Дождь моросил не переставая. Прилипшие к песчаной дорожке парка бурые листья уже не шуршали весело и празднично и не разлетались от нечаянного ветерка вспугнутой воробьиной стайкой. Стекающая по тонким ветвям голых деревьев вода глухими редкими каплями плюхалась на купол Анниного зонта и, продолжая свой путь к земле, падала на мягкий драповый рукав ее пальто и исчезала там навсегда. Анна зябко поежилась, посмотрела на часы. «Час-другой, пока все соберутся, у меня еще есть», -- подумала она и, наконец-то, заметила в конце аллеи маленькую капеллу, ту самую, о которой рассказала ей хозяйка пансиона.
Несмотря на осеннее ненастье в церквушке было удивительно светло. Анна прошла в середину, опустилась на скамью и подняла глаза к распятью:
-- Господь, я пришла просить о прощении. Ты знаешь за что: в минуту отчаяния я кляла Тебя за то, что Ты нас покинул. Но ведь именно Ты в тот момент дал нам мудрость принять единственно правильное решение и этим спасти жизнь моим девочкам.
Анна перевела взгляд на икону Божьей Матери, но вместо нее увидела смеющиеся лица старшей дочери и полугодовалой внучки. Она улыбнулась им в ответ: вот он результат той наполненной страхами бесконечной ночи в роддоме, когда она истово молила Бога о помощи.
-- Прости меня, Всевышний, самое дорогое лежало в тот момент на чаше весов. Впрочем, нет мне оправдания и я готова нести наказание за свой грех.
Она снова посмотрела на распятье, недолго подумала и уточнила:
--Разумное наказание. Или испытание…
Солнечный луч, непонятно как пробившийся сквозь набрякшие лохматые тучи, пересек капеллу и задрожал на полу. «А вот и ответ. Значит, испытание. Интересно, какое?» – мелькнуло в голове Анны и она привычно зашептала «Отче наш», но после слов «как и мы прощаем должникам нашим» запнулась и сколько ни силилась, не смогла продвинуться дальше. Раздосадованная на свой склероз она вышла из церквушки: «Нашел же ты, милок, время для посещения».
В столовой пансиона возбужденные встречей галдели и смеялись литераторы – коллеги Анны. Накрывая столы к ужину, суетились приглашенные хозяйкой из ресторана официанты. Наконец, женщины, почмокав воздух в районе щек друг дружки, а мужчины энергично похлопав друг друга по плечу, уселись и занялись едой. Вот тут-то Анна и почувствовала на себе «глаза». Они принадлежали красивому статному, но незнакомому ей мужчине «хорошо за сорок».
-- Меня зовут Мигель, я из Бремена, -- ответил он на вопросительный взгляд Анны.
-- Очень приятно. Анна. Вы родом из Италии? Или Испании?
-- Из Толедо.
-- Город Эль Греко… -- чуть заметно улыбнулась Анна.
-- Бывали?
-- Пару лет назад. А русский у Вас откуда?
-- В детстве жил в Москве, а потом там же учился.
-- Понятно. С чем к нам пожаловали?
-- С докладом об Иване Бунине. Завтра после общего собрании прочту.
Поужинав, народ сначала разбрелся по своим комнатам, чтобы принарядиться, потом потянулся в зал, где, потрескивая, уже горел камин. Писатель детективов Петер сел к роялю, порылся в своих нотах и подозвал к себе молоденькую поэтессу Николь. «Старички»-прозаики, поджарый Александр Иванович и круглый со всех сторон Георг Штольц, прозванный папой Штольцем, откупоривали бутылки с вином. Кто-то зажигал свечи, кто-то щелкал фотоаппаратом, кто-то завладел плейером и подыскивал подходящую музыку. Поэтесса и красавица Жанна, облаченная в вечернее платье, вплыла в зал, заставив головы большинства мужчин повернуться в ее сторону. Впрочем, все было, как всегда, за исключением того, что рядом с Анной вместо привычной ее приятельницы Елены сидел Мигель.
-- Романс «Поздняя любовь». Слова Жанны, музыка моя, исполняет Николь -- объявил Петер.
