К эйфории как следствию блуждающей по венам наркоты добавилось давно забытое ощущение покоя. Мои старания забить негатив оправдались, но к искусственному кайфу примешивалось чувство доверия, и в руках Дениса я расслабилась именно от него. Он не нервничал. Он остался прежним Денисом, хотя сквозь след обиды я не могла понять, что он рядом со мной делает.
— Ее кровью можно травить слонов, — заявил Тим, изучая результат теста. — Хотя с ее кровью всегда было что-то странное, как и вообще со здоровьем…Необычные реакции на все…
— Что ты собираешься делать? — спросил Денис.
— Понятия не имею. Хотелось бы повернуть время, чтобы ушло назад, и ничего такого не случилось. Если не получится – промыть ей извилины, в них много черных мыслей. Ася, мы все еще твои враги?
Блин, можно, я останусь одна и спокойно умру? Ну нечего мне ответить!
— Значит, враги. Это хорошо. Будем лечить без пощады. Извини, сокровище, мне моя совесть дороже твоих тараканов, и раз ты попала ко мне в руки, – жить будешь! Может, посоветоваться с Германом? Нестандартные ситуации по его части…
Никаких Германов!
— Кстати, если он включится, что ему сказать?
— Что меня не существует и никогда не существовало.
— А если вызвать Валерку с Сашкой?
От них будет слишком много шума. Чего пристал?!
— Короче, так: если не можешь справиться сам, я ухожу. Я и больная себя неплохо чувствую.
Денис напрягся, ожидая ответа Тима – он знал, что уйду. Тим думал.
— Ладно, посоветуюсь с Даниилом Егоровичем.
Он отложил листок и выключил аппарат. Без прикосновений невидимых лучей мне стало холодно, но встать я не могла – открывать капсулу Тим не спешил. Он изучал меня через толстое стекло, и в его глазах читалось желание оставить меня в капсуле. Я вложила в свой взгляд желание выйти.
— Меня тогда не было, — наконец произнес Тим. — Скажи, что произошло? Почему ты так изменилась? Какая сила заставила тебя желать собственной смерти?
— Я займусь этим, — поспешно перебил его Денис, открыл створку капсулы и помог мне подняться.
— Со мной все в порядке, Тим, — клацая зубами, ответила я. — Со мной именно сейчас все в порядке.
— Куда ее вести? — спросил Денис.
— Бокс номер сорок семь.
— Ты оставляешь меня в больнице?!
Тим демонстративно обвел меня взглядом с головы до ног, таким насмешливым, что я мгновенно осознала, как выгляжу со стороны — дрожащая и вцепившаяся в Дениса, чтобы не упасть, — жалко.
— Да, я оставлю тебя здесь. Я не верну тебя транспланетному психу, который спокойно смотрел на твою гибель. По какому праву, хочешь спросить? По праву сильного, просто потому, что ты не можешь сопротивляться.
Кто из вас псих, еще проверить надо…
Денис схватил меня на руки и унес из лаборатории.
Ночь. В больнице тихо.
Меня бережно уложили в кровать и заботливо накрыли одеялом.
Я не могла заснуть.
Абсолютно не способная координировать собственные движения, я не чувствовала себя слабой. Иллюзию силы внушал мне Денис, боясь, что я сдамся. Он сидел на моей постели и бесцельно разглаживал складки одеяла.
— Я знаю, — наконец сказал он. — Я виноват перед тобой. Все, что мне важно, держится на волоске. Ты сейчас далеко от меня, ты ушла от всего, что было прежде, ты решила забыть нас, причинивших боль. Но я попытаюсь это изменить. Не закрывай глаза.
Возразить я не успела. Он наклонился и плотно обхватил ладонями мою голову. Ослабленная воля спасовала, и через мгновение перед моими глазами, словно наяву, предстал берег Острова — так, как я видела его в первый раз, придя через океан. Видение было переполнено восторгом, и следом за первой картинкой одна за другой последовали другие: мой домик, моя любимая лагуна, моя любимая пещера, моя любимая роща, наколдованные мирки… Мои друзья — постоянное тепло в душе — и уверенность в их любви. То, что не должно было быть ложью. Без чего я стала погибать.
