Два дня в горах

ИГОРЬ  МОЛЧАНОВ

                Черезданову Еркену
                Аймановичу  посвящается.       

«ДВА ДНЯ В ГОРАХ»



1. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.





     Солнце, наконец-то, перевалило через горный хребет и миллионы пронзительно-ярких отблесков запрыгали на огромном снежном поле.
   Снег, шедший всю ночь, на целый метр засыпал все предметы вокруг.
На лицах людей была радость.
    И хотя восьмикилометровая дорога от плотины до горнолыжного курорта расчищалась двумя  колесными тракторами, снег всё еще не убрали до конца. Поэтому машины из города с желающими покататься по “пухляку” пока не смогли пробиться до гостиницы.
   Предвкушая удовольствие от предстоящего дня, весь персонал базы вышел полюбоваться неповторимой, существующей всего лишь час-два, красотой горного пейзажа после обильного снегопада.
   Огромные снежные шапки на креслах подъемников выглядели незваными гостями, сочетание металла и пластика не гармонировало с естественной красотой искрящегося снега. Зато всё остальное просто восхищало.
    Гордые красавицы ели, укутавшись в белые меховые пальто, лишь кое-где
высовывали озябшие зеленые лапы. Пики окружающих хребтов словно приоделись в нарядное. На огромных протяженных спусках, казалось, сгладились все ямы и впадины, бугры и кочки. Тропинки между коттеджами и гостиничными сооружениями исчезли, ступени лестничных маршей и переходов скрылись под свежим слоем снега, грозя превратиться в ледяные горки. Склоны и хребты окружающих гор закрасили белым цветом проталины и скалистые участки.
   Оставив лыжи возле кафе, я вместе с коллегами из лыжного патруля разгребал большой лопатой снег с широкого деревянного лестничного пролета. Все мужчины из персонала горнолыжной базы были задействованы на расчистке дорожек.
    Из ближнего ресторанчика, гостеприимно распахнувшего свои двери в ожидании первых посетителей, слышался звонкий смех молодых официанток и поваров.
 
      Раздался ровный низкий гул двигателя: это механики канатной дороги или попросту “канатчики” запустили первую очередь подъёмников, счищали снег с кресел, начавших своим движением отсчет нового дня.
   Очистка снега подходила к концу, люди стали собираться возле станции посадки, неся лыжи на плечах. Никто не хотел пропустить великолепный момент - одним из первых забраться на вершину и ринуться вниз почти по мягкому снегу целины. Особо ретивые то ли повизгивали, то ли похрюкивали, предвкушая получить порцию адреналина в кровь.
   Как обычно, первыми поднимались лыжные патрульные, или как все называли их по старинке “спасатели”. Никто не пытался нарушить этот закон. Спасатели первыми устраняли любые препятствия для катающихся, если таковые возникали; очищали от снега и подготавливали к работе продолговатые спасательные сани с мудреным иноземным названием “акья” и только после этого давали добро на катание. Но препятствий по воле стихии последние дни возникало немного, и все это знали, зато травмировались люди часто, поэтому работа у спасателей была всегда.               
    За гостиницей, возле гаража завелись ратраки, сухой треск  двигателей долетел до нас вместе с порывом ветерка. Скоро поползут в гору жуки-ратраки, укатывая нежный метровый покров, утрамбовывая его до толщины десяти-пятнадцати сантиметров.


- Егор, - Рязанов, начальник лыжного патруля, главный лыжный спасатель курорта кивнул мне головой, приглашая садиться с ним в первое кресло. Движущаяся череда кресел прихватила нас в свой круговорот. Кресло слегка затормозило, а затем, когда мы приподняли лыжи, резво дёрнулось и, немного раскачиваясь, понесло нас наверх. Главный спасатель достал из кармана рацию:
- Женя, захвати вешки. Вдвоем с Модусом обозначьте лавинку на “Конусе”. Как понял?
- Хорошо, понял, - ответил Кравченко, один из нашей команды, бывший спортсмен-горнолыжник, а ныне, в общем-то, дисциплинированный спасатель в команде Рязанова. Правда, поговорить с ним кроме лыж было почти не о чем, сказывалось спортивное прошлое, пробелы образования.
- Модус, как понял?
   Модус, вот еще один небезынтересный член нашей команды. Страстный горнолыжник всегда одетый в зелёный комбинезон “Килли”, бывший гимнаст, не злой, но все время какой-то замкнутый в себе. Казалось огромная тайна давила на него так, что всех его сил хватало лишь на молчание. А когда все-таки приходилось говорить, он делал это вяло, нехотя, слегка скрипя голосовыми связками. Еще Модус выглядел со стороны этаким разочаровавшимся в жизни Онегиным, уставшим от всего, а посему, по сложившимся в обществе традициям, истину искал в вине. Выпивал только после работы, тихо и беззлобно, правда, всегда в компании. Жить без того самого общества, от которого ему было так не по себе, он не мог. Я считал, что Модус был достаточно честолюбив и желал достигнуть большего, чем имел, но вникать во все перипетии его судьбы не хотелось. Помощи он не искал, а общего у нас с ним было не много.
    Довольно часто я встречал надломленных жизнью неглупых мужчин, кому-то помогал без приглашения, кого-то обходил стороной. Было что-то такое скрытое в Модусе, что отталкивало меня от него. Увиливание от общего дела, выход на работу позже всех - может быть это. Он все время незаметно ускользал от выполнения своих обязанностей патрульного, чтобы внизу возле первого подъемника найти “чайника” и обучать его азам спуска.
    Коричневый от загара в неизменной болоньевой шапочке, прячущей раннюю лысину, Модус неплохо выглядел, хорошо говорил по-английски, был образован. В манерах и поведении чувствовалось хорошее воспитание.
    Обучение “чайников” приносило хороший доход - 30 долларов в час еще не мешали никому. Только запах денег вызывал блеск в его безжизненных глазах, только обучая новичка в предвкушении быстрого заработка, преображался Сергей Модус, становясь разговорчивым, предупредительным и ласковым.
- Понял тебя, Николаевич, - проскрипела рация голосом Модуса.

   Рязанов доверял Модусу, как специалисту, хорошо знающему специфику всех лыжных склонов курорта. Не первый год Сергей Рязанов работал вместе с тезкой Модусом, изучил все его “за” и “против” и знал, когда и где можно его применить, как специалиста, а когда лучше не трогать.
   Приказ, который отдал Рязанов дуэту Кравченко-Модус, означал, что им придется обозначить вешками с натянутой на них яркой  лентой, возможное место схода лавины – запретную площадку для катания возле горы под названием Конус. Крутизна ее склонов позволяла  массам снега сползать небольшой лавинкой на поле лыжного стадиона. И хотя этого могло  не случиться, все же Рязанов решил подстраховаться, обезопасить себя, катающихся лыжников и доскеров от возможной опасности.
   Мы с Рязановым плавно поднимались в кресле канатки, скользя между высокими конусообразными елями, чарующими своей редкостной утренней красотой.
    Солнце поднималось выше и выше. Я, как всегда, натянул на лицо оранжевую шапку-маску с вырезами для глаз и рта. Она прекрасно защищала лицо от высокогорных солнечных ожогов и обветриваний. Рязанов, не прятавший лицо от солнца, всегда был буро-коричнев, кожа его лица испещрялась глубокими бороздами морщин, дань, которую платят горцы своим горам.
   Я лишь вкратце знал о нем. Сергей Рязанов, метеоролог по профессии, вот уже шесть лет работал в горах, достигнув должности начальника лыжного патруля. Был женат, имел двух взрослых дочерей.
   С Рязановым я познакомился в прошлом году, приехав на недельку покататься на лыжах. В тот раз он без платы взялся поставить на лыжи мою девушку, оказал еще кое-какую помощь, в общем, был любезен и ненавязчиво вежлив. Возвратившись домой, через несколько месяцев я выслал на адрес гостиницы письмо Рязанову с благодарностью и фотографиями. Неожиданно через пару недель я получил от него ответ: простое коротенькое письмо, в котором он вежливо приглашал приезжать отдыхать на следующий сезон. Таким образом, завязался контакт между нами.


   Странные и неожиданные вещи происходят с нами порой. Случайно ли?  Разве мог думать я, приехав по личным делам на один день в самом начале лыжного сезона в город, расположенный у подножия этих великолепных гор, что останусь здесь более чем на полгода? Сделав по приезду с утра часть своих дел, я сразу же решил подняться на горнолыжную базу, чтобы повидать знакомых, с которыми встречался раз в году, приезжая кататься. Добравшись до первого подъемника, спросил у сотрудников, видел ли кто Рязанова?
- Да, он недалеко, - ответили мне. - Рязанов, спускайся вниз, тебя ждут, - передали ему по рации. И вот я вижу, как спускается длинными дугами мой знакомый, слегка расправив в стороны руки, словно птица. Такова была его личная манера кататься: плавно и быстро, как будто бы совсем без усилий, словно паря на руках, как на крыльях.
- О, Егор, приехал отдыхать? Привет, привет! – улыбаясь, говорил Сергей. Узнав, что я приехал по делам, он с ходу предложил мне остаться на базе работать лыжным патрульным. Обещал поселить в домике для персонала.
- Катаешься ты неплохо. - Здесь он явно преувеличивал, так как свой уровень я знал хорошо и был уверен, что гордиться мне пока нечем. - Насколько я знаю, не пьешь, - я кивнул в ответ, - так что давай, приступай хоть сейчас, мне как раз прибавили одну штатную единицу. Желающих много, да все не то, - продолжал Сергей. - Или спортсмены бывшие, а они работать не привыкли, приучены получать, или алкаши. А мне нужны люди с трезвыми глазами. Давай, решай.
   Два часа я ходил, ошарашено рассуждая: “Быть или не быть?” Принятие решения давалось нелегко. С одной стороны, и в мечтах я никогда не предполагал, что буду однажды заниматься как профессией, любимым занятием, а с другой, моя личная жизнь, обстоятельства и обязательства... Получается, что любимая девушка должна дожидаться меня, в моем далеком городе за тысячу километров от этих гор. Да, это на меня похоже: все изменения в моей жизни происходят стремительно и неожиданно, требуют принятия скорых решений.
   Я даже зашел в спортивный магазин к моему приятелю Нурлану,  владельцу этого самого магазина на базе, чтобы испросить совета. Нурлан помогал продавцу выкладывать новый товар.
- Нурла, как ты думаешь, что делать? – спрашивал я его, объяснив ситуацию, как будто решение, в конце концов, принимал не я сам, а он.
-  Егорша, - сказал приятель, перестав балагурить с персоналом. Свёл вместе брови, выразив на лице лёгкую задумчивость и вникание в мою проблему, - ты сам смотри. Конечно, если у тебя, действительно, есть время и ты сейчас ничем не обременён, то это - шанс накатать столько, сколько никакими наскоками не наездишь. А если у тебя нет возможности, то о чём и говорить.
   Сказал то, что я и сам думал. А что я хотел? Наверное, того и хотел, чтобы мои собственные мысли подтвердились хоть кем-то.

   Бывает ли так в жизни? Получается, что бывает. Мой ответ Сергею был  положительным. Три дня на поездку туда-обратно, чтобы объяснить своей любимой все произошедшее, я у Рязанова выпросил. На будущую весну мы запланировали с ней свадьбу, надеюсь, она поймет меня.
     В общем, написал заявление и вот уже третий месяц я патрулирую склоны. Поселил меня Рязанов, как и обещал, в коттедже персонала, где за ним оставалась небольшая комната с кухней - жилое помещение с телевизором, горячей водой, всей необходимой мебелью. Вполне комфортно для такого бродяги, как я.
   
 
   Рязанов был сухопар, ростом под метр восемьдесят, с крупными, но не грубыми чертами лица. Первое, что бросалось в глаза - это “шкиперская” бородка без усов, она придавала Сергею Николаевичу сходство с ученым-физиком. Глядя на него, казалось, вот-вот выдаст он нечто сакраментальное типа: “Да-с, уважаемые коллеги, и все-таки я думаю, что в предлагаемом плазменном ускорителе набор ионной галаплазмы не выдержит бомбардировки эпсилон-нейтринами.”
   Конечно, набор этих терминов - суть полная чушь, но для такого дилетанта, как я, прозвучало бы вполне весомо. Я бы проникся уважением хотя бы оттого, что человек с необыкновенной лёгкостью оперирует такими «заумными» понятиями.
   Как я уже упоминал ранее, его лицо было плотно утрамбовано высокогорным загаром. Лет ему было чуть за сорок. На собеседника он смотрел вдумчиво, отвечал неторопливо. Скорее всего, житейские волны лихо потрепали его суденышко, научив лавировать между рифами, выбирая менее сложные маршруты. Не было в нем силового давления на личность, как не было и последовательности в отстаивании истины. Он просто плыл по волнам жизни, уменьшая насколько возможно сложности. Выпивка не стала его “коньком”, но иногда он решительно употреблял “змия”, а хорошенько набравшись, добрел, вел задушевные разговоры, давал обещания. И легких, данных  под хмельком обещаний, надо сказать честно, не забывал, выполнял, как мог. Никогда не сиживал в кафе у склонов, как многие из персонала базы, растрачивая заработанное по “высокогорным” ценам, скорее всего почти всё приносил в семью, не было в нем желания казаться себе и другим большим, чем есть на самом деле. Мне кажется, что с женой у них царило полное взаимопонимание, кстати, она тоже была метеорологом по специальности.


   Все кресла, следующие за нами, оказались заняты.
- Егор, ты сегодня дежуришь на “Пересечении”, - сказал мне Рязанов.
    Хотя я  мог бы свободно называть его по имени, но, все же памятуя о субординации, называл его не иначе как Сергей Николаевич.
- Хорошо, Сергей Николаевич. Кто со мной?
- Дима Луговой.
   Спасатели распределялись парами на станциях высадки канатных дорог. Первая линия кресельной канатной дороги заканчивалась станцией “Пересечение”,  спустившись с которой можно было перейти на станцию посадки второй линии. Вторая линия заканчивалась станцией “Двадцатая опора”.
    Выше “Двадцатой ” поднималась еще одна ветка кресельной канатки, верхняя точкой которой находилась на отметке более 3100 метров над уровнем моря.
    Спасатели располагались в щитовых домиках на станциях высадки, где рядом обязательно находились Акья, одеяла, медицинские шины. Рация и аптечка первой помощи имелись у каждого спасателя.
   Участок от “Пересечения” до самого низа слыл самым травмоопасным, не потому, что был особенно крут, обрывист, усеян камнями или утыкан препятствиями. Нет. Потому, что он становился первым опытом более-менее крутых и затяжных спусков для начинающих.
    “Чайники” учились под руководством инструкторов на пологих коротких склонах внизу, затем, если успехи были заметны, инструкторы переходили с подопечными на буксировочные канатные дороги. В большинстве случаев ученики после двух часов обучения считали себя способными кататься самостоятельно, без инструктора.  Следующим этапом для любого из них была первая парнокресельная канатная дорога, поднимающая на такие, казалось, высоты, с которых стремительные, как вихрь или  легкие, как птицы, скользили вниз те, кто освоил науку управления лыжами и собственным телом очень хорошо. Опасность подстерегала новичков после нескольких дней катания, когда появлялась уверенность в том, что лыжи покорны и послушны, когда желание скорости и  уверенность в себе одолевали врожденный страх перед стихиями и неизвестностью. Знать бы им, что лыжи не прощают расслабленности даже профессионалам, они всегда требовательны к тому, кому служат. Скорость, неумение остановиться, падение, растяжение связок, ушиб или перелом - часто становилось неутешительным итогом горнолыжного катания.
    Бедолаги, не способные передвигаться самостоятельно, лежали на снегу. Вот их-то и выискивали патрульные, спуская вниз на акье. За три месяца работы я уже спустил вниз более 15 человек, большую часть в выходные дни, когда наплыв туристов из города особенно велик.
   Мой напарник Дима Луговой уже много лет работал спасателем, прекрасно катался на лыжах, знал все, что мог бы узнать спасатель за эти годы. Светловолосый с красным от загара лицом, уважаемый всеми за честность и крутой нрав. Была в нем какая-то натянутая струна, не дававшая расслабиться ему ни на минуту. Чувствовалось, что неудовлетворенность своим нынешним положением, заработками, личной жизнью и являлись основой той внутренней напряженности.
    Крутой нрав его выражался в том, что он дерзил тем, кто ему не нравился, и в том, что Дима выдавал фразы так, как будто клал из камней стену дома. Скупо и безапелляционно, жестко, без присюсюкиваний и разглагольствований. Порой казалось, он все время себя сдерживает, чтобы не сорваться на ком-нибудь, кто грубил ему, не пустить в ход хорошо тренированные руки. Разум запрещал ему делать это, но натянутая струна внутри, словно на камертон, отзывалась на малейший шорох, заставляя вибрировать весь организм.      
   Он всегда был готов ринуться в драку, если кто-то, как казалось ему, вел себя неподобающе. Правда, при мне не было еще ни одной драки, но думаю, что ранее, до меня, коллеги знали за ним такой грех, а потому вели себя с ним очень корректно.
   В начале своей работы я, понимая, что мое катание не дотягивает до необходимого уровня, выбрал Диму, как человека, к которому можно обратиться за помощью, дабы получить основы грамотной техники с указанием ошибок. И сделал правильно. Луговой подсказывал мне некоторые нюансы в технике спуска, на которые мне следовало обратить особое внимание и я “шлифовал” их днями напролет, накатывая километры. Усталость валила меня с ног под вечер, но каждое утро я повторял одни и те же уроки, пока - о чудо! - не заметил, что результат не заставил себя ждать. Количество перешло в качество.
    Кроме того, тренировался спускать акью, поднимать ее наверх, оказывать первую помощь пострадавшим. Так мы и подружились с Димой, поэтому Рязанов часто ставил нас на один участок.


