Лилия Внукова
Предисловие от автора
Всех, читающих эти рассказы, прошу помнить, что это художественная действительность. И не проводить параллели между выдуманными – и реально существующими людьми. Это лишь мои впечатления. Подчас, один герой – вбирает в себя черты многих знакомых, в чём заключается неудобство тех, кто является друзьями – или недругами автора. Кое-какие факты реальны, другие попросту придуманы мной. Рассказы были написаны в разное время.
Отдыхающий Шива (короткие рассказы)
Рябины
Ты знаешь, когда мы встретились, ещё ничего не было решено. Ни господом Богом – ни нами. Наверное, это было счастливое время. Самое счастливое в моей жизни…
Но потом «пришли иные времена».
Так странно – а в общем-то закономерно, что счастливые времена рано или поздно заканчиваются. Наверное, это своеобразный закон человеческого бытия. Всё развивается волнами.
Стояла осень – конечно, дождливая и холодная. Внутренним своим состоянием я походила на эту осень: слабый, плаксивый ребёнок, вечно-грустный, никакой летней силы и радости – того, что тебе во мне так нравилось. Да, но как раз в это осеннее время (поздней, промозглой осени) я подошла, благодаря своему болезненному состоянию, к определённой черте. Не осталось ничего от прежней весёлой, насмешливой и говорливой женщины. По ночам – бессонница… Потом засыпаешь утренним, рваным сном в полном изнеможении…
Из окна моего дома не видно звёзд, только лес, и кусочек неба, откуда в ясные ночи луна так ярко касается моего подоконника. Когда лежишь и не спишь – и ждёшь ужасного часа мучений, и когда он вдруг наступает – ты со всей остротой начинаешь понимать: как же всё-таки лгут люди сами себе, рассуждая о смерти, вообще говоря об этой теме! Там холодно. Там очень холодно – вот что я чётко поняла.
…До этого мне снился странный сон. Кошмар – хотя вроде бы, ничего кошмарного в нём не присутствовало. Я имею ввиду каких-нибудь монстров. Я словно бы заснула, но ясно видела свою комнату и своё окно, ярко освещённое луной. За решёткой балкона начинался ровный, белый снег, поляна, вокруг которой высился безмолвный лес. Тяжко заснеженный, застывший от мороза. Ничто не движется в этом лесу, всё – кристальное и яркое, синее и белое; небеса – темны, на них только луна и звёзды. И вот по этому хрусткому снегу к моему балкону, к самой решётке подходит маленькая женщина. Я боюсь туда смотреть – но она уже возле окна, возле самого стекла… Она прикладывает ладонь к стеклу, её лицо видится совсем ясно, потому что она заглядывает в мою комнату. Тогда я резко отодвигаю занавеску, смотрю на неё, смотрю ей в глаза.
Это страшное лицо! Не знаю, как описать его… Никаких клыков, сползшей кожи или трупных пятен. Но… если бы один из тех «красивых» мультяшных персонажей с нечеловечески-огромными глазами – вдруг по-настоящему ожил?… У неё было острое лицо, и острый нос, огромные тёмные глаза. Она, внешне, напоминала чем-то мою давнюю подругу, с которой мы уже очень давно не виделись. Но эта гостья была совершенно чужой.
«Я выполню то, что обещала!»,-- крикнула я… Она улыбнулась—и…оставила меня. Отдалились шелестящие по снегу, лёгкие шаги. Она пришла из иного мира. Следы под балконом были совсем маленькие. Но что я ей обещала? И когда? Мучительно стараюсь вспомнить, но не помню этого.
