Было семь утра. Но жара в тот день поднялась спозаранку, Все замерло - не вздохнет, не шелохнется. Такая настала огромная, неправдоподобная тишина, будто вам заткнули уши или вы совсем оглохли. Дети недоверчиво подносили руки к ушам. Дверь отошла в сторону, и вдруг на нас пахнуло свежестью мира, замершего в ожидании.Постепенно люди просыпались.Повеяло ароматным кофе,где-то заговорил приёмник,на своем напольном матрасе потянулся и простонал Абдухаим.Он полукровка(АБДУЛА+ХАИМ)Потому,что у этого народа них были разные матери, одна госпожа, другая рабыня. Евреи это законные дети Авраама (значит ХАИМ главный), а арабы внебрачные. Поэтому первые имеют его наследие ("и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение; Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну" Быт.12:2,3), а вторые нет, потому что они и есть,якобы, злословящие.Поэтому логично в имени - АБДУЛА-поставить последим именем.Но мама была арабкой и она соль всей этой истории и она победила, ХАИМ пристроился сзади.Вот так и получился мой замечательный сосод-полукровко АБДУХАИМ.Вот такие мы здесь люди.Я обожаю своего соседа.Он пьет особый арабский кофе.Я один раз попробовала и у меня отпали уши....Теперь быстро каждое утро он выпивает свой кофе и несет мне боц(кофейная гуща),что бы я смешала ее со сметаной и сделала пилинг моего пристарелого лица.Когда он перелазит ко мне через балкон-он уже выбрит,отутюжен и пахнет духами 'БАШНЯ ДУБАЯ'. А утро только начинается и все спешат,спешат,спешат!Абдухаим прислушался....И меня разобрал интерес.....
Соседка напевала: "Я бесконечно одинокая
От тебя совсем далёкая
И поэтому не тронь меня
Одна я всё так-же буду холодна
И любовь твоя мне не нужна
Я смогу себя любить сама...."Слеза не скотилась по бритой его щеке, но Абдухим подумал, что ему давно уже пора жениться, чтобы раз и навсегда покончить со своим одиночеством и начать новую жизнь — в семейном кругу. Конечно, тогда ему придется расстаться с грустью уединения, давно привычной и даже любимой, с неторопливым и размышлениями в тиши дома и безудержными фантазиями, которые порой превращали покой его жилища в стеклянный парусник, скользящий по глади моря света и тумана, а его молчание — в мечту, чьи лучи сияют из-за далеких горизонтов... Но вместе с тем из его жизни наконец навсегда уйдет та скука, которая давно уже поселилась в его душе, и эта бессонница, нарушающая привычный ритм его жизни.
И все же, если он женится, разве смогут тогда растрогать его до слез звуки музыки, строчки стихов или какой-нибудь пейзаж?..
Если он женится, то потеряет свободу в своем доме, которую давала ему холостяцкая жизнь! Зато ему не придется больше возиться с кастрюлей или кофейной чашкой и вдыхать запах грязной посуды, которую надо вымыть. В сердце не останется места для досады на нечищеный котелок и жирную сковороду: мытье посуды всегда казалось ему занятием малопривлекательным, а стоит ему только жениться, как он навсегда освободит себя от этого.Сначало он бубнел все это себе под нос и я думала,что он подпевает....Но ОН ДУМАЛ!
Да! Он должен быть готов к тому, чтобы в корне изменить свой характер, приняв эту любвеобильную половину, которая пока скрывается где-то вдалеке и чей образ рисуется ему еще неясно, разве что в общих чертах, свойственных любой женщине.
-....Я бесконечно одинокая
От тебя совсем далёкая......Но,что это? Какая жалость.Песня кончилась, соседка замолчала, а Абдухаим, продолжая размышлять о женитьбе, вывел для себя следующее: "Супружество—это песня!" Он так и засиял, радуясь этому удачному сравнению. Но радость его вскоре померкла. "Даже самые прекрасные песни начинают резать слух, если их повторяют два-три раза, а что, если это на всю жизнь?О!Аллах,хочу ли я этого?"—с беспокойством подумал он.
Он коротал утро в саду около дома. Какая-то внезапная мысль заставила его вернуться в дом, где у него были диски с песнями. Пальцы его машинально перебирали диски, и он вздохнул, подумав:
"Супружество — это вроде чистой, ровной мелодии, на которой можно записать любой текст песни, а песни бывают разные..." Он оставил диски и снова вышел в сад. Мозг его сверлила назойливая мысль: "Как бы то ни было, но я просто обязан жениться, хотя бы для того, чтобы продолжить свой род..."
