17. Как на острове запретном избегали наши бед
С удвоенной энергией ускорил Могол своё продвижение, норовя заветной цели достичь побыстрее, и скоро до острова Пекельного он долетел. Нырнул он в серую зыбь, махнул пару раз крыльями и на твердь у воды приземлился. Берег был пологий вначале, сплошь усеянный гладкими камнями, и на него волны с ленцой накатывали и так же медленно назад отливали.
Десантировалась Яванова рать не дюже ладно, и об каменюки склизкие она дерябнулась. А Ваня насилу руку правую от орлиной лапищи оторвал, до того вишь судорогой её сжало. Ну да ничего, на песочек у воды самой спрыгнул он удачно и на берег, от волны отступая, отбежал. А дружинники его после перелёта прямо окосели – где попадали, там и сели. Даже Могол могучий ничем людей был не лучше: к земле он бессильно припал и крылья во всю ширь распластал. Больше всех ведь пернатый устал.
Ну вот, полежали они там всей компанией, подышали запаленно, дух перевели и разговор завели.
– А это и вправду тот самый остров? – Яван орлу кидает вопрос. – А то, может, мы не туда попали?
– Эй, паря! – гаркнул Могол хрипато. – Ты кончай там сомневаться! У меня ошибок сроду не бывало, ибо я летаю со знанием... И вообще, – добавил он, на ноги восстав, – я вам не какой-нибудь дурик. Я мастер лёта и царь полёта! Доставил куда хотел, врубэ?!
Яван лишь руками развёл, извиняясь.
А тут и дружинники мало-помалу в себя пришли.
Яваха перво-наперво к Буривою подошёл, состоянием его озабоченный. Глянул он на бёдра его изуродованные и удивился зело: мышцы его могучие былую форму уже вернули и были прежних на вид не хуже. Регенерировались, так его разтак!
А Моголище тут отчего-то заинтересовался:
– Эй, а чьё мясо я сожрал тама?
– А тебе зачем это знать? – Буривой настороженно орла спрашивает да бёдра свои новые поглаживает.
– Отродясь ничего вкуснее не едал! – Могол человечину стал нахваливать. – Объядение, ага! Не зря черти людишек-то уважают: силоёмкие вы – страсть!
– Ну и что с того? – и Яваха встрял в разговор. – Какая тебе от того радость?
– Ха! Радость... А такая, что знай я ранее, какие вы сладкие, ни за что бы на остров вас не пёр! На месте бы всех поприел. Хе-хе-хе!
Возмущение нешутейное со стороны людей на наглого орла подействовало мало и в тупик его отнюдь не поставило. Он лишь расхохотался. Но потом всё же угомонился и говорит миролюбиво:
– Да, пошутил я. У меня и в мыслях не было вас жрать. На что вы мне? Вот ещё еда-то! Тьфу!.. Ой, извините, не тьфу – хорошие вы, вкусные... Не-не, не так – не по моему то есть вкусу. Чё мне есть человеков – их и нет тут нигде. Вот рыба – это да! Это я уваживаю... Взглянуть кстати не желаете?
Оттолкнулся он мощно от валуна, на воздух взмыл и кругами над морем поплыл, а потом вниз живо спикировал да – хвать когтями какую-то тварь! А это рыбища была большая, акуле подобная.
Вернулся охотник назад, на прежнее место уселся да и принялся за обед.
– Приятного аппетита! – пожелал ему, усмехаясь, Ваня и ватаге своей предлагает: – А не худо бы и нам, братва, почавкать?
Те тоже, естественно, в энтузиазме – проголодались-то страсть! Вмиг скатёрушку они расстилают да за трапезу принимаются, и покуда орлина рыбину свою потрошил, Упоище бочечку водицы осушил, а Ужорище трёх кабанчиков убрал. Да и прочие наелись до отвала.
А как покушали они вволю, так предалися отдыху, потому как устали они за перелёт. Ну и разговор завели меж собою.
Могол тут и влез со своим вопросом:
– А скажи-ка, Яван, без утайки: для чего ты на остров запретный стремился попасть, и неужели ты Чёрного Царя слабейшим себя полагаешь?
Яваха на то усмехнулся, шевелюру свою чесанул и таки слова сказанул:
– А затем я сюда пришёл, орлище, что по прави учению о своей лишь шкуре печься – не преминуть лютее обжечься.
Подумал малость орлан, помозговал и опять Явана пытает:
– А скажи мне, Яван, разве ты не знаешь, что невозможно условия, богом данные, изменить, а можно лишь себя к ним приноровить? В том-то и есть смысл жизни.
– Божьим условиям, говоришь? – Яван удивился. – Если бы так... А разве ты не знаешь, что не всё, что творится, прямиком к Богу стремится? И такое ведь часто встречается, что творение от Него удаляется. А ещё и тупики... Так что не то ты говоришь. К плохому и приноравливаться нечего – враз поплохеешь. А хорошее лучшим не худо сделать.
Задумался на минуту орляра самоуверенный, а потом головою покачал и сказал важно:
– Да, двуногий философ – может, и в самом деле твоя правда... Но не в силах я пока сиё осознать, так что будет над чем голову поломать.
Затем распрямляется он и возвещает:
– Ну, люди смелые – пора мне! Полечу в родные места. Не поминайте лихом белого орла и... удачи желаю в вашем дерзании!
Поднялась на ноги дружина Яванова и в пояс Моголу начала кланяться.
А Яван сказал прощальные ему слова:
– Спасибо тебе, орлиный царь! Лети с богом в родные места и супруге своей от нас кланяйся. Да и Магурчику привет от меня лично – верю я, что он вырастет!
Ещё больше Могол приосанился, глянул он на ватажников немигающим взглядом, а потом ногами мощными от валуна оттолкнулся, широченными крылами взмахнул – и в воздух скакнул. Да и воспарил... Круг большой над людьми совершил, заклекотал им с выси и... помчался восвояси, оперением сияя.