Встреча с Маленькой Женщиной произошла зимой. А осенью, гуляя по лесу, я случайно выбрела на тот участок, который недавно, должно быть, летом или весной, горел. От дождя это стало особенно ясно: мокрые и обгоревшие стволы сосен стали непроглядно-чёрными, а землю, так же чёрную, устилала охристая хвоя и жёлтые листья. Я долго стояла между этих деревьев. Они жили. Лишь подножия их обуглились, испытали боль пожара. Это были крепкие, старые деревья. Но вот маленькие и слабые – ёлочки-дети – те превратились просто в чёрные острые палки. И смерть, и жизнь переплелись в тесном соседстве. Стволы деревьев пачкали сажей. Зато жёлто-охристый ковёр под ботинками был мягок и приятен, пропитанный влагой.
Пройдя тот, ни живой – и не мёртвый лес, я вышла к оврагу, спустилась в него. Там сырость стала особенно промозглой. На рябинах ярко-ярко горели ягоды. На тонких кленовых веточках застыли прозрачные листья. И всё было красиво – и хрупко, печалью увядания. Каждая травка уже умирала, только влажный сырой и холодный мох жил. Ноги тонули в нём, так же пропитываясь холодом и сыростью. Ягоды рябины горели над землёй и увядающими травами, на фоне серенького, тоже, как будто обессилевшего неба. Рябин было много, и все – сплошь – усыпанные тяжёлыми ягодами. Я подошла к одной из рябин, без особой цели стала собирать ягоды, так просто, чтобы облегчить почти упавшие на землю ветви дерева. Их были горсти, горсти… и, хоть ягоды холодили руки, их было приятно держать -- ярко-красные, очень сочные, немножко горьковатые, но почти сладкие. Это был чудесный подарок.
И вот я вспомнила – как мы прощались… Я не плакала, я была весёлой. Мы сидели за столиком кафе. Вокруг мелькали люди, но они проходили мимо, мимо нашего острова. Круглый столик разделял нас, два круглых сидения были такими высокими, что мы не доставали ногами до пола. Передо мной дымился кофе и красовалось несколько сортов пирожных. А ты покупал мне всё новые и новые, неотрывно глядя, как я болтаю, как поглощаю сладости, и как время от времени смотрю на тебя… И так странно было в этом кафе!, всё вокруг чёрное и мраморное, так мне казалось. А круглые стулья – это две планеты, два шара. И вокруг – звёзды. Мне хотелось взять тебя за руку и прижаться к ней лбом. Но я улыбалась…А ты – ты почти что плакал…«как мальчишка…» Нет, как мужчина. Мне невыносимо было это видеть. Наконец, я отодвинула от себя пирожные, часть их решив забрать домой. И мы снова некоторое время сидели, просто сжав холодные-холодные руки друг-друга, стараясь согреться. А, между тем, стоял май -- тепло, почти лето. И листва была зелёной, но ещё лёгкой и полупрозрачной. Да, мне хотелось прижаться лбом к твоим ладоням – и застыть так, замереть неподвижно.
Я принесла домой ягоды рябины, заботливо перебрала их. Они лежали на дне чашки – тёплые, круглые. За окном шёл бесконечный дождь… Ведь осень! Решётка балкона совсем потемнела, как будто бы тоже промокла. Хотя, утверждают, что железо не промокает – только ржавеет. А, чуть позже, в электричке бродячий певец (современный менестрель), каких много теперь зарабатывает музыкой на хлеб, спел, глядя на меня – на мои чёрные очки и черную одежду – даже перчатки (совершенно не специально!) были чёрного цвета: «… Плакала, плакала, плакала рябина… Как любовь она горька – и как ты красива…»
Быть может, ты так же заблудился в этом лесу, и застыл, скованный дождём, как Железный Дровосек? Я же – не смогла тебя отыскать. Всё это так, но Дорога из Жёлтого Кирпича по-прежнему бежит вдаль, она всё ещё существует – где-то, в волшебной стране Оз… И -- ждёт своих путешественников.
Мосты
Так часто мне хотелось описать этот мост! И почему-то именно зимой. Он – удивительный, единственный, в своём роде, соединяющий не просто два берега, но две части одного Города. Жители Правого берега традиционно плохо знают Левый. И наоборот.
