Лёня заболел свинкой, заразился от сына. Как всегда в таком возрасте — осложнение, опухло яичко. Белеет уже шесть дней, и улучшения нет.
Просидел у него три часа. Несмотря на тяжелое состояние, он по-прежнему много говорит. Даже повторяется: о наболевшем, о чем больше ни с кем не поговоришь. Что составлял служебную записку от имени начальника, и тот всё не решался подписать свое же распоряжение о перестановке оборудования, в результате чего резко повышается производительность. Но три месяца все теребили Леню, чтобы он подтолкнул начальника производства поставить подпись под своим распоряжением, и его же не пускали к начальнику, мол, не того уровня, чтобы разговаривать с начальством такого ранга.
— Как можно говорить о более серьёзных делах, если в столь малых столько волокиты и бюрократии, боязни ответственности!? — воскликнул он.
Выйдя от него, встретился с Сергеем Аршиновым, который через секунду сказал:
— А ты здорово постарел за год. Знаешь, неприятно говорить, но ты здорово сдал.
У меня было такое ощущение, словно ему было приятно это говорить. Иначе его понять нельзя, сам он принялся жаловаться, что замучил остеохондроз, ничего не помогает. Я не стал ему говорить, что он тоже плохо выглядит, вернее, он никогда хорошо не выглядел, потому что любит выпивать, а от этого лицо не будет молодым. Но, все же, его слова меня задели, не очень-то приятно, когда напоминают, что ты не молодеешь, а стареешь, что даже посторонние об этом вынуждены говорить.
Ай-яй-яй, а ещё поэт, такая нетактичность.
— Года, Сережа, — миролюбиво проговорил я, что ж еще можно сказать? — Сколько тебе? На год старше.
Невысказанная мысль ясно чувствовалась: а выглядишь хуже меня. Настроение у него было веселое, без обычной угрюмости, озабоченности, вероятно, потому что выходил из кафе "Юность", где принял дозу, если не в долг, и не угостили. Значит, разбогател на гонорары, последнее время его стали часто печатать.
На следующий день, в воскресенье, вышел с утра на работу, сел в бригаде, как было договорено с Пихтовниковым. Он пришел и, не заходя в бригаду, начал работать на диске, а я сидел и ждал, когда он придет, и уже думал, что его не будет, и придется идти домой, зря встал утром, потерял столько часов, за пустой выход мне не поставят рабочий день. Прошелся по бригаде и увидел его.
— Вы же сказали, что, придете раньше, — упрекнул он.
— Я уже целый час сижу за столом.
— Ну, можете сидеть и дальше, — съязвил он.
Я промолчал, то ли мы не поняли друг друга, то ли он не захотел меня понять, решил хоть чем-то уколоть. Он-то знал, что меня прочат в бригадиры, на место, которое считал своим. А я не подозревал, что за моей спиной идёт закулисная игра по укрощению зазнавшегося бригадира, которого легко заменить пришлым. Меня подставляли, а я и не догадывался.
Работы даже для одного не было, и я не понимал, зачем меня вывели в воскресенье? Он, хоть что-то делал, отрезал планки, примерял, а я ходил за ним следом, не очень ловко чувствуя себя при этом. Препротивнейшее чувство, когда нечего делать. Но через это надо пройти, иначе я не буду знать, чем они занимаются на воскресном ремонте. Сварщика прождали до двух часов, за полчаса он всё заварил, и мы поспешили домой.
Я пообедал и пошел к Лене, захватив обещанного Вересаева и журнал "Юность", взял лимон и две шоколадки детям. Его жена Наташа растерялась, когда я позвонил:
— Леня спит, сделали укол димедрола. Вчера "скорая" приезжала, хотели увезти в инфекционную, но он не захотел. В это же время и терапевт пришла, увидела "скорую" и сразу ушла, вы уж сами тут разбирайтесь. И ничего не посоветовала, что и как делать, чем лечить. Сама делаю уколы пенициллина.
86 год. 24 марта. В некоторых колхозах председатели живут в городе, и каждый день ездят на работу в персональной машине, благо, бензин за государственный счет. Впрочем, не каждый день ездят, а лишь когда есть желание провести время отдыха на даче, которая расположена в живописном местечке. Колхозники предоставлены сами себе.
Жизнь течет ни шалко, ни валко, а чаще — всё валится, и иногда председателя просят покинуть развалившееся кресло, чтобы пересадить в кресло подоходнее. И это все творится сейчас, об этом напечатано в одном из толстых журналов, когда все вокруг говорят об ускорении, и смотрят друг на друга, как это он будет ускоряться? Получается одна говорильня, когда все кричат, а дело стоит. Громкий пшик.