Если бы это было ложью, Денис не достал бы с небес Белого капитана и не притащил бы с его помощью меня сюда.
Не верю! Я видела, что и он, и остальные отказались от меня. Даже если и любили когда-то, это прошло.
— Это не проходит! — крикнул Денис. — Никто не захочет ЭТО от себя отпускать! Наши души ушли вместе с вами!
— Вы нас заменили! — крикнула в ответ я, потеряв половину резервных силенок. — Мы так долго ждали победу, а вы праздновали ее с другими…
Денис молчал, обдумывая эти слова. И я начала понимать, что он действительно в отчаянии.
— Мы не думали тогда, что предаем вас. Словно наваждение нашло.
Нашло. Для того и существуют красивые девушки. Я помню, как остро мы почувствовали себя лишними, попав на их праздник. Не нужны мы вам.
— Ася, ты – моя кровь. Для меня жизненно важно знать, что ты все еще со мной.
Отчаянье. Искренность.
— Я жив, пока жива ты.
Картинки замелькали снова. Денис много раз меня спасал, появляясь в моих наколдованных мирках за секунду до неминуемой гибели. И несколько раз – от самой себя.
Наделенная силой двух мощных звезд, я нуждалась в его помощи. Я могла создавать все что угодно и спасать сотни людей одним желанием, но только он спасал меня.
Потому что сам хотел жить…
Он всегда во мне нуждался.
Было приятно вновь в это поверить: в глазах самого фантастического мужчины на Земле я чего-то стою. Наверное, я чего-то стою.
— Ты боишься потерять любовь, — пристально глядя на меня, произнес Денис, словно понимая нечто важное. — Конечно! Командор говорил мне, что в вас ее нет. Ты пользуешься чужой, и даже сама себя любить не можешь. Сила любви необходима тебе, чтобы создавать и помогать – потому что ты умеешь только это и без этого не живешь. Разочаровавшись в любви, ты утратила смысл своей жизни.
Люди могут просто любить?! Не потому, что кто-то другой их любит, а сами?!
Захотелось заплакать, но это мне по-прежнему было не дано, как Командору – способность улыбаться.
— Но ты же кажешься воплощением любви, — с нотками сомнения продолжал Денис. — Все, что ты делаешь, ты делаешь во благо. Отчего это?
Надо вспомнить первый раз, когда я сделала что-то во благо. Исцелила брата, Алешку, когда мне было пять лет. Меня подвиг на это инстинктивный страх потерять его и не ощутить больше никогда его любви. Дав ему возможность продолжать жить, я почувствовала себя бесконечно счастливой, и после этого не упускала случай кому-то помочь. Денис прав.
— Ради любви, — откликнулась я. — Похоже, ты прав. Если подумать об этом без лирики, то я — паразит.
Денис счастливо рассмеялся и резко наклонился надо мной.
— Возьми всю мою! Ну пожалуйста!
В этом дурашливом и искреннем порыве он выглядел забавно, и я тоже рассмеялась.
— Забирай! — крикнул он, устраиваясь рядом и крепко меня обнимая. — Я не просто люблю, я обожаю тебя! Ты невероятна!
Не ослабевая объятий, он говорил о том, что такое любовь, и откуда ее берут люди, о том, что я достойна километров и килограммов любви, и прочее в том же духе. Его близкое присутствие, его бурные эмоции вызвали во мне забытое уже ощущение радости. Только мимо проходили слова о том, что меня невозможно не любить, и что меня любят все. Денис любит. А Герман – нет. Или убил свою любовь.
Он говорил, потом шептал, а перед рассветом, зная, как мне не нравится наблюдать рождение дня, — погрузил в сон.
Я проснулась, когда больничный бокс уже заполнился солнечным светом, и, выглянув из-под руки Дениса, заметила Тима, стоявшего в дверях. Он смотрел на нас с упреком и насмешкой.