   Мы подъезжали к “Пересечению”. Метровый слой снега лежал на пандусе станции.  Кресла сидений срезали белую верхушку, и мы с Сергеем, откинув раму безопасности, въехали на пандус, расталкивая ногами легкий пух снежного покрывала.
   Уже через час, когда солнце нагреет воздух, снег сам по себе начнет слеживаться и подтаивать, затем осядет и уплотнится. Верхний слой его, слегка нагревшись, покроется тонкой защитной корочкой. Солнца здесь много, не то, что на других курортах, где порой свирепствуют морозы или небо постоянно закрыто облаками. Здесь комфортная погода: в меру прохладно, но очень солнечно.
   А пока мы с Рязановым первыми соскользнули вниз с пандуса, прочерчивая следы в целине ночного снегопада. Я подкатился к акье, чтобы привести ее в рабочее состояние. Засыпанная до половины она стояла прислоненная к столбу опоры.
   Ребята-канатчики, подъехавшие следом за нами, достали лопаты, принялись очищать от снега территорию станции. По их просьбе, поднявшиеся вверх спасатели, плотно утрамбовывали лыжами снег на покатой части пандуса.
   Первыми с улюлюканьем и криками вниз ринулись добравшиеся до верха те, чья работа связана не с горой, а с сервисом внизу горы.
    Вот мимо меня проехал Сергей, сотрудник проката. С утра до вечера он вместе с женой выдавал и принимал инвентарь, а был при этом первоклассным лыжником, судя по классу его катания. Такие моменты он старался не пропускать. Следом за ним проехал улыбающийся Володя Житров - продавец спортивного магазина, того самого, владельцем которого был Нурлан.
- Егор, ой хорошо, хорошо, - скороговоркой тараторил он, проезжая мимо меня.
    Перенесший два года назад инфаркт, он теперь старался искать во всем только положительные эмоции и это его “Ой, хорошо” я слышал очень часто, так как искал теперь хорошее он буквально во всем.
   Следом за ним промчался Тучин – лыжный инструктор. Не смог устоять перед искушением - прокатиться по пухляку, а ведь наверняка внизу есть желающие подучиться. Вскоре уже и туристы мчались мимо меня.
 
   Приведя в порядок акью, я тоже последовал за ними, прочерчивая собственный след в огромном поле спуска. Снег сразу же сложился горкой на лыжах, уперся мне почти в живот. Я придавил пятки, чтобы в таком глубоком снегу носки не зарылись и не разъехались в разные стороны. Лыж не было видно совершенно, быстрого скольжения при таком сопротивлении снега и небольшом уклоне не получалось. Зато великолепная степенность спуска, словно по пояс в воде, разрывала пуховую целину, оставляла за собой широкую и глубокую лично твою, такую непохожую на другие дорожку.
   В обычной жизни человек не видит своих следов. Да и где они на асфальте наших городов? Прошел человек, и как будто не было его, а здесь невидимое превращалось в видимое и осязаемое, пусть недолговечное, в этом и заключалась суть. Словно сам Господь Бог показывал каждому: “Смотри, вот - ты, а вот подтверждение, что ничто из того, что ты делаешь на этой земле, не исчезает, за всем остается твой, принадлежащий только тебе, след. Скоро он исчезнет, но знай, что Я видел его”.
   Кто-то с визгами проносился мимо, я не обращал внимания, я парил по снежным волнам, наслаждаясь красотой, ощущением свободы и вечности бытия.
   Вдруг, метрах в двухстах впереди, я увидел столкновение. Две пестрые фигурки, ехавшие, одна вниз, а другая поперек склона, ударились друг об друга и как тряпичные куклы упали в разные стороны. Хотя места для маневра было предостаточно.
   Я поспешил туда. А вдруг что-то случилось? Буквально через несколько секунд я оказался возле места падения. Снял маску, чтобы не пугать людей.
   Из снега выбирались два человека, охая и поругиваясь друг с другом. Я узнал отдыхающих из гостиницы. Тот, что ехал вниз прямо, оказался… девушкой.
- Ну что вы, не видите куда едете, что ли? - упрекала она мужчину-лыжника. – Я же никому не мешаю, качусь себе вниз.
   Мужчина, что-то ворчал в ответ, типа: «Сама виновата».
- Целы? – спросил я. – Не пострадали?
Оба посмотрели мой бейджик и убедились, что я не смеюсь над ними, не из праздности стою рядом.
- Да. Кажется, всё в порядке.
- Из-за него я чуть руку не сломала, - капризно заявила девица.
- Девушка, - пришлось мне вмешаться – Вы машину водите?
- Да. А какое вам дело? –  дерзко ответила она.
- К вам - самое прямое, - как можно более дружелюбно сказал я. Пусть дерзит. Ругаться с ней не имеет смысла. Она на отдыхе и я не должен мешать её отдыху.
 - Так вот, - продолжил я, помогая им собирать из-под толщи снега отстегнувшиеся лыжи, - как и при движении на автомобиле, при спуске с горы действует правило: виноват тот, кто сзади или выше. Вы были выше, и человек просто физически не видел вас, а вы его прекрасно обозревали. Правда? Столкнулись вы оттого, что не смогли правильно маневрировать. Так что зря обижаете человека, он прав. Не хотите ли повысить уровень катания? Мне кажется, вам следует немного подучиться технике катания, иначе следующее падение грозит быть куда более опасным. Понимаю, что обучение недешево, но лечение обойдется в куда более круглую сумму. Так, что если надумаете – ищите меня, а я отдам вас в надежные инструкторские руки.
- Да еще, проверьте все ли вещи на месте, шапочки, перчатки? – продолжил я.
- Ой, а где мои очки и фотоаппарат? – спросила  лыжница. Тон её слов из капризного и дерзкого сменился на обиженный.
- Ищите, вдруг повезет, и найдёте, – улыбался я. – До свидания, и будьте осторожны.

 
   Канатная дорога подвозила наверх все новых и новых лыжников и сноубордистов.
   Первый ратрак уже карабкался в гору, бережно втаптывая снег, укатывая его хвостовой насадкой в плотный полосатый ковер. Я взял немного правее и решил проскочить через него. Снег по краям “ковра” был ровно срезан. Мои лыжи вынырнули из сугробов, и я оказался на твердой поверхности утрамбованного снега. Лыжи резво дернулись, не было сопротивления, как на рыхлом снегу. Интуитивно я перенес центр тяжести, приняв обычную стойку для плотного снега, в следующее мгновение я, как и планировал, пересек утрамбованную ратраком полосу и углубился в пухляк. Не успев перенести нагрузку с носка лыж на пятку, потерял контроль над лыжами. Углубившись в сугроб, они стали разъезжаться в разные стороны
   Сесть на шпагат у меня не получилось, пришлось нырнуть в снег с головой. Левая лыжа отстегнулась от ботинка: сработал защитный механизм крепления. 
     Даже от падения сегодня я получил удовольствие, настолько оно было лёгким и так напомнило детство, когда все сугробы для меня казались огромными и глубокими. Снег, как пуховая перина принял меня, пружинив удар. Не беда, что левую лыжу под снегом пришлось искать несколько минут.
   Второй ратрак тоже появился на горе и начал помогать своему товарищу. Два трудяги-ратрака после снегопадов с утра, а обычно по вечерам и ночам, укатывали снег на горе. В темноте они казались глазастыми жучками,  ползающими по многокилометровой дали склонов. Жужжащими светляками, разбрасывающими свет своими мощными фонарями. И сегодня они будут до обеда и, конечно, ночью  утюжить склоны, везде, где это возможно.
   Меня догнал Луговой. Мы вместе съехали к подъемнику.
    Появились первые туристы из города. Как обычно, среди них было несколько завсегдатаев, лыжных фанатов, не пропускающих никогда таких моментов, как хороший пухляк. Значит, дорога к базе полностью очищена, и следовало ожидать большого притока отдыхающих. Автостоянка заполнялась машинами. Мы с Димой запрыгнули в кресло и вновь стали подниматься.


   За полчаса, прошедшие с первого подъема, нагревающийся на солнце снег уже начал кое-где сползать с лап елей, разрушая волшебную, словно с Рождественской открытки, картинку. Я смотрел на разноцветные фигурки лыжников, чертивших внизу замысловатые зигзаги.
- Вон, смотри, - показал я Луговому налево, где столкнувшиеся несколько минут назад девушка и мужчина, до сих пор продолжали ковырять лыжными палками снег.
- Что потеряли? – профессионально спросил Дима.
- Говорят очки и фотоаппарат.
- Сейчас ратрак их укатает, а к маю вместе с эдельвейсами найдем, – засмеялся Луговой. - Здесь по весне Эльдорадо. Чего только не находят на горе: начиная от автомобильных ключей и сотовых телефонов, заканчивая толстыми бумажниками и целыми лыжами, не говоря о прочей мелкой ерунде. Нечего зевать! – припечатал он. - Чайник он и в Африке чайник.

   Сверху было хорошо заметно, как ратраки уменьшали площадь пухляка, как пришла в движение вторая кресельная канатная дорога.
   Добравшись до “Пересечения” мы с Димой, так как отдыхающих было еще немного, решили подняться до “Двадцатки”, а спустившись оттуда, приступить к патрулированию своего участка.
   Кравченко и Модус уже расставляли вешки вдоль подошвы Конуса.
   Две первых очереди канатных дорог работали каждый день, а третья - завершающая включалась лишь тогда, когда снегопады покрывали плотным фирном перевал и ветер, постоянно дующий из-за перевала, уже не мог прихватить за собой легкие снежинки, обнажая скалистый грунт.
   Подъем на второй очереди составлял 11 минут, 4 минуты меньше, чем предыдущий. В отличие от первой канатной дороги, ползущей вверх по хребту, окаймляющему западную сторону лыжного стадиона, под второй справа и слева расстилались огромные снежные поля. Вдалеке заканчивался ельник, чуть выше цепляясь за скалы мощными корнями, карабкалась арча и другие  высокогорные кустарники.
   У “двадцатой опоры” не было даже чахлых кустарников: в горах строго соблюдается высотный режим, каждому растению отводился свой диапазон, выше которого выжить не получалось.
   С каждой минутой все новые и новые горизонты открывались сидящим в кресле людям. Новые пики и горные хребты, расположенные за многие километры отсюда, являли себя для обзора.
    Большая гора правильной формы как бы нависала над спусками, начинающимися от “Двадцатки”, образуя огромный амфитеатр. Как всегда с её склонов ветер сдувал огромные массы снежинок, ведя из них хоровод.
   Становилось холодно. На такой высоте солнце еще не успело прогреть воздух.
    Красота и очарование горного пейзажа никогда не были окончательными, как где-нибудь на равнине. Они постоянно находились в движении, все время меняясь. В горах, почти на трех тысячах метров, елей не было, а значит, не было того сказочного новогоднего настроения. Здесь громады скал пугали человека нависающими козырьками снежных шапок, готовых в любой миг ринуться вниз.
   Здесь определением прошедшего снегопада могло служить лишь отсутствие многочисленных следов на снегу, всё остальное было настолько монументально, что почти без изменения сохраняло свой обычный облик.   
   Подъезжая к станции высадки, я наблюдал редкую для гор картину, которую не видел нигде в другом месте. Лёгкое и полупрозрачное суфле облака, зависшее над громадой горы, бывшее белым, вдруг, словно по чьему-то желанию заиграло разными цветами. Не так, как отливают красным солнечным блеском облака на закате или молочно-кремовым дневная кучевая облачность, или свинцово-синие грозовые тучи. Не поглощая в себе солнце, а как бы заиграв внутри себя плавным танцем нескольких разноцветных лучей. Пару минут продолжалось это зрелище и так же неожиданно, как началось, закончилось. Я видел этот эффект ещё раза два раньше и всегда именно на этом месте. В чём секрет этого места? Неизвестно. Может, именно над этой горой лучи преломлялись особым образом, как от зеркала, отражаясь от расположенных за ней ледников?

   Спуск обещал быть захватывающим, так как склоны здесь круче, а значит и скорость выше.
   Первые же метры начинались крутым спуском в кулуаре под нависшей над головой громадой горы, захватывая дух от скорого перепада высот. Снег впереди был уже расчерчен следами проехавших впереди нас лыжников.
    За время своей работы я заметил, что все “старые” спасатели никогда не пижонили при катании, как часто это делают отдыхающие. Они просто спускались вниз, всем своим видом выражая уверенность, твердость, знания и силу. Вот и сейчас Луговой не стал идти “годилем”, а спускался длинными и плавными дугами, очень быстро, казалось без малейших усилий, словно пограничный катер-перехватчик, обгоняющий всех  на своем пути. Не пытаясь догонять Диму, я спускался медленнее, придавливая пятки ботинок, разгружая зарывающиеся в сугробы носки лыж.
   Луговой ждал меня у “Пересечения”. Издали он подал мне знак рукой, что спускается патрулировать склон, значит, я должен дежурить в домике для персонала и ждать: либо когда Дима вновь поднимется в кресле, либо, услышав, что на нашем участке имеется пострадавший, мчаться ему на помощь.
   Канатчики с “Пересечения” закончили расчистку территории станции и теперь стояли на пандусе, греясь на солнышке, определяли по внешнему виду лыжников, подъезжающих к станции в креслах, потребуется ли им помощь при высадке или нет. Новичкам и тем, кто просил помощи, помогали выйти, придерживая кресло, чтобы оно не ударило человека, не потащило за собой.
   Поздоровавшись с канатчиками, я отстегнул лыжи, аккуратно воткнул их в снег, повесил на них палки за ремни темляков, отряхнул себя от снега, снял маску и зашел в домик.
   Буквально следом за мной вошел Рязанов.
- Ну как, все о,кей? – спросил Николаевич.
- Конечно.
- Вот, что я думаю, Егор, наверное, поговорю с директором, чтобы вызывал подрывников. Не нравится мне «Конус».
- Что, уже опасно?
- Похоже на то. Ждать, когда произойдёт катастрофа, мы не можем, права не имеем. От нас требуется, чтобы люди отдыхали спокойно, чтобы приезжали снова и снова. Сам видишь, снега в этом году много. Сейчас какой-нибудь лихач подрежет верхушку и лавинка сползёт, не спросив у нас разрешения. Так что давай, присматривайте с Димой, чтобы никто не выезжал за вешки.
- Понял. Хотя, сам понимаешь, за руку людей хватать не будешь. А многие лезут именно туда, где запрещено.
- Ну что поделаешь, - вздохнул начальник спасателей – наше дело предупреждать.- На вот конфету, отдыхающие угостили. – Он протянул мне леденец и подмигнул, мол, всё в порядке.
   Рязанов вышел, оставив меня размышлять о сказанном.


