Мандариновый путь
© Антон Санченко
© перевод Виктора Лукинова
Груз
Когда у нас выпадает первый снег и до Нового года остаётся какой-то месяц, у меня начинается странный зуд. Мне хочется послать к чёрту счастливую семейную жизнь, захватывающие статистические отчёты и прилежное конспектирование лекций о дискурсе постмодернизма, невоспитанно, с точки зрения будущего филолога, сплюнуть под ноги, выматериться и сесть на корабль уходящий в рейс. Не пассажиром и не наблюдателем – хвала Богу, имею ещё одну – сугубо мужскую специальность, засвидетельствованную сименсбуком да ещё и десятком сертификатов, которые обязан иметь профессиональный мореплаватель. В первой своей жизни я, в конце концов, дослужился до рулевого. Мне не терпится бросить сушу и ступить на палубу судна именно в этом качестве и именно в это предновогоднее время. Всё очень просто – в Грузии начинается мандариновый сезон.
Да что я вам рассказываю? Ведь вы сами, наверное, не представляете себе Нового года без мандаринов. Точно так же как и без ёлки, шампанского и салата оливье. Мандарины у нас бывают марокканские и грузинские. Марокканские – большие оранжевые, толстошкурые и через чур сладкие. Грузинские – маленькие, желтые и кисловатые. Каждый выбирает на свой вкус. О марокканских пусть напишет какой-нибудь другой автор, а вот про грузинские, про тот путь, который им ежегодно приходиться проделать, прежде чем попасть под ваши ёлки, расскажу подробно. Ведь все черноморские моряки ждут этого сезона весь год, и, как в анекдоте про нашего актёра, отказавшегося от роли в Голливуде, из-за того, что у него как раз были новогодние ёлки, бросают на это время рыбалку, боевые ученья, углубление фарватеров и перевозку базарных торговок на Стамбул. Одним словом – Сезон начался.
Сезон
Так повелось издавна, ещё с советских времён. Я даже помню те старинные порядки, когда ни одного килограмма мандарин нельзя было вывезти за пределы Грузинской ССР, пока республика не выполнит план по цитрусовым, и приходилось съедать прикупленные в городе килограммы прямо на проходной порта, если не удавалось договориться с портовой охраной. А на ком же та охрана могла б демонстрировать свою принципиальность, как не на заезжих морячках из Украины и России? Не на своих же земляках, слушай, да?
Вот за это я грузин, как ни странно, уважаю. Своих они даже в медвытрезвитель не брали, а обязательный в советские времена план таких учреждений тоже выполняли за счёт бродяг и скитальцев – моряков. А медвытрезвитель в Поти как раз у проходной порта и находился. И бегают наши капитаны как шилом уколотые: судну нужно в море выходить, а половину команды в вытрезвитель ни за что загребли, прямо из ресторана на морвокзале – всё ж тут рядом. И сидишь себе в вытрезвителе трезвый, закусываешь контрабандными мандаринами, пока родной капитан тебя за рыбу или солярку на волю не выкупит. Свои же, грузины, между собой всегда договорятся. Хоть со своими моряками, хоть с мандариновыми торговцами. Которым необходимо было вывезти свой товар на рынки СССР раньше, чем будет снят запрет. Мандарин дорог к Новому году, как ложка к обеду, как яичко к Пасхе. Вот и умей крутиться и договариваться, генацвале, да?
Война
А потом в Грузии началась война. Сначала гражданская, потом – «межэтнические конфликты». Только-только в одном месте перестанут стрелять, в другом начинается. Путь по суше был отрезан. Но оказалось, что Сезон важнее войны. Пароходы шли за мандаринами в Поти и Батуми по ночам, затемнённые, без ходовых огней, рискуя попасть под огонь береговой артиллерии и обстрелы с вертолётов. Потому как война войною, а мандарины к Новому году – по расписанию. Ни праздники, ни мандариновые деревья мира не ждут. Одним словом – Сезон начался.
Рейс, о котором я буду писать, состоялся в конце этих войн, когда воюющие стороны уже устали, и не понятно было мир это уже, или ещё война. Не то чтобы у нас в то время было всё безоблачно и ясно, но, без войны, слава Богу, обошлось. Разве что безработица и купоны вместо денег. Однако что это по сравнению с гражданской войной или декабрьским штормом?