— Ну и воображение, — вздохнув в моих волосах, сказал Денис. — Я держу ее, чтоб не рассыпалась, а ты что подумал?
— Что-то другое, — ответил Тим. — Забирай ее и пошли.
— Лечить будешь? — спросила я.
— Да. Сильно.
Жмурясь спросонья, Денис поднялся, подхватил меня на руки и понес вслед за Тимом. Я размышляла, что с большей пользой провела бы время в постельке, но высказываться было бессмысленно. И еще одна мысль влезла… В виде вопроса, кусавшего душу. Высказать его смысл был, но это убило бы гордость.
— Герман проявлялся? — спросил Денис, и я затаила дыхание.
— Да, — после паузы, не оборачиваясь, ответил Тим, но не Денису, а мне. — Я ему передал твои слова, не беспокойся. Нам сюда.
Денис осторожно уложил меня на кушетку. Думая о Германе, я выпустила из виду манипуляции Тима и очнулась, когда надо мной захлопнулся стеклянный колпак, обнаружив по иголке в каждой руке и ощутив привкус горчицы во рту.
— Держись, — сказал Тим с неподдельным сочувствием. — Дозу определяет пациент, и ты, когда начнешь терять сознание, намекни на это.
О! Чья идея, интересно?!
Тем временем Тим вывел Дениса в коридор и тихо сообщил:
— Герман здесь.
— И что в его планах? — мгновенно скривился Денис, очевидно, ожидавший это известие.
Тим пожал плечами:
— Дай ему шанс.
Денис помолчал, глядя в стену.
— Он не заслуживает шанса. И для нее этот шанс — последний. Впрочем, такой риск уместен, ведь она всегда может улететь.
Последнюю фразу Тим не понял и вопросительно приподнял бровь.
— Зачем ты мне об этом сказал? — не заметив жеста, спросил Денис.
— Сейчас ты решаешь за Асю. Что скажет она, я знаю — точно не то, что важно.
Тим мотнул головой в сторону соседней палаты. Денис, снова поморщившись, шагнул в нее.
— Привет, — сказал Герман.
— Однако привет, — ответил Денис. — Ты точно знаешь, зачем приехал?
— Конечно, точно! Ведь моего рока больше нет.
— А был рок? — со злой усмешкой спросил Денис.
Герман ошарашенно смотрел на него несколько секунд, а затем ответно разозлился:
— Не вижу необходимости с тобой объясняться.
— Я вижу! — вмешался Тим. — Герман, ты мне друг, но Ася в этот момент не станет с тобой мириться. И никому от этого хорошо не будет.
— Ну, это как сказать, — пробормотал Денис.
— Ты ведь не о себе? — удивленно спросил Тим.
— Нет, я о ней. Все ж таки слабо мне верится в эту любовь. Два ребенка, впервые оказавшиеся в опасной для жизни ситуации, поняли, что им приятно в ней находиться — натура такая у этих детей — и случайно связали приятные ощущения друг с другом. Прожить эти ощущения до конца и разочароваться не смогли, поскольку один из них от развития событий увиливал… по малодушию, очевидно, и такое же малодушие подозревая в другом. Так они и затравливали друг дружку шесть лет кряду. Нелогичное и непсихологичное поведение, объясняемое лишь их нежеланием на самом деле быть вместе. Им просто нравилось мотать нервы себе и окружающим, наблюдавшим увлекательную мелодраму, — и получать адреналин, в котором они так нуждались.
— А можно мне самому решать, что логично, а что нет в моей жизни? Сидя в зале, молча хлопай в ладоши, или уходи, — перебил Герман.
— Ты не засомневался? — быстро спросил Денис.
Герман, на миг забыв собственную злость, удивленно посмотрел на него, и наткнулся на взгляд, в котором не было иронии. В этот момент он понял, что объясниться с Денисом все-таки придется.