Ну а наши скитальцы на берегу неуютном переночевали кое-как, спозаранку позавтракали и в путь тронулись.
И пришлось им нелегко. Дороги, вообще-то, и не было никакой: одни каменюки везде валялися, скользкие часто, да не всегда гладкие. Все, почитай, ватажники колени себе об камни пошкрябали да локти поободрали, когда падали; только лешему было ничего – приловчился лесовичок, ну и Явану тоже – с его-то броневой кожей. А вскорости началися и взгорья. Через них пришлося им лезть по склонам да по кручам – а где дорогу найдёшь тут лучше? Другого же нету пути – и тропиночки даже нетути.
И вот день без малого явановцы по бездорожью тому пласталися да по горам карабкались, и под вечер выходят они на место ровное. Каменьев щедрые россыпи позакончились, и началась песчаная равнина. Ну, они по равнине и двинули, поскольку до вечера решили переть, покуда не стемнеет. А надо вам сказать, что погода на острове сём загадочном не была такой уж жаркой, как в местах заморских: градусов тридцать, возможно, и всё. Короче, терпимо.
Долго ли, коротко они шли, как темнеть вдруг начало. Надобно было бивак разбивать да ногам усталым роздых давать. И в это время зарделось что-то вдали красным цветом.
– Оба-на! – Делиборз тут восклицает. – Я, братва, туда сбегаю, да что там к чему разведаю!
Как задал он стрекача – только его и видали. А минут через пару в обрат уже он мчится, только пыль из под подошв летит. Прибегает – возбуждённый такой – и быстро лопочет:
– Ух ты, вот же! Да тама болото огненное! И широкое – не перескочишь. Дюже там горячо... Делать, Ваня, будем чё?
– Чё-чё! – пожал плечами Ванёк. – Ничё. На месте разберёмся...
Вот идут они, идут, а жарче становится с каждой минутой, и спустя примерно час совсем невмоготу идти им стало, а пред глазами такая вот картина предстала: река громадная там была из лавы, жидким огнём кипящая и пузырями вся булькотящяя. Вширь она была на полверсты, а вправо да влево и концов не было видать.
Н-да, очередная преграда... Но одолеть-то её было надо. Только вот как? По краю обойти? Да не, сомнительно... А может, другое решение поискать?..
Помозговать бы тут не мешало, да только какое там мозгование, когда содержимое черепов у горе-ходоков чуть ли не начало плавиться. А тут ещё и едкие газы...
– Слухай, Ваня, – Буривой тогда к Явану обратился и аж в сторону от варева отворотился, – а может, мы дорогу своими средствами умостим, а?
– Это как же?
– А вот я думаю, за каким таким лядом мы с собой морозилу этого таскаем? Ну, правда! Кормим только его зря. Пущай вон на лаву пыхнет, паразит – авось болото и заморозит!
Эге, смекнул тут Ваня – не иначе как бывший царь на бывшего падишаха затаил злобу. Стужепыхательного к себе отношения, очевидно, простить ему не мог.
Подумал чуток Ванёк, подумал да и сверкнул очами.
– Дело, говоришь, старый! – воскликнул он живо, а потом подошёл к Давгуру и вежливо к нему обратился:
– А не тяжело ли тебе будет, брат Давгур, своё умение проявить в нужном деле? Будь ласков, дохни от души на эту жарильню – а мы поглядим!
А тот рожу угрюмо смесил и не особо-то охотно согласился. А это потому, что пред сей варильней наш морозила хоть чуть-чуть себя почувствовал удовлетворительно. Возрадовался отморозок страдающий, косточки свои прогревши малость. Неохота ему было холод пущать.
Вот вдохнул он воздуху в себя не в шибком достатке, щёки надул – да и выдохнул на лаву струю. Прокатился по кипящей поверхности холод малосильный, и коркой нетвёрдой она покрылася, – но до берега дорога не дошла и вся на нет изошла.
– Духу у меня не хватает, – Давгур стал оправдываться. – Я ещё раз спытаю, ага?
Собрался он с новым духом, грудь пошире прежнего раздул, щёки поболе надул – да как дунет! От сего пыхновения нешуточного корка твёрдая до того берега на лаву легла, и дорога широкая по лаве пролегла. Хотели было наши ходоки по ней в путь пуститься, да вовремя остановились, ибо прочная на вид гать медленно этак раскалилася и, растаяв, пузырями покрылася.
– Ну не хватает у меня духу, ёж его в баню! – произнёс морозюк виновато. – Не под силу мне отвердить жар – холоду внутри маловато.
Тут Буривоище вперёд и выступил. Сам потом облитый сплошь и словно рак красный, оттого и видом ужасный.
– Слышь ты, падишах ишачий! Хренов пророк! – неласково горячий боярище изрёк. – Ежели как надо по чёртовой каше не жахнешь – то я тебя своим мечом жахну! Так жахну, что твоё умение зловредное тебе более не понадобится! Духу у него, видите ли, не хватает! Как добрых людей студить, так сколько угодно, а как дорогу соорудить – так сразу и шиш! Ишь, пригрелся тут, прыщ! Ну-у!!!
И намеревался уж было Крушир свой оголить, да Яван его упредил и руку спорую ему стиснул.
Медленно-медленно повернулся Давгур к старому охальнику и таким ледяным пронзил его взглядом, что у того даже язык отнялся. Едва-едва морозила наш сдержался, чтобы на наглого грубияна лютым хладом не дохнуть. Аж затрясло его всего от негативных эмоций. Но потом на Явана он мельком глянул – и сдержало его спокойствие могучего богатыря. В нужное русло зло нутряное у него перевелося. Оборотился он к раскалённой той землеварне, да ка-ак пыхнет стужей немыслимой по поверхности кипящей!