   Большая чёрная муха вяло ползала по нагретому солнцем стеклу. Отогрелась от спячки, ничего, через несколько часов снова уснёт, как только температура опустится.  Заторможенность ее движений, отсутствие противного нескончаемого з-з-з-з не располагало к мухоубийству. Ладно, пусть живет.
Живи! Только не ешь мою конфету!
   Я расстегнул клипсы на ботинках, чтобы отдохнули ноги, ведь спуск по пухляку всегда нагружал мышцы сильнее, чем по плотно утрамбованному ратраком полотну. Надо сказать, что при спуске нагружаются не только ноги, но и другие мышцы, особенно спины и живота. Дилетанту может казаться, будто лыжник, катясь вниз ничего не делает, просто слегка поворачивает ноги. На самом деле он трудится буквально в поте лица, ведь грамотное катание - это сплошные приседания, точно выверенные уколы палками, быстрая реакция на возникающие под лыжами препятствия. Сплошная физика.
 
   Ратраки добрались до “Пересечения”, укатав уже половину всей площади от низа до станции. Лыжников становилось всё больше и больше. Окна домика выходили прямо на пандус станции, и мне было видно, что кресел без пассажиров больше не поднималось.  Сноубордисты парами выбегали на пандус, отходили в сторону домика, сидя пристегивались к доске и неуклюже отталкиваясь некоторое время, вдруг, неожиданно “ныряли” под гору, уходя на самые труднодоступные и рыхлые спуски, туда, где лыжнику проехать всегда сложнее. Доска из-за своей ширины меньше давила на снег, а значит, меньше проваливалась, поэтому её стихией был именно пухляк, либо снежная целина высотных участков.
   По тому, как лыжники выходили из кресел, можно определить их уровень катания. Вообще,  отличить “чайника” от уверенно катающегося можно по многим мелким деталям.  Например, по тому, как он держал лыжи, палки, как надевал ремни темляков на кисти рук. Даже выбор одежды мог подсказать, кто перед тобой.

- Лежи, не поднимай голову! - вывел меня из благодушного созерцания крик бородатого канатчика Саши. Павел, его напарник, всегда дежуривший с ним, выключил дорогу. Равномерный гул двигателя прекратился, кресла по инерции стали раскачиваться.
   Я выглянул за дверь, узнать, что произошло. Так и есть, как частенько бывало, очередная неудачница, отказавшись от предложенной помощи на высадке, промедлила при выходе. Поздно встав, она, чтобы удержаться на ногах, стала придерживать рукой кресло, которое через несколько метров должно сделать разворот. Кресло, задержавшись в ее руках, вдруг неожиданно рвануло вперед и положило под себя лыжницу. Тогда-то и раздался Сашин окрик, чтобы следующее кресло не ударило по голове пытавшуюся встать девушку. После мгновенной остановки ребята помогли лыжнице отойти, собрали ее отстегнувшиеся лыжи и вновь запустили дорогу.
- Все в порядке? - спросил я девушку. - Девушка, у вас всё в порядке? Ничего не болит?
- Нет, нет. Все хорошо, - растерянно отвечала она.
   Моя помощь пока не требуется. Хорошо.

   А вот и Дима показался в кресле. Прошло полчаса. Я пристегивал лыжи, а Дима, наоборот, собирался отдохнуть.
    Практически всю площадь ниже уже утрамбовали. Я не спеша, пересекал склоны, пытаясь захватить как можно больше участков.
   Что за день!  Катание по ковру свежевыпавшего и тут же укатанного снега под ярким солнцем было чудесным. Сцепка лыж с поверхностью была крепкая, и угол наклона при входе в поворот получался настолько крут, что я почти касался снега рукой.
    Как много факторов влияло на катание: температура, плотность снега, его структура, освещенность, инвентарь, настроение и т.д.  Как многообразен горнолыжный мир!
  И вот я снова в кресле. Плыву с закрытыми глазами по воздуху. Иногда, приоткрывая глаза, вижу, как сидящий рядом со мной мальчик-лыжник, завистливо смотрит на меня. Бейджик на куртке, рация в нагрудном кармане, периодически транслирующая разговоры спасателей, аптечка на поясе, маска на лице - представляю, как он завидует мне! Я для него воплощение мечты. А те, кто обслуживают мечту, это живая легенда.
    Помню, как я сам, несколько лет назад, уже, будучи взрослым, с интересом смотрел на эту особую касту мужчин и женщин, связавших свою жизнь с горами и лыжами. Кто они? Что тянет их сюда и заставляет позабыть обо всем, кроме гор?
   Вот и Луговой. Кивок головы и мы меняемся местами. Дима снова мчится вниз.
- И за что мне такое счастье? - рассуждал я. Я с малых лет мечтал о горных лыжах. В городе моего детства было большое озеро, отделяющее жилые массивы от гряды скалистых сопок, на которых я переломал не одну пару стареньких деревянных лыж, спускаясь с крутых склонов, казавшихся мне тогда безумно длинными. Мечталось иметь  горные лыжи и стать когда-нибудь настоящим асом. Но свой первый настоящий горный опыт я приобрел здесь, на этих самых спусках, лишь в 28 лет, когда впервые привез себе из Германии старенький комплект. Мой товарищ Андрей был к тому времени уже инструктором и набирал в горы для отдыха группу. Естественно, я оказался в её числе, с радостью купил путевку и отправился в горы.
    По прибытии на место наши инструктора резво ударились в пьянство, снега выпало маловато, а портить скользяшку своих лыж им не хотелось. Ну а я на второй же день оказался на самом крутом склоне, где тренировались спортсмены из сборной. Впервые пристегнув крепления лыж к ботинкам, положившись на авось и собственные силы, я попытался совершить свой первый в жизни настоящий спуск. Прыгая на поворотах,  как обезьяна, беспрестанно падая в снег от неправильной позы с наклоненным вперед торсом и выдвинутым назад “мягким местом”, я скорее напоминал клоуна, но на мое счастье спортсмены ушли на перерыв, а туристов было совсем немного. Вновь и вновь вставал, и снова ввергался в пугающую крутизной даль. Минут двадцать я одолевал пятисотметровый склон, изрытый могульными ухабами и горками. Добравшись до низа, взмокший от неимоверных усилий, снова поднялся и повторил подвиг. После третьего спуска я понял, что горнолыжник из меня получится: желания и настойчивости много, а остальное  приложится. Столько, сколько я падал в первые дни своего самообучения, я не падал больше никогда. Когда же наши инструктора соизволили размять кости, я действительно получил настоящие уроки. Вот так и учился.
   После этого прошло семь лет, и каждую зиму я ездил в горы кататься. Правда, такое количество километров, которое я наездил здесь за три месяца, я не смог бы накатать даже за двадцать лет ежегодных отпусков. С десяти утра и до пяти вечера я оставался на лыжах и оттачивал технику спуска.
   Но в тот первый раз я испытал такие впечатления от красоты гор, свиста ветра в ушах, легкости скольжения, быстроты смены обстановки и такой же быстроты принятия решений, которые не забываются. Их всегда хочется повторить.


- Пересечение, ответь, - это Дима Луговой вызывает меня по рации.
- Да, Дима, слушаю.
- Я поднимаюсь. Ребята говорят в “Трубе” поломанный лежит. Спустись, проверь.
- Понял. Спускаюсь.
   Я быстро вышел из здания, пара мгновений и я готов к спуску.
- Саша, посмотри, пожалуйста, за палочками, - попросил я бородатого канатчика Сашу.   
 - Что, спускать кого-то будешь?    
- Вроде бы, так, – я покачал головой.
   “Трубой” назывался крайний правый спуск, чуть ниже “Пересечения”, получивший свое название из-за того, что по всей своей длине он был зажат покатыми уклонами, как дно разрезанной трубы. Спуск в ней для новичков был на самом деле опасен. Ограниченность маневра, крутизна и изгиб, из-за которого уменьшался обзор, и новичок не знал, какие препятствия ожидают его далее. Кроме того, правый край “Трубы”, поросший деревьями, частично затянут сеткой, за которой  обрыв речного каньона.
   Я спускался по “Трубе”, никого не находя. Выезд из нее заканчивался большой ровной площадкой, с которой можно было взять левее и попасть на основное поле катания – широкое с разнообразными спусками. А если брать правее, то попадаешь на очень крутой, но ровный без ям и бугров склон.
    Все вокруг было уже укатано ратраками, поэтому следы от лыж легко “читались”. Большинство следов уходило влево, но все же я решил проверить “крутяк”.
   Точно. Вот он мой клиент. Лежит бедолага на спине, лыжи обе отстегнуты. Обычно лыжники ломают ноги оттого, что одно из креплений лыж не отщёлкивается, а у этого обе лыжи отстегнулись, откатились недалеко вниз. Странно, может просто ушиб?  Я подъехал чуть ниже лежащего и остановился.
- Вам требуется помощь? - Мне ответили по-английски. Немного по-английски я говорил, и разобраться в ситуации оказалось несложно.
- Ольга Григорьевна, ответьте, - вызвал я по рации врача курорта.
- Слушаю.
- У нас один пострадавший, предположительно перелом ключицы.  Пострадавший – англичанин. -  Я назвал его имя, возраст, зная, что врач в это время записывает те данные, которые я диктовал ей.
- Егор, помощь нужна? - беспокоился Луговой.
- Нет, Дима, не надо, справлюсь сам.
Я  зафиксировал англичанину руку неподвижно к туловищу и уложил в акью, подтащив ее снизу, под пострадавшего. Закрепив парня ремнями, положив рядом его лыжи и палки, я был готов к спуску. Поехали.

   Спуск с горы в акье - дело очень серьезное. Малейшая неровность вызывала боль у пострадавшего. Он пискляво и как-то по-бабьи подвывал на кочках. Да, неизвестно как бы я себя вел на его месте, все-таки это не шутка, перелом ключицы.  Скорость движения минимальная, акья сзади, став тяжелой от груза, всей своей широкой основой плотно прижалась к снегу и придавала мне хорошее ускорение, которое следовало гасить. На таком крутом склоне даже “плугом” спускаться тяжело. Вскоре основная крутизна была преодолена, и мы более спокойно заскользили вниз к подъемнику.
   Не частая, но весьма полезная картина для отдыхающих - спуск пострадавшего. Горячность лыжников от такой картинки остывает, как стакан кипятка на морозе. Урожай травм приходился на выходные - много народа, много травм. За один день могло травмироваться даже до десяти человек. Слава Богу, не все были с переломами. Кто-то отделывался сильными ушибами, кто-то растяжением связок, кто-то рассечениями кожи.
   Внизу англичанина уже ждали доктор и коллеги из авиакомпании. Ну а я, сложив акью, взял ее в руки и плюхнулся в кресло подъемника. Спина была мокрой от напряжения – полтора километра с акьей на крутизне «плугом», не шутка.
   Когда я спускался, то обратил внимание, что облачность над городом, прогретая солнцем, поднялась уже выше громадной плотины, защищающей город от селевых потоков, сходившихся из нескольких ущелий в этом месте.
   Если все останется без изменений, то через час здесь не будет видно ничего, туман заполнит всю округу. Воздух быстро прогревался.
  Володя Тучин учил сразу двух девушек. Как всегда, красиво улыбался – настоящий мачо – в кожаной ковбойской шляпе и бордовом комбинезоне. Тут и Модус невдалеке выкатывал начинающего - опять увиливает от работы. Ладно, моя работа – моя, пусть Рязанов сам разбирается, на то он и начальник.
   Я снова поднимался к “Пересечению”. От утреннего сказочного великолепия не осталось и следа. Пух снега уже облетел с елей, от целины сохранились лишь небольшие кусочки труднодоступных мест.   Красота горного пейзажа столь быстра, столь изменчива и в то же время постоянна. Она слишком многообразна, горы красивы всегда. 
   Впереди и сзади меня все кресла были заполнены. Я слушал переговоры по рации. Рязанов просил всех быть внимательными, облачность поднималась к базе. Если туман доберется выше “Пересечения”, то канатные дороги остановят. В кромешном молоке тумана зимой в горах не видно ничего уже с расстояния пяти метров. Совершенно непонятно куда следует ехать, кажется, что лыжи едут не вниз, а вверх, создается впечатление, что стоишь на месте, а снег под тобой движется, словно лента эскалатора. Запомнить ориентиры очень сложно, в тумане все просто медленно едут вниз, куда лыжи вывезут. А вывезти они могут, ой как, далеко от намеченной цели: на препятствие, речной каньон, либо просто в сторону от трасс. Поэтому катание в тумане нежелательно и опасно.
   Мое кресло подъезжало к “Пересечению”.
- Саша, - крикнул я бородатому механику, - прими драндулет. Саша перехватил у меня тяжёлую холодную Акью на выходе.
- Спасибо, - поблагодарил я, - рука совсем затекла.
   Саша работал на базе второй год. Лет ему было 28-30, красивое славянское лицо окаймлялось русой бородой и усами. Такого же цвета волнистые волосы выглядывали из-под вязаной шапочки. Чуть выше среднего роста, с располагающим открытым взглядом серо-голубых глаз (спрятанных почти всегда на службе за тёмными очками), он всегда вызывал положительные эмоции у собеседников. Кажется, до прихода на базу он несколько лет проработал на какой-то метеостанции высоко в горах, далеко от населенных пунктов и цивилизации. Наверное, горы были его стихией. Да и весь персонал базы был либо влюблен в горы, либо настолько привык к ним, что скучал без них, сам того не осознавая. Горы выталкивают из себя тех, кто их не любит, и влюбляются в тех, кто считает свою жизнь без них обделенной.
   Его напарник Павел ковырял лопатой сугроб невдалеке от пандуса.
- Что ищет? – спросил я у Саши.
- Вчера один турист потерял мобильник где-то здесь, искал часа два, да так и не нашел. Сегодня Пашка решил поискать.
   Я зашел в домик, поставив Акью на место. Становилось тепло. Дима, сняв ботинки, сидел и отдыхал.
- Туман будет до вечера, - сказал он.
   По каким-то мне невидимым приметам он определял состояние погоды на день. Или может, просто, слушал прогноз погоды по телевидению?
- А вдруг разойдется? - неуверенно спросил я.
- Не-а, до темна точно ничего не разойдется.
   Я посмотрел в окно: белая пелена уже закрыла гостиничный комплекс и половину линии первого подъемника, а канатная дорога все поднимала и поднимала лыжников наверх. Вот в кресле появился Рязанов, выйдя с пандуса, он заглянул к нам в домик.
- Дима, кататься осталось, скорее всего, минут пятьдесят. Ты оставайся здесь, а ты, Егор, поднимайся на “Двадцатую” и закрывай верх с Айманычем. Я ребят с “Двадцатки ” сейчас задействую. Все понятно?
   Я отправился на второй подъемник, перед которым скапливалась очередь. Народ потихоньку переходил кататься выше, из-за облачности. Через пару минут я уже поднимался в кресле канатки. За суетой дня  не заметил, что стих шум двигателей ратраков, наверное, они возле гаража, и если тумана ночью не будет, то наши смелые ратраки до утра станут восстанавливать разбитое лыжами полотно.
    Сноубордисты расчертили склон под канатной дорогой мелкими дугами. Глядя сверху, они выстраивались в причудливые узоры, какие-то брабантские кружева, украсившие белые обшлага одежд тысячелетних горных исполинов. 