Рейс
Я сидел себе на больничном с гипсом на левой клешне, так как в предыдущем – «взрослом» - рейсе на турецком средиземноморском сухогрузе очень «удачно» сунул левую руку под двухтонную крышку трюма в последний день рейса. Но деньги ещё оставались, гипс должны были снять только перед Новым годом, можно было с чистой совестью сидеть дома и печатать мемуары одним пальцем на машинке, или ежедневно проверять дочкин дневник, ежедневно находя в нём лишь отличные отметки – никакого азарта. Но что-то уже чесалось не только под гипсом, который ни как не почешешь. Сезон начался.
Мандарины уже дозревали в далёкой Грузии, отдалённой от Херсона на 600 морских миль. Я меряю от Херсона, потому что именно из этого города на Днепре мне и позвонили. Звонил мне кок, по морскому это – повар, Юрасик, и без прелюдий спросил:
- Так ты в рейс идёшь? Арташезович держит тебе место.
Юрасик знал, что я в гипсе, он сам отвозил меня в портовый травмопункт в Одессе на портовой каре. Капитан Арташезович (это по отчеству так, а не фамилия, он армянин, а не то, что вы подумали) – тоже знал. И не смотря на это… Больничных, между прочим, мне ни один злой турок не платил. Я сам сунул руку под крышку трюма, когда на судно уже прибыла сменная команда, и кто мне теперь объяснит, зачем я вообще попёрся закрывать тот трюм, по-турецки – камору, когда это должен был делать уже мой сменщик. Потому и лишние деньги мне б не помешали. Уйти в настоящий «взрослый» рейс без левой руки мне ни одна медкомиссия не дала бы. А тут люди сами приглашают…. И – Сезон.
- Когда я должен быть на судне? – спросил я у Юрасика.
Пароход
Была ещё одна причина, чтобы пойти в этот рейс. Пароход и небрежная фраза моего корешка старпома Серёги, стать ему капитанам побыстрее.
Пароход назывался «Вадичка». А мой дружбан Серёга когда-то небрежно бросил за бокалом пива:
- Кто не работал на « Вадичке», тот не херсонец.
И я это запомнил.
«Вадичка» обычно стоял на набережной, напротив памятника первому черноморскому фрегату «Слава Екатерины», рядом с учебным парусником «Товарищ», который тогда ещё не выдурили у нашего мореходного училища немцы из Бременхафена. Уже одно это должно свидетельствовать об исключительности этого судна. Всем остальным, даже белым пассажирским пароходам, стоять на набережной было запрещено.
«Вадичка» был штральзундским логгером 1953 года постройки. Как бы это вам объяснить? Разве что автомобилисты поймут меня, если сравню штральзундский логгер с довоенным «Хорьхом» или «Опель-Кадетом». Такие пароходы уже разучились строить. Круповская, с переплавленных «тигров» и «пантер», сталь. Клёпанные, а не сварные, могучие борта, достойные ледокола, а не траулера. Настоящие штуртросы, идущие от отполированного сотнями заскорузлых рук деревянного штурвала к рулю и шуршащие на роульсах на спардеке – никакой гидравлики и авторулевых. Вылизанные до состояния паркета волнами и поколениями матросов доски верхней палубы. Красное дерево кают и кубриков, а не надоевший негорючий пластик современных пароходов с разводами «под орех». Логгеры когда-то ловили селёдку дрифтерными сетями в Северной Атлантике и это были наши первые океанские промыслы. И об этом можно много чего написать. И все запахи Ньюфаундленда, Исландии, Гебридских и Фарерских островов ещё слышались на этой палубе и через десятки лет. Всех до одной сестёр (ведь англичане называют однотипные суда именно сестринскими – систершипами) нашего «Вадички» уже переплавили на шпильки и иголки ещё лет двадцать назад. А «Вадичка» как-то уцелел под неусыпным оком Регистра торговых судов и портового надзора, и был не музеем, а рабочим судном, ходил то на Болгарию, то на Турцию, хотя его уже смело можно было считать судном антикварным.
Причал
На набережной, впрочем, стоял он не из-за антикварности, а потому, что у его теперешнего судовладельца были хорошие отношения с управлением порта. И вообще хорошие отношения со всеми: Херсон город маленький, не разминёшься ни с бандитом, ни с санэпидемстанцией. Да и бандюку, и пожарному инспектору иногда нужно куда-то повести какую-нибудь убийственно прекрасную херсонскую дамочку, скажем так – одноклассницу, чтоб это был не банальный кабак на улице Суворовской, а что-то неожиданное и романтичное – на набережной, с которой виден нижний рейд с океанскими пароходами на якорях, слышны крики чаек и пахнет дальними дорогами. На судне же, что стоит в порту, всегда найдётся свободная каюта.
