены. Ночью прервалась связь с Источником. Им пришлось пользоваться Посохами. Обычная Охота.
- Гражданские?
- Две семьи. Одну Охота догнала у самого города, вторая вообще не успела из деревни выйти.
- Почему?
- Кто этих крестьян разберет?!
Лидиса обернулась и холодно взглянула на фаворита. Она очень давно поняла, что люди это такой же ресурс как и золото, дерево, камень. Только возобновляемый. И потому она постоянно следила за тем, чтобы в ее владениях всегда были бездетные и безземельные младшие сыновья, с удовольствием шедшие на службу в ее армию взамен убитых. И будучи хорошей хозяйкой, не терпела наплевательского отношения к своим сокровищам: будь то золото или люди – от других:
- Запомните, милорд, две семьи – это как минимум шесть солдат через двадцать лет. И как минимум пять тысяч гульденов дохода. Я в отличие от Вас умею считать.
Грей побледнел, увидев ее в таком гневе. Но не отступил и ничем иным, кроме бледности не показал своего испуга, а вместо этого коротко по-военному кивнул:
- Да, моя госпожа!
Полюбовавшись им, Лидиса решила более не давать на сегодня волю своим эмоциям и грациозной походкой подошла к фавориту. Тем более, что когда полностью обрисовалась очевидность необходимых действий и вся (пусть серьезная), но разрешимая сложность ситуации, она успокоилась и, тело властно потребовало наслаждения. Грей увидел, что Владычица сменила гнев на милость и озорные чертенята, которые иногда просто сводили ее с ума – запрыгали в его глазах.
- Ночь была долгой, а постель холодной, - обвив руками шею любовника, отрепетировано шепнула она ему на ухо, постаравшись, чтобы шепот был в достаточной степени взволнован.
- Моя любовь! – дрожащим голосом ответил он, прижимая ее к себе и вдыхая нежный аромат ее волос, мускусный неуловимый запах ее тела и пьянея от страсти.