   По пандусу станции расхаживал Шакен Айманович - спасатель с многолетним опытом, самый старший в Рязановской команде. Я помахал ему рукой. Шакен Айманович улыбнулся.
- Ну, как дела? - спросил он приветливо, когда я вышел на пандус.
   Шакен Айманович был удивительно интересной личностью, по крайней мере, для меня. Кандидат наук, преподаватель института, он каждую зиму с нетерпением ждал прихода снега в горы и открытия лыжного сезона, чтобы утолить горнолыжный голод своей души, накопившийся за жаркое лето. Начиная с декабря и по апрель включительно, он распределял занятия в институте со своими студентами так, чтобы максимально нагрузить два выходных дня – понедельник и вторник, заработанных на горе. Пять дней в горах и два дня в институте, везде успевал.
    Юношей, окончив институт, кажется в Киеве, он вернулся в свой город. Вскоре познакомился с красивой, умной и честолюбивой девушкой из хорошей семьи, мечтавшей о детях, хорошей работе и обеспеченной жизни. Она строила свою карьеру на фабрике и взялась руководить жизнью своего мужа. Подтолкнула его учиться в аспирантуре и защитить кандидатскую в Москве. Как могла, принимала участие в строительстве карьеры мужа. Спокойный, сосредоточенный, доверчивый по своей натуре, молодой Шакен полностью был в ее руках. В конце концов, жена стала директором своей фабрики, достаточно крупного советского предприятия, а Шакен так и остался рядовым кандидатом наук. Обычным, как будто человеком, как все, без запросов.  Преподаватель в институте. Да таких тысячи. Конечно, ее директорская зарплата и его кандидатская вполне обеспечивали материально, но что-то из душевного мира при таком строительстве жизни было  утеряно.
    Отдушиной для Шакена стали лыжи. Со временем увлечение переросло в огромную, вторую жизнь. И вот однажды случилось нечто - жена вышла на пенсию. Рабочая  востребованность исчезла, подниматься с Шакеном в горы она не могла из-за повышенного давления. Вагон времени, а девать его некуда. Постепенно жизнь превратилась во встречи-провожания мужа на работу и с работы.
   Еще не старый, сохранивший от постоянных нагрузок на свежем воздухе, прекрасную физическую форму, бодрость, Айманович постепенно занял доминирующее положение в семье. Взрослые дочери давно вышли замуж и жили отдельно.  Сломался, казавшийся незыблемым мир, построенный его женой. Перед Шакеном же  распахивались новые двери и горизонты. Оказывается, он еще совсем не старый мужчина, оказывается, он может зарабатывать больше жены, оказывается, он может нравиться женщинам, оказывается, жена, много лет планировавшая каждый его шаг, слушает его и делает то, что требуется Шакену. И таких “оказывается” набралось, множество. Шакену Аймановичу, сделавшему для себя эти открытия, не с кем было поделиться ими.
   По коротким репликам Шакена в разговорах со мной, я воссоздал общую картину и однажды высказал ему свое видение ситуации. К счастью, оно совпало с видением самого Аймановича. К счастью, потому что наши отношения стали более теплыми и в его лице я приобрел друга, с которым можно было поделиться мыслями, рассуждениями, попросить помощи, предложить свою.
- Остаемся с Вами закрывать верх, если туман не рассеется, - сказал я, сняв маску.
   Мы стояли у перил пандуса. Вид  был удивительно красивым: облачность под нами расстилалась волнами, словно огромный безбрежный океан, прилив которого еще не успел поглотить темные шпили елей на фоне ослепительно-белого снега; из волн, как будто вырастала канатная дорога, везущая лыжников. Линия горизонта отодвинулась километров на двести от нас, такая была прозрачность воздуха выше облаков на той высоте, на которой стояли мы. Почти на трёх тысячах метров над уровнем моря.
   Лыжники проскакивали мимо нас, торопясь успеть прокатиться еще разок и подняться до закрытия дороги. Мы с Шакеном никуда не спешили.
- Слушай, Егор, моя-то последнее время меня ревновать вздумала.- Он взглянул на меня, не засмеюсь ли? Шестой десяток! - Думает, что у меня здесь кто-то есть.- Шакен говорил не спеша, обдумывая каждое слово. - Ты знаешь, если бы захотел, было бы, но не хочу. – Он улыбнулся. - Представляешь, прихожу домой, а она вопросы странные задает, как будто проверяет меня. Сколько раз хотел здесь остаться ночевать, не могу, боюсь, подумает плохое. Не хочу ее обижать, и так вся измучалась. Как думаешь, что сделать, чтоб успокоилась?
- Я не знаю, Шакен Айманович, со мной ведь такого не было, - отвечал я.  - Может вы её в какой женский клуб записали бы, или на права учиться, ну, в общем, занять чем-нибудь.                - Нет, нет, что ты это не для неё. Внучку иногда берём к себе - вот теперь её занятие.
- Жалко, конечно, что не может она сюда с вами подниматься.
- Пробовала, даже не один раз, голова у нее моментально начинает болеть.
   Мы помолчали, обдумывая, что предпринять.
- Да-а. А вы цветов ей купите, Шакен Айманович! Очень помогает, - советовал я. Шакен слегка повернул ко мне голову, убедиться, шучу или нет. Убедился, что серьезно. Может быть, сегодня же и купит. Жалеет свою женушку, правильно делает, молодец.
- Знаешь, я ей говорил, что нет у меня никого, - продолжал о наболевшем Айманович. - Она немного успокоится, а потом опять за свое.
- Шакен Айманович, я думаю, ей с мужем повезло. Скорее всего, это не ревность. Просто, она без вас уже не представляет своей жизни. Ей надо, чтобы вы всё время находились рядом. Да вы здесь никогда лишней минуты и не задерживаетесь, всегда домой спешите
- Так, но зато времени в обрез. Я лекции и семинары на понедельники, и вторники так плотно расписал, по семь, восемь пар в день. - Шакен заулыбался. - А эти студенты даже домой звонят, когда зачёт не сдан. Где только номер телефона берут? Взятки предлагают. Хе-хе.
- Берёте? - весело спросил я.
- Нет, что ты, - серьезно ответил он. - Один вообще умудрился домой придти, когда меня не было. Жене подарки принес.
- А она?
- Взяла. Не знала же ничего. Я их потом отдал назад студенту.
- Ну и что с его зачетом?
- Принял. Немножко погонял, конечно, по предмету. Жалко мне студентов. Я их долго не мучаю.
   Весь он был такой: мягкий, справедливый, незлобный и слегка замкнутый. Приятно было разговаривать с Шакеном Аймановичем, потому что чувствовалось в нем воспитание и образование, уважение чужого мнения.
   В разговорах с посторонними Шакен был суховат, малоэмоционален. Представляю, сколько лет пришлось ему вырабатывать в себе эту привычку,  ведь в душе он был открыт, улыбчив и застенчив, как юноша. Он словно “расконсервировался” в своем новом семейном положении и опять превращался в доброго простодушного парня, желающего познать мир.

- Что у тебя сегодня нового, Егор? Слышал по рации - спускал кого-то, - изменил тему Айманович.
- Точно. Стюард из британской авиакомпании. Всю дорогу хныкал.
- А ты с ним по-английски говорил? - спросил Шакен.
- Yes, I did. Со словарем, - пошутил я.
    Шакен Айманович решил в этом году по-настоящему выучить английский язык, поэтому купил и каждый день брал с собой на работу курс английского с аудиокассетами в комплекте, которые регулярно прослушивал. Делал он это методично и добился уже неплохих результатов. Но чему он немного завидовал, так это тому, с какой легкостью я общался с иностранцами. Даже не зная многих слов, я смело начинал разговор, одновременно учась правильному произношению, запоминая новые слова и фразы. Действовал по наполеоновскому принципу - ввязаться в бой, а по ходу и вырабатывать план действий. Может, это и нравилось во мне Шакену? Может, это свое некогда утраченное качество, подменившееся робостью, принявшей вид сухости и недоступности, он хотел вернуть себе сейчас, как во времена юности?
   Мы обсудили с ним мой диалог с англичанином, разобрали ошибки - действительно, знания у Аймановича были уже неплохими, оставалось их закреплять - общаться при любом удобном случае.
-  Шакен Айманович, - я заговорщически улыбнулся, - хотел рассказать вам кое-что. Только вы никому не говорите.
   Лицо у Шакена расплылось в улыбке, скорее всего по моим намёкам он уже понял, о чем я хочу рассказать. Я смеялся, затягивая начало разговора, подзадоривая собеседника.
- Ну, ну говори, - улыбнулся Шакен. - Опять?
- Опять.
- Ну, и что на сей раз?
- В этот раз браслет. Еще никому не показывал.
   Достав из кармана широкий увесистый мужской браслет из золота, я дал его Шакену.
- Слушай, я говорил, ты – счастливчик, - радуясь, сказал он. - Это же надо, я столько лет на горе и хоть бы раз, что стоящее. А ты! Да-а, везет. Счастливчик! Хозяин объявлялся?
-  Нет, - ответил я.
- И не объявится. Такие безделушки не ищут. А если хозяин найдется?
- Отдам. Всегда, когда владелец хоть как-то даёт знать о себе – возвращаю.
   Не было в нем зависти, и поэтому я смело показал ему браслет.
    Анекдотичность ситуации заключалась в том, что я постоянно что-то находил на снегу лыжных склонов: мобильные телефоны, очки, перчатки, шапочки, купюры разного достоинства и всякую другую мелочь. Все, что находил, показывал Аймановичу, и каждый вечер он у меня спрашивал: “Ну, как, сегодня нашел что-нибудь?”  Если я отвечал отказом, то ожидание находки переносилось на следующий раз. Браслет я нашел вчера, просто у Шакена Аймановича вчера был выходной.
-  Поедешь вниз? - спросил он меня, вернув находку.
- Нет. Не хочется в тумане копошиться. Лучше позагораю до закрытия.
-  Тогда я почитаю свой учебник, - закончил Шакен.
   Я взял стул и вышел из-под навеса. Подальше от лыжников оголил торс, надел маску и повернулся к солнцу.
- Мужчина в маске, не пугайте людей. Ха-ха-ха, - раздался голос из динамиков. Это канатчики наблюдали за мной из своего домика, под окнами которого я расположился. Я помахал им рукой - все в порядке, шутку понял.
    Первое время моя оранжевая маска вызывала много шуточек и реплик. Я спокойно реагировал на это. Ходить с бурой от ежедневного загара кожей  мне не хотелось. Странного цвета лицо с белыми пятнами глазниц от всегда надетых очков, в городе смотрелось нелепо. Казалось, что человек просто забыл умыться. А потом все привыкли к моему головному убору.
   По рации Рязанов вел переговоры с разными службами, согласовывали закрытие. Туман уже почти поднялся к “Двадцатой опоре”. Минут десять еще можно позагорать. А затем - последними с Айманычем, объезжая все опасные участки, выискивая: не потерялся ли кто-нибудь в тумане. Нельзя оставлять после себя на склоне никого, ведь в этом случае помочь до утра человеку будет некому. А какая погода будет ночью, кто знает?  Патрульные спускались с горы всегда последними.
- Двадцатая, ответьте, - это Женя Кравченко.
- Женя, слушаем, - отозвался я.
- Восемнадцатое кресло заключительное, я еду, - сказал Кравченко.
- Понял.
Одевшись, я позвал Шакена Аймановича. Встретив восемнадцатое кресло, я дал знак механикам, и они отключили дорогу.
   Туман уже поглотил все окружающее. Исчез амфитеатр горы над станцией, исчезли снежные склоны, солнце растворилось вместе с миллионом отблесков в мутно-белой массе воздуха. Не стало видно стаек уларов, проносящихся над голыми скалами, туман, казалось, даже поглотил звук двигателя. Тишина.
   Последними уезжали канатчики на своих лыжах, за ними Кравченко и Рязанов. Мы с Шакеном Аймановичем, подождав еще минут пять, аккуратно, не видя почти ничего перед собой, начали спуск.
   Конечно, знание трассы нам помогало, но даже какие-то ориентиры, по которым мы должны определять свое местоположение, растворились. Я надел на глаза очки с оранжевыми фильтрами - стало немного ярче, отчетливее видно. Крутой спуск тянул лыжи вниз, но самого спуска не было видно. Казалось, что лыжи скользят по совершенно ровной, горизонтальной поверхности.
    Мы договорились, что Шакен Айманович проедет по левой части спуска, прилегающей к хребту, а я по правой, опасной тем, что с неё один из скалистых кулуаров уводил прямо в речной каньон. Я медленно бороздил снег склона, то и дело, сбиваясь с выбранного направления. Лыжи, как и положено, тянули вниз, но не значит в правильную сторону, ведь холмы и горки имеют не один уклон, а несколько. Соскальзывая по любой из них, все равно катишься вниз, но туда ли? За три минуты спуска я опознал лишь одно место: кустарник в овраге. Так вот куда завезли меня лыжи – пятьсот метров в сторону! Совсем не заметил опор канатной дороги, между которыми проехал. Скорректировал курс, забирал все время левее, надеясь вновь выкатиться на основные трассы. Вдруг впереди меня замаячило темное пятно.
-  Шакен Айманович, - крикнул я весело, опознав его, – никак не пойму, где я?
Айманыч, смеясь, ответил: “Егор, я сам еле-еле не заблудился. Такой густой туман. Вот, даже упал”.
- А я чуть в речку не уехал.
- Поехали, разберемся, - предложил напарник.
   Местность ближе к “Пересечению” была более узнаваема, рельеф здесь попроще. Ага, вот уже всё знакомо. Мы подъезжали к домику на первой станции высадки. Здесь нас уже ждали Кравченко, Модус, Луговой и Рязанов.
   Закрыв домик и оставив ключ в условленном месте, все мы распределились на широком лыжном склоне и продолжили спуск “закрывая” гору, выискивая потерявшихся в тумане лыжников. Благополучно спустились до самого низа.


   Рязанов попросил пока не переодеваться, время было около четырех часов пополудни. Канатные дороги работали до шести вечера, а вдруг туман ветром унесет? Тогда работа продолжится.
   Туристы уже начали разъезжаться. Те, кто остановился в гостинице, сдавали лыжи в хранилище. Те, кто надеялся на лучшее, ожидали в кафе. Рязанов ушел в гостиницу, Луговой смело пошел переодеваться - он был уверен в том, что на сегодня работа закончена. Мы с Шакеном Аймановичем зашли в кафе, решили попить горячего чаю с лимоном.
   В кафе было полно посетителей. Цены заведения настолько кусались, что я не позволял себе обедать в нём. Поздоровавшись с официантками, мы присели за единственный свободный столик. Я сходил к стойке и сам принес чай. Не торопясь, наслаждаясь ароматным горячим чаем, мы тихонечко сидели и наблюдали за посетителями.
   Лыжный инструктор Вера Черная - немолодая, маленькая, рыжая, одетая в балахонистую куртку и свитер от разных спонсоров, проводящих рекламные акции на базе, лисой успевала лавировать между столиками и барной стойкой. Делая заказы, она демонстративно доставала пухлый кошелек, расплачиваясь крупными купюрами. Хищные лисьи повадки ее полностью проявлялись при обнаружении клиента - “чайника”, желающего подучиться. Она отличалась ненасытностью и склочностью. Первой из всех инструкторов бросалась наперерез клиенту, льстиво предлагая свои услуги. Ее недолюбливали и слегка шарахались. В инструкторской школе у нее всегда хранилось несколько пар лыж и ботинок разных размеров, которые она навязывала “чайникам”, с чего тоже получала хороший доход. Хотя она и не имела права делать это, все же алчность была сильнее запретов.
    За ближними к барной стойке столиками сидели работники базы. Несколько канатчиков, Модус, молодой патрульный Андрей Егоров травили анекдоты, шумно разговаривали, смеялись. Всем своим видом они выражали уверенность старожилов. Может, такое поведение им требовалось для самоутверждения перед отдыхающими, а может, просто любили бесшабашность? Шума от них всегда было много.
   Луговой и Шакен сторонились таких весёлых компаний, им не нужно было доказывать себе и окружающим свою значимость.
- Пойдем-ка переодеваться, Егор.  Мне здесь не нравится, - сказал Шакен. - Чай здесь всегда вкусный, ты заметил? Я думаю, от воды.
    Через большие окна, от пола до потолка, угадывались очертания ближайших к кафе елей. Туман так и не унесло.
   Проходя мимо спортивного магазина, я кивнул Володе Житрову.
- Володя, зайду к тебе попозже.
- Давай, Егор, буду ждать.
   Володя, как и я, был приезжим, прекрасным лыжником и даже более того, инструктором, но всякое в жизни случается, и  работал продавцом-консультантом в спортивном магазине, хотя способен на большее. Правда  в отличие от меня он вызвал сюда жену, которая тоже нашла себе работу официанткой в кафе. Часто свободное время мы проводили вместе, после того, как курорт успокаивался от трудового дня, и люди разъезжались по домам. Вот и сегодня зайду к нему, поиграем в нарды, поговорим о жизни, посмеемся вместе с его веселой женой Наташей.

