- У них такая любовь! – говорили про них.
Про него – красавца Никиту, молодого дирижера симфонического оркестра, и про неё – Галину, аккуратненькую, голубоглазую хохотушку, всегда умевшую хорошо одеться и подать себя. Своего Никиту – Ника - она боготворила еще со школьной скамьи, и сумела-таки привлечь к себе его серьезное внимание, невзирая на жестокую конкуренцию. Вокруг него уже с пятнадцати лет хороводилось несметное количество девушек разного возраста и сорта – еще бы! Метр восемьдесят, фигура как у Сталлоне, а взгляд… Как будто в теплое южное море окунаешься, во время отпуска. И пусть без большого рвения, без фанатизма, но сделал он ей предложение после второго курса, на что она без всяких раздумий ответила положительно. И сияние ее глаз позволило бы наверное, сэкономить на освещении доброй половины города, то есть, на уличных фонарях. Если бы кто догадался использовать этот нетрадицонный источник энергии. Биофотоны, так сказать. Число которых от любви разделенной в тысячи раз прибавляется...
Обо всем этом Галя помнила постоянно, каким-то нижне-грунтовым слоем памяти, затылком что ли. Как шли они, взявшись за руки с Ником, по пропахшим черемухой и какой-то еще бузиной переулкам и по шаткому мостику над узенькой речушкой – объявиться и поделиться матримониальной своей новостью к бабушке Ника. Родители-то далеко – на Севере, так что она, бабуля, должна и благословить чудную парочку – на долгую и счастливую жизнь. И Галя чувствовала тогда сильной своей интуицией, что только так и будет у них с Никитой, только счастье - сплошное и вечное. Чуяла, вопреки брошенной тогда в процессе помолвки бабушкой фразе: «Смотри, девочка, красивый муж – не твой муж». Какая банальность – подумала в ответ Галя, но вслух промолчала.
Помнила, но сейчас надо помнить и другое:
- Так, памперсы раз, пипетку два, физраствор для инъекций три, салфетки гигиенические – это в аптеке. А в продуктовом – как всегда, кефир, сметана для сырников – он любит, боржоми, курицу и свежего тостерного хлеба… Дальше завернуть в книжный – какую-нибудь новинку легкого жанра, но без ужасов, волновать его нельзя… Может, журналов свежих, типа «Караван историй»… Посмотрим в общем. Она энергично цокала каблуками по непокрытому снегом асфальту, легко неся сумку с покупками, времени терять не стоит, ведь он её так ждёт…
………………………
…А любовь, конечно, была. Без сомнения, была. Но имела своеобразие. И проистекало оно из умопомрачительного обаяния Ника плюс его частых, профессионально необходимых поездок. И всего того, что им сопутствовало. То есть, встречалось по пути. Не то чтобы он стремился к левакам, отнюдь. Но он просто не имел права обидеть влюблявшихся в него – иногда насмерть – особ женского пола. Эти ягоды разной спелости и размеров буквально висли на Нику гроздьями. И популярность талантливого дирижера этому немало способствовала. Надо было видеть, как вздымал он свои прекрасной лепки смугловатые кисти, всматривался из-под писаных бровей в одному ему ведомую, светлую и гармоническую даль, и замирало всё вокруг – и оркестранты, и слушатели в зале, и всё-всё чутко-ждущее пространство на много миль вокруг. Ни дать ни взять, как перед сотворением вселенной…
Ник знал свою силу – спокойную, питающуюся глубинно-корневой музыкой, текущей на дне его на диво устроенного пропорционального организма. Пропорционального во всем, кроме бесконечного числа мини-романов. Для их маленькой семьи с Галиной дисбаланс складывался явный: у неё только он один, а у него – космос звезд. Звездочек, вспыхивающих то и дело на жизненном горизонте молодого музыканта. Чаще всего безымянных и безадресных, но Галине разве легче от этого? Страдания ее равнялись этой звездной бесконечности. Командировки, концерты, конкурсы… Поначалу Галя еще каждый раз надеялась, что это последнее и окончательное возвращение блудного мужа. Но ложным надеждам положено сгорать. Галя поняла, что свободного времени – в смысле свободного от мужа – у неё будет ой как много. Навалом! И вся ее жизнь превратилась в желейно-тягучую массу – под названием ожидание. Да если бы просто ожидание в чистом виде! Нет, в этом липком студне почти сразу после свадьбы появились примеси и инородные включения, а именно: слухи и сплетни о новых увлечениях Никиты. А также ароматы женских духов-феромонов после его отлучек, связанных с его творческой работой.
