Из цикла «Оперотряд»
Однажды нас с приятелем, как всегда, без лишних разговоров и объяснений посадили в чёрную «Волгу» и повезли через весь город. Приехали мы в треугольник, ограниченный Московским и Пулковским шоссе и Дунайским проспектом. Сейчас там – благоустроенный парк Городов-Героев и аж три церкви, а в то время это был пустырь, заваленный грудами строительного мусора. Пенсионер, выгуливавший там собаку, увидел торчащую из пруда распухшую руку, сообщил в милицию… И вот опера едут осматривать место происшествия. Мы, как всегда, понятые.
Мне было очень интересно впервые воочию наблюдать за работой криминалистов на настоящем убийстве. Ситуацию чрезвычайно обостряло то, что в то время в Ленинграде, с целью обмена опытом, гостила делегация американских полицейских из Нью-Йорка, и их тоже привезли туда. Вероятно, по этой причине всё это действо снимало телевидение. А для порядка вокруг похаживал тщедушный милиционерчик из районного отделения милиции – молодой парнишка «метр с кепкой» с оттопыренными ушами, в мятом потёртом обмундировании. На фоне статных американских полицейских в красивой форме он смотрелся особенно убого.
Откуда-то появилась и публика: дед с таксой и компашка подвыпивших парней. Самый крупный из парней подошёл к милиционеру и хлопнул его по плечу так, что ноги служителя порядка подогнулись:
- Братан, дай прикурить?
Милиционер, с трудом удержав равновесие на скользкой глине, услужливо достал спички.
Ехавший с нами опер, ни на кого не обращая внимания, хмуро вытащил из багажника надувную лодку и стал её накачивать. Электрических компрессоров для этой цели тогда не было, на насос надо было давить ногой. Американские полицейские с изумлением наблюдали за этой процедурой: вероятно, именно такого опыта им и не хватало в своём Нью-Йорке.
Накачав лодку, опер подгрёб к руке и накинул на неё верёвочную петлю. Вернувшись на берег, он подтащил труп. В серой осенней воде показалась молодая девушка в куртке и джинсах. К ногам проволокой была прикручена двадцатичетырёхкилограммовая гиря. К моему изумлению, девушку стали раздевать и осматривать прямо здесь. Тело её раздулось, кожа приобрела сине-зелёный оттенок. Под левой грудью и на животе были видны колотые раны.
- Заточка! – определил опер и обернулся к приехавшей с ним женщине: - Запиши.
Женщина достала из багажника «Волги» раскладной стульчик с брезентовым сиденьем и, расположившись на нём, попыталась писать карандашом в блокноте, положив его на колено. Другой рукой она удерживала зонт, выворачивающийся от порывов октябрьского холодного ветра. Зонт метался над её головой, и мелкие капли моросящего осеннего дождя падали на клетчатую страничку блокнота. Карандаш плохо писал по намокшей бумаге. Мой приятель взял у женщины зонт и держал его над ней всё время, пока она составляла протокол осмотра.
Опер тем временем обнаружил в заднем кармане джинсов утопленницы сложенный в несколько раз листок с какими-то рукописными строчками. Помня прочитанные детективы, я ожидал, что такое важное вещественное доказательство будет аккуратно уложено в полиэтиленовый пакетик и доставлено в криминалистическую лабораторию, а уж там, с использованием последних достижений технического прогресса (инфракрасная сушка, чтение в ультрафиолетовых лучах…), легко разберут написанное на размокшем листке.
Но опер негнущимися от холодного дождя пальцами стал пытаться развернуть расползающийся листок. Слипшаяся бумага отслаивалась клочками, и опер, в конце концов, чертыхнувшись, скатал обрывки в шарик и швырнул в пруд.
Я взглянул на американских полицейских. В добротных чёрных пластиковых дождевиках осенняя морось была им нипочём, но холодный ветер пробирал и их. Сгрудившись в тесную кучу, они с не меньшим, чем я, изумлением, наблюдали за действиями советского Шерлока Холмса.
Женщина закончила строчить в блокноте, исписав несколько страниц, и сказала, что можно ехать.
Я подошёл к американским полицейским и спросил по-английски, каковы их впечатления. Все обернулись к самому толстому, видимо, он был старшим. Деликатно начав, что в России очень холодно и что у них приняты другие методы работы на месте происшествия, он постепенно стал говорить всё более эмоционально, упомянул выброшенный листок и, наконец, показав глазами на промокшего без плаща милиционера, рявкнул:
- Если бы меня в Нью-Йорке какой-нибудь наглец так хлопнул по плечу, через секунду он лежал бы мордой в грязи и с руками в наручниках за спиной!