— С этой стороны я тоже рассматривал ситуацию. Даже более того, по непонятным тебе причинам, какое-то время я пытался внушить себе, что именно так дело и обстоит — что нет между нами никакой связи, кроме возбуждения от близкой опасности, — но когда я уже почти убедил себя в этом, то понял, что меняюсь. На это время многие эмоциональные состояния стали мне чуждыми, а из возникавших проблем я находил только самые примитивные и грубые выходы. Я перестал развиваться, а в эмоциональном и мыслительном планах вообще деградировал. То есть, изменилась моя личность, и не в лучшую сторону. Для нее гармонично было знать, что наша встреча с Асей не случайна, что мы связаны на уровне души, и что мы должны быть вместе. Достаточно? Воздержись от ироничных аналогий, пожалуйста, я знаю, что нас можно сравнить с инвалидом на костылях, причем неизвестно, кто и чем для другого является…
—…Можно, — задумчиво отозвался Денис. — Но если инвалид счастлив…наверное, в этом есть смысл. Убедил.
— Так, — мягко подвел итог Герман. — Теперь твой интерес?
Таким же откровенным Денис быть не мог, поскольку его связывала чужая тайна. Между тем, Герман заслуживал откровенности.
— Мой интерес в том, чтобы Ася осталась…жива и такая же, как раньше, — Денис, что удивило его самого, споткнулся, подбирая замену фразе «на этой планете». Справившись с этим, почувствовал облегчение, так как не покривил душой.
Герман кивнул, и обоим стало очевидно, что лед между ними подтаял.
В этот момент Тим подпрыгнул на месте, громко ругнулся и выскочил из палаты.
— Ты чокнутая!
Колпак стремительно отъехал, и в капсулу со свистом ворвался прохладный воздух. Оказалось, я все это время была жива. Тим прав, я чуть не перестаралась в попытке сделать организму легкий стресс, и в момент, когда Тим про меня вспомнил, явно балансировала на грани комы.
— Ни на секунду нельзя оставить…— ворчал Тим, любуясь на мои зрачки и примериваясь к очередной пакости.
Вошел Денис.
От моего внимания почти ускользнуло, как Тим (по-деревенски причитая: «Горюшко мое…») отвампирил очередную порцию крови; и я провалилась глубоко в сон еще на полдороги в палату.
Забытье мое украсилось образами Острова — теми самыми, которые я бесконечных три месяца отгоняла от себя, чтобы не помнить. Помнила. Слишком хорошо помнила. Окликом из прошлого перед спящим взглядом появилась комната в моей избушке: кровать, стол, кресло и коробка с одеждой — и я почувствовала себя так, будто находилась там, дома. Спокойно. Я вернулась из приключения. У меня вновь что-то получилось. Я узнала, каким бывает бой, какой может стать радость, как разгадать предательство, и в восторге от этого вернулась домой.
Следующей всплыла пещера. Зеленая, первая, которую я сотворила, пытаясь сравнить себя с природой, после чего поняла, что природа не является личностью (иначе забросила бы всякое творчество после первого же клочка суши). Там, не зная о моей причастности, облюбовали себе гнездышко Аля с Юркой. Они привязались к этому месту, и в нем случилась их первая ночь.
Наш с Валей замок появился третьим по очереди. Каприз бунтующей фантазии заскучавших девчонок, он простоял-то недолго, но в нем прошли незабываемые две недели затворнической жизни и аристократического безделья. Ожидание. Замок развалился, когда его нашли Коля с Германом, а мы, тогда уже хронически сонные, только вяло топали ногами от злости.