Но и другим херсонцам «Вадичка» пришёлся кстати. Всегда можно было попросить вахту включить по трансляции музыку по заявкам, и танцевать прямо на набережной, между бортом судна и припаркованными автомобилями. Была тогда такая мода у херсонцев – съезжаться по вечерам на набережную и танцевать твист или медляк под бортом «Вадички». Потому-то, в промежутках между рейсами, особенно когда трёхмачтовый барк «Товарищ» уже отбыл в свой последний рейс на ремонт в Англию, судовладелец был не против романтических посещений его судна херсонским бомондом, или как там одним словом и бандита и СБУшника ещё назвать? В итоге и имел хорошие отношения со многими, хотя без завидющих глаз, конечно, не обходилось.
Он поставил «Вадичку» работать на «коротком плече», на Варну, Бургас или Батуми, и не один херсонский моряк перебивался на нём до следующего океанского рейса, когда деньги уже вышли, а вызов из крюингового агентства ещё не пришел. Именно поэтому мой корешок Серёга и бросил небрежно ту фразу «кто не работал на «Вадичке», тот не херсонец».
Херсонцы
Всё это так, однако ж я был киевлянин. Что мне до той фразы? Но мне крупно повезло: в графе «место рождения» в моём паспорте был указан Херсон, а не Киев. Это решало множество проблем, ведь я имел полное право рекомендоваться херсонцем, а не объяснять всякому гусю, каким это ветром занесло меня с Печерска на моря.
Херсонский моряк – это в меру пьющий, в меру жадный, в меру работящий, в меру семейный, ещё и при этом – отличный спец. Я это не для хвастовства говорю, я же киевлянин.
Но когда херсонцы идут в портовый ресторанчик пить пиво, они действительно пьют пиво, а не ёрш с водкой, как ростовчане.
Когда одесситы каждую минуту в иностранном порту мечтают использовать для какого-нибудь гешефта, и разбегаются с судна по лавкам и автомобильным свалкам, стоит таможне предоставить судну вольную практику, херсонцы за милую душу зачищают трюмы после металлолома или слябов, зарабатывая таким способом себе копеечку, а судовладельцы экономят рубль.
Херсонцы любят не долгие океанские рейсы в Юго-Восточную Азию или Америку, а работу на средиземноморских линиях с заходами в черноморские порты, чтобы чаще видеть семью, хоть и зарабатывая при этом на тысячу талеров меньше, а хлопот на свою голову имея больше, учитывая то, что чем больше портов, тем больше хлопот: бумаг, таможенников и швартовок. Пусть так, но семья того стоит.
Что до отличных спецов, то именно в Херсоне находятся два старейших на Чёрном море мореходных училища – торгового и рыболовного флота, и даже преподавание в них давно стало делом династий, я уже не говорю про обучение в них с деда-прадеда. Этим в Херсоне никого не удивишь. Кузница кадров. На какой флот не сунься, всё херсонца встретишь. И флоты на херсонские кадры никогда не жаловались. Это добрая слава, господа. Грех к ней не примазаться, если имеешь такую возможность. Херсонец – это звучит гордо.
Об этом знаю не только я, а и многочисленные отечественные, российские, греческие, турецкие и кипрские судовладельцы и крюинговые агентства, набирающие экипажи под свои флаги по всему миру. Так что выдавать себя за херсонца было для меня полезным решением. Но я так долго играл в эту игру, что мне уже и самому было важно, чтобы все окружающие и вправду переубедились, что я ничем настоящего херсонца не хуже. То, что я до сих пор не имел в своём паспорте моряка прописки по «Вадичке», разрушало мою легенду, так как смотри выше, что сказал про «Вадичку» и херсонцев старпом Серёга. Не сейчас сказал, сейчас он как раз сидел в каталажке на Сицилии за какие-то там контры с эмиграционной службой Италии, но об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас о том, что пойти в этот рейс на «Вадичке» мне было просто необходимо, даже без Серёги в качестве компании. Просто чтобы утвердить своё реноме настоящего херсонца.
- К Новому году вернёмся, - пообещал я супруге в своё оправдание.
- Это ж мандарины, их после праздников уже нечего и везти. Ну, встретишь меня с детьми в Херсоне в случае чего. Отпразднуем Новый год в гостях.
