По легенде, которыми всегда изобилуют провинциальные места, в достоверность которых верится с трудом, в очень давние-давние времена на месте Графского болота было озеро, и жила в окресностях барыня одна, у барыни той был сын в котором она души не чаяла. И вот однажды, отправился он в один из солнечных дней на лодке с суженной кататься, вдруг, наскочила буря, и перевернула лодку с молодыми. Молодые утонули, а барыня с горя вроде тронулась умом, и приказала холопам насыпать дамбу и остров, на котором поставила церковь, где и молилась денно и нощно.
Правд ли, нет ли, никто об этом не знает. Да и было ли там когда-то озеро за давностью лет уж никто не помнит, однако местность называют «Церковь на болоте», а само болото «Графским».
Но, ещё говаривали, кто церковь ту найдёт, проведёт в молитвах три дня, и три ночи, то будет ему сопутствовать удача, исцелится от всех болезней, и благодать Божья не покинет до конца дней.
Красивая и романтическая легенда, не более того. Не взирая на сказочность, многие всё же пытались найти дорогу, находились такие, что божились мол видели в болотном тумане купола, но из тех смельчаков, кто отважился туда дойти не вернулся никто. С тех пор Графское болото имеет дурную славу. Местные старались обходить гиблые места стороной, а чужих здесь отродясь не водилось, по случаю отдалённости от любых центров цивилизации.
……………………………………………………………………………
День выдался солнечный и тихий, вверху медленно плыли редкие облака, словно разбросанные куски ваты на лазурной скатерти неба, где-то заливался не видимый глазу жаворонок, да дробь дятла разносилась эхом из ближайшего соснового бора. А в остальном стояла полуденная тишь да благодать.
Никишка степенно шёл по пыльно дороге, щурясь на солнце, с неизменной счастливой улыбкой на лице. Куда он направлялся одному Богу было ведомо – дурачку открыты все дороги.
Минуя деревенский пруд, где обычно бабы полоскали бельё, а пацанята таскали карасей, его, вдруг, окликнули, и он замер.
-- Слышь! Никишка, придурок, а ну иди сюда!
Не взирая на жару, по спине повеяло холодком, какие-то смутные воспоминания безрадостного детства зашевелились у него в голове. Безмятежность с лица исчезла, уступив место сосредоточенной окаменелости. В голове появилась боль, которая приходила всегда в минуты сильного волнения. Он медленно повернулся, и увидел у забора Семёновых двух братьев – Ваську-Рыжего и Кольку.
-- Ну, чё встал? Сюда иди! Урод деревенский, -- орал Рыжий, облокотясь о забор, и ехидно улыбаясь: -- Чё заклял?!
После того полена Васька-Рыжий шибко Никишку не взлюбил, и часто его задевал и старался всячески обидеть, хохоча, как мерин, если удавалось довести его до слёз. Семёновы вообще славились в округе. Как родители ни старались, но дети пошли косой дорожкой, особенно Васька – старший из сыновей семейства. Пьяные драки закончились тюрьмой, где отбывал срок за кражу и поджог сельпо, и вот недавно он освободился, и приехал к матери.
--Худой человек. Совсем худой человек. Быть в деревне беде, если Боженька не отведёт. Никишка сходит к Господу, и будет просить отвести беду… Совсем худой человек… От него тиной воняет, и жабы прыгают изо рта… И черви… Вон, черви ползут. Тьфу, на тебя! Изыди нечистая! Упаси Господи от худого… -- бормотал он сам себе, окаменело глядя на братьев.
-- Ты, что там балоболишь под нос? Встречай земляка. Не боись, я сегодня добрый. Идём выпьем, Никишка. Я угощаю – совсем примерительно предложил Рыжий, хищно оскалясь золотой фиксой.
-- Слышь, братка, не гоже убогого трогать.
-- Этот убогий нас с тобой переживёт. Так что не дрейфь. Он мне и на фиг не нужон. Скучно у вас тут, вот и была бы потеха – напоить дурака. Что скажешь, братка? – снова весело оскалился он.
--Да, брось ты. Пойдём лучше на Марьин омут, пока матка не увидала.
-- Что ты всё матка, да матка?! – передразнил брата Васька: -- Не боись. Всё будет путём…
-- Эй! Рыжий чёрт! Ты чё к дураку пристал?! Я те сейчас вожжей то отмерю! А ну, отстань от него! Слышь чё говорю?! -- вдруг они услышали голос рассерженной матери, и обернувшись, увидели её, быстро шагавшую к ним, потрясая вожжами: -- Иди, Никишка, своей дорогой. Не тронет он тебя. Иди с Богом.