   Оставив экип в лыжехранилище, мы пошли в наш домик.
    Луговой уже уплетал свою любимую кукурузную кашу, попивал чай с медом с дедушкиной пасеки. Шакен переодевался. Я собрал  рации, чтобы отнести их на подзарядку.
  Каждый вечер в шесть часов автобус отвозил сотрудников вниз, в город. Луговой и Шакен уехали. Мне оставался ужин и сон. День завершался. 
   Лишь один из дней в горах. Обычный, рядовой, ничем не примечательный.
Завтра, как и всегда, я скажу про себя: «Привет, горы, дорогие мои, я снова с вами».
   
 



2. ДЕНЬ ВТОРОЙ.



   
Прошло полторы недели.
   Сегодня суббота, для горнолыжного курорта особый день, при условии, что есть снег. Снега в этом году хоть отбавляй, поэтому в субботние дни работенка наваливается в прямом и переносном смысле.
Я проснулся чуть раньше, чем обычно, оттого что не спалось Рязанову. Он привык вставать намного раньше. Вот и сейчас шуршит комбинезоном, топает на кухне, не дает спать, хоть и старается не быть слоном. Сон здесь, конечно, можно сказать, мертвый. Столько свежести в морозном чистом воздухе, что, привыкая к ней, как будто рыба, хватаешь ртом городской воздух, в редкие часы пребывания в долине, но уж если спишь, то крепко и спокойно, отдыхает тело, отдыхает душа. Правда, Сергей шуршит так громко, что все-таки я просыпаюсь.
   Утро выдалось просто великолепное. Единственное окно в домике выходило в сторону города.  Ни одной тучки  на горизонте, а севернее, там, где небо сливалось с землей, там, где вдали угадывались прямоугольники улиц и кварталов города, видимость была “миллион на миллион”, как сказал бы один мой знакомый летчик. Шпиль телебашни царапал небо острием иглы.
   Плотно позавтракав, приготовив тормозок с едой на обед, проверив экипировку и содержимое аптечки, я взял рацию с зарядки и вышел на улицу в направлении подъемников, был готов патрулировать склон.
   Два елика (горных барана) на хребте напротив нашего домика, опасливо озираясь, брели куда-то по своим бараньим делам. Часто они паслись на этом склоне – недоступном для людей из-за речного каньона – неширокого, но очень глубокого. Его крутые обрывистые края вырастали из-за вдруг кончавшихся деревьев. Догадаться о том, что внизу река можно лишь по шуму воды между камнями. Шум возникал неожиданно, при подходе к обрыву, так как сама речушка была совсем небольшой. Другое дело река с Запада урочища – гул её перекатывающейся по камням чистейшей воды слышался издалека. Да и вода была непростая, зубы белели от нее через неделю после того, как воду начинали пить.
   Я не спеша, поднимался к лыжехранилищу, где просыхал инвентарь наш и отдыхающих из гостиницы. Вслед за мной подошли и Луговой с Андреем Егоровым, значит, подъехали сотрудники на втором автобусе.
  В разгар сезона прибыло много туристов из других городов и стран, а кроме них, как обычно на выходные, с пятницы из города поднимались лыжники целыми семьями и многочисленными весёлыми компаниями.  Гостиница была переполнена отдыхающими.
    Хлопали балконные двери, выставлялись шезлонги для тех, кто желал загорать, не выходя из гостиницы, люди появлялись на балконах после сна, освежаясь горным воздухом, напитывая себя с раннего утра чудесным видом исполинов, окружающих гостиницу. Задвигалась прислуга, сменялись горничные, дежурившие ночью. Нижнее кафе открылось, поплыли в воздухе запахи кофе, овсяной каши и жареных сосисок.
    Инструкторы прогуливались перед гостиницей, выискивая учеников. Вова Тучин в неизменной кожаной ковбойской шляпе, прекрасный инструктор, неутомимый говорун и дамский угодник, уже как бы невзначай, заговаривал с потенциальной ученицей. Закидывал «крючки». Вскользь упоминал о своем уровне (а уровень катания Вовы был высок), вскользь же упоминал имена известных лиц, обучавшихся у него. Ну а если и не получалось ему найти клиента – он никогда не огорчался, не ходил угрюмый – верил в свою счастливую звезду.
   Вера Чёрная вышагивала невдалеке, громко стуча об асфальт пластиком ботинок, присматриваясь к переговорам: а вдруг у благородного Тучина не получится? Тогда следующей в очереди будет она, начнет заново уговаривать, льстить, подсовывать свой инвентарь (дешевле, чем в прокате – вы и это посчитайте). Тучин делал вид, что не замечает Веру, хотя прекрасно знал, что она хочет. Да это знали все на базе: хочет она денег, много, быстро и любым способом.
   Но, кажется, ей не повезёт. Девушки почти всегда соглашаются учиться  у Тучина, если тот предлагает. Да и как отказаться, Вова просто красавец – загорелый блондин, образованный, крепкий – это угадывалось и под комбинезоном, прекрасно подобранным по фигуре. А как смешно он пересказывал разные лыжные казусы. Умора!
  Пёс Бим, чистопородный миттельшнауцер, мускулистый и неугомонный, со своей подружкой, рыжей дворняжкой, пробежал от кафе к подъемнику, уже готовился начать рабочий день. Недавно его подружка ощенилась, и сомневаться в отцовстве Бима не приходилось: черно-серые, в масть Бима, щенки, иногда увязывались за мамашей, бегая по территории базы. Правда к подъемникам их она пока не выводила 
   За ночь гору идеально укатали ратраками, и проехать по такому “ковру”, прихваченному ночным морозцем, наверное, мечтал каждый, кто разбирался в катании. Ночью, как обычно, температура понижалась до минус трех-четырех возле гостиницы и до минус десяти на верхних станциях. Это не давало снегу «поползти» от дневного тепла, при котором некоторые умудрялись кататься даже в плавках.
   Мелкие многочисленные дорожки, оставленные хвостовой насадкой ратрака, собственно и составляли узор «ковра». Дорожки извивались и убегали наверх, теряясь за поворотами, сливаясь в один огромный узор, хорошо узнаваемый на всех горнолыжных курортах мира.
   Сегодня дорогу должны запустить на полчаса раньше, чем обычно, все службы предупредили заранее. Спасатели и канатчики уже подтягивались к первой станции. Кто-то опухший от вчерашнего перепоя, с жалостным взглядом, кто-то бодренький, как Рязанов, Луговой и Шакен. Инструкторы – «белая кость» горы – те вовсе никогда не злоупотребляли, да и как будешь учить человека с перегаром и мыслью о глотке воды? Только Модус выбивался из общего ряда, правда, он лишь подрабатывал инструктором, оставляя себе свободу для «принятия на грудь».
   Шакен помахал мне рукой издалека. Он сегодня приехал на своей «Субару», а не на автобусе курорта, собиравшем поутру работников в городе на заранее условленных остановках, поэтому слегка задержался. Я ответил ему дружеским приветствием.
    Вереница автомобилей, растянувшаяся по серпантину горной дороги, подтверждала уверенность в большом наплыве туристов.
   Загудел двигатель канатки. Засуетился, забегал возле механиков Бим,  общий любимец. Каждое утро (не было такого утра, чтобы его не оказалось возле начала дороги!!!) он продолжал начатую однажды забаву: в тот момент, когда запускалась дорога, и первые кресла со спасателями начинали подъем, он бежал под линией опор, опережал всех, прибегая на “Пересечение” раньше, чем первые пассажиры высаживались на пандус станции. В любую погоду, в любой снег более километра крутого подъема! Человеку с такой скоростью просто невозможно двигаться, пройдешь метров пятьдесят вверх по снегу и все, выдохся, ноги вязнут, нужно несколько часов, а Бим легко проделывает это за десять минут. Временами какие-то другие приблудные собаки пытались увязываться за Бимом, но, поджав хвост (именно поджав, видно так у собак выказывается высшее проявление слабости), сворачивали с дистанции после начала рыхлого снега. Бим преданностью своему собачьему делу, вызывал восхищение и уважение окружающих.