Лагуны. Солнечные блики на морских волнах — то вечное, из чего состоит душа. Горячие гладкие камни под спиной и до краев наполняющий пространство шум прибоя. Непреодолимый соблазн прыгнуть с вершины скалы в соленые солнечные объятия. Ощущение воды, словно самой жизни, на пересушенной коже…
Непроизвольно память зафиксировалась на первой из вызванных Денисом картинок: Остров, впервые представший перед моими глазами, возникший из океана. Уткнувшись бушпритом в это видение, навсегда замер на водной ряби мой бриг. В этот час оборвалась моя жизнь, и все стало по-другому. Дальше случилось то, что разрушило наивное мое детство, меня задавила окружившая мое суденышко эскадра, а после придавило предательство команды. Верен остался только Денис – и мы оба попали под арест. С тех пор ни у меня, ни у него не могло быть команды. Мы сдались лишь формально, и теперь бились, и побеждали только в одиночку. С этого-то и началось неприятие ими друг друга – Денис никогда не мог подчиниться Герману. Благодаря его поддержке, я тоже сохранила суверенитет.
Герман, его обеспокоенные глаза, гармонично вписались в череду воспоминаний, и от этого образа привычно защемило сердце. Рядом проявилось из тумана лицо Дениса, но мое внимание от них отвлекла чья-то рассеянная реплика:
— Превосходные воины. Одиночка и командир. Работать с нами…
Попытка увидеть сказавшего это увенчалась изображением Капитана-Командора, но странную фразу произнес не он, а кто-то, стоящий рядом, и его, как ни старалась, я не могла разглядеть. Наконец, после колоссального напряжения спящего мозга, я увидела — Черного капитана. Он смотрел прямо на Дениса и Германа, и не возникло сомнения, что сказанное относилось к ним.
Головная боль как следствие минутного напряжения разогнала все картинки вообще, набросив режущую глаза золотистую сетку. Уверенная, что нахожусь в одиночестве, я тихо застонала, пытаясь ее заглушить.
— Что это значит? — донесся из темноты голос Германа.
— А я знаю? — устало огрызнулся голос Тима.
Сейчас же к моим векам осторожно прикоснулись чьи-то пальцы, и боль моментально исчезла.
Голос Германа?!
— Что ты здесь делаешь? — ощутив во рту привкус металла, спросила я и открыла глаза.
Действительно, Герман. Сидит на краю кровати с настороженным видом и явно рассуждает над моим вопросом.
Денис и Тим поспешно вышли из палаты.
— Спасаю тебя.
— Спасибо, не стоит.
— Нам нужно поговорить. Нельзя расставаться так, как мы.
— Давай расстанемся по-другому.
— Мы не должны расставаться.
На этом я выдохлась. А что тут скажешь? Чтобы продолжить пикировку, понадобилось минуты две.
— Герман, люди расстаются после того, как встретились и какое-то время пробыли вместе. А мы с тобой…
— Мы были вместе. В мыслях друг друга мы давно были вместе. Ты любила меня, а сейчас хочешь перестать любить.
Так вот. Обезоруживающий диагноз ситуации. Внушенные тремя месяцами размышлений на заданную тему, мои железные доводы рассыпались в прах. В глубине души это было исключительно приятно, но данное обманчивое чувство – что мой герой обратил на меня внимание – много раз бывало причиной последующего удара моего сердца о твердую поверхность, и вновь переживать акт его разбития было бы вершиной глупости. Надо было держаться до последнего.
— Любить тебя – это больно. Мне надоела такая любовь. Дело ведь не в обиде на то, что вы праздновали победу не с нами, а с другими – очевидно, они того стоили. Вся та… ситуация пролила свет на ваше отношение к нам, а его суть оказалась в пренебрежении. Вы обошлись с нами, как с кем-то постылым, кого терпят в силу обстоятельств и при первой же возможности стремятся пообщаться с более интересными людьми.
Он слушал внимательно, плотно сжав губы, и смотрел куда-то мимо моей шеи. Я продолжила, стараясь убедить нас обоих.
— Остров – ваш, вы могли бы раньше дать понять нам, что наше общество нежелательно, и мы бы уехали, и способ можно было выбрать более гуманный. Но что случилось, то случилось, и бог с ним. На самом деле теперь все встало на свои места, и нет необходимости терпеть и искать слова. Мне, как и другим, стыдно за собственную навязчивость и противно. Понятно? Уходи.
