Мой текст не поспевал за стремительными темпами инфляции
Ю. Клинских
Мы были абитуриентами - я и Толя Тупицын. Это было давно, десять лет назад, в совершенно другой стране и в странное, переходное время. Все тогда ратовали за демократию и поступали в институты по результатам ЕГЭ. ЕГЭ было чем-то вроде универсальной валюты, по которой абитуриент мог пройти в РГГУ или МГУ (такие смешные аббревиатуры, доставшиеся нам в наследие от республики, ещё долгое время были в ходу). Внешним видом бланк ЕГЭ напоминал дореволюционную ассигнацию или смятый в несколько раз доллар.
По всей нашей необъятной, и тогда еще не разорванной на областные части стране, фиксировались многочисленные случаи подделок ЕГЭ. На специальных досках объявлений мошенники предлагали свои услуги, обещая сохранить водяные знаки, воспроизвести подписи и внести результаты экзамена в общую базу данных. По сути, поступление по ЕГЭ в прошлом коррелировало с другой не менее хитрой процедурой, начиненной многочисленными авантюрными перипетиями - получением прав на транспортное средство с разрешенной массой до 3,5 т (сокращенно "В"). Впрочем, не об этом речь.
Поступая, я и Тупицын выбрали один институт. В этом не было ничего удивительного, поскольку с детства мы были неразлучны и, как братья-близнецы, всюду сопровождали друг друга. Я постоянно выручал из беды Тупицына, Тупицын помогал мне, так что за несколько лет мы практически стали единым организмом. В постнеклассической науке закатившейся декады такую форму существования называли синергией, в просторечии же все шутили, что мы - суть люди из пробирки, и мозговой аппарат у нас один на двоих. Подтверждение этому явилось в сумме наших баллов. И я, и Тупицын набрали 188.
Не стоит уточнять, что нам не давали покоя лавры бакалавра (была такая попытка подвести наше образование к общеевропейскому знаменателю), и мы подали документы на один из предложенных профилей. Никого не удивит, что, сообщив свои баллы ЕГЭ и, удалившись на покой, мы на два месяца выбросили поступление из своих планов, обратившись к насущным вопросам нашего подросткового бытия.
<...>
И я, и Тупицын попали в пофамильный список абитуриентов. Через два месяца были опубликованы рейтинги. Еще через два дня на основании рейтингов печатался список рекомендованных к зачислению. Наконец, на основании этих бумаг Тупицын был зачислен на первый курс, а я оставлен за пределами бюджетной зоны на произвол собственной судьбы.
Уже когда мне забрили лоб, и мрачный водитель вёз к холодильной десять щуплых и робких ребят, сжимавших в своих посиневших пальцах табличку с надписью "Люди", я еще раз представил себе рейтинг.
Выглядел он так:
Абракадаев .. 188
Толикин .. 188
Тупицын .. 188
Шалушков .. 188.
Именно в тот момент, когда мы въезжали в охраняемую зону, я вдруг ясно понял, что я, как и Тупицын, мог бы получать высшее образование. Никто не проверял наш вес, никого не интересовал цвет глаз. Бесчеловечная программная структура поделила места сообразно баллам абитуриентов, и, не мудрствуя, выстроила список в алфавитном порядке; так, что я - Шалушков - из-за своей проклятой фамилии оказался в алфавитном списке во внебюджетной зоне.
Это осознание дало мне сил. Оставшись на бобах и чечевичной похлёбке, всё время службы я мечтал об учебе. Тупицын редко приходил мне в голову, и, когда я узнал, что он внезапно исчез, я не плакал и не грустил.
По окончании службы я снова пришёл в институт, однако ЕГЭ указом временного правительства было отменено. Наступало то самое время, когда отменяли паспорта и деньги, когда обесценилась нравственность, когда прогнивший во многих местах организм умер, и его гниение создавало препятствия для новой жизни.
Мне так и не суждено было получить высшее образование. Улица ждала и звала, и я не мог не послушать ее зова, не мог не слиться с общим криком толпы.
Только это совсем другая история, и ее я расскажу в своих мемуарах. Потом, когда напишу. Когда, наконец, будет время писать. Когда страсти поутихнут, буря уляжется, и человеческая жизнь станет неизмеримо выше трёх арабских цифр, формально определяющих её бытие.