В один сиг всё и застыло, как словно льдом скованное! Аж до самого того берега широкая дорога прокатилася, и даже инеем она покрылася. Давгур же от перенапряжения закашлялся сильно и на землю присел, но Яван ему рассиживаться не дал, а за шкварник взял и на ноги поднял.
– Вперёд, братва, за мною – бегом! – рявкнул он громко, и – ходу по той дороге.
Делиборзец, пострел, вмиг дистанцию пролетел и уж был тама, а все прочие – бам-бам-бам! – по тверди созданной мчатся, но в скорости, коню понятно, скороходу уступают. А Яваха ещё и обессилевшего морозяку за собой тащит.
Пробежали они ни шатко, ни валко сажён с полтораста, и тут чуют – поверхность опять накаляться стала. Ещё пуще они бежать припустили, большую часть пути пронеслись, а твердь под ними уже чуть было не поплыла: до берега ещё сажён с полста, а ступаешь будто по каше. Подхватил тогда Ванька Давгура подмышку да и понёсся с ним вприпрыжку, а Сильван Упоя с Ужором в охапку сгрёб и помчался как носорог. И едва они успели на спасительный берег выбежать, как былая дорога пропала и стала, как и была: взварилася она жаром и лавою всклокотала.
Тут Сильван начал танцевать, ноги прижаренные охлаждая, а Буривой над ним стал смеяться, потому как старый вторым за Делиборзом прибежал и доволен был прытью своей показанной.
– Ничего, ничего, – сказал он, – лешак, это тебе хорошая профилактика от насморка.
Ну а Ваня всю ватагу повёл далее, ибо доварила их эта лавильня до самого аж до ливера, добро ещё, что дым с дырок не валил.
Отбежали они от жароморни, и чем дальше оттуда сваливали, тем на душе у них становилось радостнее. К Морозиле, вестимо, оптимизация настроения не относилась никак: он бы с удовольствием у лавы ещё прожарился – да кто ж ему даст!
А уж ночь-то настала. Пришлось им останавливаться, ужинать впотьмах да спать на песке заваливаться, ну а поутру опять, значит, в путь-дорожку... И весь следующий день шли они по ложбинам да по взгорьям, а к вечеру показались вдали то ли горы, то ли скалы, высоты отнюдь не малой. А при ближайшем осмотрении и вовсе преграда эта похожею стала на стену.
– Эй, глядите – никак там пещера? – зоркий Сильван тут загремел. – Во-он дыра в стене виднеется!
И точно. Прямиком по ходу их движения, внизу скалищи отвесной нора какая-то и впрямь чернелася. Сдалека особо было не разглядеть. А через полчасика ходоки оказались уже на месте и с удивлением наблюдали вот что: пещера-то была рукотворная. В неприступной и гладкой скале, вздыбившейся в самоё небо, проход квадратной формы был проделан, высотою сажени в две, да и шириною не менее. И ужасная змеиная морда в твёрдой породе была высечена, ага! Этакая жуткая харя оскаленная, и её зубы, из горы у входа торчащие, очень даже натуральными по виду казалися. А ещё глазищи выпуклые да огромные, из жёлтого камня сробленные, пялились на пришельцев недобро. Зрачок же узеньким был, вертикальным. Ну, живые глаза-то!
И на кой, спрашивается, ляд нужно было харю здесь высекать? Непонятно...
Приблизились наши походники к самой отверзтой глотке да и остановились в нерешительности.
– Гляди, дружина, экое диво-то! – Ваня воскликнул и вглубь прохода заглянул с любопытством.
А в проходе песок нанесён был, и никакого на нём следа не было видно. Древним сиё сооружение казалося и давно заброшенным своими создателями, ибо иной вывод по осмотру оного не напрашивался. И не сказать чтобы длинным туннель тот оказался, саженей в тридцать пять, может статься. А на той стороне обычный для этих мест ландшафт простирался: песок да камни...
Безжизненная, короче, пустота.
– Вы как хотите, а меня в эту дыру не заманите! – решительно заявил лешак. – Кожей чую – тут что-то не так. Гляньте на морду сию жуткую! У-у-у! Ужас!
И даже шерсть у него на загривке дыбом поднялась.
– Да уж, подозрительная дыра, – согласился с Сильваном Ваня и за советом обратился к товарищам. – Что будем делать, братва? Какие есть мнения?
– Что делать, что делать? – Буривой смелый отрезал, не думая, видно, вообще. – Пойдём через! А чё! По скале ж ведь не заберёмся...
Только были и те, кто считал инаково. Упой с Ужором в пасть эту лезть отказались, ибо дюже её забоялись, и предложили повдоль горы дать ходу, поискать дабы другого проходу; Давгур, что для духовного лица было характерно, мудрые свои мысли при себе держал; Сильван сомневался, а Буривой с Делиборзом за прямой путь выступали... Как всегда, последнее слово было за Яваном, ведь вожак на то и поставлен, чтоб не давать всем зря орать, а уметь чтоб путь выбирать. Осмотрел он ещё разок и морду ту ужасную и глотку каменную со стороны наружной и порешил не идти кружно, а ломить себе вперёд и вести с собой народ.
Но сначала он камень взял и в проход его бросил.
Ничего вроде...
А и взаправду какое-то чувство тревожное в груди его шевельнулося. Ага! Да только Ванюха то чувство во внимание не принимает, а берёт каменюку поосновательней и через весь проход его швыряет.
Ну... нету вроде никаких там капканов.
Однако Сильван, отчего-то шёпотом, голос тут подал:
– Тс-сс! Дрогнула глотка-то. Хоть на волос, а шевельнулась.
А потом прислушался, головою покачал и добавил неуверенно:
– Да вроде нет. Видать, показалось.
– Да брось ты, братан! – Яваха его успокаивает. – И вправду тебе показалось – мёртвый же камень. Только я почему-то уверен, что другого пути у нас нету, и придётся нам через переть... Чур, я первый!