Казалось, что его мысли о продолжении рода были подхвачены волнами невидимого передатчика и проникли сквозь стену, отделяющую его двор от соседнего,минуя нашу квартиру,где он любил так часто бывать, прямо в сердце соседки: она вновь затянула, словно взывая к каждому, кто думал в эту минуту о женитьбе: "Я одино-о-ка, я беззащи-и-тна..." "Странное дело, — подумал Абдухаим, — как ей не надоест повторять эту глупую песню!" Но, поразмыслив немного о вкусах этой женщины, он принялся укорять себя за бессердечность: "Может быть, в революцию она потеряла мужа или любимого... Может, она и замуж потом больше не выходила или никто больше к ней не сватался, и песня эта вроде затаенной обиды на судьбу... Кто знает? Ведь женское сердце широко открыто всем земным печалям и радостям, скрытым порой от людских глаз".
Абдухаим взял книгу на маленьком столике, стоявшем около него, — книга лежала там уже несколько дней, — полистал ее, произнес задумчиво:
“"Анна Каренина"... Тоже женское имя... Всюду женщины—в книгах, в жизни... Чтобы написать рассказ, нужна женщина, да и в жизни женщина необходима...”
Неожиданно его размышления о собственной судьбе прервались, пальцы его перестали теребить книгу — он увидел, как из-за стены, отделяющей его двор от соседнего, показались женские руки с цветочным горшком и аккуратно поставили его на стену. Потом руки исчезли, а маленький горшочек с цветами так и остался стоять на стене, словно улыбаясь и приветствуя его! Абдухаим был очень удивлен. Спустя несколько мгновений эти нежные руки появились с новым горшком, поставили его рядом с первым и снова скрылись. Абдухаим ждал, что они покажутся еще, но время шло, а руки больше не появлялись. Тогда он стал напряженно вслушиваться в то, что происходило в соседнем дворе: может быть, хозяйка этих прекрасных рук затеяла уборку дворика и ей пришлось поставить на стену эти цветы? Но ничто не нарушало тишины, песня стихла, а руки так и не появились.
В голову влетела мысль и зацепилась там за что-то, он улыбнулся ей, и удивление, смешанное с радостью и смущением, оставило его. "Наверное, ей душно за этими стенами, — подумал он, — так душно, что ей показалось, что даже цветы задыхаются. Поэтому она поставила их повыше на стену, где больше воздуха и солнца!"
Мысль о солнце родила новый образ в его душе. "Если бы женщина была солнцем, я мог бы любить ее когда пожелаю и оставить когда захочу. Я стал бы думать о ней днем и ночью, и она светила бы откуда ей будет угодно, ночью я спал бы безмятежно, а если бы не спал, то мне бы вполне хватало ее лучей, отраженных луной, и я впитывал бы в себя их свет... Но, к несчастью, женщина не солнце..."
Не успела эта мысль удобно устроиться в его мозгу, как из-за стены показалась женская головка, и его снова охватило удивление, смешанное с радостью и смущением. "Она явно что-то задумала. И горшочки эти расставлены здесь не без тайного умысла, а тайна скрыта в сердце этой девушки, страдающей от одиночества. Но какой бы придумать предлог, чтобы узнать всю правду?"
И предлог был найден: Абдухаим вынес в сад радио с дисками, и через несколько мгновений Абдельваххаб уже рыдал во всю мощь концертных колонок: "Всю жизнь я живу один, я одинок и доволен тем..." "Вот так ей будет понятней, а если вдруг она не поймет, то я еще раз поставлю этот же диск, чтобы она услышала и поняла, а я-то уже знаю, что скрывается за этими цветами в горшочках".
Но очень скоро слова песни, беспрестанно звучащие у него в ушах, будто отделили его от окружающего. Сад и все вокруг словно растворились в сплошном дымчатом мареве, где ничего не осталось, кроме его мыслей... Мысли блуждали в этом дыму. "Довольство — это что-то вроде леденящей душу смерти. Я никогда не был доволен своим положением и своим одиночеством. Только Аллах мог существовать бесплотным и бездушным и в полном одиночестве наслаждаться своим альтруизмом и своей неповторимостью, я не очень-то склонен веровать в Аллаха (у моих предков разные Боги), чей образ рождался из бесчисленных химер на протяжении веков. Мой бог, которому я поклоняюсь, которого люблю, — это не тот, кто порабощает мою судьбу, а тот, с кем меня сближает связь сродни той, что притягивает мой взор к этим цветам в горшочках... Глазам моим приятно видеть цветы, потому что цветы — источник радости и надежды!"
