V
Замок Чарна (Черный) был построен еще в XVI столетии. Его мрачная, внушительная громада с тремя островерхими башенками стояла на высоком холме.
Вначале Чарна была укрепленным замком, но со временем валы и стены ограды были срыты, а рвы — засыпаны, и теперь замок окружал громадный, тщательно содержащийся парк, по которому протекала порожистая речка.
Наружный вид замка тоже претерпел изменения. К главному зданию был пристроен новый флигель, не подходивший вовсе к общему феодальному виду постройки: широкая терраса с колонками в итальянском стиле с большим венецианским окном.
Старая графиня не любила, впрочем, эту новую постройку, а занимала помещение около одной из древних башен и восстановила, по возможности, все, что напоминало о прошлом.
После обеда в примыкавшей к спальне графини гостиной сидели она и граф Станислав. По их раскрасневшимся лицам сразу было видно, что разговор был бурный.
Графине Земовецкой было за шестьдесят, но она так хорошо сохранилась, что на вид вряд ли ей можно было дать больше пятидесяти. Фигура была рослая, даже массивная, цвет лица чуть красный, как у полнокровных людей; с сильной проседью волосы спускались двумя прядями на уши; сухие, угловатые черты и тонкие сжатые губы носили отпечаток чего-то жестокого и надменного, а в черных проницательных глазах светилась смесь злобности и слащавого притворства. Теперь она глядела на внука сердито сдвинув брови.
— Повторяю тебе, Стах, твое поведение непозволительно. Можно ли быть до того легкомысленным, чтобы связаться с родственницей? Мало ли Женщин помимо этой негодной Юлианны? Пожалуйста, не возражай! Юлианна ничего не стоит, иначе она не пошла бы замуж за 'москаля'. Ясно, что в этом 'схизматичном' доме ее душой не руководят надлежащим образом, а то она не сошлась бы со своим двоюродным братом и не стала бы, для прикрытия всей этой грязи, придумывать новую подлость — женить тебя на 'москальке', давая, таким образом, будущим графам Земовецким мать-еретичку…
Ее голос дрожал от гнева, и глаза сверкали.
Граф, который ходил из угла в угол по комнате, заложив руки в карманы, остановился перед бабушкой и смерил ее сердитым взглядом.
— Ты предпочитаешь, вероятно, чтобы она была публично опозорена, а я ранен или убит на дуэли с Адауровым? — глухо и раздраженно сказал он. — Несомненно, я поступил легкомысленно, да мы оба не знаем, как случилась эта глупость; но раз дело сделано, я требую от тебя, grand' mere, чтобы ты встретила Марину по-род-ственному, хотя бы наружно только. Она так молода, кротка и великодушна, что это во многом облегчает мою неизбежную жертву. Кроме того, она не должна никогда подозревать, что тебе известны причины нашего брака.
— Если бы в данном случае дело шло не о спасении чести одной из Червинских, я никогда, никогда не дала бы согласия на эту противную свадьбу. Но, если уж я мирюсь с фактом, а ты предпочел подобный брак дуэли, то я сама знаю, чего требуют приличия, и не тебе меня учить, как себя держать.
— Я больше от тебя ничего не требую, grand'mere. Я бы и сам предпочел жениться на католичке, потому что не одобряю смешанных браков, но… теперь другого выхода нет, и наша жертва неизбежна.
Чмокнув наскоро графиню в руку и, видимо, довольный окончанием неприятного объяснения, он вышел.
Оставшись одна, взволнованная графиня принялась ходить по комнатам; на лице ее мелькало выражение гнева и презрения, а по временам злобная усмешка кривила тонкие губы.
Хотя на дворе было еще светло, но сквозь узкие с разноцветными стеклами окна проникало мало света, и комнату окутывал полумрак; старинная мебель и портьеры из темно-фиолетового бархата придавали ей еще более сумрачный вид.
Устав от волнения и долгой ходьбы, графиня опустилась в кресло у окна и позвонила.
— Узнай, дома ли отец Ксаверий и, если он у себя, попроси его ко мне, — приказала она лакею.