Палицу он вниз опустил и сторожко в глотку ступил. Потом огляделся и дальше не спеша двинулся, а как добрался до середины, так обернулся назад и прочим рукою машет: идите, мол, сюда, нету тут ничего страшного...
Ну, вся ватага в проход за Яваном вошла и, ногами по полу шаркая, вперёд пошла.
И в этот самый момент, когда напряжения повысился градус, такой вдруг визг по ушам их вдарил, что перепонки ушные чуть было у них не лопнули. А это, оказывается, с грохотом визжащим потолок каменный на их головы оседать начал. Надо было бегством спасаться, да видно не ко времени их занесло в эту пасть – поздновато было на резвость ног полагаться.
Само собой, к Делиборзу это не относилось никоим образом: оттуда он как дёрнул! Зато Сильван позамешкался явно и первым по кумполу удар получил страшный, ибо росту был громадного. Рухнул на пол лешак оглушенный и только ухнул, ну а прочие ватажники кто присел растерянно, а кто вон кинулся в горячке.
Один лишь Яван не растерялся!
Бросил он палицу машинально, а сам руки могучие вверх вытянул и насколько смог, настолько неудержимое горы опускание и тормознул, а потом свою горбину под пресс подставил, – да и заклинил собою каменный капканище богатырь наш Яванище! И словно Атлант мифический в живописной позе он застыл! Окаменели от нагрузки непредставимой мышцы его необоримые, на шее жилы, что твои верви, взбугрилися, а кости прочные хоть и затрещали, но слабины не дали.
Устоял-таки силач Яван от первого напора – не сплющила гора каменная сию опору!
– Буриво-о-й... Сильва-а-н... – прохрипел утиснутый витязь еле слышно, поскольку от жуткой перегрузки не мог толком ни вдохнуть, ни выдохнуть. – Сюда-а-а...
Один лишь бывший царь на призыв Ванин отозвался, ибо нокаутированный Сильван в полуобморочном состоянии на карачках оттуда отползал, а прочие ватажники в том ему посильно помогали.
Увидев, что Буривой на зов его явился, Яваха скомандовал ему сипло:
– Палицу... поставь... торчком... Гору защеми... Хы-х-хы...
– Всё понял, Ваня! – воскликнул с готовностью смелый бояр. – Сей миг поставлю!
Только какой там миг! Легко сказать... Ухватил старый богатырь палицу лежащую за рукоятку и хотел было её приподнять, да только – ага! – едва-едва пошевелил-то её, спервоначалу не сдюжил.
Выпучил Буривой глаза, дыхание задержал, с новыми силами собрался, кое-как от пола штырёк отодрал и с превеликим трудом торчком его возле Вани поставил.
– Не зде-есь... – опять Яван засипел. – На кра-а-ю...
– Будет сделано, Ванюша! – Буривой ему рапортует. – Кровь из носу, а будет!..
Уярился он страшно, обхватил невеликую с виду палку и поволок с перенатугою её к выходу. И насилу-то допёр куда надо за времечко немалое. За тот срок Яван аж ослеп от страшного с горою борения и сплошь весь потом облился, но, слава богу, крышкою не накрылся. Стоит!!! Толечко слегка вибрировать начал.
Ну а Буривой, тоже уже на пределе находясь, палицу вертикально поставил и прохрипел сипато:
– Готово, Ваня! Сидай!
Услыхал Яван, что дело сделано и начал было ноги в коленках сгибать, чтобы спину себе не сломать, и тут вниз его как попёрло, и до тех пор плющило, покуда каменный потолок на стоящую торчмя палицу не наткнулся.
Ну и заклинилась эта давильня, крепко заклинилась, только, проклятая, чуть поскрипывала.
А Ванюха едва наружу-то вылез, и то ему Делиборз с обоими проглотами пособили. Ну все мышцы ему судорогой свело: ни согнуться, ни разогнуться не может! Так и остался он лежать враскаряку – утрамбовался бедняга... А и то сказать, попробовал бы кто другой цельную гору на своих плечах подержать, а мы бы посмотрели, что с ним сталося. Хм! Да лепёшка от него осталась бы! Или блин.
Лишь наш Ваня – дюжий клин!
И тут вдруг – крякш! – горища на палицу насадилась и ещё ниже опустилась, а потом – ш-ш-ш-ш! – до самого основания доехала и оружие волшебное, словно иголку в булке хлеба, в себе сокрыла. Очевидно, твёрдою дюже палочка Ванина была, раз твердь каменную собою прожгла.
Проход и пропал – словно вовсе его не бывало.
Как узрел Ванюха такую злую шутку, так сразу руку к горе протянул, пальцы скрюченные растопырил, и ртом беззвучно зашевелил. Хотел он, видно, что-то заметить по существу произошедшего, но лишь просипел что-то несвязно. Ну в шоке же он был, коню понятно, ибо палица его верная внутри осталася и чертячьей горе в трофей досталася.
Вот так фортель! Что же делать-то?..
– Не боись, Ванюша – я счас! – Ванину реакцию наблюдая, Буривой рявкнул. – Это для нас как два пальца...
Подошёл он к горище зажавшейся, оглядел её внимательно, усмехнулся кривовато, а затем мечик свой вытащил, да как полоснёт по стене сияющим лезвием! Огромная глыба оттуда и вывалилась, чуть самого рубаку не придавив. И палица Явахина – вот же она, родная! – наружу-то бряк!
Обрадовался Яванушка такому себе подарку. Хотел уж он было на ножки подняться да оружие своё прибрать, но ослушалось его тело натруженное: как только привстал он, так сразу же и рухнул, точно подрубленный.
Но, узрев предводителя состояние незавидное, Делиборз незамедлительно в теломеса преобразился. Ну всё кажись умеет пострел! За что только ни возьмётся – всё ему удаётся! Вот подступает целитель новоявленный к недужному Явану – и ну мышцы ему мять да гладить. Все члены пациенту он стал вытягивать: и так и эдак Ванькино тело поворачивает, руки-ноги ему выворачивает и хребтину вправляет...