На этой высокой душевной ноте завершились его раздумья, и марево вокруг него рассеялось. Мысль ему не изменила, но его сбила с толку соседка: ее улыбающееся лицо опять возникло среди горшков, она улыбалась каждой клеточкой своего лица, улыбалась ему! "Мой предлог удался, он заронил в ее сердце новую надежду. Никаких сомнений—она не замужем. А как хороша! Бедное солнышко, томящееся в неволе!"
А красавице соседке и в голову не приходило надеяться на что-то новое. Муж? Так он у нее уже был. А любовь... Так ей не верилось в то, что когда-нибудь она встретит ее на своем пути. Правда, любовь иногда что-то нашептывала ее душе странным шепотом, и тогда все ее чувства открывались этим напевам, ее подхватывали волны нежности и безудержной страсти и возносили в небеса, но эта воображаемая любовь быстро растворялась в той суровой действительности, которая ее окружала. Да и потом — кто тот юноша, который смог бы унести ее к тем далеким небесам, которые чудились ей в мечтах, туда, где царствует любовь, повелевающая каждому из двух влюбленных быть и богом, и рабом? Нет! Нет на свете такого прекрасного юноши — чистого, непорочного, обладающего состоянием, властью, талантом, — который стал бы боготворить ее, а она — почитать его своим богом. Нет, жизнь слишком сурова, она не рождает богов — она рождает шайтанов, а шайтан, как бы он ни был красив, талантлив и умен, ничем не наградит ее, кроме.....и ада.
Красива ли она? Зеркало говорило ей: "Да, красива", и это наполняло ее душу радостью и блаженством. Да и взгляды прохожих, устремленные на нее, подтверждали это. Она могла быть довольна и уверена в себе, но красота не принесла ей счастья. Она видела, как десятки юношей глядели на нее с любовью и восхищением, но руки их тянулись к другим—одного влечения для женитьбы мало. Она была красива, но родители ее были бедны, и ей пришлось испытать на себе свою долю этой бедности. Не было у нее ни дорогих украшений, ни изящных нарядов, родители не могли дать ей образование. Она с трудом умела читать и писать по-французски, в общении со сверстницами научилась бойко говорить по-алжирски, на диалекте, и постигла самые красивые слова этого языка. От сверстниц же она научилась наряжаться на европейский лад, а от матери — заворачиваться в хаик и скрывать лицо под вуалью, как любая алжирка. В конце концов она научилась сочетать эти две манеры в своей одежде, а в поведении — два образа жизни: дома, в кругу семьи, и перед теми, кто своими мыслями и образом жизни походил на ее семью, она была застенчива и простодушна, говорила по-арабски -_-одним словом, вела себя как и полагается арабской женщине; но среди таких же, как и она, юношей и девушек старалась говорить только по-французски и держаться на французский манер. И все же в глубине души она чувствовала, что не живет по-настоящему, а лишь играет роль простушки у себя дома и роль "эмансипе" на улице, когда ей удается улизнуть из дома.
Чтобы понравиться своему первому мужу, ей пришлось прибегнуть к роли простушки. Она и не помышляла всерьез о замужестве и о тех обязанностях, которые оно повлечет за собой. Раз ее родители были согласны, была согласна и она, многие из ее сверстниц вышли замуж, вышла замуж и она.Но не все так просто.
Муж ее тоже был из бедной семьи, но красив собою, и красота эта избавляла его от серьезных раздумий о своем финансовом положении. Он вечно смеялся, и смеялся громко. Да и почему бы ему не смеяться, если природа наделила его светлыми волосами и румяным лицом, что вызывало зависть его товарищей, а мечтательные взгляды девушек, особенно смуглянок, были вечно обращены в его сторону?Он был уверен, что жена его только и думала что о его любви и о том, как посильнее разжечь в нем эту любовь. Ему и в голову не приходило, что его светлые волосы и румяные щеки приносили не бог весть какую пользу для семейной жизни, в которую вмешивались и его мать, и братья, и сестры. В общем - восточные страсти....