Все улыбнулись: юная Николь и поздняя любовь… Через пару минут, однако, некоторые уже украдкой смахивали слезу, – девушка пела проникновенно, страстно.
-- Ну, Петь, вы и дали жару! – высморкался Александр Иванович. – Пробрали с Николькой прямо до потрохов.
Георг Штольц, часто моргая покрасневшими глазами, поднял бокал:
– А давайте-ка, выпьем за любовь.
-- Маэстро, музыку! – скомандовал кто-то.
«Ах, какая женщина, какая женщина. Мне б такую!» -- зазвучало в зале, и Мигель, стремительно вскочив, старомодно-галантно поклонился Анне:
-- Вы танцуете?
Анна встала. Аккуратно и вместе с тем властно прижав ее к себе, Мигель зашептал:
-- В Вас столько изящества и столько неизрасходованной нежности!
-- О, нежность мне есть куда израсходовать: я ведь детская писательница. К тому же у меня двое внучат.
-- Не ёрничайте. Вы прекрасно понимаете, о чем я.
Анна удивленно посмотрела на Мигеля и почувствовала, как его горячие руки еще сильнее обхватили ее.
-- Освободите чуточку старушку, а то ее изящество может пострадать, -- улыбнулась Анна.
-- Ну, что за манера над всем глумиться, -- вздохнул Мигель, ослабляя свою хватку. – Я с ума схожу рядом с Вами, а Вы…
Объявили белый танец. Мигель с надеждой посмотрел на Анну.
-- Э нет! Не хочу быть причиной Вашего сумасшествия, -- сказала она и пошла к Александру Ивановичу.
-- Зря ты, Анюта, испанца обижаешь. Невооруженным глазом видно, что он на тебе завис.
-- Не завис, Иваныч, а повис. Да так плотно, что я всем своим нутром почуяла, как в нем горячая южная кровь ключом бьет.
-- Так радуйся, что ключ в твою сторону направлен, а не в сторону Жанны, которая весь вечер сверлит его глазами.
-- Вот я от радости и пустилась в пляс… с тобою. А Жанна пусть его погипнотизирует, а то вы все ей уже приелись.
Музыка затихла, Анна заторопилась в свою комнату и в полутемном коридоре едва не налетела на парочку: Петер целовался с Николь. В десяти шагах от них, возле лестницы, Штольц, обнимая Елену, шептал ей что-то на ухо и они оба смеялись. «Вечер становится чересчур томным…» -- усмехнулась про себя Анна.
Она поговорила по телефону с мужем и дочерью и вернулась в зал. Мигель тут же подошел к ней:
-- Зачем Вы меня с этой барракудой оставили? – метнул он в Жанну раздраженным взглядом.
-- Да что Вы такое говорите? Жанночка – сама доброта. И стихи она чудесные пишет. Вам как специалисту это должно быть интересно. А у меня дома муж тоскует…
-- Как? Вы замужем? – воскликнул Мигель и, уронив голову себе на грудь, горестно добавил, -- Конечно, такая женщина, как Вы, не может быть одинокой.
-- С тобой можно потанцевать? -- протиснулся к Анне Георг Штольц.
-- А Лена не огорчится? – засмеялась Анна.
-- Я вот как раз по поводу Леночки хотел узнать: можно мне ее украсть до утра?
-- Что ж ты у меня об этом спрашиваешь? Она уже лет тридцать, как совершеннолетняя. А я, скажу тебе по большому секрету, ориентирована до зевоты традиционно.
-- Вот за что я тебя люблю, Аня, так это…
-- Стоп, Георг! Здесь ты любишь Лену, а дома, я полагаю, свою жену. Третья женщина? В твоем возрасте? Я не прощу себе, если из-за меня мировая литература потеряет великого папу Штольца.
Георг уже не мог танцевать, он трясся от смеха всем своим шаровидным телом.
-- Как хорошо, Аня, что ты не критик, иначе бы нам тут всем несдобровать, -- захлебывался он.
-- Иначе бы каждый из вас уже попытался залезть ко мне в постель.
-- А что в этом плохого? Муж-то у тебя дома, – лукаво подмигнул Георг.
Около полуночи литераторы парочками начали исчезать.
-- Мне тоже пора. Спокойной ночи, – сказала Анна не оставлявшему ее весь вечер Мигелю.