Никто не захочет уходить из своего тела, чтобы свой мозг поместить в другую черепную коробку. Продолжение жизни в другом теле — это самообман. Новое сознание будет думать, что оно и есть, истинное, мол, переселилось, А что ему, бедному, остается делать? Умирать снова не хочется. Если допустить, что оно не прежнее, а совершенно другое, даже хотя бы сознанием, что отныне он может просуществовать века, до тех пор, пока не надоест. А жизнь надоедает только больным.
Мерзкое только продолжается, ничего не меняется. От газет веет затхлостью и скукой, противно читать одно и то же. Может быть, это ощущение старости, когда чувствуется скоротечность времени, и те изменения, которые произойдут за пять лет, кажутся такими незначительными, словно всё вокруг застыло, а ты продолжаешь жить.
Не верю, что жизнь может измениться к лучшему. Развращенная империя и развратные люди, которые во всем разуверились, и для них нет ничего святого. Отсюда и кризис литературы, в хороших героев не веришь, видна их фальшь, неестественность. Все изолгались. Все в точности как в книге Пикуля "На задворках империи", все благие намерения тонут в...
Среди ребят особенно нравится Сергей Подуруев, учится на четвертом курсе в политехническом институте, язык хорошо подвешен, любит поговорить. Симпатичен, выглядит моложе своих 27 лет, курит, редко выпивает, живет с родителями. В 17 лет был в геологоразведке и от простуды заболел полиартритом. Долго не могли установить правильный диагноз, не верили, что такой молодой может заболеть старческой болезнью. В регистратуре даже отказались записать на прием к врачу, узнав, что он из ПТУ:
— Много вас отлынщиков здесь ходят, только и мечтаете, как убежать от занятий. Иди отсюда, знаю я вас симулянтов.
Медсестра снова направила в больницу, там терапевт послала к хирургу, мол, может быть, растяжение, вывих, тот же отправил к травматологу, который посоветовал компресс на больную ногу. Это только ухудшило состояние. На следующий день он, вообще, не смог подняться, высокая температура. Приехала скорая. В субботу был только дежурный врач, который не назначал никакого лечения. Во время сна пошла кровь носом, много крови проглотил. По совету сестры сплюнул — изо рта потекла обильная кровь. М/с испугалась, вызвала врачей и дала телеграмму родителям о тяжелом состоянии сына.
Лечили полгода, потом посоветовали ехать домой, выписав рецепт на лекарство, мол, дома выкупить из аптеки, но лекарство оказалось дефицитным и выдавалось по большему блату, за переплату, и за себестоимость не хотели продавать. Лишь после письма в Москву из соседней аптеки пришла заведующая и стала винить неопытную аптекаршу, которая, мол, не знала, что такое лекарство у них есть. Но Сергей уже был в Крыму в санатории, где его хорошо подлечили, что даже он пошел в армию, и болезнь его там не беспокоила.
Сейчас иногда дает знать. Походка у него своеобразная, такая, когда ноги болят, и стараешься давать на них нагрузку поменьше. Недавно был в Ленинграде по путевке, там познакомился со сверстницей, вернее, на два года старше, и сын десяти лет. Договорились, что она приедет на смотрины, но на восьмое марта не смогла достать билеты, или может быть, поняли оба, что ни он ни она не смогут оставить своих старых родителей даже ради счастливой жизни. Она сказала ему, что если он приедет, купит ему машину. Она из состоятельной, богатой семьи.
Наш генеральный директор Исаков на встрече с рабочими сказал, чтобы не ждали увеличения количества мяса в ближайшие годы, мол, не откуда ему взяться. По крайней мере, честное заявление.
Горбачев, в интервью алжирскому журналу заявил, что у нас всё хорошо, а наша самокритичность нужна лишь для того, чтобы было еще лучше. Кого он обманывал? У него самого, действительно, всё хорошо, стал царьком.
4 апреля. Сергей Аршинов на последней встрече прочитал поэму «Графоманы», описав наше объединение во главе с полнейшей бездарностью, у которой в Москве вышла книжка, про корифеев, которые несут чушь с умным видом, про трех своих друзей, один из которых сказал:
— Серега, у тебя талант от бога. Пиши!
Валя улыбнулась, сделала вид, что не обиделась, но не отказала в удовольствии пройтись насчет друга, который увидел талант от бога. Я лишь в очередной раз поразился подлости человеческой натуры. Что ему сделала Валя, что он так её унижает? Про корифеев я с ним согласен. Получается, что он один среди нас — красное солнышко, а все вокруг бездари. В приличном обществе за это рыло мылят, а мы утёрлись, словно так и нужно.