Рязанов раздавал указания, распределяя участки.
- Егор с Димой на третью очередь.
   Третья очередь канатных дорог, на которую мы назначались, была последней и соответственно самой высокой. Поднимая пассажиров на высоту 3200 м над уровнем моря, она открывала взору туристов свинцовые глыбы ледников, морены и казавшееся безжизненным и бесконечным пространство царства гор и снега. Дальше только пешком. Несколько тропинок уводило в неизвестность и, рискуя собой, изредка по ним уходили альпинисты.
   Через двадцать пять минут подъема, сделав одну пересадку, мы с Луговым прибыли на “Двадцатку”, наш участок – не самый длинный, всего-то полтора километра, начинался выше. Это был действительно опасный участок горы. Крутой, скалистый, зажатый с двух сторон жесткой целиной необработанных соседних склонов, на которые из-за крутизны и камней не могли забраться ратраки, он не прощал легкого к себе отношения. Вынуждал рассчитывать каждую дугу, заставляя работать руки и ноги без скидок на усталость и неумение.
   Но обычно третью очередь включали через час после начала работы подъемников, потому что, как правило, лыжники сюда добирались, лишь опробовав предыдущие спуски.
   Канатчик Ахмет, влюбленный в горы геолог, неизменный Ахмет, умевший ладить со всеми, уже сновал по территории станции - удобной, широкой без покатов площадке, подготавливая нехитрую торговлю “со стола”. У него с дирекцией курорта был устный договор о праве выставить здесь свой столик с кофе, чаем, бутербродами и легкими закусками. Как всегда: в своей кожаной кепочке, солнцезащитных очках на пол-лица, с бронзовой кожей от ежедневного загара, он улыбался неизвестно чему. Наверное, прекрасному дню, сулящему хорошее настроение от любимого дела. Среднего роста, крепко сбитый он казался неотъемлемой частью «Двадцатки». Ахмет Перевалыч – так в шутку называли его коллеги, за то, что верхнюю станцию на перевале обслуживал именно он и притом очень давно. Странно то, что он не катался, ну у кого из нас нет своих странностей?
   Мы с Димой отнесли в комнату отдыха спасателей тормозки. Отправились помогать Кравченко складывать вешки, хранящиеся под пандусом.
   Минут через пять поступил первый вызов. Егоров, дежуривший сегодня с Кравченко на “Двадцатой” унесся вниз с акьей и через несколько минут по рации он вызывал врача, и просил помощи у Кравченко. Скорее всего, место, где лежал пострадавший, имело большой угол уклона. В таких случаях спасатели держали акью с пострадавшим вдвоем, спереди и сзади. На старых моделях для этой цели были установлены длинные рукоятки для заднего спасателя, а на новых моделях акьи предусмотрели прочные веревки. Спасатель, едущий сзади, обычно держал лыжи пострадавшего и тормозил акью при разгоне.
   Женя не заставил себя долго ждать, через пару мгновений он умчался на помощь. Да, денек предстоял жаркий, ведь он только начинался.
   Лыжники и сноубордисты все прибывали и прибывали на “Двадцатую”.    Прошло минут двадцать. Егоров повез Акью вниз, а Женя уже поднимался в кресле, когда на «Двадцатой» раздался голос из громкоговорителя: “Спасатели, Дима, Егор, подойдите к механикам”. Сообразив, что нас вызывают по делу, мы быстро поднялись по лестнице через отверстие в потолке первого этажа домика в самое высокое помещение на станции - комнату механиков, в которой располагался пульт управления дорогой. Сама комната находилась на втором этаже здания станции и через три больших окна, выходящих на разные стороны лыжного стадиона, открывался отличный обзор местности вместе с катающимися на ней лыжниками.
- Что случилось? - спросил Луговой, забравшись наверх.
- Знаешь, я не хотел по рации вызывать, думаем, а вдруг ошиблись. На, взгляни-ка, - сказал механик, протягивая бинокль и указав направление на “Конус”.
Я взял бинокль и приник к окулярам, выискивая среди снежных полей темную точку, на которую указывал канатчик, видимую невооруженным глазом очень нечетко.
- Слушай! - вырвалось у меня, когда я обнаружил искомый объект. – Кажется, там человек под лавиной.
- Дай-ка скорее, - торопил меня Луговой.
- Смотрим, маленькая лавинка сошла на “Конусе”, - продолжали рассказ канатчики, - глянь-ка, а её, оказывается, подрезали. Хорошо, что совсем не присыпало, а то бы не заметили под снегом.
Дима стремительно направился вниз.
- Егор, хватай лопату, палочки оставляем здесь. Ребята, спасибо за помощь.
- Николаич, - на ходу достав из кармана рацию, связался с Рязановым - ты где?
- Внизу.
- Кажется, на “Конусе” лавинка сошла и присыпала одного деятеля, видим его. Едем туда с Егором, наверху пока никого нет.
- Действуй, - помолчав, ответил Рязанов.
   Мы понимали, что этот разговор хорошо слышен всем спасателям, так как  рации спасателей настроены на одну радиоволну. А помедлил Рязанов лишь оттого, что думал, стоит ли рисковать нами, ведь лавинка могла сойти еще раз. Хотя, если ее подрезал лыжник, то возможно второго схода в этом месте уже не будет.
   Мы с Луговым - он впереди с акьей, я сзади с лопатой в руках - мчались вниз, забирая левее, чтобы выкатиться как можно выше на склон соседней горы. Но в то же самое время Дима, как более опытный, выбирал маршрут движения, чтобы и нам самим не подрезать снег на крутизне. Стараясь не терять скорость, работая на буграх коленями, словно амортизаторами, мы, проскочив заградительные вешки, ушли на целину, придерживаясь одинокого следа. Судя по всему, от сноуборда. Сноубордист проскочил вешки, выставленные десять дней назад Модусом и Кравченко, и решил порезвиться на целине “Конуса”. Снегопадов в эту зиму было много, толщина снежного покрова в некоторых местах достигала четырёх метров, а подрыв “шапки” запланировали, как раз на сегодня.
   Я ехал по следу Лугового. Скорость постепенно начала уменьшатся, и от рыхлого снега, и оттого, что наш путь не имел столь острого уклона, да и акья тормозила. Наконец мы остановились, не доехав до нужного места метров тридцать.
- Лыжи не снимаем, поднимаемся, - обернувшись ко мне, сказал Дима. - Держи дистанцию метров пять, если будет сход, не раздумывая, катись вдоль склона.
   Напряженно вглядываясь наверх, туда,  где из огромного рыхлого сугроба торчали голова в шапочке и лыжных очках да рука, а выше поднимался каплевидный срез целинного снега, ставший опасным от постороннего воздействия, мы медленно поднимались “лесенкой”.  Было страшновато, ведь находились на самом опасном участке - границе целины и срезанного куска наста. Одна мысль засела у меня в голове и не давала покоя: ”Чего так медленно плетёмся? Скорее, скорее, а то и самих накроет”. Но мы медленно поднимались шаг за шагом. На таком снегу нелегко было просто вытаскивать лыжи из снега и переставлять их выше.
    Дима тянул за собой акью, устремив напряженный взгляд наверх, на угрожающий нашим жизням обрыв наста.
    Рваные края снежного склона, нагревшись от солнечных лучей, могли самопроизвольно начать спуск.  И все-таки мы приближались к пострадавшему. Человек, увидев нас, замахал рукой, значит в сознании, уже лучше.
   Луговому оставалось метров пять до цели, когда он неожиданно начал «плыть» вниз. Это большой кусок наста откололся от подрубленной сноубордом поверхности. А на нём в этот момент стоял Дима. Я находился немного в стороне, продолжая подъём, н боковым зрением заметил движение пластов
Конец! – пронеслась мысль. – Лыжи! Надо быстро переставлять лыжи в обратном направлении и катиться в противоположную сторону от этого места! - Так учат и это правильно. Но лыжи меня не слушались, завязли в снегу, их начало засыпать снегом, пришедшим в движение.
   Дима не мог вымолвить ни слова. Он взглянул на меня широко открытыми глазами: Что будет, Егор? – читал я в его взгляде.
   В это время с хрустом отломилась снежная шапка на бугре, в котором застрял сноубордист, и покатилась вниз вместе с затянутым в неё человеком. Снежный сугроб уже достигший в высоте три метра, прополз рядом со мной, задев меня  краем. Меня толкнула в грудь тяжёлая колючая волна, забив глаза и рот сухим холодным снегом. Наст из под ног вырвало, и я упал на спину, успев прикрыть лицо руками.
Неужели погиб? И это всё? Мне конец?
   Я откашлялся. Нет, жив. Никуда меня не тащит. Очистил лицо от снега, снял шапку, закатал её и отдышался. С трудом дотянулся руками до лыж, чтобы отстегнуть крепления. Господи, как тяжело! Лыжи засыпаны снегом, пошевелить ногами невозможно, надо тянуться руками к креплениям. Надо!! Отстегнул и встал. Ну, вот, уже легче. Лопата рядом, черенок торчит из сугроба.
- Где же Дима и тот парень? Что с ними?
   Только теперь я увидел, как нам несказанно повезло. Оползень не превратился в лавину, проскользив метров двадцать, снег остановился, образовав большущий сугроб.
   Оползень прошёл рядом со мной, Слава Богу, я жив! А вот Лугового, кажется, подсыпало. Я схватил свои лыжи, лопату и побежал вниз, к нему.
- Дима! Дима! – кричал я. Ты жив? – Луговой, отвечай, зараза!
   Приблизившись, я увидел копошение Лугового. Его завалило, и он пытался кое-как выбраться из сугроба.
- Ты жив, барбос? – крикнул я.
- А вот за барбоса ответишь, - прерывисто сказал Дима, тяжело дыша.
   Раз шутит, значит всё в порядке. Добравшись до Лугового, я раскопал его ноги и помог ему встать.
- Кажется, цел, - заключил Дима, осмотрев себя. – Я беру акью с лопатой, а ты мои лыжи найди под снегом. Иду за сноубордистом, догоняй.
- Ох. Совсем забыл про него!
- Честно сказать, и я тоже. Жить-то хочется. – Мы засмеялись. Нам было весело. Солнце всё так же весело светило, и небо было бездонно голубым. Высоко над нами парили два орла. Жизнь могла пройти мимо.
- Где он?
- Кажется во-о-он там. - Луговой показал рукой наверх и в сторону. Точно! Там из сугроба торчала голова. – Егор, торопись, а то снова может нас пощекотать. - Дима потопал к нему, а я, как только мог быстрее стал выкапывать то, что было засыпано. Лыжи я достал быстро, они оказались не в глубине сугроба, взял в одну руку свою пару, в другую пару Лугового и догнал его. Акья не давала ему идти быстро, тащить – не катить.
   Наконец-то добрались до него,  воткнули лыжи в снег, - ну, теперь если вторая лавина пойдет - нам точно каюк. Вижу, Дима тоже волнуется, торопится. А пальцы от волнения суетятся, делают лишние неловкие движения, да все заново.
   Первым делом освободили парню вторую руку, подвернутую за собственный же рюкзак. Зацепился рукав за шнур рюкзака при падении, и в таком неудобном положении она оставалась.
   Что-то говорили ему, успокаивали, спрашивали, болит ли что-нибудь. Сказал, нет. Как и нам, рот ему забило снегом, еле откашлялся. Тогда начали откапывать его лопатой, постоянно проверяя тело, появляющееся из-под снега, на предмет переломов. Ну, вот и его доска злополучная. Ноги к ней в прямом смысле привязаны, не пошевелить, не подвинуть. Достали лихача, отстегнув доску от ног.
   Кусок снега с образовавшейся над нами неровности тихо сорвался вниз. Мы вздрогнули. Пошел левее, раскололся на мелкие кусочки, не смог образовать лавину. А сердце-то забилось сильнее от страха. Ой, как застучало!
- Хоть бы пронесло, - сказал я.
- Да … уж, - гнусавым голосом Кисы Воробьянинова заметил Луговой.
Мы одновременно засмеялись, напряжение ослабло.
После нас оставалась раскопанная яма.
- Закапывать будем? - спросил я.
- Ха-ха-ха, - закатился Луговой, - а может, назад его голубчика в сугроб закопаем?
- Да я про яму, - смеялся я двусмысленности сказанного.
- Не стоит. Сегодня как рванут здесь парочку зарядов, всё сравняют.
Надо сказать, повезло бордеру - ни одного перелома, только промерз лежа в сугробе, да помяло маленько. Когда он подрезал наст наверху, тот, как кусок льдины вместе с человеком на себе, оторвался от общей массы и пополз вниз, увлекая за собой соседние участки. Протащив бордера с десятка два метров, лавина также внезапно, как и началась, остановилась. С головой не завалило, снежной пылью до смерти рот не забило. Просто удача.
   Спускаться самостоятельно он не мог, поэтому мы, уложив его в акью и накрыв одеялом, аккуратно начали спуск, Луговой впереди плугом, а я сзади держа лопату и доску в руках боковым соскальзыванием, в качестве тормозов упряжки.
   Люди под горой, остановившись, наблюдали всю картину, да и с кресел канатки была видна вся наша операция. Может хоть сегодня уже никто не полезет на опасные участки.
   Доехав с напарником до начала более-менее пологого спуска, я свернул на станцию подъемника, передал сноуборд канатчикам для отправки вниз и поднялся на “Двадцатую”, а Дима продолжил спуск до самого низа.
   За те десять минут, что я поднимался в кресле, Шакен Айманович успел два раза связаться с врачом. Сегодня он дежурил на “Школе”, где были часты мелкие травмы - разбитые носы и губы, ушибы, ссадины, синяки. На “Школе” взрослые и дети визжа и крича от удовольствия, неслись вниз на ярких надувных баллонах, часто сталкиваясь, сшибая с ног зазевавшихся, травмируя себя и других.
   Кравченко уже ждал нас на пандусе. Он хотел узнать подробности, ведь это достаточно редкий случай, чтобы лавинка на средней части лыжного стадиона засыпала кого-то. Другое дело выше, на том участке, где я должен дежурить сегодня. Сход лавины там естественное и ожидаемое дело.
   Пару лет назад, весной, в момент работы канатной дороги, когда на ней вверх поднимались люди, с соседней горы за несколько мгновений сошла мокрая, а оттого тяжелая, как бетон снежная масса. И не просто сошла, а попала на одну из опор канатной дороги, согнув её. Слава Богу, никто из пассажиров не пострадал.
   Зато реальные жертвы были в других случаях.
   Последняя самая высокая станция, расположившаяся на горной седловине, открывала для обзора посетителям пейзаж необычайной красоты. Дикая первозданная природа в виде нескончаемых хребтов с синюшными ледниками, гордыми могучими пиками, расположенными выше облаков, пронзительно белыми на фоне глубокого синего неба снежными шапками вершин, настораживала. Но в то же время участок неподалеку от седловины, зажатый между хребтами, безветренный, прогретый солнцем завораживал своим пасторальным спокойствием.
   Казалось, вот-вот выйдут из-за горы молодые пастухи в бурках, играющие на свирелях, выбегут, блея, овцы, в поисках водопоя. У людей, отдыхающих здесь в прекрасный солнечный день, пейзаж пробуждал желание побродить по склонам, насладиться нетронутостью природы, напитаться глубокой синевой неба, не такой бледно-голубой, как внизу, в долине.
   Как-то раз, в один из таких дней одна семья - муж, жена, двое детей решили погулять по этому самому пасторальному участку, что и сделали, отойдя от седловины на каких-то триста метров. Лавина, рухнувшая на них с соседней горы, не оставила шансов на жизнь. Глава семейства, оказавшийся в этот момент на пригорочке, чудом не был раздавлен в лепешку многотонной массой мокрого снега.  Вся его семья была погребена под тем, что секунду назад так радовало глаза. Тела, разбросанные лавиной на большом расстоянии друг от друга, искали несколько дней. Говорят бедняга, выживший в этой трагедии, сошел с ума.
 Такую вот печальную историю рассказал мне Ахмет, тот самый канатчик, обслуживающий третий подъемник. И казалась бы она историей «черной тумбочки» из пионерского лагеря, если бы не реальность смерти, тут и там подстерегающая человека в горах.
   Ну а я пересказал Жене все, что произошло с нами. То количество адреналина, которое я получил от мысли, что и сам могу стать жертвой “Конуса”, требовало выхода. Надо было хотя бы выговориться.
Тут и Рязанов подъехал. Пока мы были заняты, он патрулировал наш участок.
Я доложил ему ситуацию, практически, слово в слово пересказав то, что изложил Жене минуту назад. Выговорился. Сергей молча слушал, слегка кивая головой. Вижу, интересно ему, но не подает вида. Знаю, что он тоже разок «поплыл» на «досках» в начале лавины. Да, Слава Богу, обошлось, успел вовремя уйти в сторону. Тоже, наверное, страху натерпелся.
- Через полчасика телевизионщики сюда поднимутся. Вон смотри, - Рязанов указал направление на “Конус”, по его хребту вверх двигалась маленькая фигура человека без лыж, с большим рюкзаком. - Взрывник уже поднимается, попытается спустить лавину.
- А что, может и не получится?
- Все возможно. Часть точно сойдет. Важно, чтобы вся сошла, а это зависит от того, как правильно он заряды разместит, - ответил Сергей.
- А пока запускаем третью. Давай, Егор, поднимайся на свой участок.
 По рации опять вызывали спасателей с “Пересечения”, был пострадавший.
- Да, денек сегодня, - сказал Кравченко.