Мост – это магистраль, такой он шумный от потока машин. Он тянется над рекой. И когда проезжаешь по нему в солнечную погоду, кажется будто едешь по радуге. Река – проходит через тебя. Она – яркая и синяя, по тому ощущению, которое дарит её присутствие рядом. А на той стороне – ивовые заросли. Реку затягивает льдом, заметает снегом, а ивы стоят от мороза похорошевшие, такие холодные, все в блестках снега и голубых отсветах облаков. Ветви – изящные, от солнца всегда немного розоватые. Стоят – словно опустили ресницы, знают, что красивы. Особенно зимой. Особенно в мороз, почему-то!
Мост – он старый. Теперь, конечно, уже не единственный. Но тот, самый первый, построенный – кто его знает когда? – чугунными завитушками перил всегда напоминает мне Питер. И какие-то чёрные гербы… Кто бы знал какие? Потому что всегда проезжаешь мимо на автобусе – не попросишь ведь остановиться, чтобы рассмотреть… перила!
Так вот -- мы жили на двух разных берегах одной реки. Поэтому я люблю этот мост. Почему я говорю: «мы жили»? Мы и сейчас живём, никуда не делись. И мост, разумеется, стоит на своём месте – иначе как бы люди Правого берега, перебирались к людям Левого берега – и наоборот? И зелёная гусеница метро – не смогла бы так быстро, шипя, мчаться – на миг выныривая из своего подземелья, проноситься мимо кокетливых ив, возле их пушистых верхушек.
…Вчера я трижды проезжала свою остановку в метро, садилась на другой стороне и возвращалась обратно. Один раз даже, по привычке, уехала на тот берег. И вернулась на этот. О чём я думала? Почти ни о чём. Смотрела на женщин, детей, мужчин. Смотрела на указатели в метро, в которых я по-прежнему плохо разбираюсь – будто не по-русски написано.
А потом, когда выбралась из метро наверх, увидела, что идёт мелкий снег… Какие-то весёлые хулиганы тщательно вырвали на плакате певицы Валерии все зубы – это надо же было столько стараться! В этом году мои зимние ботинки с толстыми подошвами. Это, оказывается, очень удобно, хоть, может, и не изящно. От шарфа пахло «Сансарой», и запах смешивался со снегом и холодным воздухом. Снег падал – наступишь на дорожгу – большой след, но постепенно он затирается снеговой крупой… И вот его нет совсем… Так, наверное, и в человеческой памяти. Что ты будешь помнить через год, через два, через десять, двадцать лет? Когда мои зубы выпадут все сами по себе просто от старости, и когда волосы станут белыми-белыми, и когда мне будет всё равно, какие я ношу ботинки -- что-нибудь напомнит тебе -- обо мне? Тебе – жителю Левого берега, обо мне – жительнице Правого… Там, у тебя тоже идёт снег, и стоят ледяные скульптуры. Стоит только скользнуть в зелёную змейку метро, и вот – почти рядом. Можно даже подойти к твоему дому. Просто так. Низачем. Зачем теперь подходить? Постоять, чтобы следы потом – все следы от моих больших ботинок – забросало снегом. Чтобы снег осел на волосах. Раз снег – сначит тепло.
А запах «Сансары», сохранится ли он в воздухе, когда я уйду? И, если ты пройдёшь по этой вот самой дорожке, по моим следам – совершенно не зная, что они здесь были, ты их почувствуешь? И когда ты будешь проезжать мимо кудрявых голов ив – вспомнишь ли ты, что я их тоже видела? Что я вижу то же солнце, те же облака, и один и тот же снег идёт над нами, и, в сущности, река – это даже прекрасно. Потому что есть мосты, с перилами, будто в Петербурге. И когда однажды вечером на остановке – ты стоял под мелким снегом и говорил мне самые холодные, самые колючие в мире слова – я перчаткой старательно стряхивала с твоего пальто снег. А он всё новыми и новыми кристалликами осыпал чёрный ворс. Что я могла сказать? Что подумать? Что ты «сжёг все мосты между нами»? Я, кажется, что-то говорила. Какие-то слова в ответ. Какие-то пустые слова.