И получасу не проходит, а из-под рук костоправа силач наш как новенький выходит. Буривой для пробы ему одну, другую шуточку кидает – ничё, юмор уже понимает и как положено на него реагирует: смеётся да улыбается.
Очухмянился наконец Ваня, повеселел явно, пройдя реабилитацию, а это было добре. Дело ведь важное, коль весел вождь ватажный.
– Слушай, сынок, – обращается тут к Явану Буривой, – а как это ты такую тяжёлую палицу с собой носишь? Этакая бодяга – ну непомерная в ней тяга!
– Может, для вас и непомерная, – улыбнулся Ваня, – а для меня соразмерная. По моей руке тяжесть в палице небольшая – ну, всё равно как палка она сухая.
– Эка сказал – палка... – покачал бояр башкой чубатой. – А ну-ка я спробую ещё разок...
Вот подходит он вразвалочку к палице, на ладони плюёт смачно, над ней наклоняется и ручищами за ручку хватается. Да хотел было её сходу поднять... Только фигушки-макушки ему то уда;лося – палочка дядюшке не поддалася!.. Разъярился богатырь сивый и ещё злее за дело принялся, да на сей раз на плечо себе оружие взгромоздил. Постоял он чуток с перекошенной рожей, побагровел да вспотел сильно. И тут ноги у него затряслись, вот он железяку странную на землю и брякнул. Подальше, значит, от греха...
И что интересно, ни тебе встряски не последовало, ни гула не послышалось, словно не тяжёлая вещь там грохнулась, а и впрямь палка шлёпнулась: эдак тюк – и всё.
Продышался чуток Буривойка, пот с чела утёр и заявляет хитро:
– Не-ет, меня не проведёшь! Не иначе, тут чародейство какое-то.
Поскрёб он затылок бритый в раздумье, потом очами сверкнул и рукою махнул:
– Ничё-ничё – есть у меня и против чар приёмчик! Применю я супротив палицы силогон тайный, тогда и посмотрим, кто тут дурак.
А сам ноги в стороны расставил, насупился грозно, и принялся воздух в себя носом тянуть да сопеть по-особому. Явахе даже смешно стало, до того отрешённым сделался наш боярин – ну просто замри и замать не смей.
Вот закончил бывший царь дыхательные свои упражнения и руками пред собою вождения, а потом к палице он подскакивает, вновь её крепко ухватывает и... и действительно зримо легче ему то далося – аж над собою взметнуть её удалось. Вскинул он оружие вверх, победно гаркнул, размахнулся им залихватски, – а оно возьми и потащи его назад... Дико забияка неуёмный зарычал, заупирался он отчаянно, пытаясь палицу удержать, засеменил, пятясь, обо что-то споткнулся и... на песочке растянулся.
Все в хохот, вестимо, вдарились, кроме Явана, который, за Буривоем наблюдая, лишь усмехнулся слегка. А тот с земли поднимается и руками разводит. Говорит, что не вышло, язви её в дышло.
Ну а Сильвана-несмеяна больше всех отчего-то умора пробрала. Ржёт он, хохочет, и сам с палицей поиграть хочет.
– Ну куды ты, старпендер, прёшь? – Буривою он рокочет. – Вот кошкин ёж – тут ведь напуском не возьмёшь. Гляди-ка, чубатый, да мотай на ус, как с оружием не испытать конфуза!
Ухватил Сильванище палицу да как взметнёт её над собою! И действительно ведь споро, что было для Буривоя укором.
Повертел великан оружием Явановым и мало ему того показалось: начал он палицу пред собою покручивать да финты с нею отчебучивать. Правда, получалось это у него не шибко ловко, ибо не та у лешака была сноровка, а может и устал громила. Как бы там оно ни было, а подвела его грубая сила. Вертел он железяку, подкидывал и подхватывал – да и уронил её на фиг. И так-то свалилась она неловко – ну прямо на ногу, едрыш твою в корень!
Завопил лешачина не своим голосом и, ноженьку ушибленную прихватив, как пёс побитый заскулил. Ещё и на ножке он заскакал, будто бы в «классики» там играя. Наверное, чёрная полоса у лесовика настала: коварная гора башку ему отбила, а палица Яванова ногу не пощадила.
Ну, тут и сам Яван на ножки встаёт и оружие своё в руки берёт. Да и начинает слегонца им поигрывать, спервоначалу медленно, а потом всё быстрее и быстрее... Над собою да вокруг себя закрутил он её лихо, и сделалось в округе совсем не тихо. Загудело всё, засвистало – железяки и видно не стало. Цирк да и только!
И вдруг одним махом карусель эту Ваня останавливает и палицу в землю втыкает, да друзьям замечает:
– Сия палочка, братья, не простая. И ею лишь тот может управлять, кто с собою совладать способен.
Однако Буривой наглый продолжал Ваню донимать:
– Слухай, Яван, – к нему он пристал, – а давай поборемся слегонца! Никак я не могу поверить, что ты такой зверь. Ну, палочкой своей машешь, а что ты дюжий силач – да не, по виду особо не скажешь.
Ну, делать нечего – бороться, так бороться. Явану-то по барабану... Вот в борцовскую стоечку они встали, сшиблись, схватилися и руками переплелись.
Да тут же свою схватку и завершили, потому что Буривой заорал отбой – закряхтел он да поднял вой.
– Ой-ёй-ёй! – просит. – Осади-ка, сынок! Полегче... Чего-то мне бороться вдруг расхотелось. Не в форме я нынче, ага.
Расцепили они рученьки богатырские, глядь – а у старого бояра полосы сизо-багровые всю кожу исполосовали. Помял его Ваня, ещё как помял-то.
– Н-да... – восклицает восхищённо бывший царь. – Вот теперь мне всё ясно. Ты и вправду, Вань, силач небывалый. Мощь у тебя – ой-ёй-ёй!