Но лакей вскоре вернулся с докладом, что 'его преподобие' отправился в соседнее село навестить больного.
Графиня молча облокотилась на подоконник и задумалась.
Она так была погружена в свои мысли, что не заметила даже, как зажгли лампы, и подняла голову, лишь когда кто-то встал перед ней у окна.
— Ах, это ты, Камилла? Я думала, что это отец Ксаверий. Какой у тебя растерянный вид, случилось что-нибудь?
Панна Камилла Врублевская, компаньонка и даже отчасти родственница графини, была старая дева, маленького роста, тощая и белобрысая. Одета она была вечно в черное, на руке висели четки, а на шее крест из бус; но, несмотря, однако, на такое полумонашеское одеяние, щеки панны Камиллы были нарумянены, а брови подведены.
— Я только что узнала, графиня, что молодой граф женится, правда ли это? Да?
— Да, да, Камилла, это правда, да только нечему тут особенно радоваться. Стах женится на Адауровой, дочери мужа Юлианны. А кто тебе сказал про его женитьбу?
— Iesus, Maria! На еретичке? — всплеснула руками ошеломленная Камилла. — Это Франк, камердинер молодого графа, рассказал мне, — оправившись продолжала она, — Я услыхала шум на галерее, подле графского кабинета, пошла взглянуть и вижу, что распаковывают большой ящик, только что доставленный с железной дороги. Тут Франек и сказал мне, что это картина, на которой нарисован портрет невесты графа. Картина будет висеть потом в кабинете графа Станислава; но пока там нет места и ее на время поставят в галерее, а граф сказал, что сам укажет, как и где разместить лампы для лучшего освещения, — докладывала панна Камилла.
— Ага, портрет невесты? В таком случае и мне интересно на нее взглянуть. Я ведь не имею ни малейшего представления о ее наружности, а предупредительность Стаха внушает подозрения, что барышня, должно быть, недурна собой, — насмешливо заметила графиня.
Молодой граф занимал вновь пристроенный флигель замка. К его кабинету примыкала длинная стеклянная галерея, увешанная картинами и портретами и уставленная статуями и редкими растениями; галерея выходила на просторную террасу. В этой-то галерее граф решил установить на время картину 'Блуждающий огонек', которую ему подарил Павел Сергеевич, решив удовольствоваться копией.
Идя на половину внука, графиня встретила на пути отца Ксаверия и взяла его с собой.
— Пойдемте, отец, взглянуть на портрет будущей жены Станислава. Он только что объявил мне, что женится на дочери мужа Юлианны.
— Ксендз чуть не подпрыгнул.
— На схизматичке? Возможно ли?
— Увы, да! Об этом я хочу с вами особо поговорить; зайдите ко мне после чаю.
Отец Ксаверий утвердительно кивнул головой.
В это время они вошли в галерею, где был полный беспорядок. Статуи и кадки с деревьями были сдвинуты; снятые со стены картины составлены на пол. Хотя картина не была еще повешена и стояла прислоненная к стене, но лампы с рефлекторами уже были зажжены.
Самого графа не было, зато перед картиной стояла кучка прислуги и вполголоса перекидывалась замечаниями. Увидав старую графиню, челядь разбежалась; остался один Францишек, который и пододвинул ей кресло.
Земовецкая долго рассматривала картину и лишь продолжительным 'Ого-о' выразила свое удивление.
Ксендз встал за ее креслом и, взглянув на картину, замер в восхищении. Глаза его, как очарованные, впились в фантастическое видение 'Блуждающего огонька', и то яркая краска, то глубокая бледность попеременно сменялись на его лице; он не мог отвести взгляда от обаятельного, воздушного образа Марины, и лишь голос графини вызвал его из оцепенения.
— Как вы это находите, отец Ксаверий?
— Немножко откровенный и легкий костюм и, к тому же, я нахожу картину дурным предзнаменованием, — глухим голосом ответил он.
— Да, да. Невеста, вступающая в дом, опираясь на смерть, и влекущая своего рыцаря на явную гибель, не сулит ничего хорошего. Но я убедилась, однако, что жертва, приносимая Станиславом, не из тяжелых, — кисло улыбаясь, сказала графиня и вышла.