Капитан
Капитан Арташезович, державший мне место, был таким же самым херсонцем, как я. Ведь Херсон ещё не в Армении находится, как не крути. Однако чтобы с полным правом носить гордое имя херсонца по всем морям и океанам, ему довелось пожертвовать гораздо большим: ему пришлось в Херсоне жениться.
Дело конечно нехитрое, значительно труднее, как раз, в Херсоне не жениться, когда твоё судно стало на капитальный ремонт на заводе Куйбышева. Ведь херсонские девушки и женщины – это что-то. Вернее – кто-то. Да ещё какие кто-то! Моряк, вразвалочку ступив на берег после шести месяцев исключительно мужского общества посреди волн и пингвинов, на улицах Херсона рискует просто свернуть себе шею, так ему, сердешному, приходиться крутить головою, провожая взглядом встречных красавиц, которые идут прямо на него на своих двоих, без охраны, целыми табунами, да ещё и хохочут, цокают каблучками и поддразнивают встречного мореплавателя. Бермудский треугольник, а не порт. Не один водоплавающий холостяк навсегда в нём остался.
К тому же, все те тысячи курсантов обеих мореходных училищ имели традицию не откладывать женитьбу на потом, чтобы, часом, не вступить в брак с выше упомянутым пингвином, и женились сразу же после выпуска, или даже немного раньше, чтобы успеть понахваливать тёщины борщи ещё до того, как протрубят трубы, сыграют Егерский марш геликоны и корнеты-пистоны, и молодого специалиста направят на судно в Петропавловск-Камчатский потреблять борщи флотские. Все те тысячи женатых курсантов уже также признавались полноценными херсонцами, потому как представить себе женатого на херсонской девчонке молодого специалиста, распробовавшего тёщиных борщей, который при первом же случае не дёрнет из Авачинской губы назад в Кардашинский лиман к тёщиному холодцу, просто невозможно.
Пенелопа
Вот и Арташезович женился ещё в училище, здоровья и долгих лет жизни его супруге. И при первом же случае, который подвернулся лишь через три года, свалил из Петропавловска, что на Камчатке, на херсонский рыбокомбинат, что на речке Кошевой. Но судьба поиздевалась над ним не хуже, чем над Одиссеем, который уже видел огни родной Итаки и слышал уже, наверное, запах борща своей Пенелопы, когда какие-то идиоты и дебилы из матросов развязали торбу с ветрами и бурями, и галеру Одиссея отнесло ещё дальше от Итаки, чем она была в начале «Одиссеи». В случае же с Арташезовичем таким непотребным матросом, что посеял ветер, а пожал бурю, был лично генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв, которому приспичило засунуть ежа в штаны Америке и начать Карибский кризис.
Арташезовича мобилизовали прямо с его причала под мостом через Кошевую, и он долгих четыре года повышал уровень боевой и штурманской подготовки бригады десантных кораблей Балтийского флота, которую по случаю холодной войны перебросили на Чёрное море. Срок службы на флоте тогда был 4 года, но командир корабля умышлено не списал Арташезовича перед выходом на боевую в Средиземку, так как привык к матросу, разбиравшемуся в навигации лучше штурманских офицеров. И Арташезович ещё целый лишний год провёл в точке якорной стоянки между Кипром и Израилем в полной готовности сразу высадить десант на английскую базу в Ларнаке, а то и прямо в Иерусалим. Куда адмиралы прикажут.
С военного флота Арташезович вернулся с соответствующей татуировкой в виде синего силуэта БДК (большого десантного корабля) на фоне земного шара, и военно-морского флага – и с нерыбацкими привычками при манёврах. Даже через десятки лет он мог довести до истерики капитанов встречных судов, когда начинал маневрировать, как военный, и ложился на боевой курс, вместо того чтобы тихо-мирно разойтись со встречным пароходом левыми бортами.
Родная Пенелопа таки дождалась улучшения международных отношений и возвращения Арташезовича на улицу Илюши Кулика. Не будем долго останавливаться на дальнейшей жизни этой украинско-армянской супружеской четы, хотя я б за такое ставил памятники при жизни всем Пенелопам, но боюсь этим херсонских Пенелоп разбаловать: ведь они до сих пор считают всё это естественным, все так живут, и по другому быть просто не может, а установи им памятник – ещё задумаются, выходить ли их дочкам замуж за очередных курсантов под звуки Егерского марша, а не марша Мендельсона.