Поэтому я люблю мосты. Пусть они стоят. Питерские – или Новосибирские. Какие угодно – всё равно. Мосты – словно полукрылья. Вблизи – они тяжёлые, даже мрачные, но издалека видятся очень воздушными. Сансара… САНСАРА… Пусть идёт снег. Что я могу с ним поделать! Когда идёт снег – значит, будет тепло. 21.02.05
Отдыхающий Шивва
(из пропавших рассказов)
У реки, этой ранней весной,
Мы сидели – горел костёр.
Трещали сырые дрова,
Льдины несла вода.
Когда она билась о лёд –
Лед, словно, что-то пел.
Ты был рассержен, зол –
Сырые дрова весной.
И загрустил, что не сам
Смог развести костёр.
Сидя на чистом песке,
Отмытом рекой и льдом,
Пламя раздула я –
Дым заползал в капюшон,
И сажа – на лбу моём
Как боевой раскрас,
Касалась тёмных волос.
Твои же глаза – светлы,
Я думала – в них река
И лёд отразились. Тогда
О чём ты думал, скажи?,
Лениво лежал – и следил,
За этой вознёй с костром.
Песочного цвета сны…
Холодные волны вод,
Трескучий, сырой костёр –
Твои речные глаза,
Розовый цвет тополей,
Чьи ветки, упавшие, жгли.
Так странно – холодной весной
Индийский томный напев!
Как Шива – ты отдыхал…
И странно-тягучим был взгляд,
Который касался меня.
О чём ты думал, скажи?
**
(из пропавших рассказов)
И ещё это было весной.
Стояла туманная мгла –
Будто осенний свет.
Руки—ветви кустов
Тянулись с мольбою вверх.
А по реке плыл лёд.
Множество льдин больших.
И тёмной была вода,
И тёмным речной песок.
Вы уезжали к себе –
В дальний свой Петербург.
В неясной той полумгле,
Как тени, мы рядом шли.
Смеялась я потому,
Что не было плакать сил.
Смеялась я для того,
Чтоб Сумерки отогнать.
Песочного цвета плащ
Был на твоих плечах,
Полы его – кимоно,
Ты лёгким, неясным был,
Как ветер среди ветвей.
Тогда и подумала я:
Цветёт ли сакуры ветвь?
Удержишь ли за руку тень?
А по реке плыл лёд.
И вот, на льдине большой,
Ворону увидел ты.
Отважно она плыла,
Словно бы сам Одиссей,
Спасалась от многих бед.
Ты обещал тогда,
Что в Питере многих ворон
Запечатлеешь на лист,
И вышлешь подарок мне…
И долго смеялись мы.
Катила волны река,
Вздымался громадой мост,
Гирлянда огней плыла
В сумерках по реке.
Сиреневым был закат.
Белыми – глыбы льдин.
Скоро расстались мы.
Твой дом стоит за мостом,
Мой же – до сих пор здесь.
У каждого свой сверчок
За печкою тихо пел.
(18 февраля )
Дом на болоте
«…»
Твой портрет
Он лежит у меня дома, свёрнутый, словно египетский свиток. Когда-то, как оказывается это было давно!, ты подарил его мне, в обмен за моё позирование для своих учебных работ. Я, грязно шантажируя, выпросила для себя какой-нибудь твой портрет. И ты выкрал его из худилища, из фонда, специально для меня – признался, что за всё время обучения ни одного другого автопортрета не нарисовал. Как-то не получалось.