– Ладно, хватит заниматься чепухой, – Яван к друзьям обращается. – Не пора ли нам и дале прогуляться, а то до ночи ещё добрый час.
Ну что ж, как вожак скажет, так и ладно. Пошли они мал-помалу. А за скалою, коя пыталась их угробить, сразу же начинался пологий подъём; вверх пришлось плестись им по склону. И топали они весьма долго.
А перед самым концом подъёма Давгур и замечает хитро:
– А ведь ты, Яван Говяда, человек не простой. Ни за что не поверю, что твои подвиги обыкновенному землянину под силу совершить. Да и корова какая-то волшебная, как ты говоришь, тебя родила. Ох и чудные это дела...
Все тогда рассмеялись, да и Яван от всех не отстал.
А потом прищурился он на бывшего падишаха и вот что ему сказал:
– Я человек из плоти и крови. Хотя и рождён, конечно, коровой. А насчёт того, простой я али сложный, лично мне судить невозможно. Может быть, таким каждый должен быть. Ну! Так что я, друзья, возможно лишь первая на Земле ласточка, а прочие попозже подлетят, когда мир в Богову сторону станет меняться.
А как раз в это время поднялись они на гору огроменную. Панораму открывшуюся взорами жадными они окинули, и аж дух у них захватило, ибо разверзлась впереди пропасть зияющая – едва дно у неё было видать. Вдалеке же, за пропастью ужасной, горы дыбились гладкие. Да вроде как из стекла... Ага, точно – стены ровные у них были и острокраие: громоздятся себе, бликами цветными играя и свет в глубину пропуская, словно и не горы то были громадные, а игрушки великаньи.
Н-да – ещё одна преграда отделила их от Чёртова града.
Недолго глядели дружинники на картину ту, и порешили они пивнуть да куснуть. А за ужином Ванюха целое ведро молока вутробил, ибо уж больно сушило его после атлантовых его подвигов. Хотя против Упоева водопития это простым горла промачиванием показалось. Тот-то упивец три бочки пузатых до капли выпил, чем нутро своё горящее слегка побрызгал.
А уж сделалось темновато. Ватажники поудобнее улеглись и опять начали обо всяком балакать: чё нам делать, бают, да как нам быть? Во же любители поговорить!
– Ша, брательники! – подытожил Яваха их рассуждения. – Утро вечера мудренее. Так что всем спать и болтовнёю меня не донимать!
Тут и ночка тёмная настала, и такая вдруг тяжкая охватила Ваню дремота, что начал он во сне метаться и испариною покрываться, а потом и вовсе в жар его бросило: суставы ему закрутило, кости заломило, а мышцы болью схватило. Не прошла для Вани даром с горою боротьба – приболел он даже.
И стали ему в горячке сна бредни странные являться: то чудища некие страшные рожи ему корчили, то внушения, с толку сбивающие, душу ему морочили... Понимал Ваня уголком сознания, что морока ему лишь мнится, но не мог он никак от наваждения сего отбиться.
И тут вдруг новое видение в поле его зрения из тумана появилося, как и прочие ужасное, но такое чёткое и ясное – как словно въяве. Выплывает, значит, из тёмных глубин сна образина невообразимо отвратная, – сама вроде человека, а с виду ну жаба жабой. Морда у неё была огромная да жирная, вся сплошь струпьями и бородавками покрытая; глазёнки премалюсенькие, да ещё мутные и видом беспутные; носяра был расплющенный, окружённый пастищи толстогубой порлукружьем; ну а тело сей зверь имел большое, голое, со складками сала нависшего, мерзкой слизью выпачканное, и кошмарно притом смердящее – для показу ну совсем не годящее.
Вот подваливает мерзейшая эта жабища к остолбеневшему Ване на ножках своих кривеньких, противно квакает, кашляет, чихает и рыгает, тошнотворную вонь из нутра исторгает, – да вдруг к нему скрипуче и обращается:
– Здравствуй, сокол ясный Яван Говяда, очей моих ты отрада!
Аж Яваха назад шатнулся. И такое отвращение им овладело неописуемое, что хотел он было поворотиться да прочь удалиться, но не получилось у него ни шиша. Словно сила какая-то его держала и никуда не давала бежать.
– Ты кто такая, а? – на чудище Яван заорал, рукою от него отгораживаясь. – И откуда, мразь навная, меня знаешь?
А жабища на то усмехнулася, соплищами отсморкнулася, посмотрела на витязя пристально и проскрипела с присвистом:
– Кто я такая, Яван Говяда, о том тебе ведать не надь. Крепче будешь спать, коли меньше будешь знать. А ежели всё узнаешь – покой потеряешь.
– Ты мне, чудище безобразное, загадки тут не загадывай! – рявкнул на жабу Ванька. – А ну-ка стой криво, да говори прямо: кто ты, и как тебя звать! Изволь отвечать!
– Хе-хе! Ну что ж, могу и ответить, Ваня, – уродина глумливо прошамкала. – Я – твоя доброжелательница, а звать меня... Жаба-Ряба.
– И что же тебе, Жаба-Ряба, от меня надобно? – Яван у юда пытает, а сам голову вбок повертает. «Вот же смрад-то! – корёжит он харю. – Крыса дохлая приятнее благоухает».
А уродина вдруг осклабилась:
– Мне-то? Да так... Сильно я хотела с тобой повидаться. Да ещё помочь тебе желала, а то без моей помощи через горы сии не пролезть вам никак, а с моей – чик, и вы тама!
– Это как же ты мне поможешь? – усмехается наш герой. – На себе что ли перенесёшь?
– Не-а. Я тебе чудесную вещь дам – ковёр-самолёт. На нём и перелетишь куда хошь.
Подумал Яваха, чуток помозговал – а, решает, была не была, чем чёрт не шутит.
