Неудачник

               


Всё не могу вспомнить – у Чехова, кажется, где-то мимоходом упоминается некий неудачник, который не выбился в люди исключительно потому, что  в детстве не мог усвоить какое-то мудреное грамматическое правило латинского языка. В итоге гимназии он не кончил, c  университетом пролетел et cetera. Грустная история. Но куда грустней вспоминать мне о моем однокурснике Славе Малове, «славном малом», как мы его дразнили на первом курсе. Только на первом – на второй он так и не перешел. По причине, опять-таки, неуспеваемости.
Нет, Славик наш ни балбесом, ни лентяем не был. Даже напротив. На истфак поступил вполне осознано (а не потому, что был не силен в математике), с самого начала зная, какую тему будет «копать». Его с детства страшно занимали англо-бурские войны. Он ими прямо-таки дышал – как воздухом. Наверное, потому, что его прадед в одной из них поучаствовал добровольцем. На стороне буров, конечно, против англичан. Хотя буры эти тоже хороши. Так вот, увлеченность этими самыми англо-бурскими войнами несколько мешала Славику осваивать прочие предметы. В особенности востоковедение, к которому он не то чтобы был равнодушен, а просто вот некогда было ему штудировать законы Ману, читать о цивилизации Мохенджо-Даро и о государстве Си-ся. Руки не доходили.
Есть такая порода высоколобых студентов – от чрезмерной самостоятельности или самоуверенности они посещают только те лекции, посещать которые, по их мнению, имеет смысл. Славик был из таких. На занятиях по востоковедению он почти не появлялся – просто не считал нужным тратить на это время. Если же и приходил, то лишь для того чтобы раскрыть очередную монографию, со страниц которой тянуло дымом от горящего в огне Трансвааля... А незабвенная наша белокурая бестия Елена Викторовна такого отношения в своему предмету никак не терпела. Не смотря на молодость и веселый нрав, эта доцентка становилась свирепа, как гирканский пес, когда обнаруживала, что тот или иной студент холоден к делу ее жизни. Как если бы он был индифферентен к ней самой. А надо сказать, только каменное сердце могло оставаться в покое, когда эта длинноногая высокогрудая полубогиня входила в аудиторию.
Кстати, о внешности. Мы как-то сразу отметили эту закономерность: специализация преподавателя и его наружность связаны какой-то необъяснимой, почти мистической связью. То ли предмет научного интереса кладет на облик ученого печать изучаемой эпохи, то ли наоборот – изначальная «физика» человека определяет направление его научных исканий. Так или иначе, кто чем занимается, тот так и выглядит. Большой спец по военному коммунизму Федор Петрович Гирин был вылитый комиссар, и даже ходил вечно в кожанке, только что маузера при себе не имел. Профессор Смородинный, преподававший историю античности, имел наружность римского сенатора. Чего стоил один только его квадратный подбородок с ямочкой! Когда он читал лекции о Риме, он и руку воздевал натурально как Цезарь или какой-нибудь Цицерон. Артур Павлович Глечик, который был автором факультетского бестселлера «Феномен русской интеллигенции», являл собою собирательный образ того самого интеллигента, мифу о котором он посвятил все свои труды и дни – бородка – да, да, клинышком, очечки (чуть ли не роговые, а было бы пенсне, носил бы его), но главное – вечно испуганные, беспокойно мечущиеся глаза. Самым же ярким примером научной мимикрии был наш доктор Фауст. Это не кличка, а самая настоящая фамилия главного медиевиста университета. В том, что Николай Сергеевич продал душу Диаволу, сомнений не было. Взамен он получил то, чего жаждал с ранних лет – он жил в средневековой Германии. Нашей же пошлой российской реальности середины 90-х годов прошлого  столетия, он просто не замечал. И даже его знаменитая, вечная куртка-пуховик выглядела на нем, как какой-нибудь жюппон или пурпуэн средневекового горожанина. Помню, Славик нарисовал на него карикатуру: сидит Фауст в кабинете, оплывшая свеча, бутылка, улыбающийся череп на столе, песочные часы, длиннющий профессорский носище уперт в раскрытый манускрипт – всё чин по чину. От его сгорбленной спины до задней стенки тянется паучья сеть, в центре которой – маленький, взъерошенный паучишко с физиономией нашего декана. Рисовал Славка отменно, и с тем же успехом мог пойти учиться куда-нибудь в Мухинское, но англо-бурские войны бушевали у него внутри…