Когда лицо красавицы соседки скрылось за стеной Абдухаим вернулся в комнату и остановился перед зеркалом. "Вот уже сорок лет, как я вижу перед собой свое лицо. Как бы ни менялись зеркала, отражение в них оставалось все тем же — то же некрасивое лицо, известное мне с давних пор. И все же я люблю свой образ, пусть он и неказист: он совсем не меняется, не то что у красавца. Я люблю свое некрасивое лицо еще и за то, что каждый, кто улыбается мне, улыбается прежде всего моим поступкам, а не красоте моего лица. А ведь соседка, что ставила на стену цветы, тоже улыбнулась мне! Ей ничего обо мне не известно — она видела лишь некрасивое лицо. Кто знает, может быть, женские глаза и не вглядываются в лица мужчин? Вот я уже и улыбаюсь. Как это прекрасно и глупо — улыбаться своему отражению. Ну да хватит с меня этих глупостей. Пора собираться на работу. Сейчас без пятнадцати десять, я не стану больше выходить в сад, да и вряд ли хозяйка этих цветочных горшков решится выйти в такое пекло, а у меня нет времени ждать, пока она выйдет. Пойду на свою старую работу, которую мне, наверное, не скоро придется сменить. Будущее мое неведомо, но на девяносто процентов оно скрыто в моей прошлой жизни. От отца я унаследовал любовь к слову и все еще следую ему в своей жизни, это будет продолжаться до тех пор, пока оно не изменит мне или же я не изменю ему".
Абдухаим!Прекрасный школьный учитель. Однажды на уроке кто-то из учеников спросил его:
— Что такое вежливость, учитель?,и он не задумываясь, ответил:
— Вежливость — это твое умение жить с людьми.
— Я ученик и поэтому не обязан доказывать, что я умею жить с людьми, — возразил ученик с явным вызовом, считая, что учитель смеется над ним.
Абдухаим пристально взглянул на него и ответил:
— Проявление любви к людям — вот что такое вежливость, сынок!
Абдухаим впервые в своей жизни испытывал сегодня такое волнение перед учениками и школой. Минуты тянулись как дни. Он без конца украдкой посматривал на часы, а иногда даже подносил их к уху, чтобы удостовериться, что они не остановились, но слышал их четкое и размеренное тиканье—часы шли своим нормальным ходом. Это приводило его в бешенство. Он чувствовал, что сегодняшнее утро было не похоже на все остальные: оно тянулось дольше целого дня, хотя он никому и не назначал свидания и ничего нового не произошло в его жизни. Но если бы его душевное состояние было таким же, как в предыдущие дни, он бы понял, что сегодняшнее утро прекрасно, погода великолепная, небо улыбается, дует легкий ветерок и ученики в общем-то благоволят к нему. Но душа его была сегодня далеко отсюда — мысленно он уносился в сад, к той стене, где стояли цветы в горшочках и где этим утром ему улыбнулась соседка.
Когда пришло время возвращаться домой,он отметил про себя, что этот час, обозначенный числом 11, прекрасен, а отдых, который он по праву заслужил, напоминает ощущение, испытанное им этим утром при виде двух горшочков с цветами, стоявших рядом. Эти два одинаковых знака представляли собой некое непознанное единство, которое могло означать наступление решающего момента в его жизни. А еще он заметил, что, с какой стороны ни взгляни на это число — справа налево или наоборот, — форма его не менялась, и эта примета обрадовала его еще больше. Он обрадовался, когда пробило одиннадцать, поспешно вышел из школы и с волнением отправился домой.
Соседка была удивлена, когда Абдухаим растолковал ей, что не говорит по-французски. Он всегда казался ей образованным человеком. По тому, когда он уходил на работу и возвращался домой, можно было заключить, что он работает где-то служащим, а каждый служащий, по ее мнению, должен прекрасно владеть французским. Он сам водил машину, совсем как европеец или по меньшей мере как те городские богачи, которые были ей известны и из которых мало кто не говорил по-французски. А питался ее сосед даже лучше, чем те европейцы, которые жили до него в этом доме, — она успела заметить это, наблюдая, как он обедает в саду. Он сказал ей, что не говорит по-французски, а она так часто видела его в саду с книгой в руках — как же он мог читать книги, не зная французского? Поразмыслив, она решила, что у него в руках была книга вроде той, что хранилась в доме у ее отца — "Сказание о Раас аль-Гуле"... И все же книги, которые она видела у своего соседа, ни формой, ни цветом не походили на отцовскую книгу.
— Знаешь ли ты, как ты прекрасна? Прекраснее белого света!
— Неужели это обо мне?
На ней было обычное, будничное поношенное платье. А глаза Абдухаим словно наполнялись покоем из родника ее красоты, бьющего из каждой клеточки ее лица и тела... Он ответил:
— Конечно. Ты особенная, непохожая на других.