– Ну а ежели я соглашусь, – промолвил он нехотя, – чем платить должен буду?
Посмотрело на Ванюху чудище, хохотнуло, губищами пожевало, а потом вроде как засмущалося, глазки потупила долу, да вдруг и заявляет наглым образом:
– Хм. Поцелуй меня, Яван Говяда – вот и вся от тебя награда!
У Ванька нашего аж речи дар пропал. Застыл он, словно чурбан, глазищи выпучил, челюсть у него отвисла, а потом закашлялся он сильно, ибо слюною подавился.
А как оклемался слегка, так и заорал благим матом:
– Да ты в своём ли уме, Жабища мерзопакостная?! И как такое в башку тебе пришло? Тьфу! Нахалюга! Знаю я ваши штуки – небось, проказой какой заразишь, али ещё чем похуже. Накося, тварина тухлая – выкуси!
И дулю ей чуть ли не в харю самую ткнул, а потом, поостыв, добавил властно:
– Не тот человек Яван Говяда, чтобы на уловки дешёвые попадаться. Пошла вон! Нам твой ковёр и даром не нужен. Ещё в пропасть на нём ухнешь. Мы и сами куда надо доберёмся...
И намеревался уже оттуда ретироваться и повернулся даже, чтобы прочь отбыть, но тут Жаба-Ряба ему и говорит, да невесело так говорит-то:
– Постой, Яван-витязь, не спеши, да на меня не греши. Не сможешь ты через горы пройти – нету сквозь них пути. Эти горы, Яван, перелететь лишь можно, а пройти их – нельзя.
– Нет – и баста, уродина ты отвратная! – вскипятился сызнова Ванька. – Не возьму я у тебя ковра, хоть тресни – мне заманки ваши вот уже где! Ступай прочь, говорю! Ишь же, образина...
А чудище неожиданно огорчилося, Яванову отповедь услышав: рожа безобразная у неё сморщилась, головища лысая закачалась. Видать, от неудачи своей она заубивалась. «Ишь ты, хухора гадкая, – думает Ванька, – переживает, что одурачить меня не вышло!»
– Ладно, Яван, – прохрипела Жаба-Ряба придушенно. – Так и быть, не нужно мне от тебя поцелуев, пошутила я. Бери мой ковёр даром.
– Тьфу ты, язва! – в сердцах Яваха аж харкнул. – Во привязалася. Не, и нахальная же!.. Слышь ты, Жаба-Ряба, или как там тебя – в последний раз объясняю: ни-че-го мне от те-бя не на-до! Сгинь отсюда, нечисть поганая! Я пошёл... Счастливо оставаться!
Да и развернулся весьма решительно, с трудом, правда, немалым. В кошмарах ведь всегда так. И только хотел он оттуда идти, как вдруг голос знакомый послышался позади:
– Постой, погоди, Яванушка – я же Навьяна!
Как будто громом богатыря бахнуло!
Застыл он на месте, а потом медленно назад поворотился и к юду жабовидному обратился:
– Как Навьяна?! Иль я пьяный? Или мне ты врёшь обманно? Быть того никак не может! В самом деле – эка рожа!..
А уродина усмехнулася криво, сморкнулася вновь сопливо, и головищею покачала понимающе.
– Да, Яван, – согласилась она с сомнениями его оправданными, – трудно тебе будет прежнюю Навьяну во мне увидать, так что смело не верить мне можешь – я тебя не неволю.
– Эх, Ваня милый, – добавила она с болью в голосе, – была я красива, была я пригожа, на богиню была похожа, а ныне... такая вот рожа...
Яван молчал, в собеседницу свою презренную вперив взгляд немигающий, а та, что себя Навьяною назвала, вздохнула печально и в волнении продолжала:
– А помнишь ли, Ванюша, как ты молоко пил в бабкиной избушке, на Земли краюшке? И как ты удивился, меня вместо карги Навихи там увидев? А как мы на планете грёз в лесу пряном с тобою летали, дурманом навьим опоённые да счастьем призрачным упоённые – неужели запямятовал всё, Яванушка? И то, что я тебя в Пекельный град перенести обещала, тоже не помнишь? – А зато я, Ванечка, всё-всёшеньки помню! Вот своё обещание давнишнее я и выполняю – ковром чудесным тебя, Вань, наделяю!
Враз обмяк Яван, речи сии услыхав. Провёл он по глазам своим дланью, словно паутину с них снимая, и почудилось ему даже, будто за образом, ныне отвратным, тенью просквозила красава былая.
Отвечал он тогда Жабе несносной хриплым голосом:
– Помню, Навьяна-краса – всё помню. Ничего из моей памяти не испарилося, ни одно событие не забылося, только... что за беда с тобой приключилася? Где краса твоя величавая? И зачем ты дивный свой мир оставила, а?
Вновь усмехнулась криво когдатошняя красавица писаная, а ныне страшила неописуемая.
– А нету, Ваня, – сказала она, – мира моего благовидного. Да и не вечный он, как выяснилось... Не может быть вечным неистинное. Уж это я усвоила твёрдо... Ну а почему я стала уродкой, так нешто ты не знаешь, ярой смелый, что многие бабы под старость слегка дурнеют и телесами полнеют? Вот и я немного переменилася и не в лучшую, как видишь, сторону. Лет-то мне уж ой сколько!
Тут мерзкая уродка заквакала, забулькала противным голосом, вроде как смехом разразилася, а бока её жирные под склизкой кожей волнами расходилися.
– Постой, Навьяна, не смейся, всё равно я твоей радости мнимой не поверю, – воскликнул нетерпеливо Яван. – Ты мне лучше о своих злоключениях поведай... Да хватит уже паясничать – рассказывай давай!
Прекратила Жаба-Ряба смех жалкий, сопли утёрла и ответствовала так:
– Всё тебе расскажу, Яванушка, ничего не утаю, как бог свят. Спрашивай.