Когда я вспоминаю наших преподавателей, мне так и хочется воскликнуть: «Vivat, akademia! Vivant, professores!». И как было не выучить историю наполеоновских походов, если преподавал ее маленький, пухлый, с проплешиной человек, вечно закладывавший левую руку за полу воображаемого мундира, в правую сгибавший за спиной и ходивший взад-вперед, будто обдумывая положение на флангах где-нибудь близ Прейсиш-Эйлау. Правда, ни фамилии, ни имени-отчесвта его я не помню. Потому что кличка Бонапарт давно оттеснила их в черные углы памяти. Его Славка тоже увековечил – разумеется, в простреленной наполеоновской треуголке, сидящим на простреленном же барабане…
Но Елена Викторовна была в этом почтенном ряду редким исключением. При такой одержимости Древним Востоком ей следовало бы быть черноволосой и смуглой, как Суламифь, звенеть амулетами и носить пестрые одежды, но всё в этой женщине было совсем наоборот, а именно так, как если бы ее научные интересы витали среди скал и фьордов, над оскаленными головами драккаров, устремленных на просторы Истории.
- Брунгильда! – первое, что сказал наш Славный Малый, когда эта валькирия влетела в аудиторию, и она как будто услышала это, с высоты своего гордого полета метнув в Славика две голубые молнии. Она проплыла к кафедре в длинной, почти до колен кольчуге из грубой шерсти, неся на голове островерхий кожаный шлем с меховой опушкой, из-под которого на плечи ее обрушивались, как струи сказочного Рейна, тяжелые золотые волны волос.
- Лорелея, - добавил очарованный Славик, который в нее тогда почти влюбился.
И всё-таки был у него магнит попритягательней – англо-бурские войны, чего она ему и не простила.
На лекциях Викторовна была веселой и совсем не занудной, в отличие от своей коллеги Роксаны Араратовны, специалистке по Корану, с аппетитом питавшейся нашей ненавистью к ней, требовавшей от нас бесконечные рефераты, за что и поплатилась своим фантастическим отчеством. В отличие от Рефератовны и иже с ней, Елена свет Викторовна  никакой клички не получила, хотя, если бы она, скажем, преподавала нам античность, от титула Елены Троянской ей было бы не отвертеться. Вспоминая об этой женщине, я думаю, что у Славика Малова была на редкость красивая смерть – ведь это она, Елена Викторовна, убила его.
Он трижды сдавал ей историю Средневекового Востока, он даже прочитал какой-то учебник, но раз за разом она находила в его познаниях пробелы, которые были бы простительны кому угодно, но только не ему, Славику Малову, который однажды сам произнес себе приговор, откровенно сказав ей после первой двойки: «Мне ваш предмет интересен лишь постольку, поскольку по нему необходимо сдать экзамен». Оскорбленная красавица легче простила бы ему отсутствие интереса к ней самой. «У меня предчувствие, что сдать этот экзамен вам не удастся», - ответила она. И предчувствие ее не обмануло. Наш Славный Малый трижды провалился и был отчислен. Дальнейшей его судьбой занялся райвоенкомат, который заставил-таки моего упрямого однокурсника вплотную познакомиться со Средневековым Востоком.

Не хочу гадать, как именно он умер. Надеюсь, что быстро – скажем, от пули снайпера. Хотя рассказывают другое.

Чувство юмора, надо сказать, он сохранял до конца, и в последнем письме оттуда завещал нам хорошо учиться: «Оказывается, успеваемость – дело жизненно важное. Да хранит вас Аллах!». Нас – тех, кто предмет сдал, Аллах (тьфу-тьфу) хранит. Хранит и нашу Брунгильду. Она почти не изменилась, выглядит так же здорово, хотя ей уже к сорока. Что и говорить, красивая женщина, залюбуешься.