В этом книжном шкафу, под свёрнутым в свиток портретом, стоят два одинаковых томика Шелли и Верлена, чёрных, с золотистым тиснением. «Внимай напевам песни нежной…». Там же – портрет моего отца, и меня в совсем юном возрасте, о котором обычно говорят – «под стол пешком ходит». Папа – ещё молодой, я таким его не помню. Он присел, чтобы быть одного со мной роста, и осторожно держит меня за руку. Он улыбается. А фотография старая, чёрно-белая. Рядом открытка с видом Летнего Сада. Может, папа бродил там, когда учился в Питере? И почему он не остался там, в том городе, который ему так нравился? Была бы я тогда петербургской дамой, почти что бледной англичанкой, почти Лилиан Кози -- так отец в шутку иногда меня величал…
Твой портрет лежит там же. Пожелтевший, как древний свиток. Весь портрет – одни глаза и лоб. Губы ты не смог нарисовать, не захотел. И не нужно было их рисовать. Потому что этот портрет – твоё Молчание.
Я вслушиваюсь в тишину. Мой отец теперь живёт там. Иногда мне приходят ответы, если возникает слишком много вопросов. Я часто стираю пыль с портрета отца. Нехорошо, чтобы он пылился, нельзя. А свитка – касаюсь редко. В последнее время – я часто смотрю на портрет отца, часто думаю о нём. Мне кажется, что эта фотография живая. Что он смотрит на меня, но ничего не может сказать. А мне хочется рассказать ему о многом…– «знаешь, я не выбрасываю тот старый, болотно-зелёный чехол для гитары, потому что мне кажется, что я держу твою руку, когда сжимаю твёрдую ручку этого чехла». Может быть, ты уже есть где-нибудь здесь, снова на этой земле?…
Я не знаю. Портрет молчит. Все портреты молчат. Очень сложно заставить их говорить. Тогда кажется, что этот голос звучит внутри тебя. Помимо тебя. Это немножко страшно, когда вот так.
Я не знаю, хорошо это или плохо?
Несомненно, всё проходит, как говорил какой-то мудрец. Но когда? Когда же всё пройдёт? Да и пройдёт ли когда-нибудь? Почему проходит всё – и ничего не остаётся? Есть портреты – и тишина. И молчание. И больше ничего. Взамен.
21.02.05
Имя тени
Когда я коснулась твоего лба, он казался и влажным и горячим одновременно. Скажи, ты ведь видел мой фантом, мою зыбкую тень?… ты видел потом этот силуэт в небе, ставший вдруг очень-очень большим?… Или -- чего ты тогда испугался? Она была всюду в твоей комнате – таилась в тенях от книжных шкафов, и даже в тенях-фотографиях с компьютерного экрана – хотя там застыло лицо совсем другой женщины (лишь в чём-то похожей на меня). Тень спала в вазах, откуда по ночам вдруг начинали пышно куститься цветы, или среди страниц книг, которые ты читал днём. И моё физическое тело становилось всё более слабым. Зато моя тень – всё более ощутимой. Она жила рядом с ночными тенями, своими сёстрами, и ей было хорошо. Тень моя пряталась в их прохладе, когда меня мучил жар или охватывала слабость и усталость. Тень моя отдыхала в сумраке снегопада, скользила в мрачном снеговом облаке, словно в волшебных санях…Снежная королева.
Однажды, я помню, случилось так, что я заснула. Я словно бы спала, видела сон. Уж миновала зима, и окно было открыто, первый, свежий весенний дождь стучал гулко по жести. И деревья там, ниже опушились почками, но не листвой. Мне же почему-то казалось, что снова вернулась осень.
«…»
Так отчего ты не рад теперь, когда эта незваная гостья ушла? Или ты привык её видеть, и теперь ощущаешь пустоту? Позови её, мою тень. Назови её имя. Ты его знаешь. Даже я сама не знаю имени своей тени – а ты знаешь. Может быть, ты перестал её бояться, и даже беседовал с ней вечерами. О чём она тебе рассказала? Бывают ли светлыми – тени?… Наверное, как бывают светящиеся сумерки, так и тени могут излучать свет.
Так назови её имя – имя тени. Теперь мне это уже безразлично.
Да, ты знаешь его, но никогда не сможешь произнести.
18.4.2005