Он пробовал отшучиваться, мол, Галчонок, ты же знаешь, «разнообразие – признак культуры», а на вопрос, кто эти женщины, названивающие тебе по телефону, отвечал с улыбкой: это, мол, всего лишь тени иных реальностей. После таких шуток с Галиной случались истерики. И шутил он потом всё реже. Только улыбался беспомощно и разводил своими большими руками…
Однако сильной женщине не пристало сдаваться. Ишь, изуверство какое: разнообразие - признак культуры… И следуя этому принципу, средства борьбы за любимого мужа она тоже использовала самые разнообразные – от экстрасенсорики и неудачной учебы в аспирантуре до прямого указывания мужу на дверь. Правда, это плохо помогало. А точнее, совершенно не избавляло её от пытки – воображаемых пылких объятий Никиты с юными и наглыми красавицами. Сердце разрывалось кусочками как дряхлый лоскут когда-то цветной, нарядной материи, призванной служить красоте и гармонии. И так быстро истлевшей… Потому что не нужна эта материя оказалась, лишняя она в картине мира. Или ее слишком много? Нужен-то был, видно, всего лишь крошечный кусочек, фрагмент. А у неё, Галина, - вон сколько – километры алой, живой, переливающейся ткани… Куда ее девать? Кому предложить? Кого в неё, в теплую-бархатную заворачивать? Детей у них с Ником не случилось. И об этом не будем - табу…
...........
Вот, через дорогу от универсама фитнес-центр, куда она бегала в пустые вечера с двойной целью – улучшить форму склонного к полноте тела и отвлечь себя от мучительных мыслей. Галя поглядела на стеклянные окна с красивой подсветкой. Он и сейчас работает. Только ей там бывать теперь абсолютно некогда. Потому что ждать ей теперь и скучать незачем – всё при ней… Главное сокровище всей её тридцатисемилетней жизни.
Она решила еще заскочить по дороге домой в сбербанк – заплатить за их большую квартиру. Почти шесть тысяч, вынь да положь. Почти половина Никиного пособия по инвалидности. Ну ничего, по большому счету, это такие мелочи – деньги. Просто средства для жизни. А жизнь это любовь. От этого тезиса Галя не откажется никогда.
............
Она уже подошла к своему подъезду и, привычно манипулируя ключами-сумками и уже изрядно вспотев, вспомнила, как однажды в этом тамбуре она встретилась с какой-то фанаткой собственного мужа, дежурившей исправно второй месяц под окнами кумира. Галя помнит ее диковато-блестящие глаза на совсем юном лице, помнит глухую боль в груди от этого взгляда – одержимого, победоносного: мол, всё равно я своего добьюсь и никто мне не помеха…
Нет, Галина никогда не опускалась до оскорблений этих девиц, хотя порой до одури хотелось обматерить их всеми нецензурными словами, известными ей, девочке из хорошей семьи. Чаще всего её оружием было ехидство и, как ей казалось, убийственная ирония: «может, зайдёте погреться? Или чайку?» Но давалось такое самообладание немалой ценой – потом ревела по-белужьи, опухала до безобразия. А вечером надо было всё же иметь привлекательный вид. Как средство непрестанной борьбы за Ника, Галя и стол со свечами накрывать пробовала, и музыку изучала, то есть, её историю, биографии композиторов, ну всё, буквально всё делала. И, конечно, ходила на его концерты, что было сравнимо с пыткой на горящих углях. Ей казалось, что на неё устремлялись любопытные и оценивающие взоры со всех сторон. И сидя в первом ряду, первоклассно ухоженная с пальчиков ног до золотистых завитков на темени, она каменела с каждой минутой и нотой и думала об одном – ну почему во время симфонических концертов в зале не принято гасить свет?!
- Однако хватит воспоминаний! Ник, наверное, заждался, её милый, беспомощный Ник… И она счастлива, что он ее ждет, что она так нужна ему... Где теперь его пассии, где они, эти музы и феи?! А он отныне принадлежит ей и только ей - навсегда... Они будут слушать его любимые симфонии, она почитает вслух Чехова или Моэма - вот счастье!
И всё-таки еще одна картина из прошлой жизни всплыла, больно царапнув под ложечкой её, уже на пороге квартиры, в полуосвещенной прихожей. В тот вечер ей было особенно плохо. Днем в парикмахерской она показалась себе такой постаревшей, с морщинами в углах истончившихся губ, нездорово-бледной. «Вот до чего он меня довёл!» - внезапно вспыхнувшая злость обожгла ее нутро. Как стакан неразбавленного виски… А «он» снова где-то задерживался, и Галя не могла отойти от запорошенного окна, невидяще глядя на предновогодние огни города, в очередной раз похитившего у неё мужа. Не включая свет, она открыла бар, бутылка «Джонни Уокера» стояла в первом ряду. Потом она наливала себе виски в широкий стакан, а потом уже и чашку – во что попадется, и спазматически пила, пила, глотала спасительное пойло...