-- Я Вас провожу, -- увязался за нею испанец.
-- Нет нужды. Я дорогу знаю.
-- А что Вы делали в Толедо? – не отставал от нее Мигель.
-- Отмечала свое пятидесятилетие.
Мигель присвистнул.
-- Ничего себе! Больше сорока я бы Вам ни за что не дал.
-- А меня муж любит, холит и лелеет. Потому и сохранилась хорошо.
Анна вставила ключ в замочную скважину. Ладонь Мигеля легла на ее руку.
-- Мигель, я хочу спать, -- твердо сказала Анна.
Он поцеловал ее в затылок.
-- Сладких снов, querida .
Анна закрыла за собою дверь, громко повернула ключ и замерла, надеясь услышать удаляющиеся шаги. В коридоре было тихо.
Быстро уснуть не удалось. От радиатора несло жаром, а постель все равно казалась холодной. Не зажигая света, Анна встала, взяла из шкафа шерстяной плед, разложила его поверх одеяла, снова легла, с усилием сомкнула дрожащие непокорные веки. За окном истошными голосами заорали коты. «Ну и ночка! Одни коты кругом! Будто бы и не октябрь на дворе». Она открыла глаза, всмотрелась в узенькую полоску света под дверью. «Интересно, долго ли испанец стоял там. И чего он ждал? Видимо того, что я «одумаюсь» и приглашу его в комнату. И теперь лежит, небось, у себя и диву дается, что существуют еще на свете такие дуры». Анне, вдруг, стало жарко, и она отодвинула толстый плед в сторону. «А ведь и в самом деле дура. Что я теряю? Ничего. Здесь этому ни то, чтобы не удивятся, даже ничего и не заметят. Или сделают вид. Я ведь тоже всегда делаю вид…». Анна зажгла ночник и повернула регулятор тепла с пятерки на единицу. «Самое обидное, что даже муж не обратил бы на это внимание. Для него моя собачья преданность – нечто само собой разумеющееся. Как чистая скатерть и горячий обед на столе».
Анна скинула с себя одеяло, села на край кровати, нащупала ногами тапки, подошла к окну. Дождь прекратился, небо прояснилось, и мягкий ровный свет луны разливался по давно некошеному газону, кустам хризантем, автомобильной стоянке. Из подъехавшего к пансиону такси вышел мужчина с большим, странной формы, свертком, который он держал перед собою, постоял недолго, глядя куда-то вверх, и пропал в дверях здания. «Кому-то еще не спится», -- подумала Анна и снова легла. Ее опять знобило, но закутавшись плотнее, теперь она сразу же уснула, и привиделась ей эротическая сцена с каким-то необыкновенно желанным ею, однако совершенно незнакомым мужчиной. Он ласкал ее страстно и нежно, и хотелось столь же феерической развязки, но, как это чаще всего бывает во сне, кто-то в самый неподходящий момент вошел в комнату и помешал. Разочарованная, Анна проснулась и услышала невнятный шорох. Казалось, что за дверью шелестели хрустящей оберточной бумагой. Потом шум странно затих, будто растворился в глубине коридора. «Видимо это остаток сна», -- объяснила себе непонятное явление Анна.
На часах было около шести, рассвет едва брезжил. Анна, надеясь на утренний сон, повалялась некоторое время в постели, потом сбросила с себя одеяло. «Завтрак, конечно же, не готов, но кофейный автомат я и сама включить могу», -- решила она.
Литераторы еще нежились в своих постелях, когда Анна отрыла дверь и едва не запнулась о букет красных роз. Она опешила от неожиданности, потом, справившись с собою, подняла цветы с пола. В маленькой, спрятанной в темно-зеленых глянцевых листьях карточке, Анна прочла: «Querida, я искал Вас всю свою жизнь». «Надо отдать должное испанцу: он умеет поразить воображение», -- подумала Анна.
Перед завтраком к ней забежала Елена.
-- Только не говори, что эти цветы от поклонников твоего писательского таланта.
-- Похоже, что именно так, ибо никаких других талантов я здесь не проявляла.
-- А могла бы. Убудет от тебя что ли?