Виктор Толстов, как всегда, прочитал безграмотные и бескультурные стихи, и лишь сейчас ему сказали правду. Может быть, под впечатлением слов Аршинова, подумали что он, может быть, в какой-то степени и прав. Виктор растеряно молчал, он привык к похвалам. А я подумал, что и через десять лет он будет приносить точно такие же стихи.
В Кудряшове я разочаровался, умный парень, но пошляк, и не замечает этого, ему кажется, что вокруг все, точно так же, как и он, заряжены сексуальной аурой, и думают только об одном.
Валя лишь смущенно останавливает, упрекает, или отмалчивается, вместо того, чтобы хотя бы один раз отчитать, как следует. В последнем рассказе он что-то сравнил со струящейся мочой. Любит сальности, фривольности, пикантные подробности, и оживляется, если услышит подобное. Носит бородку, усы, придающие ему благообразность и значительность. Недоволен женой и супружеской жизнью, от этого и идет все его отношение к женщинам, презрительное. Как-то связан с людьми, которые имеют доступ, или знают, что творится в литературных и прочих кругах столицы.
У Аршинова прибавилось уверенности, не замечает, что начал поучать таким же тоном, как высмеиваемые им же корифеи в лице Рассадина. В конце вечера, когда все уже поднялись с мест, и никто никого не слушал, он, не обращаясь ни к кому, сказал, что у него будет публикация в "Смене", и еще где-то.
А когда Павлик, полчаса назад, сел на своего конька, как обычно долго и пространно говорил о стихах, которые не стоили и выеденного яйца, он сделал строгое замечание:
— Нечего так долго о пустяке говорить.
Павлик не возразил, лишь вякнул:
— Попробуй ты сказать, лучше.
Слушать Павла одно мучение, это пережевывание жвачки, обычно я едва сдерживаюсь, чтобы не упрекнуть в многословии. Ругаю себя за хождение сюда, в такую пустопорожнюю болтовню, и стыдно останавливать человека, когда все его слушают с таким вниманием, и никто не раздражается, а я, как институтка.
К моему удивлению, пришел Николай Соболев, немного постарел за те пять лет, что не ходил. Молчаливый, отстраненный. Валя попробовала втянуть его в дискуссию, но он не поддался, весь вечер промолчал. Я уж было думал, что он навсегда скрылся с нашего горизонта, так сильна была его обида, что не дали премию на последнем конкурсе. И на перерыве он ни к кому не подошел, сел в отдалении.
Я подошел к нему с приветливой улыбкой, протянул руку:
— Давно тебя не видно было. Много написал?
— Нет. Но кое-что есть. Вообще-то надо приходить, а то перестал улавливать смысл. Все говорят, а я ничего не могу понять.
Когда подходил, он смотрел на меня, словно, не зная меня, и не понимая, зачем я подхожу. Пожав руку, все же выдавил некое подобие улыбки. Видя его отрешенность и не желание дружески разговаривать, я скоро поднялся и ушел, под предлогом, что перерыв закончился.
Пришел полковник лет 50-ти. Когда Валя спросила его мнение о прочитанных стихах, он, не зная, что имеет право не говорить, а так как все что-то излагали, он подумал, что должен высказаться, хотя ему и нечего было говорить, лишь стандартные, расхожие фразы из воинского лексикона. И сразу стало ясно, какого творчества от него можно ожидать.
И стал он мне неинтересен, хотя и шел на контакт, поглядывал выжидающе. Но мне до того надоели пустые разговоры, что я сразу уходил, стоило Вале сказать, что вечер окончен. Пожалуй, и моя болезнь дает знать, хочется скорее домой, не то что раньше, когда оставался и прислушивался к разным разговорам.
Почему-то ни с кем не получается хорошего контакта. С Кудряшовым, да и со всеми не сошелся потому, что не пью, а они и не мыслят общение без водки. С Леней интересно поговорить, но и он страдает недержанием речи, слышит только себя, обижен на всех женщин, нет, среди них ни одной порядочной, ненавидит тещу, и, кажется, психически болен. Любит поговорить о своей смерти, мол, надоело жить. Женат вторым браком. На первой женился по глупости.
После работы ходили в цех 15/3 на стройку. Делали глупую работу, счищали снег с дороги, который через два дня сам растает. Нас десять человек, работали полчаса, дали справку, что каждый проработал по 4 часа. Щедрость не из своего кармана. Никому ничего не стоит, так как бескорыстная с обеих сторон, мы ничего не получаем за свой труд, и государство, точно так же, ничего не получает, отсюда и такое отношение. Формальность.