— До свидания, отец, я буду ждать вас после чаю.
Было почти одиннадцать часов, когда отец Ксаверий вошел в гостиную графини.
Комната была пуста. Ксендз присел у стола, взял в руки молитвенник и раскрыл его, но мысли его были далеко: перед ним вставал образ Марины. Сердце учащенно билось, и его неотвязно мучила мысль, что эта прекрасная, как греза, женщина будет женой Станислава.
Отец Ксаверий, еще молодой человек, был высокого роста и крупного сложения. Его тонкое и бледное бритое лицо носило какое-то особое выражение, присущее католическому клиру; большие серые глаза были, непроницаемы, а в черной массе кудрявых волос белела, как кусок слоновой кости, тонзура. Но под этой маской наружного спокойствия зоркий наблюдатель подметил бы человека с пылкими страстями, которого сутана (ряса) придавила, может быть, но не погасила.
Приход графини нарушил бурные размышления отца Ксаверия. Она сменила свое шелковое платье на широкий черный бархатный капот и в настоящую минуту казалась менее суровой на вид, чем прежде.
Она сразу заговорила о предстоящей свадьбе и называла ее величайшей глупостью, а то, что Марина была русской, приводило ее в бешенство.
— Вы понимаете, конечно, как мне противно иметь внучкой 'москальку-схизматичку'. Я ненавижу ее, даже не видав, потому что предвижу, какое пагубное влияние она будет оказывать на своих детей с религиозной и национальной точки зрения. Она станет им внушать любовь к России и охлаждение к вере, а я никогда не забуду, что в 1863 г. русские повесили моего двоюродного брата, красивого и гениального молодого человека, подававшего блестящие надежды. Ну, а в делах веры я не допускаю ни слабостей, ни уступок.
— Почему же вы согласились на подобный брак? Столь веские соображения вполне достаточны для наложения veto, которое я вполне одобряю.
— Ах, другие причины вынуждают меня дать свое согласие, — гневно ответила графиня и вкратце рассказала о любовных похождениях Юлианны с их последствиями.
— Хорош, однако, духовник у пани Юлианны, если не запретил ей греховную любовь между столь близкими родными; должно быть, и граф потерял страх Божий, — негодовал отец Ксаверий.
— О! Стах душу готов продать черту за хорошенькую женщину, но в данном случае он подвергает себя еще большему греху. Вообразите себе, что он был возлюбленным матери Марины, первой жены Адаурова, с которой тот развелся. Они знались заграницей, и в Монако он был в открытой связи с ней.
Странное выражение скользнуло по лицу ксендза.
— Да ведь это преступно, это один из таких грехов, которых не прощает ни церковь, ни Небо. Ваш священный долг воспрепятствовать такому брачному сожительству, основанному на преступном, безнравственном начале. Если только панна Адаурова не развращена окончательно, то она сама содрогнется от ужаса и омерзения быть женой возлюбленного своей матери, — с негодованием возразил отец Ксаверий.
— Трудно, однако, предположить, чтобы она ничего не знала об этом; с другой стороны, она слишком хороша, чтобы Станислав отказался добровольно от своих законных прав. Тем не менее, я серьезно подумаю о том, что вы мне сказали, и сделаю все возможное, чтобы 'жертва' Стаха осталась в пределах… платонических, — с ехидным смехом закончила графиня.
— Во всяком случае, — прибавила она, — если мое средство не поможет или окажется недейственным на продолжительное время, у меня в виду другой исход, чтобы искупить преступление и сделать богоугодным, с христианской точки зрения, подобный брак: обратить мою будущую внучку в нашу святую католическую веру. Она еще молода, потому не может иметь твердых вероисповедных начал. В этом отношении я очень рассчитываю на вас, отец мой; ваше мудрое влияние и сила убеждения могут обратить эту душу в истинную веру, а раз она очистится от заблуждений, тогда можно будет исхлопотать для нее и для Стаха отпущение греха.
— Это было бы самое желательное разрешение вопроса, но удастся ли мне это?
