Аля смотрела на его усталое лицо и чувствовала нараставший шершавый ком в горле. Впервые в жизни она хотела и не могла прочитать его мысли. Внезапное желание залезть к нему в душу возникло от интуитивного подозрения, что в его мыслях ее нет. Она с тоской призналась самой себе, что ей больно.
Юра лежал поперек кровати и смотрел в потолок. Он не двигался, и единственным признаком жизни было его дыхание, от которого медленно и почти незаметно натягивалась-ослаблялась тонкая ткань рубашки. Аля не сводила с него взгляда. Каким-то магнитом ее именно сейчас притягивало к Юре, как будто только чужим он стал для нее привлекателен, и она, ощущая, что он чужой, смотрела на него и не узнавала. Его тело было непривычно красивым и соблазнительным. Она испытала острое желание прикасаться к нему и целовать его, всего, целиком, каждым поцелуем привязывая к себе вновь. Но собственная гордость запретила ей даже попытаться. Аля не была бы собой, если бы показала свою уязвимость: он не должен думать, что имеет над ней власть!
…А свою власть над ним она теряла. Что-то отнимало у нее власть, отрывало от самого сердца с болью, сверлящей и пронизывающей душу насквозь. С каждой минутой все больнее, пока она не поняла, что нужно спасаться.
— Ты что, в кои-то веки меня не хочешь? — хотела спросить она с насмешкой и вызовом, но вместо этого с трудом проговорила:
— Ты меня не хочешь? — и в то же мгновение прикусила язык, поняв, что выдала себя с головой.
— Хочу, — через четыре оглушительных удара сердца ответил Юра, и этот ответ привел ее в отчаянье: она не услышала в нем желания. — Но ты не хочешь. (С каких пор он согласен в это верить?!) Я хочу извиниться. Я заставлял тебя делать то, что тебе было противно, и не принимал это всерьез. Я сейчас понял, как мерзко поступал, и прошу у тебя прощения. Такое больше не повторится. Прости, я пытался тебя держать рядом с собой, потому что был уверен, будто так нужно нам обоим и считал твои протесты выражением природного упрямства и независимости. Я теперь тебя не держу. Я понимаю, что ошибался. Извини за этот визит, я шел к тебе, как шел всегда, но, увидев тебя, вдруг все понял.
Глаза безжалостно резали подступившие слезы. Господи! Он хоть осознает, как жесток в своем великодушии?! Она не могла ничего ответить. Она отвернулась, невидящим взглядом уперлась в окно, на холодную мохнатую ночь, и тихо, совсем тихо заплакала.
— Только скажи, и я уйду, — непроницаемо-бесцветным тоном добил он.
Этого она бы не вынесла. Она знала, что он уйдет.
— Оставайся, — на мгновение совладав со слезами, так же бесцветно сказала она. — Я по тебе скучала.
Слезы непрерывным потоком стекали по лицу. Она не замечала их, но чувствовала, как из раны в груди неудержимо льется кровь. У нее только что отняли полсердца. У нее нет больше Юры.
«Как это нет? — уговаривала она себя. — Он здесь, он пришел ко мне». Но уговоры не принесли результата: она ясно ощущала, что его нет. Нет его улыбки, теплого взгляда, нет его нежности и ласковых слов. Его нет. Нигде. Как же, оказывается, его у нее было много! Он был ее красотой и уверенностью, основой принадлежащего ей мира вокруг со всем, чем она, казалось бы, безраздельно обладала. Мира больше нет, и ей принадлежит лишь оставшаяся половина сердца, непригодная для полноценной жизни.
Застыв в неудобной позе на подоконнике и глядя в ночь, она захлебывалась от жалости к себе, стараясь только, чтобы он ничего не заметил. Она уже поняла, что игра с ее стороны была грязной, но даже такую проигрывать — стыдно.
Вода вылилась, и поток крови иссяк. Гордость взяла свое — Аля успокоилась. Теперь боль была ноющей, и Аля знала, что она не пройдет. Утром он уйдет, и не останется даже слабой теперешней надежды, и будет всегда пусто, тревожно и тоскливо. И не в ее силах это исправить.
Позже оставшаяся половина сердца подсказала ей, что время притворства прошло. Настала пора взрослеть и быть честной прежде всего с собой, а потом с тем, кто бережно хранит утраченную половину. Тогда она пошла к Асе и попросила найти для нее Юру. Увидев его, она прижалась к нему так, как хотела, с нежностью, которой не знала в себе.