Йог проглатывает семь метров бинта, чтобы очистить свои внутренности, и доволен собой. Ему невдомек, что это совершенно бесполезная процедура, если не вредная. Та слизь, которую он вытаскивает, неприглядная, кажущаяся ненужной и вредной, на самом деле, необходима для переваривания пищи. Вот так и верующие, каждый верит в своего бога, не думая, что с таким же успехом можно и не верить.
Прошла неделя ВАЗа на ВДНХ. Стали ждать приезда Лигачева, поговаривали даже о Горбачеве, но это уже маловероятно. Навели порядок в городе, подобрали бумаги с улиц, очистили снег с тротуаров и даже с газонов, перекрасили будки остановок, хотя они в этом и не нуждались, недавно ставили, год-два назад. Мальчишки тут же разрисовали их пальцем. Похоже, весна будет ранней, если не похолодает. Давно не бегал.
Почему-то вспомнился летний день на волнорезных камнях, не доезжая Махинджаури. Я, Славка и Сергей. Я далеко заплыл в чистейшей воде, зеленого цвета, вероятно, от отражающейся зеленой горы, а ребята ждали на камнях, потом я втянул в состязание Славку на приседания. Он сделал 25 и выдохся. Я сделал в два раза больше, так как перед этим несколько дней приседал. И это с моей стороны было не совсем честно. В детстве он был сильнее меня.
17 апреля. Куйбышевское телевидение показало, как они проверяли работу мастерских телевизоров. В полностью отлаженном и исправленном телевизор заменили 10-копеечное сопротивление на неисправное. Указали неисправным — блок смещения, который, на самом деле был исправен.
Счет получили на 24 рублей, включая и стоимость блока сопротивлений, и чистку от пыли, которой не было, так как телевизор часто протирали на студии. Когда мастера уличили во лжи, он сослался на неисправность осциллографа, который при проверке оказался исправным.
На встречу с местными литераторами приехали Геннадий Касмынин и Борис Сиротин, оба любят поговорить, а Сиротин всё нас спрашивал:
— Понятно ли вам то, о чем я говорю? Конечно, это всё сложно, не все могут понять.
Словно все перед ним придурки, а он гений мудрости. И это признанный поэт?!
В конце вечера Валя сделала скорбную мину:
— У меня очень печальный день.
Я было подумал, что у нее кто-то умер из близких родных, и участливо спросил:
— В чем дело?
Оказалось, что Сиротин привез сигнальный экземпляр ее книги; и она расстроилась из-за включенных стихов. Странно, зачем же тогда она давала их, чтобы печатали? Не пришлось бы расстраиваться. Скорей всего, это игра, чтобы отвести от себя зависть корифеев, которые и без того постоянно злословят по ее адресу, вот она и решила, хотя бы так снизить зависть.
На самом же деле она очень рада выходу книги. Корифеи говорят, будто в Москве она хлопочет за Валентину Макарову, под псевдонимом которым и печатается. Не знаю, насколько это верно?
Касмынин и Сиротин уничтожающе отозвались об Олеге Шестинском и Деменьтьеве, мол, и за поэтов их не считают. Насколько этично втягивать в свои столичные дрязги провинциальных поэтов, которые полностью от них зависят?
Слушали стихи Сергея Лейбграда. Худой, застенчивый и молчаливый.
Кто бы подумал, что с 2005 года он станет телеведущим на Самарском телевидении, с видом знатока критиковать и обсуждать действия внешнеполитической жизни, то есть говорить то, что до него уже сказали ведущие главных каналов. Потом станет футбольным телеведущим. Вид болезненного еврея. Круги под глазами. Почки плохо работают?
Сначала выступили Воронцов, Рассадин. Аршинов предпочел отмолчаться. Я сказал:
— Мне стихи понравились. И ещё, мне подумалось, что в них есть то, что так не хватает Виктору Толстову. Я имею в виду культуру речи, стиля.
Они же, почему-то подумали, что я призываю Виктора учиться у Сергея. После нашей благожелательной критики, и они не осмелились сказать, что стихи плохие, признали, что у автора есть способности, которые нужно развивать. Про талант, мол, говорить рано.
Леня опоздал, на обсуждение пришел. И, когда Касмынин подвел итог всем выступлениям, он горячо попросил слова. Всем показалось, что он сейчас скажет нечто значительное, коль так горячо просил слова. Он же сказал:
— Мне понравилось стихотворение "Двор".
Все засмеялись, так как после всего сказанного, в том числе, и об этом стихотворении, этого можно было и не говорить, или сказать какими-то другими словами. Но Лёне очень хотелось высказаться.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2015/06/30/816