Гибель эскадры
На момент созревания тех мандаринов, о которых я пишу, Арташезович проплавал в морях и океанах уже лет тридцать с хвостиком. И каждый из членов экипажа когда-то да работал уже под его командованием или в Атлантике под Западной Сахарой на лове сардины, или в Индийском океане под Маврикием на лангусте, или ещё где-нибудь на морях этого света.
Когда Арташезович о чём-нибудь рассказывал, он почти всегда имел случай сказать: «Вот Голопупенко не даст соврать, в 86 году под Кергеленом сезон был не из лучших…» И очередной голопупенко это действительно подтверждал, так как именно в 86 году ловил с Арташезовичем клыкача под французским островом Кергелен в Антарктической части Индийского океана. Никогда не пробовали клыкача? Тогда у вас все гастрономические фестивали ещё впереди. Немедленно идите в супермаркет и купите хотя бы одну рыбину, пускай тот клыкач сейчас и польский, и страшно дорогой. Теперь этой рыбой можно полакомиться каждому, а не только министру рыбного хозяйства: раньше она только на экспорт да для министров шла.
Арташезович ходил в моря на рыбаках до начала девяностых, когда уже другой мудрила, уже не генсек, но из того же племени, изрёк на министерском совещании, что украинскому народу нужна не рыба, а сало, и всё наше океаническое рыболовство накрылось медным тазом. Вся Африка и окрестности были усеяны ржавыми корпусами наших траулеров и сейнеров, которых не было возможности вернуть оттуда домой, пусть хоть на консервацию и отстой, да хотя бы на металлолом, не было возможности даже их команды оттуда вызволить, начались аресты пароходов в портах и суды, а горючего на бегство домой нет, и не очень-то удерёшь под дулами корветов береговой обороны, и есть экипажам уже нечего, и даже вода питьевая заканчивается, и малярия всех косит,… и пусть тому мудриле тоже икнётся ещё при этой жизни, потому как икать ему лишь на том свете будет слишком жирно.
Арташезович пережил два таких суда в Лас-Пальмасе, и оба, как ни удивительно, выиграл, вернув оба судна домой, где его встретили без восторга. Арташезович обиделся и ушёл со своей рыболовной управы на «Вадичку». И на «Вадичке» Арташезович уже проработал с перерывами и подменами где-то лет пять. Потому-то, фактически, с ним успел поработать чуть не каждый херсонец, так как смотри выше, что сказал старпом Серёга про «Вадичку» и херсонцев. Серёгу Арташезович когда-то неожиданно отказался взять на «Вадичку» вторым помощником капитана, сказав, что возраст у Серёги уже старпомовский. И Серёга пошел старпомом на тот пароход, с которого его и забрали в итальянскую каталажку. Нелегалов они везли в Европу, или что-то такое. Арташезович на такое никогда не соглашался, хотя и ему какие-то аферисты когда-то предлагали.
Таксист
Таксист всю дорогу слушал какую-то херсонскую ФМ станцию. Не Шансон. И это уже было хорошо. Наверное, чувствуя торжественность момента моего первого свидания с судном уже в новом качестве, Ди-джей в радиостудии включил Скрипку:
Рідне місто, місто Херсон,
Миліше тебе нема.
Білі стіни гарних домів,
Балкони на цих домах.
А я іду, гукаю тебе
Гуляти до зорі.
І ми
Самі
Гуляємо.
Місто квітне, наче букет.
Дарую його тобі.
Чисті площі, митий проспект,
В них дивляться ліхтарі.
А ми вночі, над нами – зірки,
Нікого скрізь нема.
І голос твій, і потиск руки,
І перший поцілунок.
Серед дерев дихання зібрав,
Тебе я зупинив.
Кажу
Тобі:
«Я люблю».
Були, були, були.
Були, були, днини.
Були, були, були.
Моє життя, кохання моє,
Товариш мій – Херсон.
Спілки, шлюби –
В твоє ім`я.
- Ничего себе, - только и мог я присвистнуть, расплачиваясь по счётчику от вокзала до набережной.
«Вадички» у причала не было.
- Тю, - сказал таксист. – Так бы сразу и говорил, что тебе на «Вадичку». Они вчера на завод ушли. Садись назад.
- Люблю Херсон, - нелогично ответил я таксисту. Он так и не понял, за что именно я Херсон люблю, а стал выкручивать руль на обратный путь. Мне не оставалось ничего лучшего, как поинтересоваться:
- А на какой завод? Коминтерна?
- Обижаешь – Куйбышева, - рассмеялся таксист.
Завод Коминтерна когда-то ремонтировал торговые суда, а Куйбышева – рыболовные.