— Если кому-нибудь это может удаться, так только вам. Одному вам свободно можно поручить обращение такой опасной грешницы, так как вы неуязвимы для женских прелестей.
Она нагнулась и ласково похлопала по белой, холеной руке ксендза, ища его глаз нежным и довольно выразительным взглядом.
Когда духовник ушел, графиня еще долго сидела в раздумьи.
Если бы кто-то мог видеть ее в эту минуту, то ужаснулся бы той холодной жестокости и неумолимой ненависти, которая отражалась на ее полном лице.
— Да, — пробормотала она сквозь зубы, — никогда Стах не будет обладать поганой 'москалькой', и я встану между ними. Ну, а если она окажется слишком опасной и не обратится в нашу веру, тогда она исчезнет… Пусть лучше погибнет эта чужая, лишь бы спасти душу Стаха. Это будет только справедливо…
Отец Ксаверий был настоятелем в замке и совершал службу в древней каплице, роскошно обновленной графиней; жил он во второй башне, где занимал две строго обставленные комнаты.
Было около двух часов ночи, и все в замке покоилось мирным сном; только из открытых окон помещения отца Ксаверия слышались трогательные звуки сонаты AppassionataБетховена, исполнявшейся с замечательным блеском и искусством.
Когда последний аккорд замер под рукой музыканта, он встал, подошел и прислонился к окну. В эту минуту маска, искусно скрывавшая истинные чувства молодого ксендза, была сброшена, и на его бледном лице ясно читалась тяжелая борьба страстных, необузданных чувств.
Простояв несколько времени, он, видимо, на что-то решился, схватил тяжелый двухсвечный шандал и по пустым безмолвным комнатам направился в стеклянную галерею.
Поставив подсвечник так, чтобы свет озарял фигуру Марины, он опустился в кресло, где перед тем сидела графиня, и впился глазами в картину.
При слабом освещении большая часть громадного полотна тонула в полумраке, и только воздушный образ Марины да череп скелета выступали из темноты. Отец Ксаверий наслаждался, глядя на чудные формы, просвечивавшие сквозь легкую ткань; в его воспаленном воображении ему чудилось, что воздушное одеяние колыхалось под дуновением ночного ветерка, что волнистые пряди роскошных волос дрожали, а прекрасные бархатистые глаза смотрели на него и улыбались.
— И ты, дивное существо, будешь принадлежать этому развратнику и забулдыге, который тянет к тебе свою преступную руку? — думал он, задыхаясь. — Твои невинные глаза чисты, они не лгут и действительно не видят той грязи, которой собираются тебя запятнать. Но только никогда, никогда ты ему принадлежать не будешь; а твоя непорочность и чистота души послужат мне орудием, которым я воспользуюсь, чтобы вырыть бездну между тобой и мужем.
Он все не мог отвести глаз от картины и замолчал, а потом засмеялся тихим, ехидным смехом.
— И мне поручается обращать ее в нашу веру, потому что я, видите ли, неуязвим для прелестей женщин?… Ха, ха, ха! Старая дура! Не понимаешь ты, что для того, чтобы тебя выносить, надо в самом деле ослепнуть и облечься в броню равнодушия. Проклятая сутана!..
И он судорожно скомкал полу рясы.
— Ты закрыла мне дорогу к законному счастью, но для любви ты никогда не была преградой… Я хочу, чтобы ты полюбила меня, златокудрая фея, уже околдовавшая меня. Ты очутишься здесь одинокой и окруженной врагами и, кто знает, может быть будешь счастлива, найдя в моих объятиях защиту и покровительство…
Он весь горел, задыхался и вдруг, подскочив к картине, поцеловал белое плечо 'Блуждающего огонька', но в тот же миг вздрогнул и попятился.
Была ли то игра мерцающего пламени свечи, или соединение этого красного света с широкой полосой лунного, заливавшего в эту минуту галерею, но ему почудилось, словно череп выступил из картины и его беззубый рот скорчил злобно-насмешливую гримасу.
— Ты грозишь мне смертью, предательское болото, за то, что я посмел к тебе приблизиться!.. — пробормотал ксендз в паническом страхе и, схватив шандал, бросился в свою комнату…