-- И в самом деле… если вопрос стоит именно так… -- засмеялась Анна.
-- Бабу ты в себе не ценишь, -- уже возмущалась Елена.
-- А я должна?
-- Конечно. Такой мужик падает к твоим ногам. Да если бы он на меня хотя бы взглянул, я бы папашу Штольца сразу же ко всем чертям послала.
-- Проблема в том, что мне и послать-то тут некого, -- попыталась вставить Анна, но Елену было уже не остановить.
-- Или ты на своего благоверного все богу молишься? И надеешься, что он оценит твою тридцатилетнюю преданность? Наивная. Веришь в сказки, которые сама же и сочиняешь для деток малых. А годы, Ань, не стоят на месте. Скоро и тобой овладеет роковой мужчина по имени климакс. И твоя газелья фигура тоже расплывется, как и у всех нас. И ты ни своему, ни чужому интересна не будешь.
-- Ну, ты же Штольцу интересна?
-- Потому и интересна, что моложе и, видимо, пока еще чуть тоньше его жены, -- похлопала себя по пышным бедрам Елена. – Ну, а мой, сама знаешь, уже лет десять, как молодух «шаманит». Так что, Анька, в жизни надо ловить момент.
-- Я подумаю над этим, -- деланно серьезным тоном ответила Анна.
-- Вот и подумай.
Они спустились в столовую. Мигель уже стоял там в ожидании.
-- Не скрою, Вы меня впечатлили, -- сказала ему Анна. – Отыскать в этой глуши цветы, да еще ночью…
Мигель молча поцеловал ей руку.
-- Не буду вам мешать, -- многозначительно посмотрела на обоих Елена и пошла к столу, за которым сидел Георг Штольц.
День был напряженным, семинары чередовались с работой в секциях. В четыре часа литераторы собрались в большом зале на общее собрание. Председатель отчитался за прошедший год и попросил освободить его от занимаемой должности, потому что он уезжает в Америку. Народ зашумел, набросился на председателя с расспросами. Тот отвечал уклончиво, напирая, однако, на предстоящий отъезд. За десять бессменных лет во главе объединения он понял, что кроме смерти, это единственный аргумент, который литераторы не смогут проигнорировать. Ведущий собрание Георг Штольц еле успокоил разволновавшихся поэтов и писателей. Кое-как приступили к выборам. Но выдвинутые кандидаты, понимая хлопотность и неблагодарность председательской деятельности, один за другим взяли самоотвод. Наконец, к шести часам на должность избрали одного преуспевающего издателя. Можно сказать измором взяли. После таких страстей, доклад о Бунине слушать никто уже не хотел, и Мигель согласился прочесть его после ужина в уютной обстановке каминного зала.
Мигель, много лет преподававший в университете историю русской литературы, этим вечером был в ударе. Он говорил без конспекта, с легкостью сыпал пространными цитатами, с любого места читал стихи Бунина. Будто завороженный он, не отрываясь, смотрел только на Анну, ловя малейшие изменения в ее мимике и настроении. Мигель понял, что Анну явно увлекла эта тема, и ей нравится, как он трактует бунинские стихи и прозу.
-- Библейская тематика проходит через все творчество Бунина, -- говорил оратор, -- Вот пример ветхозаветного сюжета в стихотворении «Искушение»: «В час полуденный, зыбко сливаясь по Древу…»
Мигель читал, но Анна, вдруг, перестала его слышать. В ее мозгу пульсировало одно единственное слово: «Искушение… Искушение … И не введи нас в искушение, и избавь нас от лукавого…». Так глупо и некстати забытая накануне молитва всплыла именно с того места, на котором Анна споткнулась. «Не может быть… Неужели?» -- мелькнула в ее голове догадка. «Моим испытанием должно быть искушение. Вот и по-украински «кусити» значит «испытывать», -- вспомнила она давным-давно слышанное от бабушки слово. «Так, с этим я разобралась. Теперь осталось понять, чем именно меня будут искушать? И, главное, кто?» -- пыталась сложить паззл Анна. «Господи, да что же тут неясного! Вот оно – мое искушение! Стоит передо мной и самозабвенно рассказывает о Бунине. Это, безо всякого сомнения, Мигель! Ну, Господь, Ты и учудил! И как результат? Доволен?» Анну словно что-то толкнуло изнутри, она резко встала и вышла в коридор. «Нужно все спокойно обдумать. Что же мне теперь делать с испанцем?» Она поняла, что из галантного кавалера Мигель разом превратился в ничего не подозревающего о ее сговоре со Всевышним искусителя, и почувствовала себя в этом виноватой. «Рассказать ему все, как есть? Но даже при его католическом воспитании он наверняка сочтет это бредом».