   Ахмет со своим родственником, похожим на Чингачгука (с таким же гордым орлиным профилем, осанкой и цветом кожи) бойко торговали едой. На свежем горном воздухе аппетит нагуливался легко.
   Бим, полный собачьей гордости, возлежал невдалеке, не обращая внимания на отдыхающих, узнавая лишь работников базы. Выбирал момент, и мы все об этом знали, ухватить зубами лыжный ботинка какого-нибудь зазевавшегося туриста, сидящего в кресле канатной дороги. Это была его любимая забава. И ведь понимал, что пластмассу не прокусишь, но дамочки визжали, а мужчины от неожиданности вздрагивали, видно вот это Биму и нравилось. Во всем остальном это был добрейший пес, поэтому канатчики закрывали глаза на его шалости.
- Егор, подойди, расскажи, кого там завалило, - Ахмету требовалась еще история для своей копилки баек выдуманных и невыдуманных.
- Потом расскажу, Ахмет, дорогу запускают.
    Ахмет понимающе кивнул головой. В отличие от нижних участков, в конце третьей очереди у спасателей и канатчиков не было комнаты отдыха, поэтому здесь все время приходилось челночить сверху вниз, подстраховывая отдыхающих. Сидеть наверху в ожидании физически невозможно: коктейль из пронизывающего ветра вперемежку с жарой мог простудить любого здоровяка.
   Заурчал двигатель, заскрипел трос, дернулись и поплыли кресла. Засуетился Бим, выбирая место для атаки. Контролеры первым пропустили меня, а за мною, мгновенно образовалась очередь лыжников.
- Бим, пошел прочь, - со смехом отгоняли ребята пса, уже успевшего напугать дамочку, севшую в кресле.
   Чем дальше я удалялся от станции, тем безмолвнее становилось вокруг. Звуки таяли, не долетали сюда. Лишь кресло, проходя через ролики на опорах, поскрипывало и кряхтело, как старичок.
   Вот я проезжаю мимо той самой опоры, которую некогда согнуло лавиной. Да-а, сижу в кресле и представляю сход лавины – страшно, просто жуть. Не знаю, как бы я себя вёл, окажись в тот самый момент на этом месте. Если бы снег не был тогда мокрым, то люди, находящиеся в креслах, могли бы задохнуться от снежной пыли, ведь кресла на этом участке расположены всего в каких-то четырех метрах от склона.
- Ай, - пронзительный женский вскрик за моей спиной, - что делать?
Я обернулся. У девушки, ехавшей сзади меня, одна лыжа, отстегнувшись, упала в снег, войдя в него, словно нож в масло, торча на поверхности сантиметров тридцать. Девушка вертелась в кресле, поворачиваясь вслед упавшей лыже, выгибалась всем телом, как будто могла что-то изменить.
- Девушка, - громко крикнул я, сняв маску. Она обернулась, - Сядьте ровно, а то соскользнете вслед за лыжей. Я достану её, когда поеду вниз. Не переживайте.
   Обычная история. Гуляла по снегу в горнолыжных ботинках, а решив кататься, пристегнула ботинки к креплениям лыж, плохо очистив подошву от лишнего снега. И когда сидела в кресле подъемника слегка ударила ботинками с пристегнутыми лыжами друг об друга, вот крепление и сработало на отброс.
   Я посчитал опоры, запоминая место падения, потому что, спускаясь с горы, ландшафт смотрелся иначе, чем выглядел из кресла подъемника. И если место падения не запомнить точно, то поиски могли быть весьма продолжительны.      
Завершив подъем, я проверил акью - все в порядке - и помог девушке выйти из кресла.
- Ждите меня наверху, я найду вашу лыжу и поднимусь сюда минут через двадцать. Согласны?
- Да, конечно, - ответила девушка - взяла и отстегнулась сама, - извиняющимся тоном продолжала она.
- Ну, всё, ждите.
   Оттолкнулся палками на ровной площадке и лыжи, только лишь почувствовав уклон, сами заскользили вниз с ускорением.
   Основной маршрут спуска был не очень широким - метров десять, но зато продолжителен и крут. Гора с правой стороны позволяла заехать на свой склон лишь метров через двести- триста, там, где снег не подтаял, так как этот склон был, повернут к югу, и хорошо прогревался солнцем. Кроме того, ветер, налетавший неожиданными порывами с запада, выдувал неслежавшиеся крупинки.
    Участок вне спуска с левой стороны был опасен тем, что под ровным слоем снега там и сям скрывались камни и валуны. Поэтому гасить скорость приходилось жестким закантовыванием, прижимая ботинки к снегу. Да к тому же неожиданно возникающие из-под снега камешки, заставляли быстро изменять направление спуска, чтобы не распороть скользящую поверхность лыжи.
   Проехав сложный участок, я остановился, пересчитал опоры, мысленно воспроизвёл приблизительное место съезда с основной трассы на опасную целину под опорами. Вскоре я уже подъезжал к линии опор. Туристы в креслах руками показали мне место падения лыжи. Сверху его было очень хорошо видно. Я достал лыжу и покатился вниз, к станции подъема.
- Егор, буду у тебя минут через пять, - это Луговой напоминал мне по рации о себе, на всякий случай. Значит, он сейчас сидит в кресле подъемника второй очереди.
- Дима, понял тебя, - ответил я.
   На большой и ровной площадке около “Двадцатой” толпились отдыхающие. Небольшая очередь лыжников и сноубордистов на третью канатку означала, что внизу сегодня очень много людей. Кресла второй канатки не приходили полупустыми.
   Люди снимали куртки, свитера, загорали под ярким горным солнцем.  Очередь к столику Ахмета не уменьшилась, он только и успевал забегать в домик, поднося съестное. Увидев меня, он оставил торговлю “Чингачгуку”, а сам подошел ко мне узнать про подробности спуска, и заваленного под лавинкой сноубордиста. Я в третий раз пересказал всё, что запомнил, наконец-то выговорившись и освободившись от лишней нервной нагрузки.
- А что за лыжу ты в руках держишь? - спросил Ахмет.
- Ой, забыл, меня же наверху ждут. Отстегнулась.
- Давай, дуй. А у меня сегодня народу-то… - хитро прищурившись, сказал он.
- Вижу, вижу, молодец. Директор не против?
- Нет, что ты. Он разрешил, лишь бы без спиртного.
- Рад за тебя. Всё, поехал.
   Поднимаясь в кресле, я обернулся и взглянул вниз. Там, далеко в долине был виден город, расчерченный ровными квадратами кварталов. Тоненькие змейки дорог извивались вдаль, беря начало на окраинах. Трубы ТЭЦ, километрах в двадцати от города, смотревшиеся меньше спичечки с такого расстояния, клубились дымом, образовав над собою темное облако. Земля и небо сходились в одну слегка дугообразную линию лишь где-то километров за сто-сто пятьдесят отсюда.
   Впереди вверху глыбы заснеженных пиков вырастали на глазах, превращаясь в огромные массивы, словно великаны, спрятавшиеся в засаде, присыпали себя белой краской камуфляжа.
   Наверху меня дожидалась девушка, потерявшая свою лыжу. Людей было уже много, но я издалека высмотрел ее среди отдыхающих. Она гуляла по плато, наслаждаясь видами ледников.
- Девушка, - окликнул я ее – вот, держите.
- Ой, это вы! Спасибо! – улыбнувшись, поблагодарила она.
    Чтобы проверить свое предположение – отчего открылось крепление, я стоял рядом и наблюдал, как она пристегивала ботинки к лыжам. Так и есть. Не очистив подошву от снега, она вновь защёлкнула носки креплений. Я объяснил ей ошибку.
- А если вдруг спуск покажется вам крутым, а он такой и есть, - говорил ей я, – не стесняйтесь ничего, отстегивайте лыжи и идите пешком, пока спуск не перестанет казаться опасным.
- Не знаю. Хочется покататься…
- И все-таки, не стесняйтесь. Лучше часть пути пройти пешком, чем, если мы вас будем спускать на акье.
- На чем?
- Вон на тех саночках, - я показал ей акью, приставленную к опоре невдалеке, - желаю удачи.
   Рация в кармане голосом Шакена Аймановича опять вызывала врача, снова кто-то травмировался на «Школе». Бедный Шакен, забегался, наверное, на своем участке. Тяжелее всего объяснять взрослым людям, что они должны и не должны делать. Так здорово быстро катиться по крутой горке с визгом и криком, от захватывающей дух скорости, на надувном баллоне, мягком и удобном. Так много эмоций. Хочется еще и еще. Но в конце подготовленная трасса заканчивалась покатой стенкой, специально сооруженной для гашения скорости, и сеткой – улавливателем слишком быстрых. Баллон на большой скорости подъезжал к сетке, отталкивался от нее и катился несколько метров в обратную сторону до полной остановки. И если наверху, в начале горки, следующий участник спуска не дожидался ухода предыдущего с площадки в сторону, то происходило столкновение. От таких столкновений и появлялись разбитые лица, различные ушибы. Шакен, обычно, оказывал первую помощь, а кое-кого отправлял к врачу, дежурившему по выходным невдалеке, возле первой станции.
   На «Двадцатке» было многолюдно. Луговой уже ждал меня возле столика Ахмета.
- Я наверх, а то застоялся. Ты остаешься? – спросил Дима.
Я кивнул головой в ответ.
   Телевизионщики устанавливали треноги, готовились к съемкам. Кравченко и Егоров перекрыли кулуар ближайшего спуска. Вот-вот взорвут шапку «Конуса». Рязанов связывался по рации с взрывниками.
- Готовность? – спросил Сергей.
- Минут пять, - слегка помолчав, натуженным голосом ответил взрывник. Чувствовалось, что он чем-то занят.
   С того места, на котором я стоял, были видны узенькие полоски следов взрывника, протоптанные в глубоких сугробах. Судя по количеству тропок, он заложил заряды в трех местах.
   Люди, ожидавшие момент взрыва, доставали камеры, фотоаппараты, готовились запечатлеть сход лавины.
- Иди, поменяй ребят, пусть они поедут вниз, еще раз убедятся, что у подножия никого нет, – попросил Рязанов.
   Я проехал до начала кулуара. Яркая лента с разноцветными флажками, натянутая между вешками, заграждала проезд.
- Андрей, Женя, - говорил спасателям Николаевич, - дуйте вниз, доложите готовность внизу.
- Хорошо, - весело отвечали спасатели, и скатились в кулуар.
Мгновение и моих коллег уже не видно.
   Через некоторое время Кравченко появился в эфире: - Николаич, все в порядке. У подножия никого нет, и по ходу следования тоже.
- Понял тебя, Женя. Будь осторожен.
- У меня все готово, можно взрывать, - связался с Рязановым лавинщик.
По толпе отдыхающих, прогуливающихся по площадке на «Двадцатой», пробежала волна оживления, после того, как Сергей подал рукой знак готовности оператору телестудии.
- Можно начинать спуск, - отдал последнюю команду Рязанов.
- Начинаю, - ответили с «Конуса».
   Наступила тишина. Прошло несколько секунд, взрыва все не было. Тишину нарушали лишь скрип снега под скользяшкой,  прибывающих по продолжающей работу канатной дороге  лыжников, да поскуливание Бима, оставшегося без своего традиционного развлечения.
   Вдруг вдали, на сверкающем гребне горы, почти одновременно брызнули вверх снежные фонтаны. Через секунду эхо взрыва дошло до нас. По краю склона пробежала длинная извилистая трещина, разделившая ровное поле целины на несколько больших участков, напоминающих льдины или доски. «Льдины» медленно, как бы нехотя, поползли вниз, наезжая краями друг на друга, ломаясь на все более мелкие куски, вытаскивая из-под себя и увлекая вперед, все новые и новые миллиарды снежинок нижних слоев. Снежная масса увеличивалась в объеме еще некоторое время, превратившись в настоящую лавину, подняв вверх над собой стаи белых мух. Затем, неожиданно для всех, лавина остановилась, превратившись просто в кучу снега. Ухнул следом воздух.
   Среди отдыхающих началось оживление. Лыжники уже подъезжали к заградительной линии.
- Ты видел? А ты видел? А она как… - слышалось вокруг. Зрители остались довольны.
- Ну что, Рязанов, - спросил по рации взрывник, - все захватило?
- Почти все, нормально. Спасибо. Спускайся, - ответил Сергей.
   Рязанов подъехал ко мне, вместе мы свернули заградительную ленту и собрали вешки.
- Егор, вы с Димой пока вдвоем остались, так что за вами два участка. Ребята скоро поднимутся.
   Расправив руки, как крылья, Николаич соскользнул в кулуар. Следом за ним лыжники и сноубордисты, утомленные временным бездействием, покатились вниз, один за другим. Надо сказать, что накопилось здесь их немало. Многие, отстегнув лыжи, загорали под ярким горным солнцем, прогуливались отдыхая. Работа у Ахмета «кипела». Я тоже подошел к нему. Ахмет распечатывал очередную упаковку одноразовой посуды, выставлял бутерброды. Его родственник только успевал подносить чайники с кипящей водой. Я не стал их отвлекать. Подъехал Луговой.
 - Ну что, видел? – спросил он меня.
- Да.
- Ну и как?
- Ничего особенного. Отсюда смотреть не страшно. А сегодня на «Конусе», когда вытаскивали парня, было не очень-то спокойно.
- Да уж, - прогнусавил Дима, голосом Папанова из «Двенадцати стульев».
Мы засмеялись, вспомнив начало дня и то напряжение, которое мы испытали.
- С той лавиной, про которую я тебе рассказывал, не сравнить.
   Некоторое время назад, после обильных снегопадов вдруг пошел дождь, ливший целые сутки. Снег с горы он не смыл, но зато пропитал влагой. В вечер следующего дня я пошел прогуляться вверх по дороге, ведущей вдоль большого каньона горной реки, что текла с западной стороны урочища. Эта дорога вела к ледникам. По пути ее следования была маленькая частная гостиница, типа «шале», с кафе и камином. Туда я и направлялся, посидеть у камина, попить чая, поболтать с ребятами.
   Прошел я километр, любуясь природой, как неожиданно услышал мощные раскаты. На мгновение удивился – откуда? Ведь дождь уже закончился. Краем глаза справа от себя я увидел ДВИЖЕНИЕ. На противоположном берегу реки у самых пиков хребта, огромные массы снега со страшным грохотом, сравнимым разве что с громом, стремительно двигались вниз. Они увеличивались в объеме с каждой долей секунды. Слышался сухой треск выстрелов – это как спички в руках, ломались огромные вековые ели, тяжелый низкий гул дополнял картину.
   Первым моим порывом было спрятаться, до того мне сделалось страшно. Я суетливо побежал к ближайшей толстой ели, но быстро сообразил, что между мной и лавиной каньон реки – глубокий и непреодолимый. Я остановился и словно кролик, загипнотизированный удавом, смотрел, не шелохнувшись на весь этот ужас.
   Лавина домчалась до края каньона и, потеряв стремительность, сползла в него, но лишь наполовину. Оставшаяся половина возвышалась многоэтажным сугробом над пропастью каньона. Обломки стволов торчали из снега под разными углами наклона. Словно некий великан, метал копья в цель.
   Безмолвие, наступившее после ДВИЖЕНИЯ давила на слух. В ушах звенело от тишины. Только теперь я успокоился окончательно. Но чувство страха перед стихией, рожденное этой лавиной жило во мне очень и очень долго.

- Давай перекусим, - предложил Дима, - время обеда.
- Давно пора, - согласился я.
   Быстро вскипела вода в электрическом чайнике. Мы пообедали заранее заготовленными бутербродами, да вкрутую сваренными яйцами. Долго не засиживаясь, снова выходим на склон.
   Кравченко и Егоров уже вернулись. Смакуя подробности, сдержанно-героически рассказали нам о том, каким увиделся им снизу, из-под горы спуск лавины. Думаю, это действительно было красивое зрелище.
- Поеду наверх, - сказал я Луговому. Он только кивнул головой в знак согласия.
   Я экипировался и вне очереди сел в кресло подъемника. Бим завилял мне обрубком хвоста, узнавая старого знакомого. Сколько котлет и мяса скормил я ему, сколько гулял с ним в свободное время по лесу – должен он меня помнить.
   Подъем – отдых, спуск – работа.
Спасатели по рации вызывали «Пересечение» - опять пострадавший. Урожайная суббота выдалась. Во второй половине дня пыл лыжников обычно угасал, и пострадавших соответственно было больше до обеда.
   Я разглядывал склон. Правая лавиноопасная часть почти полностью разрисована следами сноубордов. Лезут отчаянные в самые опасные места, ради удовольствия парить по верхнему слою снега на доске, почти как птицы. Однажды полученное таким образом удовольствие все время просит продолжения. Теряется контроль. Конечно, жизнь человека бесценна и не стоит никаких удовольствий мира вместе взятых, но понимается эта истина лишь после трагедий.
    Разрезали склон на мелкие дольки, как пирог, не взирая на запрет, зато теперь я уверен, что снег с этого склона не начнет самопроизвольный спуск, когда ему заблагорассудится.
   Слева на склоне, метрах в ста от его начала, кто-то стоял, держа в руках лыжи. Завершаю подъем и вот я уже возле пешехода. Ба! Да это же та самая лыжница, чью лыжу я доставал из сугроба.
- Привет! – улыбнулся я. - До сих пор не спустились?   
- Нет, что вы. Я уже четвертый раз спускаюсь. На нижних подъемниках народу много, а здесь поменьше, поэтому я здесь и осталась.
- А почему сейчас не катитесь, а идете?
- Да я упала, несильно, кажется, но что-то с ногой. Немного болит. Попробую пешком спуститься.
Она попыталась идти, видно не в первый раз, и, захромав от боли после нескольких шагов, остановилась.
- Хотите, довезу? – предложил я, понимая, что она потянула связки, - Нет, нет, не в акье, на спине. – Добавил, поймав ее взгляд, обращенный на видневшуюся вдалеке акью.
- Нет. Не надо. Я сама, – говорили девушка.
- Боюсь, не получится. Знакомая история. У вас растяжение связок и спуск доставит вам боль. Под коленом. Да? – добавил я.
- Да, под коленом. Но всё же попробую.   
Я понимал, что ей было стыдно, но сама, преодолевая боль, она спускалась бы часа полтора.
- Это быстро. Не бойтесь, - продолжал я – вы сядете мне на спину, и будете крепко держаться, а ваши лыжи и палки я возьму в руки.
   Девушка стояла в нерешительности. Я сам подкатился к ней поближе, слегка присел, посадил ее на спину и аккуратно начал спуск плужком, сдвинув носки лыж вместе.
   Ни в коем случае теперь нельзя упасть, ударить в грязь лицом. А уклон так крут и лыжи так рвутся вперед. Закантовываю их сильнее, напрягая ноги. Чувствую, как на лбу выступает испарина от напряжения. Вроде бы все получается. А ведь я спускаюсь с седоком на спине в первый раз, себя хотел проверить: получится или нет? Может я и не прав, но выскакивает во мне иногда что-то такое авантюрное, и этот проверочный спуск из его числа. Поэтому-то и боюсь я более за свое реноме, сам напросился – надо держать марку.
   Она притихла, словно мышка в норке, боится упасть.
  Проехав половину склона, я останавливаюсь, надо отдохнуть ногам. Мышцы затекли от однообразной и сильной нагрузки. Немного отдохнули и снова вниз. Последняя треть пути оказалась легче: уклон уменьшался, а снег не был таким жестким, и совсем без наледи. Я слегка разогнался и, подкатив к станции, высадил лыжницу возле кресел.
- Вам на кресло, вниз. Там внизу, возле первого подъемника сидит врач, Ольга Григорьевна. Если посчитаете нужным - обратитесь. Лыжи сможете держать в руках?
- Да, смогу. Спасибо вам, - прощалась девушка.
- Не за что, выздоравливайте.
- «Пересечение», сороковое кресло, встречайте с «Двадцатки». Пешеход. Хромает, – связался я с ребятами.
- Поняли тебя, Егор.
   Я вытер с лица пот, устал здорово, но рискнул и получилось. Теперь знаю еще один свой рубеж.
   Дима Луговой допивал чай возле Ахмета.
- Егор, присоединяйся, - Ахмет сквозь толпу позвал меня.
- Спасибо, Ахмет, не откажусь.
- А муж у неё директор банка, - продолжал свой рассказ Ахмету Дима.- Это я про вчерашнюю клиентку, которую ты мне подогнал, - сказал он мне.
   У Димы была лицензия инструктора, и он мог вполне официально в свободное от работы время учить новичков горнолыжным азам. Периодически, когда мне удавалось найти «чайника», желающего начать обучение, либо лыжника, желающего повысить класс катания, я отдавал таких клиентов Диме или Шакену, а те немного платили мне за услугу. Вчера, когда у Лугового был выходной, и он в поисках клиента слонялся по склону, я увидел одну очень плохо катающуюся лыжницу, которая на мое предложение не отказалась нанять инструктора. Тут же, по рации я вызвал Лугового, и пять минут спустя он уже обучал женщину на «Профессоре», удобном для начинающих, широком и пологом склоне.
- Так она вчера два часа занималась и еще хочет продолжить уроков пять-шесть, - рассказывал Луговой.
- Здорово, повезло, - закивали одобрительно головами мы с Ахметом, понимая, что это очень большая редкость – иметь постоянного клиента на несколько занятий, который сполна платил за обучение. Не все Черной вырывать лакомые куски из чужих ртов.
   А вот и она, легка на помине. Поднялась на «Двадцатку» с иностранкой, хотя не говорит ни на одном языке, кроме русского. Ну, нахваталась, конечно, самого простого, не без того, чтобы хоть что-то донести до собеседника. Черная, как всегда по лисьи улыбалась клиенту, в то же время успевая хищно зыркать глазами по сторонам. Наверное, хочет показать клиенту спущенную лавину. Да вряд ли та еще похожа сама на себя, скорее всего, ратраки давно превратили ее в трамплины для сноубордистов.
- Отдохни, Егор, а то я застоялся, - предложил Дима.
- Давай, катись отседова, - пошутил Ахмет.
Дима отправился к подъемнику.
- Садись, - это Ахмет пододвинул мне свой стул.
   Солнце залило своим светом все вокруг. Отраженный от бесчисленных снежинок, он брызгал, казалось, отовсюду. Спасали только очки. Точнее сказать мы настолько привыкли к ним, что не замечали их у себя на глазах. Синее, совершенно безоблачное небо, радовало глаза. Снег, лыжи и пронзительная синева вокруг – вот отличительная черта высокогорного курорта. Я загорал, раздевшись по пояс.
- В понедельник как договорились, Ахмет? – спросил я.
- Да, я сам, когда приеду, зайду к тебе в домик.
  На понедельник мы запланировали с ним пешую прогулку по соседним хребтам. Хотя Ахмет и не катался, но туристические прогулки ему нравились. А мне было бы скучно, да и опасно одному зимой высоко в горах. Мало ли что может случиться. 
- Дима, ответь, - это Рязанов.
- Да, Николаич.
- Как у вас дела? Народу много?
- Уже на спад пошло, - отвечал Луговой, - думаю, через час верх будем закрывать.
- Егор, ты спустись к Шакену Аймановичу, помоги ему натянуть сетку и возвращайся.
- Понял, Сергей Николаевич, еду.
  Дождался Лугового, и вниз.
   Возле «Конуса» огромные сугробы, раскатанные ратраками в трамплины, напоминали о сошедшей лавине. Сноубордисты норовили взять левее, забираясь повыше, чтобы оттуда спуститься через эти самые трамплины, попрыгать, отрабатывать новые трюки, покрутить петли в воздухе. Я катился не спеша, тщательно выписывая повороты: «Присед, укол, подъем, поворот, присед, присед, укол, подъем, поворот, присед …».
   Канты, заточенные вечером в мастерской, держали уверенно даже на подледеневших неезженых северных уклонах. Я по привычке, как всегда, внимательно оглядывал склон. Слава Богу, все в порядке. Один раз подобрал камень и положил его под ближайшую ель: мы всегда старались очищать склон от всякого мусора, а тем более от камней, вылезающих из-под снега, словно грибы. Каждое лето склон чистили от них, но гора она на то и гора, чтобы быть из камня. Невозможно убрать все, а если один из них попадет под скользяшку лыж на большой скорости, то лыжу можно выкидывать – распорет по всей длине. Поэтому-то я всегда высматривал камни и убирал их в сторону.
   Густой ельник покрывал западный хребет, окаймляющий лыжный стадион. Где-то посреди него пряталась избушка, неизвестно кем и когда сооруженная. Некоторое время назад, исследуя этот уголок горы, я обнаружил ее и иногда заезжал сюда, чтобы полюбоваться прекрасным видом, открывающимся со смотровой площадки избушки. Сам домик «нависал», опираясь на сваи, своей западной стороной над крутым склоном, поросшим арчой, мелким кустарником вблизи и елями далеко внизу. Восточная часть его прочно стояла на горе и полностью скрывалась между елей.
    Ущелье называлось «Сухой Лог», очевидно оттого, что не имело реки. Зажатое с северо-запада трёхтысячником, сбрасывающим с себя в «Сухой Лог» лавинки, само ущелье через километр выходило в каньон реки. Гора на противоположной стороне, закрывающая треть обзора, крутой спуск в ущелье, живописно покрытый зеленью, череда совершенно диких хребтов вдали за речным каньоном, огромные снежные поля вдалеке на плато с южной стороны – все это создавало неповторимую красоту этого места. Если прибавить сюда ароматы арчи, теплых досок домика и хвои, прогретых солнцем, да парочку вечно кружащих в небе ястребов, то можно представить себе, что у меня иногда возникало желание бывать здесь. Но только иногда, чтобы не пресытить себя, чтобы эта чарующая картина не стала обыденностью, когда глаз уже не воспринимает окружающее по частям, а видит лишь изменения в устоявшейся картинке.
   Поэтому сейчас, выбрав для себя маршрут около избушки, я не стал заглядывать сюда, а петляя на небольшой скорости между стволами елей, спускался на склон «Школа» к Шакену Аймановичу. 
   Его участок «кипел» веселым гвалтом отдыхающих. Разноцветные баллоны, вращаясь, стремительно неслись вниз. Дети и взрослые – все были довольны. Солнечный день подчеркивал атмосферу праздника, царящего на курорте.
   Шакен обрадовался, увидев меня.
- Спасибо, Егор, что приехал. Я сегодня даже не обедал, посмотри, что делается. Столько сегодня травм! О-го-го!
   Мы натянули, ослабевшую от постоянных ударов сеть – улавливатель баллонов.
- Сходите, перекусите, я за вас подежурю.
- Иду. Спасибо. - И Шакен быстрым шагом отправился в наш домик, расположенный поблизости.
   Я поздоровался с парнем, выдававшим на прокат баллоны. Взял в его ангаре свободный стул и сел в тенечке, расстегнул клипсы ботинок, вытянул ноги. Конечно, ноги устают, даже если они очень тренированные и отдых им необходим.
   Рядом играла музыка, оживленно переговаривались люди, раздавался радостный детский визг, но все это меня не касалось. Я думал о том, как хрупко состояние, которое мы называем – жизнь, личность. Вот сегодня возможность прерывания чьей-то жизни (моей, Лугового, того парня, которого присыпало лавинкой) была так близка. Совсем немного нужно для того, чтобы человек исчез с лица земли. Всего лишь кусок снега, сползший с горы в свое время. А может быть лихач-лыжник, решивший промчаться на склоне с плохой видимостью, и случайно столкнувшийся либо с препятствием, либо с другим лыжником?
    Случайное движение и нет чьей-то жизни. Кто из нас знает, что нас ожидает дальше? Вот Рязанов недавно пытался вежливо узнать – останусь ли я здесь надолго? Он - не против. А я? Я уже знал, что при всей любви к горам, не смогу остаться здесь жить. Остаться теперь. Нечто внутри меня, неподдающееся описанию, подталкивало меня уехать далеко – не в свой город. Куда ехать? Зачем? Наверное, только Господь Бог знал ответы на эти вопросы. Так управлял ли я при этом своей жизнью? Может быть нет? Думаю, что управлял. Сам Бог давал мне все эти шансы, зная, что я люблю, и, зная, что мне необходимо. Не всегда между первым и вторым стоит знак равенства. Как иногда мы воспитываем своих детей: заботясь об их благе, заставляем их делать то, что не всегда им приятно, а бывает и поощряем, когда они и не ожидают. Вот эта моя жизнь, работа на горе – это поощрение Божье, но дальше Он уготовил мне нечто другое, о чем я даже не могу догадаться. Но Он дает моим мыслям направление, и я не могу перепрыгнуть через их движение. Они подталкивают меня к действию, не к маленькому, сиюминутному, а к изменению всего себя, через познание многообразной жизни в разных её проявлениях, в судьбах посторонних некогда и вдруг становящихся близкими людей.
   А мои коллеги? Как сложится дальнейшая судьба Лугового, Шакена, Рязанова и всех, кого я повстречал здесь?
    Эх, Шакен, если бы ты знал, что через несколько лет Гора оставит тебя навсегда при себе: мальчишка-лыжник врежется на огромной скорости в тебя, спокойно катящегося поперек склона. Врежется и отнимет ту единственную плотскую драгоценность, которой обладает каждый из нас – собственную жизнь. Имел ли ты подсказки свыше не идти в этот день на Гору?
    А лавинщик? И тебя Гора не отдаст этому миру – засыплет снегом на «Конусе» при очередном спуске лавины. Догадываешься ты о таком конце?  Скольких горы уже оставила при себе. Скольких влюбили в себя. Я не мог предполагать, что случится с каждым из нас в дальнейшем.
- Егор, - это Шакен уже вернулся, вывел меня из раздумий – ну, сегодня нашел, что-нибудь?
- Пока нет, - засмеялся я, – но ведь день еще не закончился.
- Езжай, езжай, счастливчик. Спасибо, что дал мне передохнуть. Кстати, спокойно было?
- Чуть не уснул, Шакен Айманович.
- Надо же. А я просто упарился за день.
- Слышал по рации.
- Да и у тебя сегодня непросто было?
- Да. Расскажу попозже. Всё, поехал, - я покатился к станции подъема.