И произошёл меж ними такой разговор:
– А скажи-ка, Навьяна дивная, отчего ты так изменилася, почему в Жабу гадкую превратилася?
– Не по своей воле я в выхухо;лу обратилася – злое чародейство надо мною свершилося.
– А скажи-ка, Навьяна зачарованная, кто посмел над тобою, гордою своею красою, такое лиходейство содеять злое?
– Эх, Ваня, совершила сиё чёрное диво бабка моя родная, карга коварная Навиха.
– Тогда ответь мне, Навьяна-страдалица, за что ведьма на тебя озлобилась? За что ты уродливой стать сподобилась?
– За то, Ваня милый, что я мир свой дивный во прах изничтожила и в битве великой сонм демонов переможила.
– А скажи-ка, Навьяна-бунтарщица, чего ради ты это сделала: своего ли ради хотения – али для высшего вразумления?
– Того ради я это сделала, Ваня, что мир мой был неправедным, и суждено ему было пасть.
– А скажи мне, Навьяна разумная, не жалеешь ли ты о содеянном, да не гложет ли тебя червь сомнения, что всё сделала ты опрометчиво?
– Нет, мой дружок свет Яванушка, ни о чём-то я не печалуюсь: всё что сделала – то и правильно. Ведь хоть ныне я, Вань, и лядащая, но зато, как и ты, настоящая.
А потом подумала она чуток и добавила очень грустно:
– Нет, Ванюша, вру я тебе – жалко мне тех глупцов своевольных, кои на удочку нави попалися и навечно тама осталися. И ещё мне до слёз обидно, что дала я себя бабке окрутить, в пугало меня обратить, ну да уж то на роду мне, видно, написано – по делам крале и награда... Ах, дорогой Ванечка, жалко мне красы своей девичьей – Жаба-Ряба я ныне навеки, и никогда мне не быть человеком! Ах!
Закрыла жабища гадкая лапами корявыми морду свою отвратную и зарыдала так горько и жалостно, что у Явана слеза на глаза набежала.
– Ай да не так, Навьяна дорогая! – голосом молодецким он вскричал. – Ты теперь – человек! Раньше им не была, а теперь – есть!
И подойдя решительным шагом к юдищу безобразному, лапы её грубые от рожи он оторвал и в самые губы несладкие пугало поцеловал.
И только, значит, Яван к страшилиным губищам устами своими чистыми приложился, как в тот же миг его словно током дерябнуло: аж с головы до ног его передёрнуло! Все волоса на теле его дыбом поднялися, глаза чуть с орбит не удрали, а его самого от Жабы назад отбросило и плашмя на землю бросило. И такой гром раскатистый откуда-то раздался, как будто замыкание произошло на электрической станции, а ко всему вдобавок дымина повалил чёрный, и не откуда-нибудь, а из тулова жабьего самого. Так прямо всю её и заволокло клубами крутящимися, словно смерч локальный над нею образовался.
Яваха-то лежит на земельке да на чудо новое глядит оторопело, и видит он вдруг, как чёрные дымные клубы пораскрутились ещё пуще и... стали ввысь подниматься. И такие тут колокольчики сладкозвучные взыграли! Да ещё аромат благоуханный повеял, зловоние из ноздрей выветривая. Ну а смерч загадочный – вжик! – и пропал: в небо взвился вертящеюся змеёю, да там и канул в небытиё.
Глянул Яван на то место, где только что стояла урода нелестная, и аж ахнул он от изумления. Там теперь находилась де;вица! Навьяна то была, кто ж иная и, может быть, не такая видная из себя, какою он её знавал ранее, попроще маленечко, поскромнее, но ставшая супротив давешней куда как милее. Глаза у неё были ясные, щёчки красные, волосы русые, в толстую косу заплетённые, а фигурка ладная и в сарафан облечённая.
– Ну вот, Яванушка, – молвила девушка голоском мелодичным, от прежнего чуток отличным, – и снял ты с души моей заклятие безбожное, бабкой Навихой на меня наложенное! Пропали чары колдовские навеки, и я теперь буду человеком! Смеялась надо мною карга, что не найдётся никого, кто бы осмелился меня поцеловать. А ты вот и нашёлся, Ванюша! И я тебе за то несказанно благодарна, а мне – на белый свет уже пора. Ну а бабки моей тебе ещё долго не придётся опасаться, ибо я её тоже чародейством своим сковала, и не скоро ей освободиться удастся.
Улыбнулась Яванушке остолбенелому милая девушка, в пояс низко ему поклонилася, а потом распрямилась, платочком белым сыну Ра помахала, последнее «прости!» ему сказала, да и пропала, как не бывала – в воздухе, точно дым, растаяла.
– Навьянушка! Куда! Постой! – вскричал Яван судорожно и... проснулся.
Вот лежит он на земельке, в тёмное небо уставившись, а там только-только ярила начала разжигаться. Ох ты, думает он – это же сон был бредовый, всего лишь кошмарный сон, а ощущение было такое, словно наяву всё произошло.
Только... что это? Чует вдруг Ваня, что под головою у него нечто мягкое, навроде тюфяка, подложено. Вскочил он быстро на резвые ножки, глядь – ёж твою в дребадан! – а то ж ковёр, в трубку свёрнутый, оказался. Развернул он его нетерпеливой рукою – мама родная! – что за работа! Весь-превесь великий коврище птицами да бабочками был вышит ладно.
Вот так подарок!
– Подъём, братва! – побудку своим друганам Ванька гаркнул. – В путь-дорожку пора!
А те и так уже попросыпались, вокруг Явахи сгрудились, охают, ахают и чудо-ковёр руками трогают. Что, мол, да как? – Явана вопрошают. А он им: так, мол, и так, – от милой одной мне подарок, ковёр, дескать, самолёт, – пожалуйте, други, в полёт!
Такой вот сюрпризец радостный ватажникам Ваня преподнёс.