Она смутно помнит прочие подробности того вечера. Помнит, что отчего-то надо было как можно более цепко держаться за стакан, так цепко, будто это ее единственная реальная палочка, главная ось жизни, рука надежного друга и спасителя. Вырвать стакан не смог из ее стиснутой ладони и пришедший заполночь Ник. Он влетел радостный – оказывается, в этот день решался вопрос о его выдвижении на международный конкурс. И решился он положительно. Ну и надо было проставиться, понятно же. По дороге он успел-таки заскочить в «Галери Лафайет» - подобие парижского элитного магазина, отоваривавшего страждущую публику до самой ночи и купил Галчонку ее любимые "Кензо". Но Галя уже ничего не воспринимала – неузнаваемо белыми глазами она впилась в одну точку – съехавший набок галстук Ника. Одной рукой она сжимала стакан, а другой – со скрюченными малиновыми ногтями тянулась к горлу мужа. Коробкой духов, протянутой ей застенчиво ёжившимся Ником, она с силой запустила в овальное зеркало прихожей.
- Будь ты проклят! - голос – жуткий, утробный, совсем не ее голос, взвился до лепного потолка и, словно отразившись от него, сорвался, превратившись в шипение. Ник вздрогнул. Кажется, она дернулась к входной, а потом к балконной двери, но Ник удержал ее, бьющуюся в дрожи от ненависти и слабости, и затолкал в ванную. Кажется, у нее была рвота… И синяки на предплечьях...
После этой ее выходки Ник исправно являлся домой в положенное время, но говорили они друг с другом только по делу. Будешь ужинать? Да, спасибо. Съездим на рынок? Непременно.
А через полтора месяца, в самом начале весны, в машине Ника отказали тормоза – порвалось там в них что-то. Галя в этом ничего не смыслит, не водила… Черепно-мозговая с неутешительным прогнозом. Но ведь жив!
....................
"Быстрей, быстрей!" – сбросить шубу, включить газ – поставить бульон, глянуть на себя – как выгляжу? Он ведь всё понимает, хоть и не говорит. Плачет иногда, как ребенок, и Галя всё отдаст, всю свою горячую кровь за эту его слезинку на отекшем лице… К нему, к нему!... Обнять, накормить, сделать массаж, перестелить поудобнее постель и кресло… Он видит, как она старается. Он благодарен ей... Лишь однажды Гале показалось, что в потускневших глазах Ника мелькнул огонёк. И он совсем не был добрым… На секунду ей стало жутковато. Но скорее всего, это показалось – видно, свет лампы упал неудачно.
Вечером, делая влажную уборку, Галина решила перебрать бумаги и книги на полках. Один из блокнотов упал и раскрылся сам.
«Любовь недоказуема, как Бог» – попалась ей на глаза строчка из начатого Ником стихотворения. Он иногда пробовал их сочинять. Когда еще мог писать и ходить. И дирижировать…
"Господи, да он же всегда любил только меня, одну меня! Ну еще музыку..." - вдруг дошло до Галины. Такая простая, такая всеосветляющая истина...
Грудь стиснуло, глаза намокли и перестали видеть. И уложив мужа, она еще долго-долго не спала. Ее странно лихорадило - она то натягивала на себя, то сбрасывала пуховое одеяло. Она словно поджаривалась откуда-то снизу, из-под земли...
А ночью ей приснилось, что Ник встал на свои не ходячие уже второй год ноги, подошел к ней и зловещим, почему-то оглушительным шепотом произнес прямо в ухо:
- В том, что случилось со мной, виновата ты - твоё проклятие!
Галина замерла, онемев напрочь.
А Ник продолжил:
- Сними его с меня и я буду здоров. Ты должна это сделать, если любишь меня.
Вся в липком поту, женщина очнулась. Мираж рассеялся.
Но счастье её, с таким трудом добытое, тяжелое, искалеченное, и тем не менее, настоящее, личное, никому возможно не понятное, счастье - было нарушено.
"Что же мне делать?" - вопрос висел теперь все время рядом, как дамоклов меч, как устойчивый дым какого-то омерзительного табака. Кстати, она опять закурила - как в те времена животной ревности и волчьей тоски от разлук с Ником. От его измен - реальных или всё же предполагаемых? Как же она могла проклясть его, любимого, единственного?!Кто говорил ее устами в тот злополучный вечер? Надо пойти и поговорить со священником местной церкви. Что сделать, чтобы снять проклятие? Да, надо. Надо... Но хочет ли она, Галя, чтобы вернулась та жизнь, тот Ник, который не мог принадлежать ей целиком? О нет, только не это...
Так прошла неделя, затем еще одна. Всходили и гасли почти не видимые зимние звёзды, падал на городскую измученную землю обычный снег, соблюдался режим больного. А где-то подспудно уже назревала новая почка, еще только намёк на будущее, еще только смутный образ грядущей жизни...
Предлагаю оставить их - Галю и Ника в покое. Опустить занавес. Предлагаю поверить, что она, эта маленькая женщина, найдет ответ на свои мучительные вопросы. Конечно, найдёт. Если любит...
И будет жить этими ответами - после его смерти через год.
- Прости меня, Господи! за то, что натворила, желая присвоить...