— Ты смеешься надо мной... — сказала она, слабо улыбнувшись и устремив взор куда-то вдаль.
— Ты просто не знаешь, как ты красива, только поэтому, наверное, ты и заговорила со мной!
— А почему бы мне и не поговорить с тобой?
— Потому что я на редкость некрасив. Она невольно рассмеялась, услышав это неожиданное заявление, и почувствовала, что не только удивлена, но и восхищена им! Сначала он во всеуслышание заявляет, что не знает французского, и это его нисколько не смущает, потом простодушно говорит ей, что некрасив, и словно радуется при этом, и лицо его не выражает ни малейшего страдания!
— Ты все преувеличиваешь! Если бы людей сравнивали по красоте, то тебя не сочли бы столь некрасивым, как ты думаешь.
— Да, верно, красота лица — это не единственное мерило людских достоинств... Но только не в любви.
— Да и в любви тоже! Что мне делать с мужчиной, у которого одна только красивая наружность? И потом — с красавцами одни мучения!
Он неожиданно замолчал и стал размышлять отнюдь не о прекрасном лице соседки, а о той стене, которая их разделяла, и еще о других стенах, на которые он сам натыкался: "Между нашими дворами — стена, между ее красотой и моим уродством — стена, между моей жизнью и ее жизнью — стена, между моими мыслями и ее мыслями — тоже стена. До каких же пор чувство, взращенное в душе моей, будет разрушать каждую из этих стен? Следуя здравому смыслу, я должен сейчас уйти и никогда больше не вспоминать о ней".
Но ноги его словно приросли к земле, и он стоял, ожидая от нее новой улыбки. Но, видя ее печаль, он и сам загрустил оттого, что огорчил ее. Летели минуты, а он, как зачарованный, продолжал свой внутренний монолог, пытаясь проникнуть в то, что происходило в ее душе, но чем ближе к ней были его мысли, тем дальше они уводили его от реальности.
"Если бы я смог стать ее мужем, я стал бы поклоняться ей, обожествлять ее своей любовью и чувствами, чтобы она воссияла как солнце дней моих, не ведающее заката. И тогда я крикнул бы на весь мир о самом сокровенном, таящемся в душе моей: "Остановись, время! Остановись, солнце! Солнце не любит закатов!.." Внезапно она спросила:
— А где твоя жена?
— Моя жена? Не знаю.
— Как не знаешь? Она что — далеко отсюда?
— Наконец я нашел ту, которую искал!
— Я что-то не понимаю — о чем ты?
— Не понимаешь? Но я же говорю достаточно ясно!
— Значит, ты не женат?
— Возможно, что с сегодняшнего дня я начну всерьез подумывать о женитьбе!
— А до сегодняшнего дня разве ты не думал об этом?
—Нет.
— Странный ты человек! Уж лучше жениться, чем такая жизнь.
— Может быть.
Абдухаим вспомнил о прекрасном светловолосом юноше, который жил в том же доме, что и его соседка, и которого он принимал за ее брата. Он подумал, что непременно познакомится с ним, а потом поговорит о возможности посвататься к его сестре, они устроят помолвку и свадьбу, чтобы навсегда перевернуть страницу его холостяцкой жизни. Он спросил ее:
— Как зовут твоего брата?
— Какого брата? У меня нет братьев, — удивилась она.
— А тот красивый юноша... Соседка рассмеялась и сказала:
— Ах, ты о Рахмане! Так это же мой муж.
— Значит... ты...
Слова застряли у него в горле, и он почувствовал, как сжалось его сердце. Девушка увидела, что он побледнел и переменился в лице.
— Что с тобой? — спросила она.
— Нет... ничего... Это все проклятая песня! Он повернулся и пошел домой со своим новым горем, а соседка все продолжала стоять в недоумении у ворот, потом вернулась в дом, а спустя несколько мгновении пальцы ее ловко подхватили горшки с цветами и скрылись, унося их, а стена снова опустела и оттого казалась еще толще: ни цветов на ней, ни сияния прекрасного лица над нею. А еще спустя несколько мгновений вновь раздалась песня: Я бесконечно одинокая
От тебя совсем далёкая.....
Он закрыл окно. Новый диск шептал ему: В этом мире любовь — украшенье людей,
Быть лишенным любви — это быть без друзей.
Тот, чье сердце к напитку любви не прильнуло,
Тот — осел, хоть не носит ослиных ушей!......
Часы пробили один час пополудни.!