Моя логика, похоже, его убедила.
— Жаль, что так вышло, — после паузы резюмировал он свое молчание.
Он не хотел уходить. Логическая цепочка могла быть ошибочной в самом начале, и, возможно, правдой были все их клятвы в любви и верности, но в это не укладывалось накопившееся к тому моменту напряжение между нами и ими. Напряжение, набившее оскомину, от которого уже хотелось избавиться любыми средствами, даже болезненными. Наверное, они привыкли к нам, как привыкают к обстановке в доме, где все под рукой, но не доставляет радость, от которого иногда нужно уходить в новое и непривычное.
— Подумай сам, зачем мы вам нужны, — предложила я, — и ты поймешь, что не за чем. У вас даже не возникало желания с нами общаться, вы гнали нас из своих мирков. Мы стали элементами привычного места, на которые не обращают внимания. Нас это не устроило, ведь Остров – ваш, мы не вправе там без вас находиться, и элементы исчезли, словно в любимом лесу вырубили несколько деревьев. Для вас это не страшно, вы вновь привыкнете – уже к пенечкам, и, кроме того, у вас появилась возможность новых деревьев насажать. Это же здорово.
Видимо, аналогия с деревьями вызвала у Германа приступ тихого смеха.
— Все не так, — отсмеявшись, отрезал он. — То есть доля правды в твоих словах есть, но очень, очень маленькая. Мы, действительно, привыкли к вам, но не как к деревьям, а как к самому Острову, а без Острова наша жизнь была бы тенью существования. Гнали мы вас не из наших мирков, и ты это сама знаешь. Мы гнали вас из опасной и жестокой войны, чтобы вас же не лишиться. Грубо получилось, в этом наша ошибка, из-за этой грубости вы стали по-иному воспринимать наше отношение, но ведь нас можно простить – мы были на войне, нам было не до нежностей.
Блин, сильна мужская логика. От моих доводов опять ничего не осталось, а глупо-то выглядеть не хочется. Поошибались все, видите ли…
— Допустим, — сквозь зубы подвела итог я. — Но ничего это не меняет. Обошлись с нами плохо, возможно, обходились бы плохо и дальше. Мы такого не хотим.
Теперь оба уверены в своей правоте. Все сказано, и ничего не произошло.
На самом деле мне стало гораздо легче от его объяснения, однако легкость эта была всего лишь следствием того, что самолюбие страдать перестало.
— И Остров, — вдруг добавил Герман, — вовсе не наш, он и ваш тоже. Вы ему нужны, и вы зря его бросили.
— Ой ли наш? — не удержалась я от старой обиды. — Почему тогда вы контролировали наши мирки и даже вытаскивали нас из них, когда вас не устраивало развитие событий?
— Потому что там становилось опасно для вас! — искренне возмутился он. — Вы слишком увлекались приключениями…
— А вы – нет?! Ваши приключения были не менее опасны, но вы каждую ситуацию доводили до конца!
Ага, попался. На это ответить нечего.
— Так не договориться, — согласился он. — У нас разное представление о нашем значении друг для друга. Я очень за тебя боялся. Только во время войны я не вмешивался, потому что не мог, и к чему это привело? Ты сотню раз могла погибнуть!
— Но я жива!
А на это что скажешь?
— Это счастливая случайность. Ты никогда не думала, что в один момент противник мог оказаться сильнее – фатально сильнее – и ты бы умерла, возможно, только успев пожалеть о своей беспечности? Каким отчаянным было бы это сожаление? Я знаю по себе, о близких никто не думает в азарте, но инстинкт самосохранения ты уже подавила легкими победами и не даже не осознавала этого.
Легкими победами. Пренебрежение к моим врагам и, следовательно, ко мне, меня взбесило.
— Что, по-твоему, я должна была делать?! Цветочки выращивать? Свитерочки вязать? Если ты действительно так думаешь, то ты выбрал не ту женщину, и нам надо расстаться, пока не поздно.