Из зала послышались аплодисменты, потом шум движения и Анна решила незаметно вернуться на свое место, но прямо в дверях столкнулась с Мигелем, ринувшимся ее разыскивать.
-- Что-то случилось? Вам не понравился мой доклад? – волновался он.
-- Все в порядке. И доклад Ваш выше всяческих похвал. Я Вам искренне за него благодарна, -- нисколько не покривила душой Анна. – Я оставлю Вас на минутку: мне необходимо срочно поговорить с Петером.
Окрыленный своим ораторским успехом и наметившейся благосклонностью Анны, испанец расположился на небольшом диванчике возле камина и оттуда наблюдал, как она тихонько беседовала с Петером у рояля. Потом Петер порылся в своем портфеле, достал ноты, полистал их, взял несколько аккордов, посмотрел вопросительно на Анну, та согласно кивнула и направилась к Мигелю.
По традиции в последний вечер писатели читали отрывки из своих произведений, поэты – свои стихи. Танцевали, пели соло, дуэтом или хором. Горели свечи и звенели бокалы. Петер уже несколько раз пытливо смотрел на Анну, но та все время отрицательно качала головой. К микрофону вышел Мигель:
-- Я понимаю, что сегодня уже достаточно долго отнимал ваше внимание, но сейчас я хотел бы прочесть стихи не Бунина, а одного нашего современника.
-- Давай, давай! – подбодрили его голоса литераторов. – Это даже интересно.
-- «В лунном свете – изящные плечи.
Тонкий стан кипариса стройней.
И сказал я себе в этот вечер:
«Эта женщина будет моей!» -- глядя в Аннины глаза тихо, но четко произнес Мигель.
Все с интересом наблюдали за происходящим. Видавшие виды литераторы были явно ошеломлены столь откровенным признанием.
-- Молодец, Мигель! – раздалось из зала, когда испанец закончил читать. – Слава богу, не перевелись еще настоящие мужики на свете. Ну, Анна, «каков будет твой положительный ответ?»
Анна сидела в нерешительности, словно борясь с собой, потом встала и медленно подошла к роялю.
-- Может не надо? – спросил ее догадавшийся обо всем Петер.
-- Он не оставил мне выбора, -- сухо проронила она.
-- Как знаете, -- сказал Петер. – Романс Михаила Глинки на стихи Евгения Баратынского «Не искушай меня без нужды», -- объявил он в микрофон.
Звуки фортепианного вступления полились в зал. Анна запела. Ее чистый, ровный, без малейшего вибрато голос заполнил все пространство. Она пела вдохновенно. Люди превратились в слух: кто потупился, кто невидящим взором смотрел вдаль, кто закрыл глаза. Каждый думал о своем и переживал свою, одну ему известную драму.
-- «Забудь бывалые мечты:
В душе моей одно волненье,
А не любовь пробудишь ты», -- допела Анна.
С минуту в зале стояла тишина. Потом все разом захлопали, загалдели, вспомнили о Мигеле, стали озираться по сторонам, надеясь его обнаружить. Но испанца нигде не было. Он исчез, и никто не заметил когда и куда. И только Анна, смотревшая на Мигеля во время пения, видела, как в начале второго куплета он тенью проскользнул к задней двери и скрылся за нею. Он хорошо знал русскую поэзию и стихи Баратынского в том числе.
В каминном зале Мигель больше не появился: тем же вечером ночной экспресс унес его в Бремен. А литераторы разъезжались по домам на следующий день после завтрака. Александр Иванович вызвался подвезти Анну до ближайшего вокзала.
-- Анюта, ты прости меня за ту глупость, что я ляпнул тебе тут вечером. Если честно, то я завидую твоему мужу…