--Ма! Да я чё? Я только поздороваться с зёмой…
-- Я те, поздороваюсь! – на полном серьёзе замахнулась Катерина, отчего братья отскочили в сторону как воробьи, ибо рука у ней была тяжёлая – всю жизнь с коровами упраляться.
-- Да, ладно, ма. Всё. Мы в лес пошли. Айда, Колька на речку.
-- Не ладнай у меня! Тронешь убогого – беду накличешь на свою голову.
Катерина беспокоилась не зря, ибо Никишка каким-то образом предугадывал молнию и бурю, находил потерявшуюся скотину не выходя из дому, однажды спас колхозное стадо от пожара.
В прошлый год как раз, подошёл он как-то к зав фермой Наталье Кудиной, к Кудишне значит, и говорит: -- Ты, Наталья, коров то в загоне оставь на ночь то…
-- С чего это, Никишка?
-- А, пошто они тебе мёртвые то нужны? Огонь придёт. Никишка знает. Никишка видит.
-- Ты, брось болтать то. Тебя послушать, так всё то ты знаешь. Пойди лучше молочка попей. Некогда мне… – отправила его к дояркам она, однако не зная почему, всё же приказала оставить коров в загоне, и сторожу спустить собак на ночь. А ночью ферма то и сгорела. Занялась от крышы, и дотла.
Потом начальства понаехало жуть! Районные, да серьёзные прокурорские дядьки, пожарные, и Бог весть кто ещё. Кудишна вся изревелась, и спасло лишь то, что нашли причину – проводка загорелась от замыкания, да то, что стадо спаслось.
На вопрос – кто сподобил стадо в загоне оставить, бабы с дурру сначала на Никишку и показали – свидетелей разговора трое было, на что следователи скорчили такие недоверчивые рожи, что спохватившись бабы тут же соврали, что летом часто стадо ночует на улице – профилактики ради, так сказать эксперимент. Ловко так соврали, что посомневавшись, и не найдя другой внятной причины, прокурорские махнули рукой, и отстали.
Тут ещё председатель Семён Игнатьевич подсуетился, и все уехали довольные, хоть парторгу и ему всё же влетело по партийной линии.
После этого случая Никишку зауважали, особенно зав фермой, но после другого случая стали остерегаться , и перестали лезть с вопросами о своём будущем.
А дело было на конюшне. Запрягали мерина Бурана в телегу, Федька конюх, да Марья со второй бригады, которой дали наряд зерно на бригаду получить, Никишка тут же крутился – любил он коней. Федька сильно похмельный был после кумовых именин. Вроде бы и ничего, но кони морды воротили, а Буран шарахался в сторону, и никак не давался. Тут Никишка то и выдай: -- Федька, вот ты зря вино то пьёшь. Бросать тебе надо.
-- Ну, ты дурак, меня ещё жизни поучи.
-- Сам ты дурак. Помрёшь ты скоро. Как опоек и помрёшь.
-- Слышь, ты, тля, ну, насмешил, -- только и рассмеялся Федька, да так, что кобыла Стрелка шарахнулась ударившись в стенку – молодая ещё была, и пугливая, а тот, продолжая хохотать добавил: -- Да, я ещё тебя переживу. Дурак, ты и есть дурак.
-- Никишка не дурак. Никишка твою Степаниду вдовой видел, и карточка твоя, что на стене, чёрная вся…
-- И карточка?! Ну, даёшь! И когда же я окочурюсь?
-- Да, в этот год. На Троицу.
-- Да, заткнись ты… -- Федька махнул рукой, и отправился по своим делам. Никишка же с Марьей тронулись за зерном.
Так бы разговор со временем и забылся, но аккурат на Троицу Федька вином то и опился, да так, что сгорел. Марья конечно растрепалась на всю округу, да в таких красках, что поначалу от Никишки шарахались, как та кобыла Стрелка в конюшне. Хоть, может и не было никакого разговора. Но Вы же бабий язык знаете… Однако с тех пор пророчеств убогого побаивались, а обижать его стало строжайшим табу.
Так что понять опасения Катерины было можно. Она перекрестила убогого в спину, и продолжая ругаться на чем свет стоит на «ирода рода человеческого, посланного ей Богом за какие-то, только ей ведомые, грехи, и выпившего у ней всю кровушку», снова скрылась в хлеву.
Никишка ничего этого не видел. Да и увидел бы, так вряд ли придал бы значения.