Таксист, был наш человек, так как знал, что такое контры между рыболовным и торговым флотом. В таксистской информированности не было ничего удивительного. Каждый второй херсонский мужчина ходил в моря. Или до сих пор ходит. Или ещё пойдёт.
- «Тюльку» закончил? – спросил у меня таксист, когда мы как раз проезжали учебный корпус рыбного мореходного училища с антеннами радаров на крыше. Радары были устаревшими. По ним бы историю радиолокации изучать. Но вопрос таксиста требовал ответа, а не лекций по электрорадионавигации:
- А как же. Одиннадцатая рота, - ответил я, оставив в покое радары.
- Четвёртая, - захохотал таксист, тут уже намечались другие, внутрирыбацкие трения – между судоводителями и механиками. Четвёртая рота была механической.
Вы тоже заметили, что наихудшие контры как раз между почти родственниками? Меж галичанами и волынянами, или там между одесситами и молдаванами? Про двухсотлетние раздоры между Херсоном и Николаевом я вообще промолчу. Каждый матч меж местными футбольными командами завершался разбитыми окнами в близлежащих кварталах независимо от того, кто выиграл в этот раз. Хоть эти два города даже создавались по единому генплану. Сначала построили Херсон. А потом, чтоб не тратиться ещё один раз, Николаев. Наверное, между трамвайщиками и троллейбусниками тоже существуют контры. Проверить последнее на месте я не мог: ближайшие трамваи ходили в Николаеве.
- Спокойно, я радист, а не штурман, - усмехнулся я таксисту.
Радисты в противостоянии «рогатых» и «духов» старались участия не принимать, так как были «дятлами». Впрочем, если доводилось, «дятлы» всё же тяготели к штурманам. Давало себя знать совместное изучение радиолокаторов, которые штурманы потом ломали, а радисты ремонтировали и матерились. Это ж какой на «Вадичке» должен быть локатор? Тоже антикварный?
Таксист уже вылетел на горбатый мост, ведущий на Карантинный остров, на котором располагались все судостроительные заводы Херсона. С моста хорошо видны все мачты судов даже во внутренних бассейнах заводов Куйбышева и Коминтерна. Однако горбатым мост был сделан не для этого, а чтобы под ним могли проходить пароходы, не заваливая мачт. Когда-то тут ремонтировались китобойцы и средние траулеры из Одессы, Севастополя и Керчи. Раньше, проезжая мимо этого завода на троллейбусе, казалось, что видишь какой-то лес из мачт и антенн, так много судов собиралось в затоне на ремонт. Сейчас на всём заводе я увидел лишь две мачты. И обе они, очевидно, принадлежали «Вадичке».
- Бурячку привет, - сказал таксист на прощанье. От Гоши.
Гудок
То, что я увидел мачты «Вадички» с моста, ещё ничего не означало. Передо мной возникла не то чтобы неожиданная, но неприятная преграда на проходной завода. Старый служака из заводской охраны (ВОХР) отказывался пропускать меня на территорию, так как я не был вписан в судовую роль. Судовая роль – это документ, в котором записаны все члены команды и пассажиры. Чтобы меня вписали в судовую роль, мне нужно было попасть на борт «Вадички» и найти старпома. Но как мне попасть на тот борт и найти того старпома, если меня не пускают через проходную, так как я не вписан в судовую роль…
- Ну, так позвоните… - предложил я.
- Телефон не работает, - невозмутимо бурчал ворошиловский стрелок.
- Ну, так пошлите кого-нибудь, пусть вызовет старпома на проходную.
- Кого послать? Ты что не видишь что я один?
- Вещи у вас оставить можно? – спросил я у ворошиловца.
Я вышел за проходную, прошел с полквартала и обрадовался. Дырка в заборе была на месте. Я подружился с ней ещё на первой своей курсантской практике на этом заводе. Шли годы, десятилетия, менялась дирекция и формы собственности, а дырка была бессмертной. На этой проходной пропусков ни у кого не требовали.
Едва я протиснул живот через вечную дырку, как загудел гудок. Это не сигнализация сработала. Гудок призывал пролетариев на обед. Сначала вяло, прокашливаясь, а потом настроившись, совсем как когда-то. И я как будто почувствовал себя на 15 лет моложе. Только вот лез через дырку не в том направлении. Ведь курсанты-практиканты обычно использовали эту дыру между режимным и безконвойным мирами для того, чтобы удрать с работы, а не чтоб попасть на неё.
Продолжение следует.