   Время подходило к пяти пополудни. Я привычно определил это без часов, глядя на то, как солнце заваливается за хребет. Еще немного и оно скроется за его отрогами, тогда враз потускнеет веселье и задор людей.
- Дима, я в двадцать втором кресле, скоро буду на «Двадцатке», - связался я с Луговым.
   Людей в очередях на подъемники заметно поубавилось, зато все столики в кафе заполнены до отказа. Сверху, из кресла, мне было хорошо видно, как сновали туда-сюда официантки верхнего бара. Среди них и Наташа – жена Володи Житрова, торопится обслужить больше клиентов, ведь ее заработок зависит от количества посетителей.  В выходные дни столики приходилось выставлять на улицу, и было видно – чья сегодня смена. Часто по вечерам, сиживали мы с Житровым в верхнем баре, играли в нарды, слушали музыку, наблюдали за посетителями, пытаясь определить человека: кто он, чем занимается, его социальный статус и прочее. Иногда и Наташа, в свободные минуты, подсаживалась за наш столик – кормила мужа, участвовала в наших разговорах, разбавляла заумные мужские рассуждения звонким смехом.

   Что-то давно меня уже не вызывали. Только подумал об этом, как Модус вызвал напарника Андрея Егорова с акьей – на их участке травмированный, выпадает и Сергею поработать.
   Кресла шли полупустыми. Усилился ветер, солнечные лучи изменили угол наклона и здесь, выше, уже посвежело. Тут и там под дорогой стремительно спускались лыжники и доскеры.
   Наконец-то я на «Двадцатке». Дима стоял возле Ахмета, пили чай, разговаривали о самолетах – жена Ахмета была стюардессой на международных авиалиниях. Ахмет потихоньку собирал свое хозяйство. Клиентов уже не было. Поубавилось яркости и блеска, длинные тени скал перепрыгнули площадку и хозяйничали на противоположном восточном хребте. Бим тоже покинул свое дежурство, чувствует, что скоро закрытие.
- Дима, ты давно не был наверху? – спросил я, указывая на конец третьей очереди.
- Только что спустился. Езжай ты, я здесь побуду.
   Я снова сел в кресло подъемника. Привычно наблюдал за лыжниками, не нужна ли помощь, непроизвольно обращая внимание на огрехи катания. Еще совсем недавно сам допускал много ошибок, неправильно распределял нагрузку, сильно уставал. Сейчас же чувствовал, что мои мышцы окрепли, ноги, и руки больше не сбивались с ритма, я все делал не думая – на полном автопилоте. Но за то время, что я здесь, окрепло не только мое тело, укрепился и мой дух – очистился от шума и суеты большого города, от мелочных, опустошающих душу проблем. И душа благодарно наполнилась безбрежной синью горного неба, небывалой чистотой воздуха, щедро напиталась ультрафиолетом Светила и успокоилась от ровного скрипа снега под кантом. Где-то впереди меня ждали обычные проблемы: будущая семья и дети, хлопоты, переезды, поиск работы и жилья, слезы и радости. А пока я плыл по течению жизни, той жизни, что уготовил мне Бог.

   Мое внимание привлек предмет правильной формы, лежащий на снегу, далеко слева от канатки. По опыту я знал, что это – нечто оброненное туристами. Но не торопил себя с догадками, мало ли что. Даже если банка из-под пива, все равно, мне необходимо ее убрать в сторону. Хотя, банки из-под пива никто не швырял на трассе - надо отдать должное дисциплинированности лыжников. Привычно запомнил ориентиры.
   Меня разбирал смех – если я опять что-то найду, Шакен будет думать, что я какой-то баловень судьбы. Как он говорит, счастливчик, которому все легко и просто дается. Я то знаю, что это не так, что ничего просто так не дается – либо полученное заслужено, либо плата еще впереди.
    Ну что ж, посмотрим, что там лежит.
   Людей на верху почти не осталось, так, пару человек. Ветер усиливался, и стоять на самой седловине было не очень приятно. Неожиданные резкие порывы заставляли плотно застегнуть куртку и не снимать перчатки. Здесь с седловины еще светило солнце, а вдалеке на западе стали заметны маленькие кудряшки облаков. Ветер несет осадки и смену погоды. Что ж, осадки для нас – это хорошо, значит, будут кататься люди, будет работа.
- Сергей Николаевич, наверное, пора закрывать верх, здесь уже никого нет. И в кресле, - я посмотрел на вереницу кресел третьей очереди, - никого нет.
- Давай, Егор, - ответил с задержкой Рязанов, наверняка, прежде чем ответить, посмотрел на часы.
   Скорее вниз. День близился к завершению.
  Позже, когда совсем стемнеет, включат прожектора, и желающие будут кататься под тусклым, искажающим природу, светом софитов. Скорость станет восприниматься быстрее, ямки и бугры сравняются, препятствия «растворятся» в полумраке - опасное катание.
   Как этот свет искажает все в нашей жизни: словно в кривом зеркале видим мы друг друга в искусственном «человеческом» освещении. Оно постоянно перевирает: наши слова, поступки, мысли. Перевирает нас самих перед собой, перевирает окружающих. Насколько отличны от него естественные лучи нашего светила, высвечивающие глубину неба и насыщенность красок природы. Здесь, соприкасаясь один на один с чистотой, натуральностью, непоказным величием всего того, что не создано человеческими руками и мыслью, вливаешься в течение Жизни, дополняя самим собою творения Господа. И скоро понимаешь бессмысленность потуг – полностью самореализоваться без Света Жизни, вне того Света, который и есть сама Жизнь.

   Я дождался, пока выключили канатную дорогу, кресла дернулись в последний раз, покачались и замерли. Покатился вслед за двумя последними лыжниками. Ехал метрах в десяти, завершающим. Последний лыжник стал забирать левее, хотел перейти на неухоженные поля, на которые ратрак не заезжал из-за камней. Только-то он и откатился на несколько метров, как вдруг полетел головой вперед – наехал на большой валун, засыпанный снегом. Недаром основной спуск укатан, и указан табличками, а люди ищут приключения.
    Я подкатился к мужчине, аккуратненько скользя, чтобы не повторить его ошибку, не наскочить на камни.
    Он уже вставал, проваливаясь ботинками (лыжи отстегнулись) по колено в рыхлые сугробы меду камнями. Из его лба струилась кровь, запачкала лицо, которое он утирал рукой, еще не понимая, что с ним произошло. Комично выглядел его полет, почти, как у акробата в цирке – разгон, мгновенное торможение, прыжок, группировка…только в отличие от акробата приземление превратилось в нырок головой под снег, да еще с лыжами на ногах.
    Но не до смеха сейчас. Хорошо, что я оказался рядом, заставил его лечь, быстро достал из аптечки бинт, перекись водорода – промыл рану. Оказалось, что он рассек об камень кожу в верхней части лба. Я сделал ему перевязку и предложил спустить его на акье. Мужчина уверенно отказался, он был силен и даже перевязку позволил сделать нехотя, только из-за того, чтобы кровь не капала на лицо и одежду. Что ж настаивать я не стал, предложил спуститься пешком, но он и здесь отказался. Я сообщил ему, где располагается доктор курорта, на случай если ему станет хуже, и мужчина, пытаясь реабилитироваться в моих глазах, заскользил вниз. Я понимал его и не осуждал, любой настоящий мужчина хочет оставаться таковым до конца. Он уехал. После него на снегу остались уже начинающие темнеть пятна крови.
   Ночью пойдет снег и покроет белым эти бурые пятна.
   Ну, а мне надо не забыть проверить, что же лежит на горе.
    Аккуратно выкатываюсь к опорам, вспоминаю метки. Снег уже не переливается, все в тени. Ага, вижу-вижу. На что же это похоже? Подкатываюсь ближе – да это горнолыжные очки. Ну, Шакен Айманович, будем мы сегодня смеяться. Даешь ни дня без находки!
   Я положил их в карман. Объявится хозяин – отдадим, ну а не найдётся, придумаем им применение.
   Подъехал к Луговому.
- Раненый герой - твой? – спросил Дима.
- Угу. Камень поймал. И надо же, последний турист был.
- Ему на пользу, в следующий раз умнее будет, не полезет, куда не знает. Устал за день?
- Честно говоря, да, - не лукавил я перед Луговым.
- Я тоже, - признался Дима. – Хороший день, - помолчав, добавил он.- Люблю горы, и жить без них не смогу. Хочется думать, они всегда будут отвечать мне взаимностью.

   Завершался рабочий день.
   Город, затянутый смогом, виднелся далеко-далеко, будто под крылом самолета, внизу. Другой мир, другое измерение.
   Закоптили его автомобили, заводы и трубы теплоцентралей. Запачкали люди первозданную чистоту, подаренную им Творцом.
    Только вот здесь, на недосягаемой для грязи высоте, в окружении гор-великанов, не сдавшихся на милость людей, не принявших их правила игры, было хорошо нам всем. Всем, кто сделал познание гор своей работой: Рязанову и Луговому, Модусу и Шакену, Житрову и Тучину, Ахмету и многим другим. Даже Бим знал, что этот кусок земли – его Родина. Что может быть лучше, когда есть уверенность?
   Закатится солнце на западе и затем, как обещано много тысячелетий назад, взойдет на востоке. И следующим утром я опять скажу: «Привет, горы, дорогие мои, я снова с вами».