Герман молчал, пока из меня ощутимо сыпались искры. Он задел меня сильнее, чем я могла бы ожидать от него.
— Нет, конечно, нет, — торопливо возразил он, но я не позволила ему договорить.
— На вашей войне мне было самое место! Я не в куклы в наколдованных мирках играла, я так живу, и если тебе это не нравится, значит, не прав ты!
Он помрачнел.
— Нет, — после паузы произнес он, глядя на складки простыни. — Как бы ни было, я не могу этого допустить.
И он еще надеялся со мной договориться? Не желая принимать то, что существует в действительности? Он чужой для меня, и вся моя долгая любовь была глупой ошибкой!
В один момент я ощутила, как между мной и Германом, прямо перед ногами, разверзлась пропасть.
— Да посмотри же на него! — раздался у меня в голове голос Дениса. — Он просто тебя любит! ЕМУ НЕ ВАЖНО, КАКАЯ ТЫ!
Я посмотрела на Германа. Невольно – так, как видела бы чужими глазами, не сквозь обиду и логические умозаключения.
Он был другим. Очень другим. В нем появилось то, что я целых шесть лет мечтала увидеть. В нем появилась я. Он впустил меня в себя – в свои мысли и жизнь, и не хотел выпускать. Я пропитала его настолько, что без меня он уже не пытался существовать. Он был очень близким. Он таким ко мне пришел, он уже был таким, когда я видела его в последний раз на Острове, уходя прочь.
И даже в его жестком взгляде в последнюю секунду подмешана нежность.
— Ты получаешь то, чего больше всего хотела, — не унимался Денис за стенкой.
— А если это иллюзия? — перекрикивали его доводы разума, поработившие мое сознание в последнее время.
Поверить в реальность сбывшейся мечты оказалось невозможно.
— Я боюсь ошибиться, — сказала я мечте, извиняясь, что отказываюсь от нее.
— Что я могу сделать, чтобы ты мне верила? — спросил Герман.
— Еще раз подумать. Я согласна не расставаться — то есть, чтобы мы теперь были вместе. Я только сомневаюсь в том, что ты действительно этого хочешь. Я считаю, что сейчас тобой, возможно, руководят укоренившиеся детские мечты и чувство вины за мое нынешнее состояние. Две недели без меня спокойно подумай, нужно ли тебе это. Через две недели я приеду на Остров, к тебе, и ты скажешь, к какому выводу пришел.
Он пристально посмотрел на меня, и я ясно увидела, что для него двухнедельный срок напрасен. Но он может думать так сейчас…
Во время затянувшейся паузы в дверном проеме появились Денис и Тим.
— Хорошо, — наконец отозвался Герман. — Я буду ждать тебя на Острове. Через две недели или всю жизнь.
Быстро взглянул мне в глаза (в его взгляде было счастье) и ушел, не оборачиваясь.
Денис и Тим вопросительно смотрели на меня.
— Сегодня я еще повыздоравливаю, — объявила им я, — а завтра, извините, вас покину.
— Если выздоровеешь, — с угрозой в голосе уточнил Тим.
— Выздоровеет, — задумчиво произнес Денис.
Тим подождал пояснений, не дождался, пожал плечами и вышел.
До меня дошло, что примирение с Германом принесло одну проблему – одну, но большую.
— Тебе придется ему сказать…
Денис озвучил мои мысли с иронией, давая понять, что не знает и не может знать, как можно мне помочь. А я вдруг вспомнила: Герман напротив меня, в полумраке тюремной камеры… Я только что забрала себе его проклятье… Его губы беззвучно произносят что-то, всего два слова, и в следующий миг он шагает ко мне, сминая железную решетку.
«Чертова инопланетянка!» — вот что он тогда сказал. От этой догадки меня прошиб пот. Все правильно, ведь тогда же он признался, что знает каждый сантиметр моего тела.
— Не придется, — прошептали мои губы. Потом голос вернулся, и я объяснила: — Он знает. Он давно знает. Он узнал об этом раньше, чем я.